"Завет внуку" - читать интересную книгу автора (Гейченко Семен Степанович)

Глава 3 ВЫБОР

Я человек старый, мне уже за восемьдесят. Полжизни я отдал Пушкиногорью. Много лет я занимаюсь Пушкиным. Я изучаю то, что он видел на Псковщине, что он в ней особенно полюбил. Как приходила к нему муза и где эти тропинки-дорожки, на которых происходило это таинственное свидание…

С минувшей войны я вернулся инвалидом. Не знал, с чего начинать. Тогда мне и предложили: поезжай в Михайловское и приложи старание и умение в восстановлении этого пушкинского уголка, ведь ты опытный музейный работник!

Приехали мы с женой в Михайловское. Жили в траншее, потом в бункере, в окопе. Кругом разорены были все деревни. Все жилое разбито. Я не говорю уже о музее Пушкина, он был уничтожен. Все было разрушено. И монастырь, где он был похоронен, и его дом, и домик няни, и деревья — его современники. Фронт находился от пушкинского сердца в одном километре.

Я сказал себе сначала: «Брось ты это дело». Но остался. Да и можно ли было, видя, как мучился этот край — старый, псковский, защитник русских рубежей, — можно ли было не возродить его к жизни! Ведь подумайте, Бориса Годунова Пушкин писал, беседуя с теми людьми, деды которых когда-то жили здесь!

Так и началось мое большое дело. Я, конечно же, один бы ничего не сделал. К нам приехала специальная комиссия. В эту комиссию был назначен академик Алексой Викторович Щусев. Я записывал каждое его слово, слова он подкреплял набросками карандашом и пером. Некоторые рисунки у меня сохранились. Мы обошли все. Везде были надписи: «Проход закрыт. Заминировано. Разминировка через 2–3 месяца». Мы входили в сохранившийся полуразвалившийся дом без крыши, и саперы шли впереди. «Да бросьте», — отмахивался Щусев. Тогда сапер поднимал доску и говорил: «Смотрите!». И вынимал пехотные мины.

Так как все деревни вокруг были разрушены, колхозники поселились в парках: Михайловском, Тригорском, Петровском. Никто не хотел возвращаться на место своих исчезнувших деревень. Надо было людям объяснить, зачем это нужно.

И мы стали музей создавать. Сообща начали свою очень трудную работу. Пять лет разминировался Пушкинский заповедник. Вспоминается Пушкинский праздник 1949 года. К нему готовились долго. А после юбилея, когда стали убирать мусор, нашли саперы в заповеднике трехметровую кучу невзорванного тола.

Каждый год, когда мы готовимся к празднику поэзии, берем в руки грабли, лопату, метлу. Надо вес очистить, отполировать, и не бывает года, чтоб не попадались то снаряд, то мина, я не говорю уже о патронах.

Наше государство постоянно заботилось о благоустройство Пушкинского Государственного заповедника. Неустанно расширялись его границы. Они и сейчас продолжают расширяться.

Из Германии были возвращены многие вывезенные туда фашистами вещи. Среди них и книги регистрации посетителей. И даже одна книжка, где фашистские молодчики записывали свое первоначальное впечатление о посещении Михайловского. Ибо в начале, когда они вошли в усадьбу Пушкина, им казалось, что они пришли сюда навсегда, они будут насаждать тут свой пресловутый фашистский порядок. Поэтому они и музей даже открыли. Но потом они Михайловское разграбили… Через годы музейные вещи мы находили в самых разных местах. Нашли, конечно, не все.

Так вот, после восстановления того, что было уничтожено гитлеровцами, мы решили восстановить и то, что погибло еще в тревожные годы гражданской войны, что уничтожило беспощадное время. Постепенно возникла идея создании Большого Пушкинского заповедника, куда бы пошли не просто Михайловской и Тригорское, но и Святогорский монастырь, и Петровское, и древние памятники, которые Пушкин видел, которые на него произвели впечатление, которые подталкивали его мысль к исторической теме, — городище Воронич, городище Савкино…

Все места, где хотя бы тень Пушкина мелькнула, святы! До войны в Пушкинский заповедник приезжало 10–15 тысяч посетителей в год, после войны, в 1945 году, — 7 тысяч, через десять лет — 70 тысяч, еще через пять лет 200 тысяч, а теперь подвинулось к одному миллиону. Люди идут в Пушкинский заповедник не потому, что им просто захотелось побывать в нем, а чтобы пережить духовное потрясение. Много мы потеряли обрядов, традиций, которые складывались нашими отцами и дедами веками. Я, например, все время воюю за то, чтобы в заповеднике развивалась не экскурсионно-туристическия работа, а своеобразное паломничество. Чтобы человек к свиданию с Пушкиным готовился особо и шел в Михайловские с чувством поклонения.

Михайловское — сыроватое место. Оно «трехэтажное». Есть место воды, есть место земли — матери-благодетельницы, дающей хлеб, и есть просто красивое место — городище, где ничего не посадишь, оно для другого дела. И все это надо сохранить надежно. В разное время здесь должно быть все разное, и даже запах. Если в заповедном месте, где есть сады, в августе и сентябре не будет пахнуть антоновскими яблоками, это плохо.

За послевоенные годы мы накопили огромное богатство. Настало время, когда в заповеднике нужно создать научный музейный центр, где были бы лаборатории — ботаническая, орнитологическая, зоологическая, археологическая. Где были бы помещения для оздоровления книг, рукописей. Где были бы кабинеты для творческой работы художника, приехавшего писателя. Где был бы лекторий, где были бы кинотека, фонотека…

Мы создаем сейчас новую жизнь села. Вместо старых деревушек в окрестностях Михайловского скоро появятся сельскохозяйственные центры. По их надо сделать так, чтобы они украшали пушкинскую землю. Надо такой пейзаж создать, чтобы прибывший к нам человек, откуда бы он ни ехал, видел все национальное, русское, несущее в себе все хорошие традиции деревянного древнего зодчества. Надо, чтобы все было возможно ближе к пушкинскому пейзажу, без которого трудно правильно уразуметь истоки народности Пушкина. Ведь Пушкин родился на свет дважды. Один раз в Москве. Здесь он стал поэтом, его все любили, все о нем говорили. Но народным поэтом, провидцем души русского человека он стал в Михайловском. Здесь он увидел труд человека, его каторгу, его хлеб, его корову, его могилы, услышал его песню, его сказания, постиг его дух, увидел древние границы своего государства. Это все на него обрушилось.

Пушкин жил втрое быстрее, чем все мы живем. Он к тридцати годам столько всего накопил, что, уехав из Михайловского, он продолжал писать и в Болдине, и в Петербурге, и в Твери, опираясь на тот материал, что в Михайловском накопил. Через три года после смерти Пушкина его близкий друг Вяземский посетил Михайловское. Он писал: «Я решил поехать туда и самому походить по следам Пушкина и Онегина». Вот так он и говорил: «по следам Пушкина и Онегина». Многие люди и сегодня ищут у нас тень Татьяны Лариной, Евгения Онегина. Пушкин ведь был чудотворец.

Вяземский, по русскому обычаю, пришел первым делом преклонить колена перед могилой Пушкина. И тут он написал: «Я был приятно удивлен, когда увидел у могилы Пушкина сидящую группу простых мужиков, толкующих о Пушкине». Почему у нашего народа всегда была такая тяга к Пушкину?

Потому что Пушкин — это такая простота, это такая ясность, что, когда Комиссариат народного просвещения в 1918 году разрабатывал первую программу для учащихся, в основу был положен словарь Пушкина. С этого имени надо начинать всем, кто желает познать, что такое литература, что такое искусство.

Поверьте мне, пройдет не так уж много лет — и будет построен дворец, где будет храниться все великое рукописное и книжное наследие Пушкина и все, что пишут, создают художники, писатели, поэты, посвящая Пушкину, — гигантский венок, который постоянно складывают.

Ясность, простота, доходчивость, милосердие, чувства добрые — вот что влечет нас к Пушкину.

Бессмертна любовь людей к Пушкину. Его любят все, все, все! Я не раз видел: входят утром в заповедник люди усталые. Но когда уходят такие светлые у всех лица.

Когда гитлеровцев вышибли из Михайловского, вышел номер «Правды». В передовой было написано: «Мы удвоим внимание к месту, где реют тени великих людей, творцов русской культуры». Мы должны сделать, чтобы этому реянию светлой тени ничто не мешало. Пушкин всегда современен и велик. Гоголь когда-то сказал, что Пушкин это русский человек в конечном его развитии.

Много лет провел я в Михайловском и его округе в той обстановке, в какой, как мне кажется, жил здесь когда-то Пушкин. Вокруг меня были те же сады, парки, рощи. Меня окружали вещи Пушкина. Я их трогал, подолгу рассматривал.

Я зажигал свечу в его подсвечнике. Свеча горела на столе, и то и дело тени от нее трепетали на стенах его кабинета.

Я надевал кольцо подсвечника на палец и ходил по комнатам, когда в доме были сумерки. Я приносил в светелку няни клетку с живой канарейкой, и она пела, и пение ее утверждало уют светлицы. Я брал железную трость Пушкина и выходил с нею на балкон. Подолгу смотрел в окна на дерновый круг, на Сороть, на пасущихся лошадей. Сидел в кресле. Зажигал камин. Дрова горели, пылали, тлели… Я громко сам себе читал «19 октября», строфы Онегина…

Постепенно вещи становились со мною разговорчивее, и каждая строчка, написанная пушкинской рукой, в его доме, на его столе, стала мною, восприниматься глубже, задушевнее и приближала меня к нему.

Восстанавливая дом поэта, я и мои товарищи стремились передать эффект присутствия в нем живого Пушкина — человека, хозяина, поэта. Свои рассуждения о великом поэте в его Михайловском я начал мыслью о том, что, когда люди уходят из жизни, после них остаются вещи — свидетели их жизни и дел, что вещи бывают двух родов: рассказывающие о том, как человек ел, пил, спал (диваны, стулья, кровати, столы, кресла, посуда…), и вещи другого рода, свидетельствующие о том, о чем он думал, что делал, как трудился, мучился, любил, страдал (рукописи, документы, книги, картины, личные вещи…).

Обо всем этом я думал много лет тому назад, когда делал экспозиции дворцов, домов, комнат русских царей: Петра Великого, Елизаветы, Екатерины, Николая I и последнего царя — Николая II.

В своей брошюре «Экспозиции дворцов-музеев», изданной в 1930 году, в книге «У Лукоморья», изданной в 1971 году, я подробно рассказывал о роли вещей в жизни человека, о том, что вещь — это продолжение физического и духовного облика человека, что она долговечнее человека и, находясь в музее, она бывает часто говорливое, чем литературный документ.

И вот теперь, когда свои рассуждения о вещах я применил при восстановлении других музеев в Пушкинском заповеднике (флигелей в Михайловском, дома Осиповых-Вульф в Тригорском, парадных залов в доме Ганнибалов в Петровском), меня взяло раздумье. А только ли вещи главная суть историко-бытового и литературно-мемориального музея? Всегда ли они главное?

Быть может, в этой мысли слишком ярко проявился мой профессионализм, мои музейная схема. Ведь жизнь человеческая, в особенности посмертная, может быть и вне вещей. А что, например, осталось от поэтов Велемира Хлебникова, Николая Клюева, от друзей Пушкина Алексея Вульфа или «попа Шкоды»?..

О роли вещей в жизни людей много думали Пушкин и И. Тургенев, М. Салтыков-Щедрин, Ги де Мопассан… У них, а не только в музеях учился я реставрационной и экспозиционной работе.

«Странные бывают сближения», — заметил когда-то Пушкин. Шекспир и Ленин родились в один день. В Стретфорде на Эвоне в Англии показывают дом, где родился Шекспир, школу, где он учился, дом, в котором он сосватал себе жену, церковь, где он похоронен. А потом говорит, что до сих пор не известно, да был ли вообще Шекспир?..

Таких музеев, как Пушкинский заповедник на Псковщине, нет больше на свете, нет по разнообразию составных частей, пространству, разнообразию вещей. От Михайловского до Пушкинских Гор заповедный мир тянется семь километров, от Тригорского до Петровского столько же. В этом музее есть вещи Пушкина и его близких, его книги, письма, предметы быта. Но не только это — а есть небо, звезды, облака, дождь, снег, земля, деревья, кусты, трапы, цветы, сено, яблоки, птицы, звери и… даже люди. Всякий пришедший к Пушкину паломник — это ведь тоже частица пушкинского бытия, это своеобразный, очень дорогой «экспонат».

Вот вам пример. В начале осени в Михаиловское каждый третий посетитель приходит из Прибалтики. Идешь по парку и слышишь речь эстонскую, латышскую, литовскую… Так завелось давно. И это как-то по-особенному трогательно и для нас, хранителей Михайловского, очень дорого.

Как-то накануне знаменательного дня 21 августа — дня ссылки Пушкина в псковскую деревню — на усадьбе Михайловского появилась большая толпа старичков и старушек, человек полтораста. Они долго и как-то бестолково ходили кругом да около дома поэта. Потом остановились и стали совещаться. Это была группа из Эстонии. Приметив их замешательство, я подошел и спросил, кто у них главный и чем они взволнованы. Ответила бойкая старушка: «Мы приехаль к Пушкин для ему спеть песня. Наш регент пошел искать директор, и его нет!..» Я представился. Выяснилось, что приехавшие — певцы хора ветеранов труда Эстонии. Приехали они специально, чтобы дать концерт в Михайловском для всех, кто в этот день будет в гостях у Пушкина. Подошли регент Альмар Вийрс и его помощник Лаансалу Арво. Певцы расположились на дорожке вокруг дернового круга перед домом поэта. Дирижер стал на ступень крыльца. Хор запел «Зимний вечер». Пел по-русски, вдохновенно и молитвенно. Потом спели песню эстонского композитора М. Хярмы — «Цвети, расти, живи, родина наша», Не забудь песню Густава Эрнесакса…

Я стоял среди толпы экскурсантов и слушал с умилением сердечным чудное пение добрых старцев… Но я не мог не заметить, что в стороне у ограды собралась какая-то толпа долгогривых ребят, которые о чем-то шептались и спорили… Только закончил эстонский хор свое выступление, как к кругу подошла группа молодежи. Из нее выскочил парень и, обращаясь к толпе, крикнул: «А теперь будет выступать молодежный хор студентов Риги! Можно?» — «Можно, можно, пожалуйста!» — закричали в толпе.

Хор стал полукругом перед домом Пушкина. Дирижер возгласил: «Ян Райнис, «Сломанные сосны». Хор пел куплеты песни поочередно, один по-русски, другой по-латышски:

Песней наполнились окрестные поля и луга. Ее подхватили леса и рощи Михайловского. Эхо ее неслось все дальше и дальше… И всем казалось, что где-то рядом он — Пушкин.

«Не для житейского волненья, — говорил Пушкин, — не для корысти, не для битв, мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв».

Своей восстановительной работой, проведением Пушкинских праздников, своими ежегодными конференциями, Пушкинскими чтениями, мы стараемся помочь советскому человеку чувствовать себя радостней, веселей и торжественней. Чтобы он всегда видел в Пушкине верного друга, товарища, учителя и наставника.

С большой любовью готовится наш советский народ к каждой большой пушкинской дате. Достаточно вспомнить 1937 год столетие со дня трагической гибели великого поэта или 1949-й — год стопятидесятилетия со дня его рождения. В проведении этих дат принимали участие все деятели нашей культуры и литературы — писатели, поэты, художники; театры, музеи, кино, издательства. Сколько было создано новых пушкинских музеев, выставок, поставлено памятников, издано книг…

Недалека от нас и новая большая пушкинская дата — 150-летие со дня его смерти. Мы уверены, что к этому знаменательному дню будет много сотворено в честь Пушкина. Успешно идут работы по подготовке и строительству научно-музейного центра в Пушкиногорье. Открыт памятник Пушкину в Пскове, открыт новый музейный пушкинский ансамбль в Москве, на Старом Арбате, широко ведутся работы по реконструкции музея-заповедника в Большом Болдине, музея-квартиры Пушкина в Ленинграде на Мойке. Академией наук СССР готовится к изданию Пушкинская энциклопедии…

Мы уверены, что ни один поэт, писатель, художник, композитор не останется равнодушным к приближающемуся памятному пушкинскому дню, ибо величание Пушкина, светлая память о нем — это святое дело для всех нас, деятелей культуры СССР.