Патрик Макграт Вампир по имени Клив, или Готическая пастораль

— Главное, что отличает вампира, — заметил Гарри, ни к кому особо не обращаясь, — это то, что земля не принимает его. Именно это ставит его вне природы. Видите ли, все, что принадлежит природе, разлагается. Так сказать, гниет в земле. Но только не вампир. Он не может умереть, потому что земля не примет его. Забавно, а?

— Потрясающе, — пробормотала я. Это меня пугает… половину моего сознания. Откуда Гарри взял эту отвратительную тему? Наверное, в кино насмотрелся. Впрочем, мысли мои были не с ним, но с Хилари, нашей дочерью. Я уже несколько дней не принимала таблетки, так меня беспокоит моя девочка. Ей всего девятнадцать, но она уже выказала тревожную склонность влюбляться в самых неподходящих мужчин. Тут и эта бредовая прошлогодняя история с водопроводчиками, и еще раньше — меня трясет при одном воспоминании об этом — та скандальная «договоренность» с двумя садовниками в школе… Нет бы ей, сказала я ей перед завтраком, успокоиться с каким-нибудь солидным молодым человеком — с Тони Пикер-Смитом, например.

— Но, мамочка, — возразила она — она сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы, — мамочка, не хочешь же ты, чтобы я вышла замуж за клецку. Ты ведь не вышла замуж за клецку.

Я вздохнула.

— Твой отец, — сказала я, — человек… — я поискала подходящее слово, человек ПРЕДСКАЗУЕМЫХ пристрастий. Поэтому я и вышла за него замуж. Всегда знаешь, чего от него ожидать; с ним, так сказать, у тебя есть жизненное пространство.

Хилари только фыркнула.

— Но мне не нужно никакого жизненного пространства, мамочка! Не от мужчины, за которого я выйду! — Она повернулась ко мне лицом. Я сидела на краю своей кровати. Вдруг взгляд ее сделался чуть тревожным. — Мама, спросила она. — Ты что, снова перестала принимать таблетки?

Меня зовут леди Хок, я живу в Уоллоп-Холле, а Хилари — моя дочь. Когда несколько минут спустя мы вошли в столовую, Гарри уже с головой ушел в кроссворд из «Таймс». Стояло ясное августовское утро Помнится, я еще попросила Стокера, нашего дворецкого, подать мне почки. Мой сын Чарльз стоял в эркере и смотрел вниз, на поле для крикета.

— Идеальный день для игры, — сказал он. — Лучшего дня не придумаешь.

Я была не в настроении говорить с Чарльзом о погоде. Видите ли, это из-за Чарльза я так беспокоилась за Хилари. Такой импульсивный мальчик… не с просясь ни у кого, он пригласил к нам на выходные всю свою команду по крикету. Это не пришлось по душе Стокеру, но за него я беспокоилась гораздо меньше, чем за Хилари. Надо же, целая команда! Как я могла оставить Хилари без присмотра, пока они в доме? Все это было ужасно утомительно — быть начеку до самого их отъезда в Лондон, в воскресенье вечером, — и у меня снова начинала уже болеть голова. Вот тут Гарри и завел разговор о гнусных вампирах; только этого мне и не хватало. Все проблемы с молодыми людьми, видите ли, заключаются в том, что они ОХОТЯТСЯ за мной — так вышло с водопроводчиками и с садовниками тоже. Не то чтобы их намерения были мне так уж неприятны, но Хилари всего девятнадцать лет, в конце концов; так что, как бы я сама ни относилась к этому, мой первый долг как матери заключается в том, чтобы охранять ее. По-моему, в этом нет ничего неестественного, а по-вашему?

Уоллоп-Холл расположен в холмистой местности, в Беркшире, милях в пяти от деревушки Уоллоп — сонной кучки древних, полуразвалившихся домишек, двери которых обсажены жимолостью и шиповником, а внутри пахнет паутиной и плесенью. Здесь имеется одна-две лавочки, церковь, гостиница — и сельский луг, красивая полоска скошенной травы с лесом в дальнем конце и павильоном для крикета. Последний представляет собой викторианское сооружение, изобилующее шпилями и горгульями; Гарри утверждает, что это хороший образчик сельской готики. Лично мне оно представляется устрашающим, но так вышло, что через два часа я сидела в шезлонге рядом со старой моей подругой, Оливией Бабблхамп, обливаясь потом в ожидании начала игры. Светило солнце, и пушистые, чуть растрепанные по краям облачка мирно плыли по голубому небу. В ноздри приятно бил запах свежестриженого газона, и я говорила Оливии, что хотя с воображением у Тони Пикер-Смита туговато, он вполне даже неплох с точки зрения «жизненного пространства» — если бы Хилари только меня слушала.

Да, кстати, об Оливии: она славная женщина, но доверять ей не стоит.

— Мне кажется, милочка, — сказала она, — что если ты пытаешься подрезать девочке крылья, она назло тебе выкинет что-нибудь невозможное. Я сама едва не совершила той же ошибки с Дианой.

Надо же! Я ничего на это не сказала, и вы меня поймете, если я объясню вам, что Диана Бабблхамп уже три года как сидит в сумасшедшем доме после того, как в припадке безумия убила приходского священника.

Впрочем, сама Оливия даже не заметила, насколько неудачно ее сравнение; она продолжала вязать, напевая себе что-то под нос.

День и правда был очень милый. Народу собралось довольно много некоторые, как и мы, сидели в шезлонгах, другие расстелили на траве одеяла. Стрекотали насекомые, и в дальнем конце луга, у опушки леса, стояла в полоске солнечного света жирная корова и отмахивалась хвостом от мошек. Все такое мирное, такое пасторальное: покой в сердцах под небом Англии и так далее; почему же тогда меня не покидало ощущение УЖАСА? Несколько сельских игроков, в основном фермеры-овцеводы, лениво катали мяч по траве, но соперники еще не появлялись.

— Как ты думаешь, что с ними? — спросила я Оливию.

— Убей меня, не знаю, — ответила она, даже не отрываясь от вязания. Впрочем, она тут же подняла взгляд. — Милочка, — сказала она, — тебе, право же, стоило бы носить на таком солнцепеке шляпку — при тех-то таблетках, что ты принимаешь.

Я промолчала. Как я смогу приглядывать как надо за Хилари, если буду накачана пилюлями, как зомби? И тут произошла ужасно странная вещь: я вдруг увидела, как из головы Оливии полезли черви, сотни червей! Кожа ее приобрела ужасный желто-зеленый оттенок, и маленькие клочки сгнившей плоти начали отслаиваться от костей и падать ей в вязание. Как отвратительно от нее пахло! К счастью, это продолжалось не больше минуты. А потом, слава Богу, появился Гарри.

Куда бы Гарри ни пришел, его появление никогда не становится кульминацией. Конечно, его встречают с радостью — в конце концов, он настоящий сквайр, — но стоит ему зайти, как все развивается по одному и тому же сценарию: оживленные приветствия, а потом он идет к бару. Не было исключением и это утро, разве что на этот раз он задержался возле нас с Оливией и спросил, благослови Господи его душу, какой отравы нам принести.

— Джин, — ответили мы обе немного устало.

Единственная подлинная страсть Гарри — это охотиться верхом на лис. Если бы мог, он занимался бы этим каждый день — часто он так и делает. Деревенские его за это любят. Они смотрят, как он носится по Даунзу верхом на большой вороной кобыле, со сворой гончих — раскрасневшись, в алой куртке, потея от животного азарта погони. Это зрелище их успокаивает. Это и есть, понимают они, настоящая Англия. Он возвращается домой под вечер, весь в грязи и крови, совершенно счастливый. Он вваливается в дом и стаскивает сапоги у огня. Стокер уже согрел ему ванну. За обедом он выпивает вдвое больше кларета, чем обычно, и сразу уходит в библиотеку. Стокер укладывает его спать, запирает дверь и гасит свет. Уоллоп-Холл спит. Этот порядок свят, и любое отклонение от него делает Гарри раздражительным и склочным, так что я стараюсь не допустить ничего такого.

Все это вполне меня устраивает. Я уже намекала раньше, что являюсь сторонницей «жизненного пространства» во всем, что касается брака. Мне кажется, мои запросы скромны; достаточно сказать, что мы с Гарри совершенно довольны сложившимся порядком, и так уже много лет. К сожалению, я не могу поговорить с ним о Хилари, и, как вы понимаете, Оливия тоже не лучший советчик, так что мне приходится переживать в одиночку; впрочем, как мне кажется, таков удел матерей. Однако должна признаться, я никогда еще не радовалась приходу Гарри, как тогда, когда Оливия превратилась в эту ужасную ШТУКУ прямо у меня на глазах.

Полагаю, я никогда не забуду своего первого впечатления от этого существа. Наконец вышла вторая команда, и Чарльз, который возглавлял парней из Уоллопа, выиграл подачу и выбрал биту. Я бросила взгляд на боулера — и тут же застыла в своем шезлонге, так как сразу поняла, почему все утро чувствовала себя так странно! Я вся задрожала — я ощущала, как закипает кровь и краска заливает все лицо. Все это обещало беду, большую беду, и я откинулась на спинку шезлонга, стараясь совладать с дыханием и скрыть мое возбуждение от Оливии. Среди нас был вампир.

Сначала меня даже удивило, как мал он ростом — всего на дюйм-другой выше пяти футов, наверное, не выше, скажем, Оливии. Он был ужасно худ, с непропорционально длинным лицом, выдающейся челюстью, глубоко посаженными глазами и совершенно черными волосами, густо набриолиненными и зачесанными от высокого лба. При всем своем маленьком росте и страшной внешности одет он был очень элегантно: в хорошо отглаженные брюки кофейного цвета и чистую, без единого пятнышка белую рубашку. Но это не обмануло меня: хоть он и явился сюда затем, чтобы играть в крикет, я сразу же разглядела в нем создание, живущее вне природы. Обнаружив причину своего беспокойства, я повернулась к Оливии — и обнаружила, что она смотрит на него с интересом; более того — с бесстыдным восторгом! Мое сердце похолодело. Если он произвел такой эффект на Оливию, что сделает он с бедняжкой Хилари?

Все стихло над лугом, когда он побежал к воротцам. Должна признать, он бежал не без грации — диавольской, разумеется — и с немалой для своего роста скоростью. Его волосы слегка сбились, и даже с того места, где я сидела, я видела в глубине его глазниц красные огоньки. Чарльз, правда, смотрел на него, как ни в чем не бывало, похлопывая битой по черте. И тут случилась еще одна странная вещь: существо, казалось, застыло на бегу, повисло в воздухе и осталось висеть так, словно это была фотография: маленькие ножки не касаются земли, голова запрокинута назад, волосы сбились, глаза горят красным огнем, правая рука высоко поднята и сжимает длинными, костлявыми пальцами мяч. Однако это продолжалось всего мгновение; потом рука опустилась, и мячик, мелькнув в воздухе красным мазком, просвистел мимо Чарльза, миновав биту, и с громким «хлоп!» оказался в ловушке у принимающего. Обступившие луг люди перевели дыхание.

— Право, — заметила Оливия, возвращаясь к своему вязанию, — этот мальчик проворен.

Я повернулась посмотреть на Хилари; она сидела на веранде павильона рядом с Тони Пикер-Смитом, и глаза ее — как и у Оливии — определенно сияли. Я чувствовала себя так, словно в наш Эдем украдкой заползла змея.

Оставшаяся часть утра прошла, мягко говоря, сложно. Борясь со все усиливающейся тошнотой и ощущением пустоты внутри, я неотрывно следила за тем, как существо — звали его, как я выяснила, Клив — срывает нам подачу. Тед Данг выбыл первым: громкий треск, и фермер тупо уставился на свои воротца, с корнем вырванные из земли и катящиеся кувырком прочь. Один инцидент особенно устрашил меня; я имею в виду выбывание Тони Пикер-Смита. Один особенно быстрый мяч попал ему прямо в пах, и он, крича от боли, упал на землю.

— Как так? — закричал Клив, обращаясь к арбитру. Арбитром был Лен Грейс, владелец похоронного бюро. Тот медленно выпрямился, переложил пенни из левой руки в правую и покачал головой. С его точки зрения пах бедного Тони не полностью прикрывал воротца. Продолжай мяч лететь дальше, он все равно не попал бы в зачет. По общему убеждению взгляд у Лена Грейса наметан.

Но Кливу не было дела до наметанного глаза Лена Грейса. Он зарычал, он действительно зарычал — и я вздрогнула, так как совершенно отчетливо увидела, как блеснули на солнце его клыки — они были длинные и заостренные на концах. Я повернулась к Оливии, но та все вязала.

— Ты видела? — прошептала я.

— Ты о чем? — пробормотала она, прикидываясь рассеянной. — О Боже, бедный Тони! — поскольку несчастного юношу уносили в это время с поля двое наших парней и пухлое розовое лицо его было искажено болью. Хилари вскочила и прижала ладонь к губам, как она обыкновенно делает при сильном потрясении. По крайней мере это, решила я, добрый знак.

Чарльз тем временем продолжал разыгрывать очень изящную партию и скоро загонял свободные мячи практически впритирку. Таким образом, счет потихоньку рос, и к перерыву на ленч мы вели сорок девять к семи: по большей мере благодаря Чарльзовой бите. Мы все рукоплескали, когда он повел команды в павильон на ленч — тот, по обыкновению, был приготовлен фермерскими женами и накрыт на простых дощатых столах. То повышенное настроение, которое обыкновенно царит при этом, было на этот раз несколько омрачен отсутствием Тони: ужасная боль у него не проходил и Хилари повезла его к врачу. Гарри тем не менее был само радушие и не выказывал ни капельки подозрении по отношению к Кливу.

— Угощайтесь, — говорил он. — Шерри, джин, скотч… Нет, — добавил он тут же, — пива, боюсь, нет, — это поразило меня как новая зловещая деталь, — оно все почему-то прокисло. Может, гроза собирается.

— Прошу прощения, — отвечал другой вежливым тоном. — Могу я попросить «Кровавую Мэри»?

За ленчем Оливия ухитрилась сесть рядом с ним и сразу же принялась болтать. Она выяснила, что мать его родом из Венгрии; ее старшая дочь, Диана, сказала она, как-то познакомилась с глухой монахиней из Дубровника и в результате оказалась в сумасшедшем доме, и что за славный мужчина тамошний главный врач, пусть он даже ирландец — и так далее, а маленькое существо только улыбалось своей ледяной, мертвой улыбкой и почти ничего не говорило, и в щель между его бесцветными губами я видела, как блестят его чуть желтоватые зубы. Потом вернулась от доктора Хилари, и Клив, изобразив серьезную озабоченность, осведомился у нее о самочувствии пострадавшего. Слегка подавленная Хилари сказала, что доктор повез его в Королевский Беркширский госпиталь на рентген и что его мошонка очень сильно ушиблена и, возможно, повреждена. Клив — вот чудовище! — пробормотал, что он ужасно сожалеет, и сел. Так безупречно он себя вел, что Чарльз — добрый, мягкосердечный Чарльз — не выдержал и утешал его, говоря, что он не должен винить себя ни в чем, что это всего лишь досадный несчастный случай и что Тони, он уверен, травмирован не серьезно.

— Я опасаюсь худшего, — сказал Клив. — Я подаю слишком сильно — всегда так подаю.

— Вздор, — возразил Чарльз. — Ты подаешь классно. — Собравшиеся одобрительно загудели в знак согласия — не то чтобы тепло, скорее из вежливости. Но видите, как эффективно был удален со сцены Тони?

Партия продолжалась. Однако я никак не могла сосредоточиться на игре, так как Клив начал производить очень необычные визуальные эффекты, имеющие целью, несомненно, помрачить мой рассудок и тем самым удалить последнее препятствие на пути к совращению Хилари. Самым смутившим меня из этих его фокусов было то, как он превратил эту милую, спокойную сцену из позитива в негатив. На мгновение все, что было светлым — небо, игроки и т. д., сделалось непроницаемо черным, а все, что было темным — деревья, трава, выцвело и стало призрачно-белым. Потом все сделалось как было, потом снова негативным, и так мигало примерно полминуты. Самым любопытным было наблюдать за черно-белой коровой: животное вспыхивало и гасло, как световая реклама. Как я предполагаю, это была какая-то разновидность электрической интерференции, возбуждаемая телепатически, и нацелена она была, как я уже говорила, прямо на меня. Если Оливия и испытывала что-то подобное, она не сказала ничего; тогда я заподозрила, что она понимает замыслы Клива — не только понимает, но и ОДОБРЯЕТ!

Игроки вернулись на чай. Я решила наконец, что настало время действовать, и отозвала Чарльза в сторону.

— Дорогой мой, — прошептала я самым серьезным своим тоном. — Ты правда считаешь, что нам нужны все эти типы на ночь?

— Но мама! — возразил он.

— Потише, дорогой, — прошептала я.

— Мама, я же ПРИГЛАСИЛ их. Не могу же я…

— Я знаю, дорогой. И все же… — Я осеклась: между нами легла тень. Это был Клив.

— Леди Хок, — начал он — о, что за голос, как старый портвейн: богатый, мягкий, чувственный, — простите меня за то, что перебил вас.

Я спряталась за маской ледяной вежливости.

— Ничего страшного, мистер Клив.

— Леди Хок, право же, несмотря на столь сердечное приглашение вашего сына, мне кажется, что мы не вправе заставлять вас приютить у себя в доме и кормить одиннадцать совершенно незнакомых вам людей.

— Да что ты! — вскричал Чарльз.

Клив положил руку ему на плечо.

— Мне кажется, всем заинтересованным сторонам будет лучше, если ты разрешишь нам устроиться в «Уоллоп-Армз».

О, я оказалась в очень сложном положении. Что-то во мне дрогнуло. Очарованию этого существа было трудно, почти невозможно противостоять — но я держалась стойко. К неудовольствию Чарльза, я не пыталась отговорить его.

— Вы уверены, что вам там не будет неудобно? — спросила я.

— Никаких неудобств, леди Хок, — сказал он. Я испытала облегчение, благодарность — и совершенно необъяснимое разочарование! Его пылающий взор буравил меня, и — подобно цыпленку перед лисой — я не в силах была отворотить своего взгляда.

— Но ВЫ должны отобедать у нас, мистер Клив, — выпалила я в неожиданном, невольном порыве. — И, — добавила я, — будьте нашим гостем.

Стоило этим словам сорваться с моих губ, как я пожалела об этом горько пожалела, но ничего не могла с собой поделать. Вот дура, думала я, стоило тебе благополучно избавиться от этого типа, как ты приглашаешь его обратно! Он вежливо поклонился.

Чарльз немного успокоился. Я повернулась, чтобы идти; именно в это мгновение появилась Хилари.

— Хилари, — сказала я ей. — Мистер Клив будет обедать с нами и остановится в Розовой комнате, но остальные разместятся в «Уоллоп-Армз».

— О, хорошо, — ответила Хилари. — То есть, — добавила она, чуть покраснев, — хорошо насчет мистера Клива.

— Так что, милая, — продолжала я, — тебе, пожалуй, стоит вернуться домой и предупредить Стокер?

— Конечно, — согласилась она. — Ту-ту, мистер Клив.

— Ту-ту, — сухо отозвался вампир, и Хилари ушла.

Игра завершилась в полседьмого. Все деревенские разошлись по домам. В лесу пели птицы, а в павильоне царил полумрак; горгульи четко вырисовывались на фоне вечернего неба. Над лугом стелился туман. К запаху сырости примешивался слабый запах отверстой могилы, но этого никто не слышал, и так мало-помалу наступила ночь.

Ужин. Тони с нами не было — его положили в больницу, — но Оливия была. О да, Оливия была здесь, и если днем мои подозрения на ее счет были довольно смутными, то этим вечером они окрепли, сменившись уверенностью все из-за инцидента, к описанию которого я приступаю.

Я услышала, как Гарри приглашает Клива в библиотеку посмотреть его коллекцию охотничьих гравюр. Так вот, это приглашение было сделано, когда Гарри поднимался наверх, чтобы принять ванну, а Клив, уже переодевшись к обеду, спускался вниз — вне всякого сомнения, в надежде заняться Хилари, пока никого больше нет. К этому времени я уже успела одеться, поэтому, услышав приглашение Гарри, я тихонько спустилась по черной лестнице и, обойдя дом кругом, пробралась к окну библиотеки. По счастью, занавески были задернуты не полностью, поэтому я смогла тайно наблюдать за Кливом.

Несколько минут он разглядывал Гаррины гравюры, потом снял с полки книгу и начал лениво перелистывать страницы. Появился Стокер с графином скотча и сифоном на серебряном подносе; когда он вышел, я услышала у парадного входа шум подъехавшей машины. Это, наверное, Оливия, подумала я. И правда, через несколько минут Стокер проводил в библиотеку Оливию Бабблхамп.

В вечернем костюме Клив выглядел чрезвычайно симпатичным. Его пиджак был пошит безукоризненно и в отличие от светлой одежды для крикета подчеркивал его черные волосы и глаза, казавшиеся еще чернее на фоне мертвенной белизны кожи. Он повернул свое длинное белое чело, свои тускло тлеющие глаза к Оливии, и старая клуша сразу же решительно растаяла. Должна сразу заметить: Оливия, одетая к обеду, зрелище довольно устрашающее. С голыми плечами, голой шеей и голыми руками, создающими впечатление целых акров слегка увядшей, напудренной, увешанной бриллиантами плоти, она колышется и вихляется по дому, как премированная индейка, блестя и переливаясь сотней камней, — но Клив не отпрянул от нее в ужасе, как делали на моих глазах другие молодые люди, на которых Оливия клала глаз. Однако он и не остался безразличен; напротив, он НАСТУПАЛ, он действовал стремительно, и я чуть не крикнула этой дурехе, чтобы она береглась его, береглась… но это испортило бы все.

У Оливии только одна грудь, но Кливу хватило и этого. Я не слышала, о чем они говорили, но какой-то разговор имел место, и — о чем бы он ни был — этого бедной Оливии вполне хватило. Я и представить себе не могла степень бесстыдства этого существа: Клив схватил ее в объятия и страстно прильнул к ее горлу. Оливия запрокинула голову. Очень скоро она начала, скажу вам, постанывать, схватив Клива за плечи (я уже говорила, что они были с ней одного роста). А потом он переключился на ее грудь! Он вынул ее из платья и впился в нее зубами, в то время как Оливия мотала головой из стороны в сторону, колыхалась и задыхалась, дрожа всем телом, стискивая его, похотливо тряся своей увядшей плотью. Но потом, совершенно неожиданно, она вдруг выпрямила голову и открыла глаза — и как это меня потрясло! Ибо глаза ее были КРАСНЫМИ — не просто налитыми кровью, как это бывает по утрам, но яростного, ослепительно-красного цвета, как у Клива, когда он подавал мяч. Но еще хуже — гораздо хуже! — был тот факт, что эти жуткие глаза смотрели ПРЯМО НА МЕНЯ, поскольку, забывшись от потрясения, я стояла во весь рост прямо перед окном, в просвете занавесок!

Мы с Оливией смотрели друг на друга через окно так, словно это было зеркало, а мы с ней — один человек, совершенно один и тот же человек! Так мы стояли, застыв, бесконечный момент, тогда как чудовище продолжало свое гнусное и кровавое дело. Когда он наконец поднял голову, я отпрянула в сторону, так что он не видел меня. Я доплелась до черного хода, поднялась к себе по черной лестнице и ввалилась в мою спальню; сердце, казалось, готово было выпрыгнуть у меня из груди.

Потом, конечно, был очень неуютный момент, когда через десять минут мы с Оливией встретились в гостиной. Глаза у нее снова сделались обычного цвета, а грудь — снова заправлена в платье, но перемена в ней была мне очевидна. Она вела себя вполне нормально (если про Оливию Бабблхамп вообще можно сказать, что она ведет себя нормально), но я-то знала. И она знала, что я знаю. Полагаю, вы согласитесь со мной, что ситуация была весьма щекотливая.

Вполне естественно, разговор за столом зашел о крикете. На ужин был замечательный ростбиф, который Гарри, вытащив вертел, с обычной ловкостью и живостью разделал и разложил по тарелкам. Стокер хлопотал с кларетом — в этот вечер мы все в силу разных причин пили больше обыкновенного. Молодой картофель удался на славу, как и горох с нашего огорода. Скромная трапеза, но мне нравится думать — и Гарри целиком согласен со мной в этом, — что он не уступит всему, что способна предложить Франция. Кстати, вдруг подумала я, не ФРАНЦУЗ ли Клив? Нет: я сразу же вспомнила, что он венгр. Одному Богу известно, что они там у себя едят.

Хилари была очень мила в светло-голубом платье, выгодно подчеркивающем ее стройную фигуру. Перед тем как спуститься к столу, я поговорила с ней, попытавшись предостеречь насчет Клива. Боюсь, я не слишком в этом преуспела; я не хотела слишком пугать девочку, а на мои завуалированные намеки она отвечала с неприкрытым раздражением, посоветовав мне принять мои таблетки. Надо же, нашла время для таблеток!

Стокер прислуживал нам с обычным чуть флегматичным достоинством, и Гарри, похоже, пребывал в хорошем настроении. Время от времени Гарри бывает неплохим собеседником. У него метафизический склад ума; к сожалению, охота и кларет редко позволяют ему проявить этот свой дар. Однако ради Клива он выдвинул несколько любопытных идей, и этого хватило, чтобы поддерживать разговор, позволив Гарри постепенно переключить внимание с беседы на ростбиф, потом на вино (на чем оно и оставалось сосредоточено до конца ужина).

— Крикет, — заявил он в какой-то момент, — это, конечно же, больше, чем просто игра. Лично я назвал бы его идиллией: сельской сценой мира, простоты и благости.

Последовала недолгая пауза; как я уже сказала, никто не слышал от Гарри ничего подобного по меньшей мере пятнадцать последних лет.

— А ты, Оливия, что ты скажешь на это? — проревел он, налившись кровью. Видите ли, у них с Оливией такая давняя игра: когда они пьют — чем обыкновенно заняты Почти все время, если только Гарри не мчится верхом, он разыгрывает из себя лихого кавалера, а она томную даму. Жалкое зрелище, по правде говоря, но ему нравится. Однако в тот вечер Оливия не играла. Она глядела только на Клива, что было не совсем справедливо по отношению к Гарри.

— О, я совершенно с вами согласен, сэр Гарри, — сказал Клив. — Крикет символизирует человеческую деятельность в идеальном обществе — обществе, связанном любовью, в котором закон лишь определяет рамки. Все остальное это искусство, гармония: цивилизованная борьба человека с человеком в исключительно игровом контексте. Так, как воевали древние греки.

— Потрясающе, — несколько вульгарно сказала Оливия, так и не сводя пылающего взгляда с маленького умного чудовища. Ох, знаю я тебя, Оливия Бабблхамп, подумала я. Ты только и хочешь напоить собой эту тварь. Впрочем, в его рассуждениях было одно уязвимое место. Вот оно: зло тоже может играть в эту игру, и ты, Клив, говорила я про себя, и есть это зло. Разумеется, я ничего такого не произнесла, а, возможно, стоило. Эта идея показалась бы дикой Гарри, и даже в большей степени — Хилари с Чарльзом. Одна Оливия поняла бы, что я имею в виду, говоря: «зло, играющее в игру», — но она уже покорилась злу.

Поздно ночью, когда все легли спать, я прокралась в его комнату. Я почти ожидала застать его бодрствующим, готовящимся к своим ночным разбоям. Я не имела ни малейшего представления о том, что буду делать; там, надеялась я, видно будет. С собой у меня было несколько религиозных вещиц, но чеснока не было — мы не пользуемся им в готовке. В общем, я полагала, ну… что, может быть, смогу беседой обратить его. Пообещать ему молчать в случае, если он просто будет охотиться на другую семью. Я даже готова была — и мне не стыдно признаться в этом — предложить ему СЕБЯ, только бы он не трогал Хилари. Вот на какие жертвы готовы настоящие матери, когда их дочерям угрожает опасность. К счастью, до этого не дошло: он спал.

Как прекрасен был он во сне! Легко можно понять, почему Оливия покорилась так быстро. Я сама боролась с искушением, жестоким искушением, но моя решимость взяла верх. Я изо всех сил ударила его по голове куском трубы, который оставили за собой водопроводчики, а затем с помощью крикетного молотка вогнала ему в грудь вертел. Сколько крови было!

Гарри застал меня там через полчаса. Бедный Гарри, это очень его огорчило. Он считает, что это немного «слишком». Не «по-нашему», сказал он. Не крикет.

Я сижу в сумасшедшем доме за убийство вампира по имени Клив, и, если вы меня спросите, ЭТО точно не крикет. Впрочем, здесь не так уж и плохо. Меня поместили в одну палату с Дианой Бабблхамп, и мы основали тут клуб игроков в бридж. Оливия регулярно навещает нас и — благослови Господи ее душу! проносит нам тайком джин. Но доверять ей все равно нельзя, особенно с тех пор, как ее кусал Клив. Я пыталась предостеречь насчет нее Хилари, но она считает меня сумасшедшей. Бедняжка, она очень меня огорчает. Я давно уже не пью своих лекарств, так она меня беспокоит. Кстати, насчет главного врача Оливия ошибалась: он вовсе не славный, совсем не славный. Он ирландец, и он играет в гольф, и вчера я заметила, что глаза у него горят красным огнем, когда он думает, что его никто не видит.