"Поиск в темноте" - читать интересную книгу автора (Михеев Михаил Петрович)

6

Медленно поднималась по ступенькам лестницы на свой четвертый этаж.

Как бы несла на плечах тяжеленный рюкзак, возвращаясь из утомительного туристского похода, когда устаешь так, что только о том и думаешь, как бы наконец добраться до дома, сбросить со спины свинцовую тяжесть и сказать облегченно: «Ну, все!»

Я открыла дверь, сняла пальто, но не смогла освободиться от тяжести рюкзака, так и прошла с ним в комнату и присела на кровать.

Услышала, как на кухне завизжала кофемолка, как забрякали чашки. Я знала, что Петр Иванович уже сидит за столом и ждет, как я войду, скажу «добрый вечер!» и мы будем пить кофе, вернее, кофе буду пить одна я, а Петр Иванович — сердце! — нальет себе из чайника жиденького чайку.

Вешалка на болтиках…

Все, что я увидела за сегодняшний день, весь облик Бориса Завьялова, его отношение к дочери — все это рождало у меня стойкое ощущение протеста против того жестокого предположения, которое мы сделали, услышав от гардеробщика про эту полоску кожи, прикрепленную двумя болтиками к воротнику.

У нас не было ни одного явного, точно уличающего факта, мы хватались за каждую случайную деталь. Были подозрения, я цепляла их одно за другое, пока на конце цепочки не оказалась судьба голубоглазой девочки, которая на многие годы — если не навсегда! — может потерять отца.

Мне не хотелось быть колесом, которое раздавит ее жизнь, но и свернуть в сторону я уже не могла.

«Тетя Женя, вы придете к нам в гости?»

Нет, милая девочка, в гости к твоему отцу если и придут люди, то незнакомые, чужие люди, но только не я!…

Петр Иванович, удивленный моей необычной задержкой, осторожно постучал в дверь, я сказала: «Да, да!» — он заглянул, встретил мой взгляд и погасил улыбку.

— Я там ваших беляшей принес, — сказал он. — По дороге случайно купил.

Мне уже было известно, как «случайно» попадались ему по дороге мои любимые мясные беляши, — конечно, ходил сам за ними к ЦУМу, где на площадке перед магазином торговали всяческими пирогами из термосов шустрые толстощекие буфетчицы, в белых халатах, натянутых поверх болгарских дубленок.

Я сбросила свою слишком теплую водолазку и надоедливые, назойливые джинсы. Натянула домашний халатик и уютные замшевые тапочки. В ванной комнате вгляделась в зеркало, попробовала проиграть на лице одно из выражений «все хорошо, все хорошо!», но ничего не получилось.

Петру Ивановичу разглядеть мое настроение не составило труда.

Я молча запивала горячим кофе свежие беляши, а Петр Иванович прихлебывал из чашечки свой жиденький чаек и тоже помалкивал. Он догадывался, что у меня что-то не так. И хотя лично знал полковника Приходько и не один год, однако точно понимал, что такое служебная дисциплина, и никогда не любопытствовал по поводу моей «нетовароведческой» работы. Так и сейчас, помочь мне чем-либо, каким-то советом он, понятно, не мог, а ободряющие похлопывания по плечу сам не терпел.

Он вышел на мое настроение с другого боку.

— Я был постарше вас, когда стал милицейским очеркистом, — начал он задумчиво, как бы сам с собой, но вслух, — и вскоре убедился, насколько мы, да и не только мы, а все так называемое культурное население планеты, беспомощны в лечении своих общественных недугов. Человек — существо мыслящее и эмоциональное, прогнозирование его поступков и проступков — задача, не имеющая однозначного решения. Появившиеся криминология и криминалистика были и остаются весьма приблизительными науками. Единственную заслугу, скажем, нашей советской криминалистики я вижу в том, что она внесла какой-то порядок в определение проступка, в его оценку. Криминалисты подсчитали — и, на мой взгляд, довольно точно — число всяческих наказуемых проступков, насчитали их двести шестьдесят девять и составили Уголовный кодекс РСФСР. Получился каталог проступков, если хотите — ценник, по которому и определяется плата за каждое то или иное нарушение установленного порядка, или иначе — Закона. Виновника наказываем либо материально, либо лишением свободы. Мы ставим себе в заслугу, что отказались от наказаний плетьми или розгами, так сказать, благородно не оскорбляем человека действием, однако зло по-прежнему пытаемся лечить злом, зная, что это плохой метод лечения, особенно для запущенных нарушителей. Для оправдания часто вспоминаем Маркса и Ленина, однако ничего своего так и не придумали.

— А можно здесь вообще что-либо придумать?

— Это вы меня спрашиваете или интересуетесь тем, что говорят криминалисты?

— Что говорят криминалисты, я и сама знаю. Как-никак — пятерку получила в школе по этому предмету.

— Да ну? — деланно удивился Петр Иванович. — Тогда вы знаете здесь столько же, сколько ваши бывшие преподаватели.

— А психология?

— При чем тут психология? Психологи знают не больше криминалистов. Они то и дело друг на друга показывают.

— Ну не скажите! — заступилась я.

— Я все-таки — эмпирик! — отмахнулся Петр Иванович. — Все проверяется фактами, практикой. И если ваша психология вкупе с криминалистикой сумеют убавить Уголовный кодекс хотя бы на одну статью, я первый на коленях покаюсь в своем заскорузлом недоверии к сим великим наукам.

— Неужели вам, — продолжала я нападать, — за все время, пока вы занимались, да и занимаетесь, милицейскими делами и видели просчеты нашего правопорядка, неужели вам ни разу не приходили в голову какие-либо эмпирические выводы?

— Да как не приходили… приходили, конечно.

— Поделитесь.

— Вам — специалисту, который с самой криминалистикой на «ты», все это покажется несерьезным.

— Ну, а все-таки.

Петр Иванович задумчиво повозил чайной ложкой по клеенке, затем откинулся на спинку стула и с решительным и задорным видом посмотрел на меня.

— Скажем так… Хотя криминалистика — наука весьма приблизительная, но, думаю, и в ней — как, скажем, в физике — должен сработать закон Бора: хорошая теория, чтобы быть верной, должна быть немножко сумасшедшей.

— Помню такое, — согласилась я. — И что же, у вас появилась сумасшедшая теория?

— Представьте себе!

— Вот это да!… У него есть готовая теория, а он молчит. Давайте ее сюда.

— Только прошу не смеяться.

— Обещаю. Да какой тут может быть смех…

— Вот именно — какой уж тут смех. Тут не до смеха… А теория, в приближенном ее изображении, такова. Преступление — это, вообще-то, конечно, аномалия в нормальном человеческом поведении. В одной и той же ситуации один человек совершает проступок, а другой — нет. Это позволяет сделать вывод, что у преступника в сознании не хватает какого-то качества, если хотите — особого витамина. Назовем его витамин «КУ».

— Никогда о таком не слыхала.

— И не мудрено. Это я придумал такое название: «КУ» — витамин культуры. В общем значении этого слова.

— Весьма любопытно.

— Вы уже ухмыляетесь?

— Боже упаси! Я слушаю.

— Вам — специалисту, на «отлично» усвоившему криминалистику, — не утерпел все же Петр Иванович, — должно быть известно, что большинство преступающих закон — духовно обедненные люди. У них в сознании, в отделе, где должны храниться, скажем, изображение Сикстинской мадонны, музыка Чайковского, стихи Пушкина и Блока, романы Толстого, Гюго, Тургенева — что в общей совокупности я и называю витамином «КУ», — так у них в этом отделе ничего такого нет. Пусто! Авитаминоз! Ни культуры, ни духовности! А ведь этот отдел очень часто определяет поведение человека. Не всегда, конечно, но в большинстве случаев. Вспомним Горького! «Всем, что во мне есть хорошего, я обязан книгам!» Вот, к примеру, можете вы представить себе молодого человека, который любит, читает и знает хотя бы только художественную литературу, и вдруг он лезет в форточку за чужим добром, а?

Я вспомнила о своих новых знакомых, многие из которых имеют высшее образование — а некоторые почитывают даже Фрейда, — а я подозреваю их, даже не в воровстве, а куда более тяжком преступлении…

— Согласна, — тем не менее сказала я. — Не будем пока говорить об исключениях — можно быть малограмотным и культурным, нравственным человеком.

— Да! — подхватил Петр Иванович. — Обойдем частные случаи. Будем говорить не о порядочных, а о нарушителях.

— Конечно, — опять согласилась я. — Если человек читает мне стихи Есенина и Лермонтова, мне уже не просто представить его в темном переулке, где он собирается стащить с прохожего пыжиковую шапку. Значит, вы называете это авитаминозом. И что же делать, когда установлен диагноз?

— Лечить его.

— Каким образом?

— А как лечат антабусом хронических алкоголиков.

— В принудительном порядке?

— Именно! В принудительном порядке! Профилактически это сделать трудно. Пока человек на свободе, мы не можем его заставить раскрыть книжку, если уж в школе его не сумели к этому приучить. Но не будем забывать о статистике повторных преступлений. Нарушитель выходит из колонии и часто опять возвращается в нее. Авитаминоз «КУ» — заболевание стойкое. Хроническое. А пока, чем мы лечим такой авитаминоз в колониях? Преимущественно — трудом. Правда, есть в колониях и школы, где мы доводим уровень образования нарушителя до установленного государством минимума. Но в основном лечим трудом. Труд — это, конечно, хорошо. Но часто это просто ритмическое упражнение для мускулов, но не для ума… «И сердце холодно, и спит воображенье», но участок серого вещества мозга — «отдел культуры» — так и остается пустым. По-моему, если у нарушителя есть хотя бы незаконченное среднее, то физике и химии его уже можно не учить. Ни к чему. Но вот к искусству, к ощущению прекрасного приобщать нужно обязательно. Искусство — это, конечно, и музыка, и живопись, но книга проще и доступнее. И приучать его читать книги мы должны обязательно. И сочинения они должны писать, и стихи читать… Все-таки я вижу — вы улыбаетесь?

— Нет, нет, это я так… Просто представила себе, как матерый бандюга и насильник будет читать вслух: «Прости, небесное создание, что я нарушил твой покой…»

— Да, согласен — смешно! А вы помните, сколько прогрессивных не ко времени, а поэтому смешных идей похоронили в свое время умные, но недальновидные люди? А эти идеи упрямо возвращались в жизнь, только с опозданием на много лет… Я бы дополнил наши правила содержания нарушителей в колониях статьей: за успешное освоение гуманитарных наук освобождать нарушителя из колонии досрочно! Ну не может же человек не перемениться, — начал уже горячиться Петр Иванович, — если он хотя бы прочитает Тургенева, Джека Лондона и Пушкина. Могучие глаголы гения способны выжечь скверну в самых запущенных сердцах. Мы все одинаковыми приходим в этот мир. Только иным из нас не повезло, и мир прекрасного не пробился в наше сознание. Я как-то писал очерк о матером уголовнике, который провел в заключении шестнадцать лет. Шесть лет в тюрьме, за особо тяжкое преступление. Среднюю школу закончил в колонии. Внешне примерного поведения стал человек. А вышел на свободу, через год опять банду организовал и человека убил. Подумайте, мы его лечили шестнадцать лет! Да за это время его кандидатом наук можно было сделать!

Я с удовольствием смотрела на Петра Ивановича, слушала его пылкие рассуждения о перевоспитании витамином «КУ» погрязшего в грехах человечества. Увлекшись, он храбро потянулся было к кофейнику, — я подвинула к нему его чайничек, и тут заметила, как Петр Иванович стал слегка морщиться и поводить левым плечом, — а я уже знала, что это значит, тут же накапала ему корвалола, прямо в чай, заставила выпить и направила отдыхать. Он еще пытался пробиться на кухню с новыми идеями, но я безжалостно выпроводила его, заявив, что несчастное человечество как-нибудь доживет до завтрашнего утра, а вот ему уже сегодня может понадобиться телефон «03». Петр Иванович поупирался немного, заявил, что я узурпатор, что он может вполне спокойно рассуждать на любую тему, однако я усадила его в кресло, закрыла пледом и принесла отличный детектив братьев Вайнеров.

— Самое здоровое чтение, — сказала я, — и не ухмыляйтесь, пожалуйста, так утверждали Айна Ахматова и Мариэтта Шагинян, а они были умные женщины, значит, понимали, что говорят.

Я вернулась на кухню и невольно подумала: сколько же у Петра Ивановича сохранилось в душе такой юношеской, пусть наивной, но и оптимистической романтики! Витамин «КУ»! Надо же придумать! Я была в два раза моложе его, а такое мне и в голову бы не пришло.

Смешная, но достаточно «сумасшедшая» идея несколько рассеяла мое минорное настроение. Кроме того, дополнительно я перемыла всю посуду на кухне, а по опыту знаю, что это тоже весьма здоровое занятие — если отнестись к нему с должной старательностью — и хорошо помогает освободиться от неприятных назойливых мыслей. Я позволила себе — в который уже раз! — усомниться в надежности своего поиска. И синеглазая девочка стала на пути моих подозрений, как знак: «Въезд воспрещен», и я уже не возражала свернуть куда в сторону со своей наезженной магистрали расследования. Не было ни надежных улик, ни достоверных фактов, а вешалка на болтиках могла искусственно прилепиться к моим детективным рассуждениям.

Я бы даже согласилась разработать новую версию, в неизвестном мне пока направлении, в надежде, что ребята Бориса Борисовича тоже не сидели сложа руки и, может, отыскали какую-нибудь «зацепочку», как любил выражаться полковник Приходько.

Закончив кухонные дела, я захватила с подоконника «Смену» с шахматными задачками и направилась к себе.

Проходя мимо телефона, почему-то выжидающе задержалась возле него, хотя звонить ко мне, кроме Максима, вроде было некому, а Максим уехал в свою обычную командировку по области…

Нет!… Пожалуй, рано нам списывать в раздел ненаучной фантастики разные там предчувствия, телекинез и им подобное, только потому, что этого не может быть, потому что не может быть никогда… Телефон зазвонил раньше, чем я дошла до своих дверей.

От первых же услышанных слов на меня как бы повеяло холодком.

Мне звонила Лариса Шарапова.

Звонила ко мне домой по телефону, номер которого она не могла бы вроде узнать, так как он записан на фамилию Петра Иваныча.

«Ты меня прости, пожалуйста… — говорила она и голос у нее был предельно виноватый, а в трубке что-то потрескивало, — знаю, что я ревнивая дура… я уже разговаривала с Вадимом… это все Генка Брагин — приехал, наболтал, вот я и сорвалась…»

Я слушала и размышляла: каким образом она могла выйти на мой телефон; вероятно, звонила на склад и попала на кого-то из сотрудников, так как Рита Петровна мой телефон ей бы не дала… Я отвечала принужденно, кажется, невпопад: «Ладно, пустяки, бывает…» — и все в таком же роде, обещала встретиться и положила трубку.

В задумчивости я стояла возле телефона и, когда он зазвонил опять, даже вздрогнула, сама не знаю почему.

Да, сегодня был мой день. Это звонил Борис Борисович.

Соблюдая наши правила игры, он сообщил свою новость, употребляя общие слова и не называя ни имен, ни фамилий, — да и не нужно было ничего и называть, я все поняла и так… У сестры-хозяйки в больнице, куда «скорая» привезла Зою Конюхову, обнаружилась ее невостребованная одежда: пальто, юбка, белье… и беленькая капроновая кофточка с пластмассовыми пуговками, белыми пуговками с серебристой полоской по ободку. Самая верхняя пуговка была, очевидно, оторвана — сохранились только обрывки ниток…

— Начальство знает? — только спросила я.

— Начальство прибудет в понедельник, — ответил Борис Борисович, выжидающе помолчал, а мне больше не о чем было его спрашивать, сказал: — До свидания! — и положил трубку.

Умница Борис Борисович! Он не стал мне ничего советовать, доверившись моей сообразительности. Полковник Приходько, вероятно, начал бы подумывать, не вывести ли меня из дела, так как по всему видно, что я вроде бы вышла на настоящих виновников. Борис Борисович был моложе своего начальника на десяток лет, и не то чтобы меньше тревожился за меня, но также понимал мое желание довести свой поиск до конца.

Пуговица, конечно, была уликой, но пока только для меня…

Сейчас же я ни о чем таком не думала, я все еще держала в руке телефонную трубку, слушала монотонное: туу… туу… туу… Для меня это был уже не зуммер телефона, а набатный колокол, который нес голубоглазой девочке неизбежную беду.

И до понедельника осталось всего три дня…

Я прошла к себе, забыв возле телефона свою «Смену» с шахматными задачками. Долго вертелась в постели, никак не могла уснуть. Вернулась к телефону за журналом. Попутно прислушалась возле дверей Петра Ивановича — вроде бы он спал спокойно. Опять улеглась в постель, включила ночник у изголовья, раскрыла «Смену». Постаралась отключиться от насущных забот и сосредоточиться на решении сложной трехходовки. Наконец сообразила, что оба хода белые делают одним конем, который и сплетает вокруг черного короля матовую сеть. Решение оказалось непростым, и то, что я таки до него додумалась — значит, еще могу кое-где соображать! Я отложила журнал, уткнулась носом в подушку, спать… спать… — уговаривала я себя и уже совсем забылась, как сквозь полусонное сознание — как бы включили тихую магнитофонную запись — пробился тоненький голосок: «Тетя Женя, а вы придете к нам в гости?» — и сон опять ушел от меня.