4

— Ханна, ты видела? — крикнул я, не в силах оторвать глаз от разорванной в клочья занавески.

Она стояла на дорожке, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к стене дома тети и дяди.

— Даже подходить не хочу, — негромко отозвалась она.

— Но ты посмотри на занавески… — начал я.

— Я же тебе говорила, что это чудные люди, — резко возразила Ханна. — И они не любят, когда заглядывают в их окна. Пошли, Алекс.

Я пошел прочь, но зацепился ногой о доску полусгнившего крыльца и чуть не упал.

— Так мы идем в лес или нет? — нетерпеливо спросила Ханна.

— Ну ладно. — Я выбрался с крыльца и пошел вслед за ней. — Расскажи мне о Марлингах, — попросил я, бегом догоняя ее. — Расскажи мне эти ужасные истории, которые ты слышала о них.

— Не хочу, — глуховатым голосом заявила Ханна.

Мы побежали трусцой к заднему двору дядиного и тетиного дома. Предвечернее солнце стояло низко, и высокие деревья с красной и желтой листвой отбрасывали тень лужайку.

— Ну пожалуйста, — просил я.

— Может, потом, после Хэллоуина, — сказала Ханна. — Когда кончится полнолуние.

Я вслед за ней поднял глаза к небу. Ярко-белая луна — круглая, почти как теннисный мячик — вставала над лесом, хотя до вечера было еще далеко.

Ханна передернула плечами.

— Ненавижу полнолуние, — проговорила она. — По мне лучше, когда луна идет на убыль.

— Почему? — спросил я. — Подумаешь, полнолуние, ну и что?

Она бросила взгляд назад на дом Марлингов и ничего не ответила.

Мы вошли в лес. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, золотыми потоками изливаясь на землю. Мы шли, шурша опавшими листьями и веточками.

Я увидел причудливо изогнутое старое дерево, напоминавшее старика. Грубая потрескавшаяся кора была как морщинистая кожа. Жилистые корни выпирали из земли.

— Вот это клево! — с восторгом крикнул я, вынимая камеру из футляра.

Ханна рассмеялась.

— Вот уж правда — городское дитя.

— Но ты только посмотри на это дерево!

показывал я. — Оно… оно как живое!

Она снова рассмеялась.

— А деревья — живые, Алекс.

— Ты же понимаешь, о чем я.

Я начал фотографировать старое, согбенное, как старик, дерево. Я отступил назад, прижавшись спиной к березе. Я пытался найти такой |ракурс и так отснять дерево, чтобы оно напоминало старика.

Потом я стал обходить его кругом, снимая трещины и наросты. Одна ветка опускалась до самой земли, совсем как рука утомленного человека. Я отснял и ее.

Встав на колени, я снял выпирающие из земли корни, они казались костлявыми ногами.

Тихое жужжание над головой вынудило меня оторвать глаза от земли и посмотреть наверх. Это была колибри, порхающая над поздним цветком. Я попытался поймать в кадр и ее, но крохотная птичка оказалась слишком проворной для меня. Она вспорхнула и улетела, прежде чем я успел нажать затвор.

Я поднялся с земли. Ханна, скрестив ноги, сидела на земле, перебирая опавшие листья.

— Разве эта колибри не знает, что лето кончилось?

Она с недоумением уставилась на меня, словно забыла о моем существовании.

— Прости, Алекс. Я ее не видела, — смущенно проговорила она, вскакивая на ноги.

— А что там, если идти все время вперед? — спросил я, указывая в глубь леса.

— Придешь к Волчьему Ручью, — ответила Ханна- Я покажу тебе ручей в следующий pаз. А сейчас нам лучше возвратиться. Надо выбраться из леса до захода солнца.

Я вдруг вспомнил о волках, о которых говорил дядя Колин. О волках, от которых пощло это название — Волчий Ручей.

— А волки, которые раньше здесь водились, — спросил я, — они перевелись?

Ханна кивнула головой.

— Да, перевелись.

И в тот же миг раздался пронзительный вой—совсем рядом, прямо за спиной. Тонкий, пронзительный волчий вой.

Я невольно закричал.