"Учитель для канарейки" - читать интересную книгу автора (Мейер Николас)3. Мой собственный призракЕсли бы Леру ткнул своей палочкой мне в грудь, едва ли он поразил бы меня сильнее. Я почувствовал, что пошатнулся, сидя на стуле, а остальные члены оркестра уже вскочили на ноги, приветствуя аплодисментами замену, возникшую в последний момент. У меня хватило присутствия духа на то, чтобы тоже подняться, только я низко наклонил голову, будто бы из благоговения, молясь в то же время, чтобы меня не узнали[32]. Не стоило беспокоиться. Мисс Адлер несколько раз поклонилась со сцены, откуда меня не было видно, а вскоре после этого репетиция началась всерьез. Я вспоминал все это, играя с листа прелюдию, пытаясь унять бешеное биение сердца. Ирен Адлер! Вы можете себе представить, Уотсон? Это создание, с которым я расстался столько лет назад в полной уверенности, что никогда не увижу его снова, теперь вернулось подобно воскрешенному Лазарю. Но какого дьявола ей надо было здесь? Она не вышла замуж, не жила в уединении? Очевидно, нет. Мне вовсе не хотелось встречаться с ней и в обычных обстоятельствах, но оттого что мы столкнулись именно в этих декорациях, моя растерянность и предполагаемые трудности только возрастали. Я сумел — хотя бы на время — устроить себе новую жизнь, а теперь ей угрожало появление моей давнишней и успешной противницы. Каким образом мог я избежать встречи? Сказаться больным? Это был не лучший вариант: я ведь только недавно вступил в труппу, и мэтр Леру едва ли воспринял бы с пониманием отсутствие музыканта на всем протяжении сезона. Продолжая играть, я постепенно успокаивался. Учитывая, что мисс Адлер не могла заглянуть в оркестровую яму со сцены, и что гримерные актеров — их было восемьдесят! — располагались достаточно далеко от гардероба оркестра, я вполне мог с ней и не встречаться. Вскоре, однако, мы взялись за «Хабанеру», и мне пришлось перенести новую пытку. Я, конечно, немало слышал о голосе мисс Адлер — ее превозносили и в Ла Скале, и в Императорской Опере Варшавы — однако, до сих пор он был знаком мне лишь с чужих слов. А теперь, услышав его вживую, я не мог не признать, что критики не отдали должного ее таланту. Сосредоточившись на ее красоте, журналисты проглядели, или просто не сумели описать красоту и богатство тона. Ее называли контральто, но, на самом деле, у нее был меццо-сопрано, голос, для которого изначально была написана Премьера получила именно тот отклик, к которому стремилась и о котором мечтала Парижская опера. Актеры бисировали без конца, и те же самые парижане, которые шестнадцать лет назад обливали презрением созданную Бизе приземленную адаптацию романа Проспера Мериме, теперь превозносили до колосников представленный мисс Адлер образ квинтэссенции Цыганки. Я мог бы поклясться, что от криков «Брава!» качалась сама люстра. И хотя я не мог ее видеть, ее полный соблазна голос постоянно напоминал мне, что она — актриса К счастью для нее, публика не имеет представления о том, какой хаос творится за кулисами во время спектакля. Зрители ничего не знают о бесчисленных забытых репликах, сломанных опорах, спорах певцов и дирижера и целом букете разных мелких неприятностей, которые неизбежно сопутствуют каждому представлению. Просто вероятность того, что что-то где-то пойдет не так, слишком велика, однако безумные выкрики и яростный шепот не достигают слуха тех, кто пришел наслаждаться музыкой. А вот нам, сидящим в оркестровой яме, многое слышно. Во время нашей первой После представления должен был проводиться прием, на который нам всем полагалось явиться. Я бы с радостью уклонился от этой необходимости, потому что понимал, что наша Кармен там непременно будет. До тех пор мне счастливо удавалось избегать общения с ней, и пока еще не произошло ничего такого, что побудило бы меня изменить устоявшееся положение дел. Перед тем, как в последний раз опустился занавес, я вскочил со стула и торопливо удалился. Обычно, переодевшись в уличную одежду, мы с Понеллем, а иногда — и с Белой, заходили в близлежащий бар на улице Мадлен перекусить бутербродом и выпить бокал коньяку перед возвращением домой, но в этот вечер нашу вылазку пришлось отменить. Не снимая вечернего костюма, я поспешил в Марэ, выпил свой коньяк в бистро на углу и направился в свою квартиру, намереваясь весь вечер смотреть в потолок. Подойдя к своему дому, я увидел высокого, стройного юношу, вальяжно привалившегося к стене, шляпа с широкими мягкими полями была щегольски заломлена на один глаз. — Добрый вечер, мсье Сигерсон. Я уже почти проскочил мимо, невнятно пробормотав что-то в ответ, но, уловив обрывок Сегидильи, напетый гортанным меццо, резко обернулся. Юноша рассмеялся, продемонстрировав великолепные зубы и блестящие темные глаза. Это была сама Кармен. — Мисс Адлер! — Я вижу, вы стали проницательнее с нашей последней встречи[34]. Я быстро оглядел тенистую улицу. — Откуда вы узнали, что я здесь? — Я отвечу на этот вопрос и на другие, если только вы соблаговолите показать мне ваши комнаты, — ответила она, отделившись от стены. — Ну же, — поторопила она, заметив мою нерешительность. — Вам не стоит меня бояться. Я всегда была вполне безобидна. Не желая обсуждать это заявление там, где нас могли услышать посторонние, я достал ключ и повел ее вверх по лестнице. В моем логове (внезапно показавшемся мне почти что нищенским), Ирен Адлер сдернула шляпу, стянула перчатки, исследовала окружающую обстановку, подобно кошке, и, наконец, присела на единственный стул напротив моего дивана и скрестила стройные ноги в брюках. Время, похоже, не имело над ней власти. Она была так же прекрасна, как и на фотографии, которую я бережно хранил годами, и которая красовалась теперь в гордом одиночестве на каминной полке. Ее кожа оставалась безупречной, кремовая с легким розовым оттенком, ее глаза чудесно поблескивали над лукавым изгибом пухлых губ, а волосы по-прежнему глянцевито сверкали, как полированное эбеновое дерево. Она была так хороша, что на нее почти что больно было смотреть, и я чувствовал слабую пульсацию в висках. Вы знаете, насколько я не терплю головную боль, Уотсон. — Не предложите выпить? — Боюсь, ничего нет, — я негостеприимно посмотрел на нее, но она ответила ровным взглядом. — Прошу вас, присядьте, мсье Сигерсон. Нам многое нужно обсудить. Я опустился на диван, слегка возмущенный тем, как властно она повела разговор. — Можете представить себе мое удивление, — начал я, надеясь вернуть себе инициативу, — Мне-то казалось, что вы вышли замуж и удалились от дел. — Мистер Нортон умер от инфлюэнцы — еще и года не прошло с нашей женитьбы[35], — тихо ответила она, на мгновенье отведя взгляд. — Мне пришлось вернуться к своей карьере, чтобы зарабатывать на жизнь. — Мне жаль слышать о вашей потере, — совершенно искренне ответил я. Я заметил, что она еще носила обручальное кольцо. — И мне жаль слышать о ваших финансовых затруднениях. Она философски пожала плечами, как человек, который пережил достаточно несчастий и остался не сломлен ими. — Я держу голову над водой, как говорят у меня на родине[36]. И думаю, у меня еще есть несколько лет впереди, — добавила она, сделав паузу, которую явно следовало прокомментировать. — Учитывая то, что я слышу изо дня в день, — ответил я, ничуть не покривив душой, — вашим триумфам конца не видно. — Вы слишком добры. — Но вы так и не сказали, откуда вы узнали, что я здесь. Она улыбнулась, стрельнув глазами в сторону своей фотографии. — А вы знаете, чем занимаются дивы между представлениями? — Вы уверены, что готовы сказать мне? Она пропустила насмешку мимо ушей, разглядывая кончик своего ботинка, которым беспечно раскачивала туда-сюда. Моя мигрень усиливалась. — Мы же светские люди! — рассмеялась она. — Полагаю, я могу вам довериться. Дивы изучают чужие города, в которых они оказались. Они посещают памятники и музеи и ходят в художественные галереи. — Боюсь, я так и не понял. — Несколько дней тому назад я была в Галери дю Монд, — объяснила она, — смотрела акварели и пастели мсье Дега. — А? — И представьте себе мое изумление, когда, любуясь серией изображений балерин, написанных в Опере, я вдруг увидела в оркестровой яме под ними ваше лицо, и вы играли на скрипке![37] У меня даже рот приоткрылся. Увидев это, она рассмеялась. — Можете себе представить, я едва поверила своим глазам. В конце концов, Дега, как это называется, импрессионист[38]. И впечатление было передано качественно. Кто бы не узнал этот орлиный профиль, ястребиный нос, глаза под тяжелыми веками и интеллектуальные морщины? И кто, почитав рассказы Уотсона, не запомнил бы, как ловко вы управляетесь со Страдивари? Я вспомнила, что вы официально считаетесь мертвым, и, не отрывая глаз от картины, погрузилась в раздумья. У меня не осталось никаких сомнений. Мне не было дела до того, как вы попали на картину мсье Дега, и я не собиралась выдавать вашу тайну, потому что очень скоро поняла, что мне могут понадобиться ваши услуги. Я осторожно порасспрашивала в Опере и выяснила ваше вымышленное имя. — Почему я сохраняю инкогнито — мое личное дело, — осторожно ответил я. — Но я бы не хотел, чтобы представители криминального мира узнали, что я жив, до тех пор, пока мне это не понадобится. — Можете на меня положиться, я пойду навстречу вашим пожеланиям, — и она замолчала, глядя на меня приветливым взглядом, ожидая, что я сделаю следующий шаг. Похоже, в отношениях с Ирен Адлер моим уделом было вечно тащиться сзади. В висках болезненно пульсировало, и тут я вспомнил ее предыдущую фразу. — Какие еще услуги? — Вы знаете, какой беспорядок случился сегодня за кулисами? — Я что-то слышал. — Произошло самоубийство. — Самоубийство? — Я расскажу вам то, что мне известно. У вас найдется сигарета? Боюсь, играя эту роль, я пристрастилась к табаку. Я достал портсигар и предложил ей сигарету, стараясь не выдать неодобрения. Я подозревал, что в противном случае она только рассмеется мне в лицо и ответит изящной — Кто покончил с собой? Я протянул ей зажигалку, и она прикурила сигарету и пододвинула к себе пепельницу, прежде чем ответить. — Главный рабочий сцены, Жозеф Бюке. Его нашли повешенным во время второго акта, на третьем подземном уровне, под сценой. — А! — Вы, конечно, заметили, что во время сегодняшнего представления что-то произошло? — Да, я слышал какой-то шум. Я осознал, что занял привычное положение, как и всегда, когда очередной клиент описывал мне обстоятельства преступления, переплетя пальцы, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться. — Что ж, теперь причина шума вам известна. — К несчастью, — услышал я свой собственный голос, — дело явно не заслуживает моего внимания. — Вы знакомы с Кристин Дааэ? — поинтересовалась она, вместо ответа. — Я знаю ее голос. Мы никогда не встречались. — Мы с ней дружим, — я широко раскрыл глаза, и обнаружил в ее глазах веселые огоньки. — О, я знаю, что нравится думать публике, и что газетчики усердно подтверждают — дикое соперничество между примадоннами, стычки за кулисами с выдергиванием друг у друга волос и так далее, — она покачала головой. — Но между меццо и колоратурным сопрано такие склоки — редкий случай. Нам незачем соперничать. Нет, — продолжила она, с задумчивым видом погасив сигарету, — мы не ссоримся с малышкой Кристин. Напротив, я стараюсь защитить ее. Я взяла ее под крылышко. — В самом деле? — В этом мире, мсье Сигерсон, существуют люди, обладающие только одним даром. Некоторые из них — мыслящие машины… — она улыбнулась, и я наклонил голову. — У других — свои особенности, или, я бы сказала, ограничения. — А мадемуазель Дааэ? — Она совершенно невинна, если хотите знать. Красива и простодушна — кто-то, возможно, сказал бы, что она глупа. Она — сирота, родом из Скандинавии, музыке ее учил вдовый отец, а теперь и он скончался. Она мало знает о жизни, только музыку. И она неспособна разобраться в махинациях того сложнейшего мира, в центре которого она оказалась. — Вы имеете в виду виконта де Шаньи? Она приподняла брови. — А у вас острый слух. — Да что вы, мадам! За кулисами приходится слышать почти все, независимо от того, слушаешь ты, или нет. — Определенно, молодой человек влюблен в нее, но он — не единственный. — Кто же еще? — Жозеф Бюке. Во второй раз я открыл глаза. И теперь она мне не улыбалась. — Рабочий сцены? Да, теперь, когда вы сказали, я что-то такое припоминаю. Высоко же он метил, если думал заигрывать с мадемуазель Дааэ. — Вот так же подумал и молодой виконт, когда застал Бюке в ее гримерной на коленях — он рассказывал о своих чувствах. — Вероятно, был скандал? Она слегка пожала элегантными плечами. — Я все это хорошо слышала из собственной гримерной, которая расположена рядом. Виконт выкинул Бюке из комнаты Кристин и тотчас же удалился из Оперы вместе со своим братом, графом, оставив мою бедную подругу в истерике. Все эти подробности я узнала, когда пришла утешить ее. — А потом Бюке покончил с собой? — Очевидно, да. — Что вы имеете в виду? — После того, как обнаружили тело… — Кто его обнаружил? Прошу вас, будьте точны, насколько это возможно. — Его нашли двое других рабочих из обслуги сцены. Имен их я не знаю. Они подняли жуткий крик — я ясно слышала это во время «Песни Цветов» — и тогда другие, в том числе Дебьенн и Полиньи, директора, — я кивком дал понять, что знаю этих людей — бросились помогать спустить беднягу. И что, вы думаете, они обнаружили, вернувшись на место трагедии? — Воображение — не моя сильная сторона. Я предпочитаю иметь дело с фактами. Она кивнула, соглашаясь. — Они обнаружили, что тело бедняги уже лежит на полу, а веревка, на которой он висел, исчезла. — Исчезла? — Вернее сказать, она была перерезана. Половина веревки все еще свисала с балки, под которой нашли тело. Ее перерезали. Бюке лежали на полу, а остаток веревки, охватывавший его шею, пропал. — И… — И все. Куда делась веревка? — она поднялась с встревоженным видом и прошлась под моим взглядом по маленькой комнатке. — Конечно, вызвали полицию, но мне случалось иметь дело с чиновниками, и я на них не слишком рассчитываю. Меня-то, в первую очередь, как я уже говорила, беспокоит моя подруга. Она как будто находится в самом центре некой интриги, о которой не имеет представления, и ответственна за происходящее не более, чем свеча — за судьбу мотыльков, порхающих над пламенем, пока оно не сжигает их. — Есть и другие мотыльки? Она помолчала, слегка сдвинув изящные брови над переносицей. — Есть мужчина… — она снова замолчала. — Продолжайте. Она задумчиво посмотрела на меня, потом со вздохом опустилась в кресло. — Но я его никогда не видела. — Да? — Как я уже говорила, ее гримерная расположена рядом с моей. Я слышу их — не речь, как вы понимаете, а так, легкий шум разговора. То ее голос, то его, то опять ее, — она откинулась назад, слегка взмахнув рукой. — Иногда мне кажется, что он — ее учитель, потому что я слышу, как они поют. — Вот как? Она кивнула. — Любопытно. — Вот и я так подумала. — Но едва ли это редкий случай в Опере. Может быть, он — действительно ее учитель. — У нее нет учителя, о котором я бы знала. Думаю, если бы был, она бы сказала мне — мы часто обсуждаем такие вещи. — Вы сказали, что слышали, как они поют. Вы имеете в виду — дуэтом? — Иногда. А порой я слышу, как она поет, а он потом говорит потихоньку, как будто комментирует ее пение. Разумеется, это только мое впечатление. Я кивнул. — Вам не случалось упоминать этого джентльмена в разговорах с мадемуазель Дааэ? — Это было бы бестактно, — справедливо заметила она. — Скажите, — продолжила она, выпрямившись с улыбкой, — вы слышали о Призраке Оперы? — О нем все говорят. Ему приписывают каждый розыгрыш, каждую забытую реплику. — Некоторые верят, что он существует. — И мадемуазель Дааэ в том числе? — Верит, хотя и не признается в этом. Вдобавок, мадам Жири, мать малышки Мег, обслуживающая ложи Большого яруса слева, убеждена в его существовании. — Она его когда-нибудь видела? — Нет, но она слышала его голос. — Опять голоса. Я думаю, мы уже слишком далеко ушли от сути дела, — заметил я. — Я не экзорцист. — Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — прямо сказала Ирен Адлер. — Скоро Ла Кальве поправится и снова будет исполнять мою роль, а у меня есть другие ангажементы. Если уж на то пошло, через четыре дня я отправляюсь в Амстердам. Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — твердо повторила она, словно желая убедить саму себя. — Может быть, виконт и любит ее, но он и сам — всего лишь щенок, такой же новичок в мире интриг, как и она сама. — А если я откажусь? Она встала и принялась смотреть на собственную фотографию на каминной полке с непостижимым выражением, склонив голову на бок. — Если вы откажетесь… — она помолчала, потом продолжила, снова — как будто обращаясь к себе самой, — думаю, тогда мне придется пересмотреть вопрос о моем молчании по поводу вашего инкогнито. — Я и забыл, что ваш конек — шантаж[40]. — Но всегда — ради правого дела, — уточнила она, нимало не смутившись. — Мое молчание будет вашим гонораром. Я сел и попытался поразмыслить сквозь тупую боль в голове, пока она внимательно изучала кончики собственных ногтей. — Как я смогу войти в закулисное общество, с которым обычно у меня нет никакой связи? — поинтересовался я. — Едва ли мне удастся проникнуть туда переодетым и в то же время продолжать работать в оркестре. — Об этом я уже подумала. Сегодня вечером будет прощальный банкет за кулисами в честь господ Дебьенна и Полиньи, директоров оперы, которые, как, я полагаю, вам хорошо известно, оставляют свой пост. Думаю, банкет еще только начинается. Вы все еще в вечернем костюме, вот и проводите меня. Я представлю вас как моего старого друга — со времен работы в Королевской Опере Осло. Таким образом, вы познакомитесь с Кристин и другими участниками этого дела. — А банкет не отменят после случившегося? — Вам, мсье Сигерсон, должно быть, известно правило, по которому представление должно продолжаться? — Я-то в вечернем костюме, а вот вы — нет, — заметил я, поднимаясь и снова надевая плащ. — А я — как всегда, исключение из правил, — улыбнулась она, беря свою верхнюю одежду. — В стране Жорж Санд и Сары Бернар мои предпочтения в одежде будут приняты спокойно, если не с пониманием — тем более, у артистки. Идемте же? У меня не осталось выбора. |
|
|