"Резинки" - читать интересную книгу автора (Роб-Грийе Ален)

Эпилог

В сумерках кафе патрон расставляет столики и стулья, пепельницы, сифоны с газированной водой; шесть часов утра.

Он еще как следует не проснулся. У него плохое настроение; не выспался. Вчера вечером он хотел дождаться возвращения своего постояльца, чтобы задвинуть засовы; но напрасно он бодрствовал вплоть до глубокой ночи, в конце концов закрыл дверь и пошел спать, так и не увидев этого проклятого Валласа. Он подумал, что клиента арестовали, так как его разыскивала полиция.

Валлас вернулся под утро — две минуты назад — с измученным видом, осунувшимся лицом, едва держась на ногах. «За вами тут ищейки бегают», — сказал патрон, открывая ему дверь. А тому хоть бы что; ответил лишь: «Да, я знаю, спасибо» и прямиком в свою комнату. Слишком вежлив для честного человека. Правильно сделал, что дожидался шесть часов: если бы патрон уже не поднялся, он уж точно бы не стал вылезать из постели, чтобы впустить его. Впрочем, он больше не станет брать постояльцев на ночь, слишком много хлопот. Удачей будет уже то, если этот тип не наведет на него беды со всеми этими историями.

Едва патрон зажег в зале свет, как в кафе входит маленький человек в жалком одеянии, грязной шляпе и пальто, которое слишком… Это тот самый тип, что приходил вчера утром в то же самое время. Он задает тот же самый вопрос:

— Можно господина Валласа?

Патрон в нерешительности, он не знает, что его постояльцу будет неприятнее — что его побеспокоят в этот час или что он так и не встретится с человеком, который его разыскивает уже целые сутки. По его физиономии не скажешь, что он пришел с доброй вестью.

— Он наверху, вы можете подняться. Комната в конце коридора, на втором этаже.

Маленький человек со страдальческим лицом направляется к двери, на которую ему указывают, в глубине зала. Патрон еще не обратил внимания, до какой степени мягок и беззвучен его шаг.

Гаринати закрывает за собой дверь. Он в узком коридоре, куда просачивается неясный свет, через мутное оконце, расположенное над другой дверью — той, что выходит на улицу. Лестница прямо перед ним. Вместо того чтобы пойти в эту сторону, он доходит по коридору до самой двери — которую бесшумно открывает. Он снова на тротуаре. Валлас наверху, это все, что он хотел знать.

Сегодня он его не упустит; он сможет отчитаться перед Бона обо всех его перемещениях. Он более чем заслужил в эти последние дни упреки и презрение шефа. Вот почему Бона предпочел не говорить ему об убийстве Альбера Дюпона, экспортера леса, которое взял на себя «мсье Андре» вчера вечером. Хорошая работенка, похоже.

Но собственная его работа, его, Гаринати, не была в общем-то такой уж плохой, как он подумал. Требовалось, чтобы он собственными глазами увидел труп жертвы, чтобы быть совершенно уверенным в его смерти. Он же напридумывал себе всякого. Выстрел, который он произвел в профессора, был по-настоящему смертельным.

Бона будет недоволен, когда узнает (он всегда все узнает, рано или поздно), что Гаринати, вместо того чтобы следить за специальным агентом, весь вечер провел в опасных странствиях по всем госпиталям и клиникам города в поисках тела Даниэля Дюпона.

Он видел мертвого, своими собственными глазами. Это была последняя совершенная им ошибка. Отныне он больше не будет так глупо подрывать свое доверие к Бона. Он будет беспрекословно подчиняться его приказам. Сегодня: быть тенью Валласа. Это не очень трудно.

И это будет не очень долго: Валлас уедет из города на первом поезде. Он сидит на краю кровати, упершись локтями в колени и обхватив руками голову. Он снял ботинки, в которых ему было неудобно; ноги распухли от ходьбы.

Эта бессонная ночь измотала его. Он повсюду сопровождал главного комиссара, который немедленно вернул себе руководство расследованием и всю свою важность. Неоднократно в ходе их ночных разъездов Валлас засыпал в машине. С тех пор как он обнаружил этот труп, которого ему не хватало, Лоран, напротив, чувствовал себя превосходно: он развернул такую активность, которой его однодневный коллега от него никак не ожидал — в особенности начиная с половины восьмого. Когда он узнал об убийстве экспортера-миллионера.

Валлас же больше ни во что не встревал. Он остался, потому что никто ему не сказал, чтобы он уходил.

Когда он позвонил в Отдел, ему ответил Фабиус. Валлас отчитался о проделанной работе и спросил, нельзя ли его снова перевести на прежнее место. Он нанес упреждающий удар: его бы не оставили на этой ответственной должности после этой злосчастной истории. Поскольку прокуратуре он сейчас не нужен, он приедет в столицу утром.

В состоянии крайней усталости он все еще мучается обрывками этого потерянного дня: «…а если в этот самый момент я бы подумал… и если…» Нетерпеливым движением головы он гонит прочь эти навязчивые мысли. Теперь слишком поздно.

«Сто четырнадцать умножить на сорок три. Три на четыре — двенадцать; три на один — три и один — четыре; три на один — три. Четырежды четыре — шестнадцать; четыре на один — четыре и один — пять; четыре на один — четыре. Два; шесть и четыре — десять: ноль; пять и три — восемь и один: девять. Четыре тысячи девятьсот два… Маловато, мой мальчик. Сорок девять квадратных сантиметров: надо как минимум пятьдесят, вы же знаете».

Один-единственный сантиметр — не хватило столь ничтожного пространства.

У него еще остается два маленьких миллиметра, которые он никак не приспособил. Два последних маленьких миллиметра. Два квадратных миллиметра мечты… Немного. Сине-зеленая вода каналов поднимается, выходит из берегов, выплескивается за гранитные набережные, бежит по улицам, заполняет весь город своими чудовищами и своей грязью…

Валлас встает: если он так и будет сидеть, не двигаясь, то на самом деле заснет. Он хочет взять расческу во внутреннем кармане куртки, но его движения неловки, и, схватив футляр, он роняет на пол бумажник, откуда выпадает несколько бумажек. С его удостоверения на него смотрит его прежнее лицо; он подходит к туалетному столику, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и сравнивает с фотографией: недосып, состарив его черты, восстановил сходство. Незачем менять эту фотографию, надо просто отпустить усы. У него нет того, что называют «низким» лбом, это волосы растут низко.

Убирая бумаги в бумажник, он не находит обратного билета. Он смотрит, не валяется ли он на полу у кровати; затем роется во всех карманах; еще раз проверяет бумажник. Он помнит, что днем видел билет. Должно быть, он обронил его, когда доставал деньги. К тому же это единственное доказательство точного времени его прибытия в город.

Фабиус, по телефону, не устраивал никаких сцен, чего боялся Валлас. Он не выслушал и половины рассказа своего агента. Шеф напал на новый след; на этот раз речь шла о ближайшем преступлении, которое должно состояться сегодня вечером в столице — по крайней мере, он так думает.

Валлас начинает бриться. Он слышит гортанный смех владелицы писчебумажного магазина — скорее раздражающий, чем вызывающий.

— Мне надо бежать…

«Порой чего только не делают, чтобы найти убийцу…» Чего только не делают, чтобы найти убийцу, а преступления не было. Чего только не делают, чтобы его найти…

«…в самом отдаленном месте, тогда как стоит всего лишь протянуть руку к своей собственной груди…» Откуда лезут эти фразы?

Это не ее смех; шум идет снизу — вероятно, из кафе.

Антуан очень доволен своей шуткой. Он поворачивается направо и налево, чтобы посмотреть, дошла ли она до всей аудитории. Гербарист, который один не смеялся, говорит только:

— Это идиотизм. Я не понимаю, почему в октябре не может пойти снег.

Но Антуан только что заметил в газете, которую читает один из моряков, заголовок, который заставляет его воскликнуть:

— Ну что, я же говорил!

— Ну что? Что ты говорил? — спрашивает гербарист.

— Ну что, патрон, что я говорил! Убили-то Альбера Дюпона! Посмотри-ка, разве его зовут не Альбером, и разве его не убили!

Антуан берет газету из рук моряка и протягивает ее через стойку. В тишине патрон принимается читать ту самую заметку: «Возвращаясь пешком домой, как обычно вечером…»

— Итак, — говорит Антуан, — кто был прав?

Патрон не отвечает; он невозмутимо продолжает свое чтение. Остальные вернулись к своему спору о ранней зиме. Антуан, теряя терпение, повторяет:

— Итак?

— Итак, — говорит патрон, — лучше бы ты прочитал до конца, прежде чем смеяться. Это совсем другая история. То было вчера вечером, а вчера это было позавчера. И потом в этого стрелял не грабитель: какую-то машину занесло, и она задавила его на краю тротуара, «…шофер грузовика, снова выехав на дорогу, скрылся в направлении порта…» На, почитай вместо того, чтобы нести всякую чушь. Если ты путаешь вчера и сегодня, плохи твои дела.

Он возвращает газету и собирает пустые стаканы, чтобы сполоснуть их.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — говорит Антуан, — что каждый вечер убивают какого-нибудь типа по фамилии Дюпон.

— Дурака учить… — глубокомысленно начинает пьяница…

Валлас, побрившись, снова спускается, чтобы выпить горячего кофе. Он уже должен быть готов. Войдя в зал, первым он замечает человека с загадками, вопрос которого он тщетно пытался вспомнить сегодня ночью: «Что это за зверь, который утром…»

— Здравствуйте, — говорит пьяница с насмешливой улыбкой.

— Здравствуйте, — отвечает Валлас. — Патрон, черный кофе, пожалуйста.

Чуть позже, когда он уже пьет за столиком свой кофе, к нему приближается пьяница и пытается завязать разговор. Валлас в конце концов спрашивает у него:

— Как там это было, во вчерашней загадке? Что за зверь…

Обрадовавшись, пьяница усаживается напротив и роется в своей памяти. Что это за зверь, который… Вдруг все лицо его светится; он подмигивает, произнося с бесконечно хитрым видом:

— Что это за зверь, который черного цвета, который летает и у которого шесть лап?

— Нет, — говорит Валлас, — там было другое.

Патрон проводит тряпкой. Пожимает плечами. И в самом деле есть люди, которые могут попусту тратить время.

Но он не доверяет благодушию, которое охотно выказывает его клиент. Буржуа не останавливается без какого-то непристойного умысла в гостинице столь скромной категории. Если это из экономии, то ему не надо было снимать комнату, чтобы затем провести всю ночь на улице. И почему этот тип из комиссариата хотел поговорить с ним вчера вечером?

— Патрон это я.

— А, так это вы! Это вы рассказали инспектору эту глупую историю о так называемом сыне профессора Дюпона?

— Я ничего не рассказывал. Я сказал, что иногда к стойке подходили молодые люди, что они были разного возраста — некоторые столь молоды, что вполне могли быть его сыновьями…

— Вы говорили, что у него был сын?

— Да откуда я знаю, были ли у него сыновья!

— Хорошо. Я хотел бы поговорить с патроном.

— Патрон это я.

— А, так это вы! Это вы рассказали инспектору эту глупую историю о так называемом сыне профессора Дюпона?

— Я ничего не рассказывал.

— Вы говорили, что у него был сын?

— Да откуда я знаю, были ли у него сыновья! Я сказал только, что к стойке подходили молодые люди всякого возраста.

— Это вы рассказали эту глупую историю или патрон?

— Патрон это я.

— Это вы, молодые люди глупая история, профессор за стойкой?

— Патрон это я.

— Хорошо. Я бы столь хотел сына, давным-давно, что называется умерла молодой, странной смертью…

— Патрон это я. Патрон это я. Патрон это я патрон… патрон… патрон…

В мутной воде аквариума проплывают мимолетные тени. Патрон неподвижно стоит на своем посту. Его массивное тело опирается на вытянутые, широко расставленные руки; он держится за край стойки: голова наклонена, почти с угрозой, рот немного кривится, пустые глаза. Вокруг него привычные призраки танцуют вальс, словно мотыльки, которые бьются хороводом об абажур, словно пыль на солнце, словно суденышки, затерявшиеся в море, которые укачивают по прихоти зыбей свои бренные грузы, старые бочки, дохлую рыбу, блоки и снасти, спасательные круги, черствый хлеб, ножи и людей.