"Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк" - читать интересную книгу автора (Дозуа Составитель Гарднер)

Джеймс Ван Пелт Снилась мне Венера

Долгосрочные планы требуют постоянного контроля. Но когда дело доходит до действительно долгих проектов, начинаются проблемы…

Похожая на сияющее серебряное блюдо, за иллюминатором наблюдательной ниши висела Венера, полный диск, озаренный солнечными лучами. Элизабет Одри пристально разглядывала безмятежную поверхность планеты. Многие сочли бы открывающийся вид божественным. Александр Поуп называл яркое сияние небесного тела «факелом Венеры», а некий древний астроном, завороженный ее ровным блеском, дал планете имя богини любви и красоты. Над мерцающей поверхностью светила плыли, меняя очертания, облачные полосы. Элизабет, сцепив руки за спиной и расставив ноги, наблюдала за движением циклонов. Генри Гаррисон, ее молодой ассистент, сидел за консолью управления.

— Уже скоро, — вымолвил он.

— Тсс… — Элизабет потянула носом воздух. Он пах мокрым металлом и работающими воздухоочистителями — отчетливая примесь химических реагентов и никакого органического следа.

На фоне влажного сияния Венеры россыпи звезд светились довольно бледно. Подмечая, как они исчезают за планетарным диском и появляются снова, Элизабет могла отслеживать их с Генри продвижение по орбите.

— Так ты говорил с хирургом насчет шрама? — спросила она. Генри прикоснулся к лицу там, где некрасивый след протянулся от края глаза до уха.

— Не было необходимости.

— Зачем он тебе? Небольшое хирургическое вмешательство — тебя все равно погрузят в глубокий сон. Через двести лет, когда мы проснемся, ты будешь… гораздо лучше. — Она с трудом подняла ногу над магнитной дорожкой и тяжело переступила на несколько дюймов вперед. — Это свободное падение… Еще долго?

— Последний отсчет. Скоро вернемся на карусель, и ты снова ощутишь свой вес.

Сквозь иллюминатор лился мягкий свет. Тишина. Величие. Поэт, пожалуй, написал бы об этом, случись он здесь.

— Ах, — выдохнула Элизабет.

Из глубины планетарного циклона показался растущий пунцовый сгусток, похожий на нарыв. Женщина приникла к иллюминатору, прижалась к нему ладонями. Оранжевые вспышки то тут, то там тревожили нижние слои облачных скоплений, разбегались в стороны от кроваво–красного центра, разрывали рукава циклона.

— Началось.

Генри прочел поступающую на экраны информацию. Ввел числа. Проверил мониторы наблюдения. Отстучал на клавиатуре пароли доступа.

— Выстрел произведен точно по цели. — Он не смотрел в иллюминатор, только на экраны. — Вторая серия… Сейчас.

Повторная вспышка осветила диск планеты; ослепительно–белая, но центр ее тут же сделался красным, куда более красным, чем цвет предшественника. Последовал третий взрыв, немного слабее.

— Ну как?

— Идеально, не зря деньги потрачены.

В следующие десять минут было произведено четыре удара. Элизабет не отходила от иллюминатора, пока красные и оранжевые бури сотрясали планету. Подошедший Генри принял ту же позу, что и Элизабет. Поджал губы.

— Посмотри, сколько пыли. Будь это Земля, динозавры вымерли бы уже семь раз.

Серебристое сияние Венеры потускнело, вспышки гигантских молний мерцали в глубине мутной взвеси.

— Здесь не было динозавров, Генри. Тот вздохнул:

— У Венеры свое очарование. Было, по крайней мере.

Элизабет повернула голову. В его темных глазах отразился свет одной из вспышек. Вот что было в Генри самым привлекательным: то, как он смотрел на нее, когда думал, что она не замечает. Порой Элизабет хотелось влюбиться в его глаза, но потом она замечала этот шрам, да и ростом Генри не вышел и был слишком молод, на десять лет ее моложе, а ей уже сорок… Мальчик, сущий ребенок, правда, к чести его сказать, очень способный и превосходный помощник. Так и быть, она поговорит с хирургом сама. Вряд ли погруженный в сон Генри станет возражать против небольших косметических улучшений. Чем еще заниматься во время гибернации, как не улучшениями? Сама Элизабет, например, рассчитывала уменьшить в объеме талию и привести в тонус мышцы спины.

Клацая магнитными подошвами, Генри вернулся к экранам, проверил данные.

— Приборы фиксируют неравномерное распределение сейсмоактивности, как и предполагалось. Сейчас трудно подсчитать, но скорость вращения Венеры вокруг оси увеличилась, и, кроме того, мы чуть–чуть сдвинули ее с орбиты. Назад она вернется после новой серии ударов. Ты на один шаг ближе к своей новой Земле.

С досадой Элизабет обернулась:

— Если Венера станет всего лишь новой Землей, тогда я полная неудачница. Мы ведь должны сделать ее гораздо лучше. Создать планету, которой можно действительно гордиться. Кстати, как дела на Земле?

Пальцы Генри пробежались по консоли.

— За двадцать семь лет нашего сна твоя корпорация в астероидном поясе увеличилась втрое, улучшила навыки переориентирования орбит астероидов, опережает сроки выполнения программы на два года. Проект в поясе Койпера также продвигается быстрее, чем запланировано. — Генри перечитал сообщение. — Есть проблемы с программой по отклонению комет с их орбит. Общественность одобряет и поддерживает переориентирование угрожающих Земле астероидов, но не комет. Некоторые организации открыто критикуют наш проект наведения всех опасных объектов на Венеру. В кулуарах конгресса уже пытаются продвинуть закон о защите кометы Галлея «как исторической и культурной ценности», хотя есть и противники мнения, что «кометы и жителей Земли издавна соединяют фольклорные и эстетические узы». Управление по связям с общественностью пытается решить проблему, но для этого им необходимо запросить дополнительные средства из бюджета.

Элизабет презрительно хмыкнула:

— Отдай им комету Галлея. Воды на ней теперь все равно мало.

— Понял. — Генри тут же переслал распоряжение. — Твои инвестиции работают, компании и предприятия далеки от банкротства.

— Что с проектом Единой Нации по терраформированию Марса?

— Тупик. Стимул утерян.

— Слишком большое для демократов и комиссий дело. Слишком долгое. — Элизабет вздохнула. — Если это все, что требовало моего внимания, тогда, полагаю, самое время лечь спать.

Генри отключил мониторы и оборудование. Металлический щит опустился на иллюминатор, скрывая от их взоров истязаемое тело планеты.

— Двести лет в гибернации — немного не то, что ты называешь «лечь спать». Когда мы проснемся, все, кого я знал, давным–давно будут мертвы.

Элизабет пожала плечами:

— Они и без того уже на двадцать семь лет постарели с тех пор, как ты последний раз с ними общался. Если речь зашла об этом, то это ты для них давно мертв.

В центре пола открылась дверца. Женщина посмотрела на лестницу, ведущую вниз и соединявшую наблюдательную нишу с остальным жилищем. Лестница вращалась. Элизабет, выбрав подходящий момент, поставила ногу на верхнюю перекладину и немного спустилась, пока плечи не поравнялись с уровнем пола. Комната медленно поворачивалась вокруг нее.

— Ты знал, на что шел, Генри. Поэтому оставь запоздалые сожаления.

Он кивнул. И в его глазах Элизабет прочла желание. Вовсе не мечта о терраформированной Венере привела Генри в этот проект, заставив попрощаться со всеми близкими и знакомыми ему людьми, в проект беспрецедентный по своей продолжительности.

Здесь он оказался из–за нее.

Вращение избавило Элизабет от пристального взгляда Генри. Она продолжила спуск по лестнице. Мысли были заняты терраформированием и скоплением астероидов, которые они направляли к планете, чтобы сила их инерции заставила ту крутиться быстрее. Но в ход размышлений то и дело вклинивался Генри. Какое, в сущности, имеет значение, почему он здесь оказался, пока он четко выполняет свои обязанности? В конце концов, подумала Элизабет, Генри Гаррисон не первый мужчина, который работает на нее, потому что воспылал к ней страстью.

Двести лет псевдожизни, путешествие по краю гибели, метаболизм настолько медленный, что фиксировать его процессы под силу лишь сверхчувствительным приборам. Наномашины беспрестанно курсируют по венам, корректируют кровоток, латают стенки сосудов в угрожающе тонких местах, поддерживают механизмы белкового обмена в состоянии полной готовности. Специальные устройства стимулируют мышцы недвижных конечностей, прорабатывают гибкость суставов, растягивают ткани, напоминают телу, что оно живое, потому что Элизабет Одри, богатейшая представительница человеческой расы всех времен, на чьи деньги покупались и продавались целые нации, чья власть простиралась над поколениями, была почти мертва. Убить ее мог бы даже шепот.

Кто знает, может быть, в своих снах она слышала ласковый голос смерти; будь она натурой слабой, услышала бы его наверняка; но даже если так, она тот голос игнорировала. Ведь ей снилась терраформированная Венера. Картина, по грандиозности своей не уступавшая амбициям Элизабет. Венера, достойная ее поступи. Планета, мельчайшие детали которой доведены до совершенства, не в пример старой Земле, заваленной грудами мусора. Венера, достойная королевы.

Элизабет шла по направлению вращения карусели; сквозь полы шелкового халата, в который она облачилась после процедуры пробуждения, мелькали голые колени. Двести лет сна будто бы никак на ней не сказались, а меньший объем талии добавил незнакомое прежде ощущение гибкости. Воздух, кажется, стал свежее, в запахе исчезла металлическая примесь. Вполне логично, подумала Элизабет. Огромная сумма денег была вложена в исследовательские проекты и передовые разработки.

Генри присоединился к ней за завтраком в обеденном зале.

— Какие новости? — спросила она.

С кухни доносился аромат яичницы с беконом. Помощник улыбнулся:

— Как спалось? Как чувствуешь себя? Рад тебя видеть, всего–то двести лет прошло.

Элизабет отмахнулась:

— Мы укладываемся в график? Генри пожал плечами:

— Как и предполагалось, планы со временем претерпели изменения. Некоторые революционные открытия и изобретения значительно упростили задачу. Мы создали для планеты тень с помощью солнечных щитов, алюминиевой пыли, отправленной сюда с Луны из электромагнитной пушки, а также пилотируемых и непилотируемых аэростатных аппаратов, активно охлаждающих верхние слои атмосферы. Хотя по–прежнему работы невпроворот. Неожиданную выгоду принесли поставки сухого льда для марсианского проекта Единой Нации. Теперь замороженная углекислота с Венеры согревает поверхность Красной планеты. Разумеется, бомбардировка астероидов и комет продолжается.

Из кухни показался молодой человек, толкавший перед собой сервировочный столик. Короткие каштановые волосы, застегнутая на все пуговицы свободная светлая рубашка. Он кивнул Генри и остановил тележку рядом, стараясь не смотреть на Элизабет. Потом удалился, не дожидаясь слов благодарности.

— Кто такой? — Элизабет открыла тарелку с дымящимся омлетом.

— Шоукрофт. Инженер–биоэколог. Хороший парень. Он помогал создавать водоросли, которые растут на нижних поверхностях аэростатов, вырабатывая кислород. Венера еще слишком горяча для живых организмов.

Элизабет попробовала омлет. Желудок, кажется, не слишком обрадовался, да и на вид кушанье оказалось менее привлекательным, чем она предполагала.

— Почему тогда он готовил мне завтрак? Генри засмеялся:

— Чтобы увидеть тебя, разумеется. Ты же Элизабет Одри, спавшая двести лет и до сих пор невероятно могущественная. На хлеб он зарабатывает только благодаря твоим инвестициям. Ребята бросали жребий, кому подавать завтрак. Повезло ему.

— А как твои дела? Он будто бы тебя знает.

На тарелке Генри оказались блины под ягодами клубники.

— Меня разбудили четыре года назад. Мы с Шоукрофтом каждый день в гандбол играем.

Элизабет задумчиво жевала кусочек омлета. Генри выглядел старше.

— Как тебе мой подарок?

Помощник коснулся области между глазом и ухом и без улыбки произнес:

— Пару лет я был зол как черт. Жаль, что напомнила. — Вилкой он отделил часть блина и наколол ягоду.

Элизабет попыталась взглянуть ему в глаза. Не всерьез же он злится! Без шрама он выглядит гораздо привлекательнее. Генри отложил вилку с недоеденной порцией.

— Ты готова к экскурсии по Лапуте? Оценишь нововведения, и люди сочтут твой визит за великую честь.

— По Лапуте? — переспросила Элизабет, но, вспомнив название, успокоилась.

За двести лет, разумеется, многое изменилось кардинально. Пока врач подсоединял к ее телу сложные устройства, чтобы погрузить в глубокий сон, она думала о новых правительственных режимах, непредвиденных происшествиях в космосе, изменениях курса корпоративной политики. Кто мог дать гарантии, что проснется она в том же мире, который создала? То был рискованный шаг.

— Так ты действительно назвал станцию Лапутой?

— Теперь это город. Гораздо больше станции. Название было указано в твоих записях. Хотя не думаю, что Джонатан Свифт имел в виду подобное. — Генри отодвинул тарелку. — Реальные размеры значительно превосходят изначально проектировавшиеся. Каждое нововведение требовало большего количества кубиков воздуха, чтобы не терять высоты в раскаленных областях атмосферы. Это крупнейшее строение за всю историю человечества, самый большой рукотворный объект в Солнечной системе. К тому же туристы охотно посещают город, а это огромная ежегодная прибыль.

Путешествие от карусели в Лапуту заняло чуть больше часа постоянного ускорения, а потом торможения; на середине пути, когда транспорт повернул, Элизабет немного затошнило. Сквозь обзорный иллюминатор рядом с местом, где она сидела, виднелся изменившийся лик Венеры. Там, куда падали лучи солнца, поверхность была гораздо темнее; правда, темнее сделалась и сама звезда, теперь красная, с размытыми очертаниями. Взвесь пыли частично укрывала планету от яростного космического излучения, снижая ее температуру, изначально составлявшую девятьсот градусов по Фаренгейту. Генри предложил бокал вина. Элизабет с удовольствием сделала глоток. Напиток закружился на дне бокала. Второй глоток она задержала во рту на мгновение, пытаясь распробовать вкус.

— Не узнаю сорт.

Генри сидел напротив. Бутылка вина стояла в нише посреди стола.

— Это «Шато Лапута», восемьдесят лет выдержки. Одна из первых бутылок с венерианским вином. Авантюра, в сущности. Некоторые толком не выдержаны, но, как оказалось, виноград растет лучше, если расположен на тридцать процентов ближе к солнцу. Его выращивают в почве, доставленной с поверхности, сильно модифицированной разумеется. — Паром тряхнуло. — Входим в верхние слои атмосферы. Скоро будем на месте.

Издалека Лапута казалась ярким красным маревом над широким горизонтом Венеры, но по мере приближения стали проявляться детали. Элизабет обнаружила, что кровавое сияние — это отраженный солнечный свет. Открывающаяся взгляду громада города действительно впечатляла: это все равно что подлетать к Лос–Анджелесу со стороны Сан–Габриел, но рядом с Лапутой калифорнийский мегаполис показался бы просто карликом. Полет продолжался, турбулентные потоки сотрясали паром, а потом границы летучего города ушли влево и вправо и весь обзор заняла массивная конструкция Лапуты, по зеркальной поверхности которой плыла тень их транспорта.

Элизабет устроили экскурсию по инженерным узлам с атмосферными конвертерами, работающими на углекислом газе, который удерживал тепло. Встречи с руководителями многочисленных проектов, короткая конференция в зале, битком забитом главными техниками… Они не задавали вопросов. Вели себя совсем иначе, чем управляющие, с которыми Элизабет привыкла иметь дело. Они не шли напролом по принципу «все средства хороши»; не спорили, не плели интриг, пытаясь изменить корпоративную политику, как это бывало с прежним советом директоров. Никакого выброса адреналина, никаких рискованных предприятий, когда все поставлено на карту. Ничего подобного. Они слушали. Делали записи. Отвечали, если Элизабет спрашивала, но в основном молчали, полные внимания. Почти подобострастия.

Генри предложил ей прокатиться на небольшом электрическом каре до физической лаборатории, откуда осуществлялся контроль за постоянной астероидной бомбардировкой Венеры со стороны пояса Койпера: так осуществлялась доставка воды на планету, хотя большая ее часть тут же испарялась, достигнув раскаленной поверхности. Посреди просторной комнаты для презентаций, где на стене красовалась большая карта Солнечной системы, подсвеченная огоньками, обозначавшими космические корабли и станции, главный геолог заканчивал доклад. Длинная линия точек, представлявших астероиды и прочие объекты пояса Койпера, петляла по сложному маршруту через всю систему с конечным пунктом у Венеры.

— Через пятнадцать лет на полюсах появится жидкая вода. Таким образом, мы получим озера в северном и южном полушариях к моменту вашего следующего визита. Возможно, даже зародится океан, если погодные условия будут развиваться согласно нашим расчетам. — Замолчав, человек поклонился, но глаз не поднял.

Где бы они ни были, с кем бы ни говорили, все без исключения вели себя подобным образом. Один лишь Генри спокойно выдерживал взгляд Элизабет.

— Ты Элизабет Одри, — повторил он, когда та в конце концов пожаловалась. — Создательница миров. Идем–ка. Думаю, тебе понравится. Транспорт уже ждет.

Они покинули лабораторию, оставив позади все эти раболепные лица. Элизабет шла за Генри, с досадой замечая, что, как и прежде, он оставался коротышкой. Будь ее помощник на шесть или семь дюймов выше, это придало бы ему больше солидности. Следующий период сна должен был растянуться на целых четыреста лет. Если она поговорит с врачами, они сделают все, что потребуется, и Генри не придется мучиться в сомнениях, принимая решение самостоятельно. В конце концов, если он собирается быть ее единственным представителем в будущем, где ее будут знать лишь как вечно отсутствующего босса, то он должен соответствовать статусу Элизабет.

— Вот и машина, — сказал Генри, когда автомобиль вывернул из переулка.

Элизабет села первой. Через милю нагромождение зданий вдруг раздвинулось, отдавая пространство ровной круглой плоскости. Высоко над головой крыша Лапуты дугой изгибалась навстречу далеким горизонтам. Мрачно светило солнце, яркая, пунцовая точка на темнеющем небосклоне. Здесь, вдали от искусственного городского освещения, красный свет лился Элизабет на руки, на металлические бока автомобиля, на лицо Генри. Она повернула руки ладонями к себе: те просвечивали красным.

— Что это за место?

— Блистер–Парк. Идем.

Едва они вышли из машины, Элизабет обнаружила, что пол абсолютно прозрачен. Прямо у них под ногами плыли, меняя форму, облака Венеры, почти черные в тени Лапуты; впрочем, город парил очень высоко, так что льющийся солнечный свет в достаточной степени озарял клубы оранжевого, красного, коричневого дыма. Генри и Элизабет отошли от машины, подальше от зданий, и вскоре иллюзия прогулки по облакам сделалась полной.

Внизу, погруженные в бархатную тень, мерцали ярко–красные и желтые вспышки.

— Вулканы, — пояснил Генри. — Венера и прежде была неспокойной, но наши бомбардировки спровоцировали новые извержения. Атмосферные техники сообщили мне, что это хороший знак. Они используют новые химические соединения в воздухе, чтобы катализом исключить ненужные компоненты и создать необходимые. Таким образом, атмосфера станет пригодна для дыхания еще прежде, чем они закончат.

— Принимая в расчет усовершенствование технологий, когда я смогу прогуляться по поверхности без специального снаряжения?

— Все еще через тысячу лет или около того. Пожалуй, все случилось бы гораздо раньше, если бы люди изменили собственную физиологию. Скажем, стали бы менее восприимчивы к высоким температурам и потребляли бы меньше кислорода.

— Это подходит для рабочих, согласна. Для тех, кто прокладывает путь. Но проект не будет завершен, пока Венера не станет лучше Земли.

Элизабет отчетливо видела эту картину: поверхность, покрытая густыми лесами, сбалансированные экосистемы, люди, обретшие умеренность и склонившие головы перед лицом идеального мира.

— Но у нее своя прелесть. — Генри повернул голову, и идущий снизу свет бросил тень на его лицо.

— Она была безобразна, когда мы начинали. Почти никакого вращения. Адское пекло. Переизбыток углекислоты. Давление на поверхности эквивалентно давлению на километровой глубине. Жизни нет. Нет ничего. Наименее привлекательный уголок Солнечной системы и до сих пор чудовищно уродливый. Но ничего, когда я закончу, здесь будет сущий рай.

Элизабет дошла до центра Блистер–Парка. Она раскинула руки в стороны ладонями вниз, словно канатоходец. Она не поднимала головы, видела только облака и пульсирующий, курящийся дым вулканов. К своему удивлению, Элизабет не чувствовала никакого головокружения. Она плавно шагала по невидимой поверхности, словно была рождена для этого.

— Я богиня, — прошептали ее губы.

Сон длился четыреста лет, и Элизабет знала, что спит. Она бежала по долгому зеленому склону вместе с братом. Хотя она никогда его не знала. Он умер, едва появившись на свет, став одной из тысяч жертв эпидемии мертворождения, когда плод оказывался настолько деформирован, что напрочь лишался способности дышать самостоятельно. Наиболее гуманным представлялось дать таким младенцам умереть. Смерть за смертью. Науке понадобилось несколько лет, чтобы выявить причину мора, убившего брата Элизабет. То оказалась первая из токсичных эпидемий на Земле, но для малыша все уже было кончено.

Тем не менее во сне Элизабет он бежал рядом с нею к ручью, что тек среди сочных, покрытых росой трав. У кромки воды они замерли. Ни лягушек, ни раков под камнями. Она не знала, почему хотела найти лягушек и раков; никогда прежде ей такого не снилось, но тем не менее укол разочарования проник в сердце. Болотистые отмели тянулись вдоль обоих берегов, из зловонной грязи торчал бурый, поломанный камыш. Груды картонных коробок выглядывали из воды, покрытые густым и ядовитым на вид илом.

Элизабет взяла брата за руку, и они двинулись вниз по течению, стараясь не замочить ноги. За поворотом ручей нырял под ограду и дальше тек по парку. Дети открыли ворота. Коротко постриженный газон живописно укрывал холм, сбегавший к цементному бордюру; тот был выложен вдоль направления потока, теперь мчавшегося по открытой дренажной трубе. Многочисленные таблички и знаки предупреждали о том, что вода заражена, однако братишка уже плюхнулся на живот и тянулся рукой к ее поверхности. Элизабет хотела окликнуть его, но звук застрял в горле. Пальцы мальчика коснулись воды, и ребенок обернулся, посмотрев на сестру темными, серьезными глазами (где–то она их уже видела). На лице его красовался шрам. Ей захотелось стереть уродливую отметину, она бросилась на колени, схватила брата за плечи, но его кожа вдруг сделалась холодной, как у статуи. Да он уже и превратился в статую, в бронзового мальчика, лежащего на боку подле ручья; одежда из литого металла, пятна коррозии там, где шлифовка была не слишком тщательной.

Элизабет сидела рядом с ним на берегу заключенного в рукотворное русло потока. В небе ни облачка, только множественные инверсионные следы самолетов, пересекающиеся друг с другом, будто кто–то разлиновал поле для игры в крестики–нолики невероятных масштабов. Воздух пах городом и перенаселением; слишком много людей, толпы людей, история на истории в высотках за парком. Вдали раздавался стук металла о металл: там возводили новые дома. На другом берегу ручья, за пластмассовым забором сад был полон неестественно ровных рядов цветов. Элизабет обернулась на решетку, сквозь которую сбрасывались в ручей нечистоты. Все ошибались. Она знала: все ошибались, но кричать было поздно. Брат был мертв, и она не дышала. Статуя не держала ее за руку.

Элизабет не могла дышать. Она давилась и кашляла, спазм не оставлял ей шанса даже вдохнуть, прежде чем закашлять снова. Сильная боль в груди. Вокруг суетятся люди, но она их не видит. Она задыхается. Кто–то держит ее за руку. На лицо надевают маску, поступает мощная струя воздуха, давит на глазные яблоки.

— Успокойся, Элиза. Дай машине помочь тебе.

Она раскрыла рот, позволяя струе растянуть мышцы глотки и наполнить легкие кислородом. Как сладок воздух! Слезы полились из глаз, собираясь в лужицы там, где маска примыкала к щекам. Давление ослабло, и Элизабет выдохнула самостоятельно, опережая новый искусственный вздох.

Она делала маленькие, слабые вдохи, прерывистые, все еще угрожающие очередным спазмом. Но постепенно желание кашлять исчезло, работа легких пришла в норму.

«Мне это больше не нужно», — хотела сказать Элизабет, но маска заглушила голос. Тогда она постучала по пластику пальцем. Маску тут же сняли. Это был покой пробуждения. Рядом стоял врач с маской в руках, готовый вернуть ее обратно при первом же признаке затрудненного дыхания пациентки. Позади него технический ассистент склонился над чем–то вроде маленького планшета. Когда он обернулся, Элизабет заметила на экране бегущую информацию. О ее состоянии, без сомнений. Генри сидел на краю кровати. Это он держал ее за руку.

С минуту Элизабет осторожно вдыхала и выдыхала. Потом посмотрела на помощника.

— Ты назвал меня Элизой? — Голос был надтреснутым. Генри отпустил ее ладонь:

— Минутная слабость, прости.

— В будущем избавь меня от этого… — Она прикрыла глаза. — Где мы?

— Это Лапута, но теперь мы на якоре. Для парящего города недостаточно давления в атмосфере.

Ноги слушались плохо. В коридоре лазарета, едва она и Генри завернули за угол, Элизабет упала. Генри успел подхватить ее под локоть и помог встать. На ней было белое одеяние по новой моде, с жесткими, чопорными, слишком высокими воротом и рукавами.

— На этот раз прошло не очень гладко.

— Технология гибернации осваивает новый уровень. Людей погружают в глубокий сон до момента, когда найдут способ исцелить их от тяжелого недуга, если они хотят пережить своих врагов или увидеть будущее. Вопрос лишь в деньгах. Гибернация используется и на борту исследовательских кораблей, направляющихся к дзете Сетки. Их путешествие займет четыре тысячи лет, но команда просыпается через каждые сто, чтобы проверить работу систем. Только ты и я спали так долго без дополнительного пробуждения.

Элизабет тряхнула головой: перед глазами все плыло.

— Со мной что–то не так? — Она делала долгие, широкие шаги, словно таким способом могла вернуть себе силы.

— Надеюсь, нет, иначе бы и я себя плохо чувствовал. Они все еще наблюдают за моим состоянием, хотя из гибернации меня вывели шесть лет назад. Я сказал им, что со мной все в порядке, уже через неделю.

Они свернули еще раз. Генри поддерживал Элизабет за локоть, как старую женщину, которой она, по сути, и была, так ей теперь думалось.

— Мы идем в аудиторию. Там готовят церемонию. Люди хотят видеть тебя.

— Связи с общественностью себя никогда не изживут.

Генри выглядел весьма представительно. Шесть лет бодрствования добавили его лицу черты, которых Элизабет прежде не помнила. Сеточки крошечных морщин залегли в уголках его темных глаз.

— Нынешняя ситуация немного сложнее. Нам стоило предвидеть.

Она шагала впереди, уже более уверенно, не смотря по сторонам; нетерпение подгоняло ее, хотелось скорее увидеть, насколько далеко вперед продвинулся проект.

— Насколько сложнее?

— Очень многое изменилось. Правительственные режимы, политический этикет, условия и способы ведения бизнеса…

— Меня национализировали?

Элизабет встала как вкопанная. Одна только мысль, что она потеряла контроль над корпорацией, привела ее в ужас. В животе похолодело. Компании, инвестиции, все, что включала в себя ее империя, могло попросту улетучиться за четыреста лет отсутствия хозяйки.

— Распродали мое имущество?

Генри серьезно смотрел на нее сверху вниз. Тут Элизабет обнаружила, что врачи исполнили ее просьбу. Помощник был теперь на два или три дюйма выше ее. Черные волосы подчеркивали глубину глаз. Пожалуй, несколько седых прядей придадут его облику большей важности. Не забыть отдать распоряжения по этому поводу. Может, немного изменить тембр его голоса. Для пущей солидности.

— Элизабет, нам стоило помнить, что корпорации не могут существовать сотни лет. Один век — это уже слишком, однако твой совет директоров, вернее, нынешнее его поколение приняло решение сохранить за тобой пост главы империи. Мы все еще на плаву.

— Я могу поговорить с шишками из правительства, укрепить наши позиции.

Она представила переполненные переговорные залы, частные беседы на пышных банкетах в дорогих ресторанах, телефонные звонки, переписку в Сети, и всюду она в центре событий, дергает ниточки, ублажает лестью чье–то эго, оказывает содействие с непоколебимой самоуверенностью императрицы.

— Тебе не придется.

Генри провел ее к двустворчатым дверям. За ними, расступившись в два ряда, мужчины и женщины в изысканных одеждах приветствовали их поклонами. Элизабет все еще неважно себя чувствовала. Атмосфера происходящего напоминала сюрреалистичную картину.

— Мадам Одри.

Один из мужчин склонился перед нею, прижимая при этом тыльную сторону ладони ко лбу. Царила тишина. В конце прохода распахнулись богато украшенные двери, достающие до самого потолка. Элизабет замедлила шаг. В открывавшемся за ними темном помещении, которое, похоже, было огромным, улавливалось какое–то движение. Едва они с Генри ступили на помост, как вспыхнул свет. Элизабет прикрыла глаза рукой, и тут раздался неимоверный рев: сотни тысяч голосов выкрикивали приветствия, предназначенные для нее одной.

Генри наклонился, поднес согнутую ладонь к ее уху:

— Они собрались здесь, чтобы учредить новую религию во имя тебя. Только религия сможет существовать столько, сколько тебе потребуется, чтобы довести начатое до конца.

На следующее утро Элизабет и ее помощник пришли в гараж, где их ожидал основательно экипированный средствами защиты грузовик.

— Во–первых, — сказал Генри, — хочу предупредить, что мы сейчас выедем через вот эти ворота прямиком в венерианское утро. Солнце сядет через тринадцать часов. Я знаю, в изначальных твоих планах значился двадцатичетырехчасовой цикл, но после четырехсот лет астероидных бомбардировок терраформеры заметили, что планета начала снижать скорость вращения. Начиная с какого–то момента каждый новый удар лишь добавлял проблем, так что они решили свернуть проект и оставить Венеру с более длинными сутками.

Элизабет нахмурилась:

— Я не люблю компромиссы. — Сегодня сил в ногах прибавилось, так что она забралась в грузовик прежде, чем Генри протянул руку, чтобы помочь ей. — Что во–вторых?

— Лучше тебе самой увидеть.

Он направил машину к шлюзу. Внешние двери открылись, и красный, мутный свет залил все вокруг. Элизабет приникла к окну. Среди низких холмов, тонущих в подернутой дымкой красной дали, петляла дорога. Транспорт выехал из гаража, и наконец она получила шанс оценить первые плоды своих усилий. Резвый ветерок вздымал дорожную пыль.

— Все еще жарко, все еще слишком много углекислого газа и слишком высокое давление у поверхности, но мы уже очень близко к нашей цели, Элизабет.

Грузовик начал подъем на первый холм, и с его вершины, насколько позволяла видимость, обозревались соседние, абсолютно идентичные.

— Последние изменения — самые сложные и продолжительные.

Впереди лило свой красный свет утреннее, теперь невероятных размеров, солнце. Грузовик миновал поворот и подобрался к следующему холму.

— Я думала, следов от метеоритов будет гораздо больше. Генри рассмеялся:

— О небеса, так оно и есть, но только на экваторе. Там образовались такие пустоши, каких Солнечная система до сих пор не знала. Некоторые попадания привели к разлому тектонических плит, и горы поднялись к небу с глубины в несколько тысяч футов. Кипящая магма, огромные клубы испарений, крошащаяся в пыль порода… Экватор Венеры — это уже легендарная область. Не поддающаяся освоению. Что туда попало — то пропало. Видишь?

Генри вытянул руку. Блеснул черный браслет на его запястье: зеленые и желтые камни отразили луч света.

— Этот металл образован углеродными нанотрубками. Если тебе нужен металл из углеродных соединений, Венера даст его тебе. Обшивку для космических кораблей производят именно здесь. А самоцветы добыты в экваториальных пустошах. Приехали.

Он остановил грузовик на вершине холма. Перед ними, покрытое мелкой рябью, лежало озеро, наполнявшее долину, словно чашу, и то, что казалось холмами, на самом деле было островками.

Элизабет ахнула:

— Жидкая вода!

— Порыбачим?

— Ты серьезно?!

Генри опустил руки на руль и задумчиво окинул взглядом озеро.

— Вообще–то пошутил. Не в этот раз. Тут водятся креветки–термофилы, растут адаптированные к местным условиям кораллы, специально выведенные крабы, водоросли, анемоны, губки и прочие организмы, которым почти кипящая вода в самый раз. Самое большое существо, которое обитает в озере, — это угорь–термофил, он вырастает до фута. Я как–то плавал тут ночью на лодке. Практически вся здешняя фауна люминесцентна. Так легче отслеживать. Вода светилась синим, желтым, зеленым… След позади лодки был похож на фейерверк.

Голос Генри звучал завораживающе. Его пальцы почти касались приборной панели. Элизабет не замечала раньше, какие сильные у него руки. На ладонях были заметны мозоли. Под ногтями — тонкие темные полосы.

— На суше мы посадили лишайники, расселили почвенные бактерии, ничего особенного. Лучше они приживаются у воды. Дождь тут трудно предугадать.

— Как давно, говоришь, тебя вывели из гибернации? Генри не повернул головы.

— Шесть лет назад. Я хотел, чтобы к твоему пробуждению все было в наилучшем виде.

Элизабет вновь посмотрела на озеро. В угол окна намело темной пыли, словно снежный нанос из сажи. Ветер усиливался, сдувая барашки пены с верхушек волн, завывал, огибая крышу грузовика. Элизабет никак не могла найти что–то хоть сколько–нибудь привлекательное в этом безрадостном пейзаже. Обезвоженный, токсичный, негостеприимный, разве что для самой примитивной жизни. Она представила это место через шестьсот лет, когда проснется в следующий раз. Густые леса укроют холмы, и сочный травяной ковер расстелется в долине. Вокруг теплого озера будут расти ивы. И что только Генри находит сейчас в этой луже?!

— Доктора волнуются, что столь долгий сон не пойдет тебе на пользу. Твой организм уже дал сбой.

Облака скрыли солнечный диск; холмы и озеро погрузились в жуткие коричнево–малиновые сумерки. Мелкие пылевые вихри мчались по дороге и разбивались в ничто о скальные отложения между холмами. Если бы порыв ветра вдруг обнажил под песком что–нибудь вроде коровьего черепа, иссушенного, злобно пялящегося пустыми глазницами, Элизабет не удивилась бы. Ничего хорошего. Пока что никаких результатов.

— Не могу больше здесь находиться, Генри. Мне нужен конечный результат.

Помощник кивнул, но, прежде чем завести мотор, посмотрел на Элизабет:

— Больше не смей отдавать распоряжения врачам насчет меня, пока мы спим. Ты не имеешь права на такую наглость.

На секунду ей показалось, что в глазах Генри мелькнула ненависть, неяркий блик в уголках его темных глаз. Элизабет почувствовала уважение.

Но две недели спустя, перед гибернацией, она встретилась с хирургами. Разъяснила пожелания. Всего лишь небольшая коррекция, легкие штрихи, косметический тюнинг. Генри не будет против, думала она, если он любит ее, а он любил, ей это было известно. Он совсем не будет против.

На протяжении шестисотлетнего сна Элизабет наблюдала, как кометный ливень дробил поверхность Венеры. Запасы воды в виде ледяных кристаллов начинали путь из–за орбиты Нептуна, словно айсберги–призраки, дрейфующие там, где Солнце казалось лишь одной из миллиардов звезд. Они взрывались в венерианской атмосфере, доставляя таким образом молекулы воды на планету, так долго без нее существовавшую.

Шел дождь. Ливнями. Шквалами. Непрерывной обжигающей стеной, питавшей зарождающуюся жизнь, наполнявшей трещины в поверхности. Потом пришла пора, когда вода перестала литься на голый камень. Вытягивались растения, расправляли листья, чтобы поглотить как можно больше влаги, напоить корни живительной жидкостью.

Дождь менял ландшафт. Крошил скальные отложения. Прорубал ущелья. Создавал ручейки и речушки, потоки и реки. Вода собиралась в лужи, пруды, озера, моря… Испарялась и превращалась в облака. И вновь выпадала осадками.

А потом наконец над самой высокой точкой планеты пошел снег.

Элизабет видела себя стоящей на венерианском снегу; прекрасные снежинки падали на голые плечи одна за другой и, прежде чем растаять, замирали на миг, словно крошечные изваяния. Снег скрыл пылевые наносы и пах свежим, хрустящим яблоком. Она побежала по ослепительно–белому полотну, проваливаясь босыми ногами в сугробы, оглядываясь в поисках брата. Где же он? Теперь здесь есть вода, в которой он сможет резвиться. Вода, которая не причинит ему вреда. Безопасная, как Элизабет и хотела. На берегу озера она остановилась, посмотрела в обе стороны, в самую даль, но брата не было, только тихо шел над красной водой снег. Каждая снежинка, едва касаясь озерной глади, на долю секунды вспыхивала, ведь озеро было единственным источником света во сне Элизабет. Этого света хватило бы, чтобы обнаружить брата, если бы он тут был. Но увы…

И она веками ждала у озера.

— Она очнулась.

Мягкий свет вокруг, будто снег. Тьма. Свет. «Я под снегом», — решила Элизабет. Тьма.

— Она пришла в себя.

Ее трогали за руки, светили в глаза. Задавали вопросы. Изо рта ее торчала дыхательная трубка. Ей было больно. Слабость во всем теле. Тьма.

— Она очнулась.

Элизабет заставила себя открыть глаза. Пожилой человек сидел на краю кровати и держал ее за руку. Рядом с ним стоял медбрат в халате. Лицо у сидящего было уставшее, изможденное. Тревожные складки на лбу. Чуть потяжелевшие с возрастом щеки. Все это Элизабет разглядела, лишь когда, сфокусировав зрение, посмотрела ему в глаза.

— Генри?

Он почти беззвучно шевельнул губами:

— Да.

— Как долго?

Он похлопал ее по руке:

— Шестьсот лет.

Элизабет попыталась сесть, но икры внезапно свело судорогой.

— Лучше полежи спокойно, — посоветовал Генри. — У медицины на вооружении теперь просто чудодейственные средства. Раз уж ты такой путь одолела, то скоро будешь на ногах.

Осторожно выдохнув, Элизабет обдумала его слова.

— А были сомнения?

— Довольно сильные. И долгое время.

Боль в ногах, словно в подтверждение, напомнила о себе. Впрочем, болели и шея, и спина, и грудь. Она сжала его руку:

— Генри, я рада, что ты здесь.

— Теперь она в вашем распоряжении, — сказал тот медбрату. В течение двух следующих дней врачи приходили и уходили.

Ее перевозили из одной процедурной в другую. В большинстве случаев Элизабет не могла с уверенностью сказать, что с ней делают. Странные инструменты и приборы. Непонятные замечания. Врачи, кивающие друг другу над результатами, ничего ей не говорившими. Сама их речь смущала Элизабет: незнакомый, неразборчивый диалект, крайне трудный для восприятия. Впрочем, в какой–то момент она испытала облегчение: один из специалистов попросил ее высунуть язык и, осмотрев, протянул многозначительное «ах–ха». Да и шпатель, как ни удивительно, был деревянный.

Раболепия, столь обычного прежде, Элизабет в окружающих не замечала. Доброжелательные, умелые, веселые. Но не подобострастные. Вновь увидев Генри, она поделилась с ним наблюдениями. Он встретил ее в нешумной гостиной, где остальные пациенты были заняты чтением или переговаривались с посетителями. Персонал настаивал, чтобы Элизабет оставалась в кресле–каталке, несмотря на то что на вчерашнем сеансе физиотерапии ходила она весьма сносно.

— Все, что я уяснил для себя во время нашего странного путешествия, Элизабет, так это то, что время меняет все. Ты больше не оплот религии. По сути, в настоящее время ты нечто вроде экспоната в кунсткамере. Уверен, кто–нибудь из гильдии историков обязательно захочет с тобой пообщаться. Это же уникальная возможность взять интервью у самой Элизабет Одри.

Что–то в его словах настораживало.

— Что с моими вложениями? Что с корпорацией?

Генри положил ладонь на ее руку: — Боюсь, все это в прошлом. В очень далеком прошлом.

Из глаз ее хлынули непрошеные, безудержные слезы. Элизабет считала себя сильной личностью, поэтому в конце концов утерла лицо и перестала дрожать.

— Значит, надо приниматься за работу и все вернуть. Сколько нам осталось до завершения проекта?

Гении улыбнулся. Ей всегда нравились эти глаза, но теперь печать времени придавала им особое очарование.

— Лучше, если ты взглянешь сама.

Когда он поднялся, медбрат, ожидавший неподалеку, подскочил, чтобы помочь.

— Все в порядке, я позабочусь о ней.

— Благодарю, сэр. Если понадоблюсь, я рядом.

Элизабет переводила взгляд с медбрата на Генри и обратно. Она безошибочно определяла властные нотки.

— Сколько тебе лет, Генри? Как давно ты вышел из гибернации?

Он повернул ее кресло и покатил Элизабет к выходу.

— Двадцать два года назад. Мне сейчас шестьдесят два.

За дверью открылось обширное пространство. Многочисленные уровни и балконные галереи уходили ввысь, к потолку, на несколько сотен футов. Мимо спешили по своим делам прохожие.

— Что это, торговый центр?

— Скорее бизнес–парк, но ты почти угадала.

Рядом прошли две женщины в темных длинных кожаных пальто. Одна рассмеялась в ответ на реплику спутницы. Лица были испачканы, только кожа вокруг глаз оставалась чистой.

— Геологи–разведчики здесь много получают, — ответил Генри на немой вопрос.

Уровнем ниже, в гараже, он помог Элизабет забраться в машину. Транспортное средство оказалось гораздо менее громоздким и неуклюжим, чем грузовик, в котором они ездили к озеру. Словно вечность назад…

— Пора тебе лицезреть Венеру во всей красе, — сообщил Генри. Через полчаса машина остановилась, вероятно, на знакомом

Элизабет холме, но сейчас низко над горизонтом висело солнце цвета бургундского вина, и пейзаж, прежде включавший в себя лишь шквальный ветер, камень и дождь, изменился до неузнаваемости: везде что–то росло. Толстые лианы оплетали скалистые массивы вдоль дороги. Низкорослый кустарник укрывал склон до самой кромки воды. Там и здесь бугрили корнями почву маленькие, похожие на сосны, деревья; стволы и ветви их тянулись в противоположную от озера сторону. Всюду был цвет. Не только серый и черный, как помнила Элизабет, но и оттенки коричневого с желтым. Холм слева казался медно–красным на солнце, холм справа облюбовали ярко–голубые мшистые заросли, расселившиеся между камнями.

Но совсем не было вереска. Там, где воображение рисовало водопады, лежали только острые камни. Вместо бескрайнего моря желтых цветов царил кровавый свет Солнца, этой раздутой, словно важная жаба, звезды на горизонте. Перед Элизабет раскинулась суровая земля.

Человек, облаченный в длинное кожаное пальто, в толстых защитных очках, прошел мимо их машины и, заметив Генри, прикоснулся к краю кожаной шляпы, приветствуя. Направлялся он, судя по всему, к озеру, где у двух длинных причалов сгрудились подсобные строения.

Элизабет изо всех сил пыталась совладать с разочарованием.

— Это даже отдаленно не походит на то, к чему я так стремилась. Я хотела создать мир, каким могла бы стать Земля, если бы мы ее не погубили! Венера должна была превратиться в рай! — В отчаянии она начала задыхаться. Воздух в легкие шел тяжело, шумно. — У меня был брат…

— Ты была единственным ребенком. — Генри, похоже, недоумевал.

— Нет, я…

Паника сдавила горло Элизабет. У нее был брат! Ведь был же?! Секунду она ворошила память. Сон в тысячу лет казался более убедительным, чем несколько десятилетий реальности.

— Нечего здесь больше делать. Отвези меня назад.

— Подожди, — сказал Генри, немного отодвинув сиденье и сложив руки на груди. Он наблюдал, как садится за кромку воды солнце.

Элизабет сидела, откинувшись назад. Сердце ее бешено колотилось.

Бордовый диск клонился все ниже к горизонту, скрываясь за холмами. Она расслабилась. Что можно предпринять, чтобы вернуть капиталы? Связей нет. Игра, без сомнений, ведется теперь по совсем иным правилам. Ветер раскачивал лодки на озере, потом бросался к дороге, осыпая машину песчаной пылью. Тени удлинялись. Элизабет чувствовала себя уставшей и очень, очень, очень старой.

— Я говорил с врачами перед последним погружением в гибернацию. Пришлось проявить настойчивость, но я все же узнал, что ты опять просила их изменить кое–что в моей персоне. Первой моей мыслью было броситься к твоей кровати и отключить систему жизнеобеспечения. Огромное искушение.

Генри сидел неподвижно, пока говорил. Руки его покоились на груди. Он смотрел только на закат.

Элизабет, шокированная, не знала, что сказать. Когда они взялись за этот проект месяц назад (нет же, тысячу лет назад, поправила она себя), он ни за что бы не позволил себе говорить

с ней в подобной манере, и Элизабет тогда смело высказывала ему все, что хотела, но теперь это был совсем другой Генри.

— Прости, я не думала, что ты будешь настолько против, честно. Я старалась ради твоего же блага.

— Когда–то я любил тебя, Лиза. Но твоя жажда идеального испортила все.

Погас последний луч солнца.

— Теперь смотри, — произнес Генри.

Горизонт пульсировал, словно тлеющая головешка, а потом облака, низкие, до сих пор невидимые, озарились по краям багровым маревом, а ближе к центру — вишнево–золотым, и небо окрасилось в глубокий пурпур с карминовыми прожилками; и, к удивлению Элизабет, многочисленные тона разбивались на оттенки и сменяли друг друга.

Они сидели молча и смотрели. Через полчаса в безлунной выси появились звезды. От пристани отчалила лодка, и след на воде заиграл биолюминесцентными огоньками.

Элизабет обнаружила, что снова плачет.

— Боже, Генри, как красиво!.. Но не об этом я мечтала! Здесь не лучше, чем на Земле!

— Это Венера. Она не должна быть лучше.

Ночь вошла в свои права. В их расписании более не значились конференции, встречи, важные звонки. Никаких проектов, требующих неусыпного контроля. В машине, рядом с Генри, Элизабет ощущала себя очень маленькой. Ныли мышцы. Она подозревала, что былой физической формы ей, увы, уже не вернуть. Тысяча лет глубокого сна давали о себе знать.

— Что теперь, Генри?.. Ты сказал, ты любил меня когда–то. Ты останешься со мной?

В темноте невозможно было угадать, повернул он голову или нет.

— Все равно ты не сделала меня таким, каким хотела видеть. Он завел бесшумный двигатель. Вспыхнули светодиоды приборной панели, освещая его руки на руле.

— Время изменений для меня истекло, Генри.

Он повел машину назад, по долгой дороге среди холмов, огибая озеро. Ехали молча. Ни один не знал, что еще сказать другому.