"Россия нэповская" - читать интересную книгу автора (Павлюченков С А)

Глава IV Восстановление промышленности

Переход к мирному строительству оказался более сложным и трудным, чем виделось руководству партии и страны по окончании Гражданской войны. Никогда за три послеоктябрьские года Советское правительство не чувствовало такой уверенности, как в последние месяцы 1920 года. На хозяйственном фронте отлаженный продовольственный аппарат ударными темпами гнал выкачанный у крестьян хлеб в промышленные районы. Накормленные рабочие увеличивали производительность труда. На 1921 год планировалось почти двойное увеличение производства. Партийное руководство считало, что победив с помощью методов «военного коммунизма» в Гражданской войне, можно было этими же методами восстановить и народное хозяйство в мирный период. Явной переоценкой реальных возможностей страны стали решения VIII съезда Советов в декабре 1920 года, наметившего восстановление крупной промышленности и даже доведение ее до уровня новейшей техники к весне следующего года привычным методом всеобщего государственного принуждения.

Но производительные силы страны были расшатаны до основания. Промышленное производство в стране сократилось в 1920 году по сравнению с 1913 годом в семь раз. Не хватало самых необходимых предметов — керосина, спичек, мыла, стекла, обуви. В стране стремительно нарастал топливный кризис. Особенно сильно за годы войны и революции пострадала тяжелая индустрия: производство чугуна составляло 2,5–3,0, добыча железных руд — 1,7, валовая продукция металлообработки и машиностроения — 7,4 % по сравнению с 1913 годом. Производительность труда в промышленности к началу нэпа опустилась до довоенных показателей[302]. Вдобавок к материальным трудностям промышленность унаследовала и бюрократическую систему управления, в которой вместо стекла и спичек царили лишенные «субстанции» Главстекло и Главспичка. В заработной плате преобладала натуральная часть, в учете — цифирная тьма, хозяйственные нули числились хозяйственными единицами.

Экономическая разруха повлекла за собой социальную напряженность кризисного характера. Спасаясь от голода, часть рабочих уходила в деревню, деклассировалась, а многие, оставшиеся на производстве, занимались изготовлением зажигалок, чайников и других предметов домашнего обихода, обменивая их на продовольствие. За годы войны и революции жизненный уровень рабочих снизился примерно в три раза, а численность промышленных и горнозаводских рабочих в конце 1920 года по сравнению с довоенным временем сократилась наполовину[303]. Негативные социальные процессы, в свою очередь, вели к серьезным и непредсказуемым политическим трудностям. Стремительно нараставший с конца 1920 года топливный кризис уже в январе 1921 года привел к остановке движения на ряде железных дорог, к закрытию многих крупных машиностроительных и металлургических заводов. Стали ощущаться перебои с хлебом в Москве и Петрограде. В середине февраля в Петрограде фактически остановилась промышленность, а в конце месяца начались антиправительственные волнения рабочих. К весне забастовки охватили многие города республики. Причины забастовок типичны — плохое продовольственное снабжение и несвоевременная выплата зарплаты. Например, в феврале этого года в Камышине рабочие отказались выходить на работу, ввиду того, что три месяца не получали жалованья. Побудительный мотив рабочих выступлений определялся элементарным выживанием. «Заговорил просто пустой желудок рабочего», — в этой короткой фразе из письма в местную газету одного рабочего железнодорожных мастерских Саратова метко схвачена суть[304].

Под давлением кризиса весь 1921 и начало 1922 года прошли в спешной перестройке хозяйства, в которой делается попытка сочетать занятые «командные высоты коммунизма» с нахлынувшими реалиями рынка. Но с самого начала в идеологию и практику партии закладывались представления о том, что нэп — кратковременный этап переходного периода от капитализма к социализму. А соединение в лице пролетарского государства функций собственника средств производства и хозяйствующего субъекта рассматривалось как коренная черта социализма. Резолюция XII съезда партии «О промышленности» подтвердила, что переход к нэпу не вносит принципиальных изменений в соотношение этих функций[305]. Переход к нэпу имел целью сохранить государственный сектор хозяйствования, прежде всего национализированную промышленность, с тем, чтобы она, применяясь к условиям рынка, завоевала решительное господство. Либерализация централизованной распределительной экономической системы, сложившейся в 1918–1920 годах, была связана лишь с частичной легализацией рыночных отношений, поэтому хозяйственная «модель» восстановительного периода имела в своей основе практически полностью огосударствленную промышленность.

Основой всей экономической политики двадцатых годов стала концепция единого хозяйственного плана восстановления народного хозяйства, принятая раньше, чем были сформированы принципы нэпа. Именно решения IX съезда партии в марте 1920 года задали общее направление и рамки реорганизации сферы управления промышленностью. В решениях партийного форума разбитый на периоды хозяйственный план на первое место выдвигал задачу восстановления транспорта, образования запасов топлива и сырья, развития машиностроения для добывающих отраслей, тогда как производству продукции массового потребления отводилось последнее место[306]. На деле по отношению к большинству отраслей народного хозяйства хозяйственный план оказывался «спущенным сверху» и никак не зависящим от реальной хозяйственной практики. Более того, он все больше приходил в противоречие с этой практикой. Электрификация, объявленная основной идеей хозяйственного развития страны и стержнем практической реализацией государственного единого плана, требовала соответствующего обеспечения, прежде всего подведения материальной базы под крупную индустрию и снабжения последней топливом и железной рудой. Планы развития этих отраслей и составили при переходе к нэпу единый хозяйственный план, из которого были изъяты отрасли группы «Б» (учитывались только минимально возможные темпы роста текстильной и пищевой промышленности)[307].

«Модель» организации государственной промышленности в новых условиях строилась, во-первых, в целях обеспечения государственной поддержки и преимуществ перед другими укладами, а во-вторых, для придания внерыночным административным отношениям статуса истинно социалистических и сохранения их в качестве основных инструментов управления. Складывающаяся система управления промышленностью была рассчитана на выполнение властных команд, а не на удовлетворение потребностей населения. Все многочисленные и часто малоэффективные меры по перестройке управления основного звена «командных высот» — государственной промышленности — отражали общую тенденцию усиления централизма и бюрократизма. Объем национализации требовал соответствующих управленческих структур и методов хозяйствования. Незыблемыми оставались принципы диктатуры пролетариата и ведущей роли рабочего класса, первоочередных забот государства о развитии крупной промышленности и т. п. Конкретные же формы и темпы трансформации хозяйственной системы и механизма управления в 1920-е годы, в свою очередь, определялись приоритетами ускоренного индустриального развития страны.

Переход к нэпу вовсе не означал отказа от отраслевого принципа управления производством. Это скорее была попытка реализации горизонтальных связей предприятий на уровне хозяйственных районов при сохранении вертикального централизма по линии главков. Проведенная в конце 1920 года первая реорганизация центральных органов управления промышленностью привела к сокращению числа главков и центров ВСНХ с 71 до 16. Постановлением VIII съезда Советов «О местных органах экономического управления» главкам и центрам ВСНХ был придан статус органов, руководящих работой губернских совнархозов (ГСНХ) на основе единого народно-хозяйственного плана. Оперативное руководство предприятиями передавалось совнархозам. Помимо этого были созданы новые областные (объединявшие несколько губерний) хозяйственные органы — промбюро, осуществлявшие руководство деятельностью губсовнархозов и управление предприятиями, подведомственными ВСНХ на территории области. Отсутствие достаточных ресурсов диктовало необходимость разгрузки аппарата ВСНХ от управления прежде всего мелкими предприятиями. IV Всероссийский съезд совнархозов в мае 1921 года разделил все промышленные предприятия на две группы: остающиеся в подчинении ВСНХ и все остальные, управляемые непосредственно губсовнархозами и промбюро. В итоге в непосредственном ведении ВСНХ из 37 тысяч осталось 4500 наиболее крупных предприятий, а общее число рабочих, занятых в госпромышленности, сократилось с 1400 до 1200 тыс. чел.[308]

Процесс реорганизации главкистской системы завершился летом 1922 года. Были сохранены главные управления по металлической промышленности (Главметалл), по горной (Главгорпром), по электротехнической (Главэлектро), по топливной (ГУТ), по военной (Главвоенпром), по делам кустарной, мелкой промышленности и промысловой кооперации (Главкустпром), по государственному строительству (ГУС), земледельческих хозяйств прохмышленных предприятий (Главземхоз), а остальными отраслями промышленности руководили секции Центрального промышленного управления ВСНХ[309]. Но процесс перехода от режима «главкизма» к формам и методам рыночного хозяйствования растянулся на 1921–1923 годы. В новых органах управления, как и в самом ВСНХ, сохранялось старое, «главкистское» содержание (администрирование, централизованное распределение продукции по ордерам, регламентация производства и т. п.), блокировавшее развитие рыночных отношений в госпромышленности.

Возникшая накануне нэпа тенденция в сторону умеренного централизма, ослабление в 1921–1922 годах вертикальных связей в промышленности натолкнулись на стремление центра усилить систему «сцепок» с местами. Решить задачу усиления влияния на органы местного управления была призвана система органов СТО разных уровней — от областных до фабрично-заводских экономических совещаний (экосо). На первых порах экосо стремились применять испытанные методы давления: жесткое планирование, всевозможные согласования. А с середины 1922 года упор в их деятельности был перенесен на попытки установления контроля над рыночным механизмом, особенно на губернском и областном уровнях. Ввиду этого в дальнейшем именно органам СТО, а не ВСНХ, отводилось главное место в укреплении централизованных связей. Так, в первой половине 1920-х годов приоритет в решении вопросов управления и планирования местной промышленности отдавался не ГСНХ, а губисполкомам. За органами ВСНХ оставалось лишь право протеста по спорным вопросам[310].

Несколько предваряя перевод промышленности на хозрасчет, декретом СНК от 22 февраля 1921 года в целях разработки единого хозяйственного плана на базе комиссии ГОЭЛРО была создана Государственная общеплановая комиссия (Госплан). Так как переход к нэпу не менял содержания единого государственного планирования, изначально, наряду с ростом хозяйственной самостоятельности, предусматривалось укрепление плановых механизмов. Новое положение о Госплане, утвержденное декретом ВЦИК и СНК 8 июня 1922 года, предусматривало создание Бюро по организации исследований, необходимых для осуществления плана государственного хозяйства. А для разработки и увязки общегосударственного хозяйственного плана в отраслевом и территориальном отношении были образованы областные плановые комиссии (облпланы) при областных экосо. Чтобы придать планам реальный характер, последние стали разрабатываться различными отраслевыми и региональными органами с последующим утверждением в СТО.

Однако была проблема организационного сочетания их задач: текущего регулирования народного хозяйства и проработки общехозяйственных перспектив. Первым занимался в основном НКФ, жестко контролируя бюджет и кредитную систему, а вторая задача легла на плечи Госплана. В первый период своей работы он сосредоточился на составлении отраслевых планов: в 1921 году был принят ориентировочный план по топливоснабжению и разработан план на 1921/22 год по трем отраслям (металлургической, резиновой и сахарной). Далее этот процесс шел по нарастающей: на 1922/23 году. Госпланом были утверждены планы уже по 13 отраслям, а на 1923/24 году — по 19. В совокупности эти планы охватывали 65–70 % производства продукции в госпромышленности[311]. Однако все они оказались малоэффективными в условиях рыночной стихи начала 1920-х годов. Экономические кризисы 1921–1923 годов свидетельствовали о несовместимости диктаторских методов государственно-планового управления с рынком.

Переход к нэпу изменил очередность восстановления отраслей народного хозяйства. Горький опыт кризиса начала 1921 года вынудил правительство пойти на пересмотр программ крупной промышленности в направлении развертывания производства предметов широкого потребления. Но это было скорее благородным порывом, поскольку уже в декабре 1921 года IX съезд Советов в постановлении по вопросам новой экономической политики в очередной раз провозгласил восстановление крупной промышленности основной задачей наряду с восстановлением сельского хозяйства. Причем основные усилия предполагалось сосредоточить на топливодобывающей промышленности и металлургии[312]. А программа производства предметов широкого потребления была переложена на среднюю и мелкую промышленность. 17 мая 1921 года, в рамках «поэтапного углубления нэпа» Совнарком приостановил национализацию мелкой и средней промышленности, а декретом от 7 июля разрешил создание частных предприятий с числом рабочих не более 20 человек. Но вряд ли можно говорить о сколько-нибудь широкой денационализации на фоне не прекращающегося процесса укрепления госсектора. Так, ВЦИК декретом от 27 октября 1921 года подтвердил всю национализацию промышленности, проведенную до 17 мая. В результате этих мер в первой половине 1920-х годов удельный вес госсектора в крупной промышленности неуклонно рос.

Требование приспособления госпромышленности к рынку выдвигало на первый план изменение форм реализации государственной собственности. Это было сделано путем разделения функций хозяйствования и собственности. Формами такого отделения стали концессия, аренда, трестирование, государственные акционерные общества (АО), кооперативные объединения (паевые товарищества) и т. п.

Порядок сдачи в аренду государственных промышленных предприятий был регламентирован постановлением Совнаркома от 5 июля 1921 года. Но, как и многие другие начинания в государственной промышленности, аренда в годы нэпа не получила широкого распространения. Из поступивших в ВСНХ отчетов по 15 губерниям, в 7 из них к началу сентября 1921 года не было сдано в аренду ни одного предприятия. К концу 1921 года губернскими совнархозами было сдано в аренду 4860 действующих мелких и средних предприятий. Но удельный вес арендованной промышленности в 1921 году в общем объеме промышленной продукции составил всего 6,3 %[313]. Планы сдачи промышленных заведений в аренду нередко оставались на бумаге.

На слабое развитие аренды повлиял ряд обстоятельств. В первую очередь в аренду сдавались мелкие и средние бездействующие или плохо работающие предприятия с оборудованием, производившие в основном потребительские товары. А это нередко требовало больших материальных и финансовых затрат от арендаторов, которые должны были произвести ремонт за свой счет. Налаживанию производства на арендованных предприятиях мешала излишняя регламентация условий аренды, вплоть до того, какого рода изделия и в каком количестве вырабатывать, а также завышенная арендная плата. Арендатор должен был отдавать государству 10–20 % своей продукции. Отсутствие достаточных правовых гарантий и небольшой срок аренды, от 2 до 6 лет, также являлись препятствием в деле расширения аренды.

Директивы центральных органов рекомендовали при сдаче в аренду отдавать предпочтение государственным и кооперативным организациям. Но ввиду того, что последние оказывались не в состоянии выплачивать арендную плату, местные органы в поисках новых источников пополнения бюджета сдавали предприятия, особенно малые, частникам. В итоге на 1 сентября 1922 года частные лица составляли 50 % арендаторов (26 % из них — бывшие владельцы), а к 1 марта 1924 года доля предприятий, арендованных частными лицами, возросла до 52,6 %. Хотя на арендованных предприятиях в 1924/25 году производилось всего 3 % валовой продукции промышленности, однако в отраслях легкой промышленности это доля поднималась до 25–30 %. Арендные предприятия играли заметную роль в снабжении крестьянства товарами и в переработке сельхозпродукции[314].

Сложная хозяйственная ситуация лета 1921 года не позволяла государству нести ответственность за обеспечение предприятий необходимыми ресурсами, поэтому им было предложено самостоятельно решать вопросы своего функционирования. Первым документом, предусматривающим изменения в управлении крупной промышленностью на основе хозяйственного расчета стал «Наказ СНК о проведении в жизнь начал новой экономической политики» от 9 августа 1921 года. Зафиксировав исходные принципы перестройки работы промышленности в области децентрализации управления отраслями, перевода предприятий на «точный хозяйственный расчет» и введения материального стимулирования рабочих, Наказ рекомендовал не ограничиваться рамками местного оборота, а «переходить, где это возможно и выгодно, к денежной форме обмена». Постановлением от 12 августа 1921 года было положено начало процессу снятия предприятий с госбюджета и образования трестов, которые рассматривались как основная хозрасчетная форма реализации государственной собственности[315].

Помимо трестирования выдвигался другой вариант — передача функций главков губсовнархозам, но он был отвергнут центральными органами летом 1921 года. Ни аппарат, ни технические возможности не позволили бы управлять промышленностью в соответствии с планом из центра. А организация крупной промышленности в виде трестов позволяла, на взгляд партийного руководства, согласовывать интерес производственных единиц с единым планом. Трестирование осуществлялось в соответствии с плановыми заданиями центральных органов. Например, в обращении ВСНХ и ВЦСПС ко всем хозяйственным и профсоюзным организациям от 10 сентября 1921 года предлагалось заняться разработкой планов трестирования важнейших предприятий каждой отрасли промышленности[316]. Здесь имелось определенное противоречие: в управлении промышленностью была провозглашена децентрализация, а практика создания трестов означала укрепление централизации. И это было не случайно, поскольку таким образом государство могло контролировать свою собственность, не допуская развития отношений конкуренции между госпредприятиями и обеспечивая в таких условиях плановое управление ими.

В 1921 году для трестирования было выделено 4500 наиболее крупных и значимых фабрик и заводов. Но процесс трестирования быстро вышел за предполагавшиеся рамки только крупных и особо важных для государства предприятий и охватил всю государственную промышленность. В результате появилось большое количество мелких трестов. Среди местных трестов иной раз были и такие, которые состояли из нескольких мастерских с десятком рабочих. В основном процесс трестирования завершился к сентябрю 1922 года: было трестировано около 90 % предприятий, не сданных в аренду[317].

На первых порах перевод предприятий на хозяйственный расчет привел к расширению их хозяйственной свободы. Об этом свидетельствует хозяйственное законодательство лета — осени 1921 года: расширение прав предприятий в области финансирования и распоряжения материальными ресурсами, установление 50 % нормы продажи продукции на рынке, разрешение предприятиям приобретать необходимые им предметы на вольном рынке и свободно реализовывать там же свою продукцию. Но подобные меры не были результатом сознательного воздействия на экономику в целях ее решительного преобразования. Допущенные сверху отклонения от жестких требований централизованно-планового управления экономикой являлись вынужденным шагом. Сфера рыночных связей стала расширяться независимо от воли государства, нарушая тем самым задуманную гармонию единого хозяйственного плана.

Положение государственной промышленности, вынужденной полагаться на собственные ресурсы и на капризные милости хозрасчета, было крайне тяжелым. Состояние оборудования достигло самого низкого уровня, финансовые ресурсы были на нуле, а кредиты почти недоступны. Сужение внутреннего рынка, необходимость спешно расплачиваться по обязательствам в условиях катастрофически падающей валюты привели к установлению на рынке убыточных цен. В то же время вследствие значительной дефицитности бюджета государство отчуждало продукцию трестов не только ниже себестоимости, но и бесплатно. Острая потребность в оборотном капитале, в том числе и на зарплату рабочим, возникшая в результате прекращения государственной поддержки, могла быть удовлетворена лишь за счет продажи запасов готовой продукции. Хозрасчет 1921 — начала 1922 года вылился в тяжелый финансовый кризис, получивший название «период разбазаривания промышленности» и характеризовавшийся выходом трестов на рынок с палатками и лотками мелко-розничной торговли. Главным фактором стихийной распродажи запасов, по оценке ВСНХ, явилось несоответствие заданной программы производства и размеров оборотных средств трестов. Но, думается, важнее другое: первые попытки самостоятельного выхода трестов на рынок продемонстрировали их неприспособленность и бессилие перед рыночной стихией. В результате неумелого ведения хозяйства государственная промышленность положила в карман частника (частное посредничество в госсекторе было разрешено летом 1921 года) за первый год нэпа, по разным оценкам, от 150 до 300 млн зол. руб.[318]

Все это вынуждало государство искать пути выхода из кризиса во многом административными способами. Если сначала в целом бурный процесс трестирования проходил стихийно, нередко по инициативе самих предприятий, а роль ВСНХ сводилась к утверждению образовавшегося треста и его типового положения, то уже с конца 1921 года ситуация в корне изменилась. Перевод госпромышленности на хозрасчет осуществлялся в процессе трансформации главков в тресты. Зачастую происходило лишь переименование районных главков в тресты — простая смена вывесок «куста» на «трест» с почти тем же персональным составом. В этот период на базе главков появилось даже несколько всероссийских трестов — Резинотрест, Чаеуправление, Сахартрест и некоторые другие. Понятно, что созданные таким образом «тресты» унаследовали громоздкий главкистский аппарат, не приспособленный к условиям рынка. Трест рассматривался как государственный орган, работа которого полностью интегрировалась в деятельность госаппарата по контролю рыночных процессов. Такого рода представления четко фиксируются в инструктивных документах — в «Типовом положении о трестах», уставах трестов и пр. К мерам надзора государства за деятельностью треста были отнесены: «занаряживание» их продукции, обязанность трестов выполнять государственные задания, предоставлять государству и кооперативным организациям преимущественное право, при прочих равных условиях, покупки предметов их производства и оказывать такое же преимущество при заготовках[319].

При отборе в число самостоятельно действующих предприятий государство руководствовалось тремя признаками: значением предприятий с точки зрения нужд обороны; ролью, которую они смогут сыграть в восстановлении основных отраслей народного хозяйства; возможной прибыльностью предприятий. То есть изначально государственная промышленность делилась на предприятия прибыльные и не приносящие прибыль (предприятия военной промышленности, железные дороги, речной флот, а позднее — вся тяжелая промышленность). Группировка предприятий, разбивка их на тресты, распределение средств между ними носили бюрократический характер. Нередко действующие предприятия объединялись с бездействующими, оборотных средств не хватало, да и те во многом представляли собой неликвиды.

Насаждаемые сверху тресты оказались в затруднительном положении, так как вследствие чрезмерного их количества у государства не оказалось необходимых им ресурсов и средств. Получение трестами не более половины этих средств не только осложняло вступление госпромышленности в рыночные отношения, но и, «привязывая» к центральным хозяйственным органам, сковывало их самостоятельность. Тяжелым бременем для предприятий была система государственных заказов. Финансовые затруднения государства ложились на поставщиков продукции, которая своевременно и полностью не оплачивалась. Так, при образовании треста консервной промышленности, он не только не получил необходимые оборотные средства, но ему еще пришлось бесплатно сдать военному ведомству весь запас своей продукции. Впоследствии, положение треста так и не улучшилось, так как военные заказы, составлявшие 80 % всей его продукции, были невыгодны. В таком же положении находился трест машиностроительных заводов «Гомза», вынужденный сокращать расходы на социальные нужды и рабочих, чтобы компенсировать убытки от договорных цен госзаказчиков, прежде всего железнодорожного ведомства, которые были ниже себестоимости продукции треста. Сложным было положение государственных объединений и в легкой промышленности, особенно в текстильной, опять же из-за задолженности военного ведомства и неплатежей других госучреждений[320].

Все дело в том, что военная промышленность сама находилась в критическом положении. На протяжении 1921–1923 годов 62 предприятия военно-промышленного комплекса, выделенные на завершающем этапе Гражданской войны в особую производственную группу, подчиненную Главному управлению военной промышленности (ГУВП) ВСНХ, пережили все виды кризисов, какие только возможно: топливный, продовольственный, финансовый и др. Падение объема военных заказов и кризис снабжения вынуждали срочно налаживать производство товаров широкого потребления, распродавать остатки сырьевых запасов и даже часть оборудования, чтобы обеспечить хотя бы минимальный оборотный капитал. На трестовский хозрасчет военно-промышленные предприятия не переводили по причине их неприспособленности для обслуживания потребностей рынка промышленных товаров. Оживление военно-промышленного производства была вызвано обострением политической обстановки в Германии осенью 1923 года. Требование наркомата по военным и морским делам максимально возможной подачи стрелкового и артиллерийского вооружения и боеприпасов привело к выделению на восстановление военной промышленности дотации в размере 30 млн черв. руб. в течение 1923/24 года. Но к декабрю опасность военных осложнений миновала, и работа военных предприятий снова вошла в привычное русло[321].

В целом весьма скромными оказались попытки решить проблемы ВПК за счет военного сотрудничества с Германией. 26 ноября 1922 года в Москве был подписан концессионный договор с самолетостроительной фирмой «Юнкере» о производстве металлических самолетов и моторов. Он заключался на 30 лет: фирме передавался в аренду Русско-Балтийский завод в Филях. Производственная программа устанавливалась в размере 300 самолетов в год. Но серийный выпуск самолетов должен быть начаться не позднее 1 октября 1923 года, а моторов — через год после подтверждения. 14 мая 1923 года был подписан договор о строительстве в СССР химического завода, проектная стоимость которого достигала 35 млн марок. Но попытка представителей СССР одновременно получить заказ на поставки военных материалов рейхсверу не увенчалась успехом[322].

В 1921–1922 годах промышленность сдала государству по госзаказам безвозмездно продукции на 150 млн реальных рублей, и в последующие годы задолженность «казенных» потребителей продолжала расти. За 1922/23 год сумма задолженность госзаказчиков промышленности составила свыше 20 млн зол. руб. Из этой суммы только 4,7 млн руб. было уплачено в конце 1924 года, а половина оставшейся суммы была аннулирована специальным постановлением Советом труда и обороны[323].

Не изменило ситуацию и принятие 10 апреля 1923 года декрета о трестах, статьи которого ограничивали права государства на «занаряживание» промышленности следующими положениями: это право было предоставлено только СТО; цены нарядов должны были обеспечивать промышленности себестоимость и минимальную прибыль; сроки платежей не должны были выходить за пределы данного операционного года. Договора на госпоставки строились на основе точно обусловленных сроков оплаты и на авансировании заказов. Но на практике расчеты по заказам государства переступали формальные сроки, начертанные договорами и уже обозначавшими максимальное финансовое напряжение поставщиков. Финансовые затруднения государства естественно отражались на оплате заказов. А это немедленно отозвалось на финансовом положении трестов, особенно в металлопромышленности, в поставках нефтетоплива, угля и хлопчатобумажных изделий. В условиях падающей валюты твердые индексы, обгонявшиеся жизнью, и курсовые разницы, накапливающиеся за время между выдачей казначейских ассигнований и оплаты их, были невыгодны для трестов. Значительными были убытки и от платежных средств: осуществляя прием займов и процентных бумаг (обязательств НКФ) в оплату счетов, промышленность не могла этими суррогатами денег рассчитываться по коммерческим обязательствам и по налоговым сборам. Поэтому она была вынуждена прибегать к убыточным способам их реализации[324].

Другой стороной данного явления было желание со стороны ВСНХ поддержать тресты, терпящие убытки, что приводило к превращению банковской ссуды в бюджетное финансирование. Для военной, горной и отчасти электрической промышленности, государственного строительства бюджетное финансирование сохранялось еще в июне 1922 года. Легкая промышленность преимущественно работала на рынок и кредитовалась Госбанком, но в реальной жизни предприятия продолжали оставаться на госснабжении и сметном финансировании, поскольку недостаток сырья и топлива на рынке возмещался государством.

Сложившаяся практика получения средств в зависимости от значения отрасли в народном хозяйстве узаконивала существование планово-убыточных отраслей. Так, в 1923/24 году 90 % всего промышленного фонда, отпущенного государством промышленности в порядке дотаций, было передано бездоходным или убыточным предприятиям союзного значения[325]. Подобная практика приводила иногда к весьма негативным последствиям. Так Госспирт, стремясь к централизации управления винокуренными трестами, сосредоточил у себя финансирование, распределение сырья и продукции этих трестов, в результате чего они просто не смогли функционировать и поэтому к середине 1923 года многие из них (Тверской, Смоленский, Симбирский, Самарский, Пензенский и Северо-Западной области) разорились[326].

Еще более тяжелым и болезненным был переход на новые хозяйственные отношения местной промышленности. Хозяйственные связи между различными регионами страны были за годы Гражданской войны разрушены. Губернским властям пришлось самим решать, что делать с местной промышленностью. Внедрение хозрасчета на местах нередко приводило к разрушению системы управления производством. Например, предоставление Башкирскому совнархозу полной самостоятельности в октябре 1921 года, а затем и снятие последнего с госснабжения в начале 1922 года почти полностью порвало его связи с ВСНХ. Предприятия же оставались на госснабжении. Во второй половине 1921 года на хозрасчет был переведен один Воскресенский механический завод. Только после упразднения кантональных совнархозов и заменены их уполномоченными БСНХ начался перевод предприятий Башкирии на хозрасчет. Но тресты не стали самостоятельной хозяйственной единицей, так как БСНХ сосредоточил в своих руках всю их торговую деятельность. После объединения в июне 1922 года Малой Башкирии с Уфимской губернией и сопутствующего этому слияния БСНХ с Уфимским совнархозом отдельные отраслевые тресты (Силикатно-химический, Кожевенный, Лесопильный) были ликвидированы, а подведомственные им предприятия вошли в новое крупное промышленное объединение — Башкирская промышленность (Башпром)[327].

Если все предприятия Царицынской губернии были переведены на хозрасчет уже к апрелю 1922 года, то в Астраханской губернии этот процесс шел очень медленно. Наиболее отсталой, ввиду территориальной раздробленности и полукустарного характера производства, была рыбная отрасль. Из-за отсутствия сырья, вследствие неурожая, были обречены почти на полное бездействие в 1922 году важнейшие сельскохозяйственные отрасли нижневолжских губерний: маслобойная, мукомольная и винокуренная[328].

Трестовский хозрасчет носил весьма ограниченный характер. Тресты, несмотря на их ориентацию на прибыль, не имели частного интереса и частной имущественной ответственности, которая была фактически переложена на плечи государства. Заграничный кредит оказывался не тресту, а стоящему за ним государству. Директор треста являлся госчиновником с ограниченными правами, что порождало огромный бюрократизм в хозорганах. Тресты во всех отношениях подчинялись директивам политического руководства по вопросам цен, темпов расширения производства, размеров капитальных затрат и т. п. и были включены в государственные кампании по экономии.

По положению о трестах 1923 года управление имуществом трестов целиком находилось в руках ВСНХ, начиная с выделения уставного капитала и ежегодного его изменения и кончая распределением прибыли. На нужды предприятий оставалось до 20 % прибыли, отчисляемой в резервный капитал треста, в специальный фонд улучшения быта рабочих и служащих и на премирование администрации и работников. Но размер отчислений из прибыли и план их использования устанавливался ежегодно исключительно ВСНХ, или — по согласованию с Наркомфином. Все сметы расходов трестов подлежали административной регламентации. Например, списание лошади могло длиться полгода, а на слом плохой уборной стоимостью пять рублей требовалось распоряжение ВСНХ.

Весь основной капитал был изъят из оборота (управление основными фондами было передано ВСНХ и наркоматам), и имущественная ответственность по долгам на него не распространялась. Тресты не имели права самостоятельно ни продать, ни заложить имущество, ни сдать его в долгосрочную аренду, ни возвести новых зданий и сооружений. Идея создания единого промышленного фонда, сосредоточенного в руках ВСНХ, на практике привела к тому, что управление государственными строительными программами, финансирование которых почти полностью происходило за счет бюджетных и отраслевых источников, имело чисто административный характер и осуществлялось не по техническим и коммерческим расчетам, а по заказам и потребностям. Промышленность пользовалась средствами банка, именуемыми «долгосрочными промышленными ссудами», однако в этих операциях банк был лишь передаточной инстанцией для сумм, выделяемых административным путем по соглашению НКФ и ВСНХ. В условиях взаимного кредитования предприятиями друг друга под поставки продукции важнейшим видом ценных бумаг выступали векселя, но они учитывались преимущественно в банке, а их обороты на биржах были невелики. Не получили широкого распространения и акции. Участие трестов в работе фондовых и товарных бирж носило формальный характер, сводясь чаще всего к простой регистрации товарных сделок.

Но даже в условиях столь жесткой регламентации тресты находили многочисленные лазейки. Выборочные обследования их деятельности показывали дезорганизацию и перерасход ресурсов. Создание запасов сырья, топлива и полуфабрикатов часто объяснялось непригодностью для производства материалов, полученных трестами при их образовании. Но нередко размер заготовок не соответствовал потребностям. В условиях падающей валюты тресты обращали свои денежные ценности в материальные. Попытки предотвращения этого административными методами были недостаточно эффективными. Только после введения твердой валюты трестам было предложено установить план ликвидации излишков.

Систематически нарушался предприятиями запрет вхождения в акционерные общества, паевые товарищества и иные торгово-промышленные и кредитные предприятия без санкции Центрального управления государственной промышленностью (ЦУГПРОМа). Задержка в предоставления отчетности рядом трестов (Уралплатина, Русские самоцветы, Сахартрест, Северолес, Югосталь и др.) на несколько месяцев давала возможность руководству бесконтрольно расходовать средства на содержание отдельных квартир и домов, арендованных для сотрудников и нередко заселенных посторонними элементами, на содержание дач, домов отдыха и санаториев, на автомобильный и конный транспорт для передвижения по городу. Постоянной стала практика выдачи авансов в счет зарплаты и пособий на переезды из одной квартиры в другую, на лечение болезни, на погребение родных и прочее. Широко и вне соответствия с действительной потребностью отпускались средства на проезды и командировки сотрудников, в том числе на оплату трамвайных билетов для личных поездок[329].

Линия хозрасчета на уровне предприятий только наметилась, но не получила дальнейшего развития. Нэповская система хозяйствования ограничивалась слабой материальной базой, — с одной стороны, и политическими установками — с другой. Вопрос о взаимоотношениях трестов с подведомственными предприятиями особенно активно обсуждался в прессе и различных комиссиях накануне XII съезда партии. Но рекомендации трестам свелись к общим положениям о том, что тресты должны «избегать удушающей централизации, угашения инициативы и механического вторжения в работу своих предприятий»[330]. Но даже минимальных реальных хозяйственных свобод предприятия так и не дождались. Декреты о центральных (10 апреля 1923 года) и местных (17 июля 1923 года) трестах отводили предприятиям подчиненную роль безликих исполнителей: они не имели прав юридических лиц и возможности самостоятельно выступать на рынке. Кроме того, трест располагал основными и оборотными фондами своих предприятий. Выработанное в ВСНХ Положение об управлении заведением, входящим в состав треста от 13 июня 1923 года давало заведению самостоятельность в пределах, определяемых правлением треста. Осуществлялось это путем фиксирования полномочий директора через выдаваемую ему правлением треста нотариально заверенную доверенность и инструкцию. Попытка директоров трестированных предприятий в первой половине 1920-х годов добиться некоторой самостоятельности не получила поддержки: им было отказано в проведении всесоюзного съезда директоров в июле 1924 года[331].

Наряду с этим шло нарастание централизованно-планового воздействия высших хозяйственных органов на тресты, в чем важную роль играли Госплан и ВСНХ. Сохранение интересов и навыков «главкизма» у руководства ВСНХ во многом объясняет противодействие, которое центральные органы оказывали попыткам расширения самостоятельности трестов и формирования представительных органов «снизу», которые рассматривались как желание госпромышленности оторваться от государства. Так, в октябре 1922 года Президиум ВСНХ решил ликвидировать созданное в августе временное бюро Совета съездов промышленности и транспорта. Существование в это время постоянных бюро съездов по отраслям промышленности допускалось лишь в тех отраслях, где отсутствовали синдикаты, всероссийские тресты и главные управления. А со временем стали ликвидироваться и те бюро съездов, которые существовали. Не получил своего дальнейшего развития и созданный в июне 1922 года Совет синдикатов. Президиум ВСНХ не счел возможным санкционировать образование постоянного совета синдикатов, а постановил санкционировать созыв периодических совещаний синдикатов при Президиуме ВСНХ. Хотя «представительные» структуры (совещания, съезды, бюро и т. п.) продолжали существовать, но решающего значения они не имели, оставаясь совещательными органами при ВСНХ и чисто формальными образованиями[332].

Начиная с 1923 года юридическими актами все определеннее закреплялись возможности вмешательства государства путем планирования в промышленное производство. XII съезд партии в апреле 23 года, подтвердив основные принципы хозяйствования в условиях нэпа, в то же время отметил активную и господствующую роль государства в хозяйственной жизни страны. Решениями съезда, подчеркнувшего руководящую роль ВСНХ по отношению к трестам, было погашено стремление последних к автономии. Съезд подтвердил неограниченное право государства распоряжаться свободным от обязательств достоянием трестов. Предел и формы вмешательства государственной власти в текущую работу трестов неопределенно декларировались как «исключительно с точки зрения хозяйственной целесообразности»[333].

Решения партийного съезда стали отправной вехой в деле укрепления централизованного планирования и администрирования в работе государственных предприятий. Тресты все больше используются как организационная форма госмонополистического типа для управления промышленностью и проведения плановости. Так, примечания к статье 29 Закона о трестах 1923 года к сфере полномочий ВСНХ относили директивные указания о рационализации производства и сбыта, повышении производительности труда, капитальном строительстве и т. п. Согласно приказа ВСНХ от 3 мая 1923 года правление треста могло расходовать амортизационный фонд только по утвержденным ВСНХ (ГСНХ) сметам. Постановлением СНК от 3 июля 1923 года госпредприятиям (как состоящим на госбюджете, так и действующим на началах коммерческого расчета) воспрещалось производить не предусмотренные законом отчисления и пожертвования на благотворительные и иные цели. Приказом ВСНХ от 12 января 1924 года тресты обязывались испрашивать разрешение на приобретение акций и паев даже чисто государственных предприятий[334].

Несмотря на попытки ускорить восстановление крупной промышленности, к 1923 году она находилась в плачевном состоянии. Созданная в сентябре 1922 года комиссия под председательством В. П. Милютина для подведения итогов нэпа в народном хозяйстве пришла к выводу о тяжелых перспективах развития крупной индустрии из-за сырьевого и топливного кризиса и недостатка оборотных средств. Возрождение промышленности связывалось с расширением продукции сельского хозяйства, то есть с расширением рынка для продуктов промышленности и с получением из-за границы сырья, машин и технического оборудования[335].

Аналогично оценивал состояние промышленности в конце 1922 года заместитель председателя ВСНХ Г. Л. Пятаков. Обобщая данные о движении промышленности, он отмечал восходящую линию развития в отраслях группы «Б», особенно работающих на вольный рынок, и нисходящую линию в тяжелой индустрии, начинающийся процесс восстановления основного капитала в мелкой и отчасти средней промышленности и продолжающийся процесс разрушения основного капитала крупной промышленности[336]. Не удивительно, что в декабре 1922 года X съезд Советов поставил рост тяжелой индустрии в зависимость, главным образом, от государственного бюджета. В резолюции XII партийного съезда «О промышленности», принятой по докладу Троцкого, была выдвинута задача возможно быстрого восстановления промышленности и особенно тяжелой индустрии а так же подчеркнута необходимость кредитования госпромышленности и широкого привлечения иностранного капитала в различных формах. Вопрос о создании в госпромышленности прибавочной стоимости был поставлен как «вопрос о судьбе Советской власти»[337].

Выполнение поставленных задач наталкивалось на проблему повышения производительности труда, прежде всего в государственном секторе промышленности. В целях стимулирования трудовой деятельности еще в начале 1919 года сдельная система оплаты труда начала практиковаться на предприятиях топливной, горной и металлургической промышленности. Задача всемерного развития премиальной системы поощрения трудового соревнования была выдвинута IX съездом РКП(б). В резолюции «Об очередных задачах хозяйственного строительства» премиальная система тесно увязывалась с продовольственным снабжением: «До тех пор, пока у Советской республики недостаточно продовольственных средств, прилежный и добросовестный рабочий должен быть обеспечен лучше, чем нерадивый»[338]. В соответствии с решениями съезда, в 1920 году в промышленности стало вводиться натуральное премирование. Но сохранявшийся до марта 1922 года институт всеобщей трудовой повинности сдерживал все попытки стимулирования труда.

Перестройка зарплаты рабочих началась с изменения премиальной системы. Эксперимент, согласно декрету Совнаркома от 7 апреля 1921 года, сводился к прогрессивному увеличению натуральных выдач за более производительный труд. Летом 1921 года была введена система коллективного снабжения, сущность которого состояла в том, что натуральное и денежное снабжение рабочих осуществлялось в виде оплаты за коллективный труд. Размер денежного и продовольственного фонда оплаты труда рабочих и служащих соответствовал производственной программе предприятия. Если штат сокращался при выполнении плановых заданий, то фонд зарплаты не уменьшался, а распределялся между оставшимися рабочими. Внутри предприятия зарплата распределялась между рабочими в зависимости от нормы выработки и квалификации рабочего.

Учитывая трудности со снабжением, Советское правительство в начале нэпа разрешало еще выдавать промышленным рабочим часть зарплаты натурой. В 1921 году денежная доля в заработной плате составляла всего 13,8 %. Но по мере развития рынка и денежного обращения сокращалась натуральная доля и увеличивалась денежная. Если в январе 1922 года рабочим крупной промышленности натурой выплачивалось 77,5 % зарплаты, то через год — только 21,7 %. В течение 1923 года процесс денатурализации заработной платы почти закончился: предприятиям в счет платежей за выполненные государственные заказы предоставлялся только поступавший по продовольственному налогу хлеб[339].

Система коллективного снабжения являлась лишь первым шагом к реформе заработной платы. 10 сентября 1921 года СНК принял «Основные положения по тарифному вопросу», в которых был изложен новый порядок оплаты труда. Введение так называемой «сдельщины» ставило размер зарплаты в зависимость от уровня производительности труда и отменяло выдачу работникам различных предметов натурой. Для реального воздействия на работников, небрежно относящихся к труду, вводилась система штрафов, которые должны были образовать поощрительный фонд предприятия. В результате принятых мер, уже с конца 1921 года фиксируется резкое падение числа прогулов, а в следующем году количество рабочих дней в году достигает довоенной нормы. Одновременно росла и производительность труда: если в 1920/21 году она составляла лишь 30 % довоенной, до уже чрез год поднялась до 51 % от нее. В свою очередь, средний месячный заработок рабочего увеличился к концу 1921 года почти в три раза по сравнению со вторым кварталом, когда он достиг низшего уровня[340]. Рост заработной платы привел к существенному улучшению жизненного уровня рабочих и изменению структуры их бюджета. В 1922/23 году последний утратил исключительно продовольственный характер, как это было в предыдущий период. Все большая часть заработка шла на приобретение одежды и других предметов длительного пользования[341].

Однако необходимо учитывать то обстоятельство, что восполнение недостающих продуктов питания в это время осуществлялось за счет подсобного хозяйства и продуктовых посылок от сельских родственников. По данным анкеты, распространенной в 1923 году среди тульских горняков, они на треть удовлетворяли свои потребности в еде за счет собственных подсобных хозяйств. Для уральских рабочих главное значение имело молочное хозяйство, покрывавшее 20 % доходной части бюджета. Такой же процент давало занятие сельским хозяйством симбирским суконщикам[342].

«Сдельщина» в промышленности носила весьма ограниченный характер, так как проводилась в отношении сравнительно узкого слоя квалифицированных рабочих, да и то не в чистом виде, а преимущественно в комбинации с системой повременных тарифных ставок — в форме сдельного приработка к основной тарифной ставке, ограниченного определенным процентом. К тому же нормы выработки часто пересматривались в сторону повышения, что ослабляло заинтересованность рабочих в повышении производительности труда. А процесс денатурализации заработной платы вел к тому, что к осени 1922 года рабочий оставлял на частном рынке около 70–80 % своего заработка[343]. В этих условиях любые задержки в выплате зарплаты оказывали куда большее влияние на положение рабочих и их семей, чем при наличии гарантированного продовольственного пайка.

Стремление сохранить социальную опору «диктатуры пролетариата» заставляло руководство страны периодически проводить кампании по повышению заработной платы вне зависимости от роста производительности труда. Повышение производительности 1 рабочего на единицу продукции по сравнению с 1922 годом составило в 1923 году всего 10 %, тогда как зарплата по всем отраслям за 1922/23 год возросла на 87 % по данным хозяйственников и на 63 % по данным профсоюзов. Материалы Госплана показывают, что рост зарплаты обгонял увеличение валовой продукции на одного рабочего, особенно в кожевенной и металлургической промышленности[344]. В результате номинальный рост оплаты труда в условиях падающего совзнака приводил к новому витку повышения цен, а кроме того, рабочий терял до трети заработка по причине несвоевременных выплат.

Социальная напряженность в государственном секторе была усугублена в 1923 году кампанией по пересмотру трестов. «Перетрестирование», целью которого была ускоренная концентрация производства и наиболее целесообразное объединение предприятий в тресты, подтвердило опасения практических работников госпромышленности о нецелесообразности и неосуществимости проведения подобной работы путем административных решений сверху. Усилия по концентрации ни в легкой, ни в тяжелой промышленности серьезных результатов не достигли: количество рабочих не только не сокращалось, а нарастало; снижение себестоимости (там, где этого удалось добиться) было весьма скромным. В целом по стране количество трестов не уменьшилось, а увеличилось. Во многом это объяснялось тем, что на местах занимали жесткую политику по сохранению «своих» трестов. Несмотря на сомнительные результаты деятельности Центральной комиссии по пересмотру трестов, ее значение было в ином: все это способствовало притягиванию трестов к управляющему центру, усилению организации промышленности на плановой основе. Процесс концентрации и централизации дал возможность государству выделить те отрасли, которые пользовались постоянной финансовой поддержкой и составили основу «социалистической» собственности вне зависимости от перевода их на хозрасчет[345].

Это стало общим фоном развития монополизации производства, которая противоречила рыночным отношениям. Наиболее ярко это проявилось в деятельности синдикатов и акционерных обществ, целью создания которых являлось преодоление разрозненных выступлений на рынке отдельных трестов в одной и той же отрасли промышленности. Реально идея синдицирования родилась у руководителей трестов еще в 1921 году, когда ограниченные в средствах тресты вступали между собой в острую конкурентную борьбу, организовывали собственную торговую сеть, выбрасывали на рынок товары по исключительно низким ценам. В основу деятельности синдикатов, согласно постановлению ВСНХ от 21 января 1922 года, была положена следующая идея: при сохранении в производственной деятельности самостоятельности трестов обеспечить позиции государства как собственника промышленности, поэтому в 1922 году инициатива создания синдикатов больше исходила от главков, желающих продолжить свое существование в новой форме. Синдикаты появлялись одновременно с ликвидацией главков и центров. Так, текстильный синдикат образовался из Главтекстиля, кожевенный — из Главкожи, спичечный — из Главспички и т. д. Организованные таким образом синдикаты сразу стремились к монополизации сбыта продукции и заготовки сырья, оставаясь центрами соответствующих отраслей промышленности и одновременно органами ВСНХ. На лето 1923 года в составе 19 синдикатов функционировали 180 трестов из 478 (37,65 %), тогда как число рабочих синдицированной промышленности достигало в это время 79 % занятых во всей трестированной промышленности. Причем в это время 6 синдикатов контролировали от 60 % до 100 % продукции объединяемых ими трестов[346].

При организации синдикатов в начале 1922 года исходили из приоритетов, диктуемых нэпом. Поэтому в тезисах о синдикатской политике, выработанных Экономическим управлением ВСНХ в мае 1922 года, предусматривалось, что синдикатские организации должны создаваться на основе добровольного соглашения предприятий и трестов. Незначительная часть принудительных или плановых синдикатов в это время была скорее исключением. Так, в середине 1922 года по инициативе ВСНХ были созданы угольный и нефтяной синдикаты. В «Меморандуме» ВСНХ о его деятельности и ближайших перспективах, принятом в июне 1922 года, еще допускалось существование как принудительных, так и добровольных синдикатов. В этом же месяце на заседании Президиума ВСНХ было принято решение обязать вятский и пензенский тресты не выходить из Спичечного синдиката. В тезисах «О законодательном нормировании синдикатов», принятых Президиумом ВСНХ в июле 1923 года, еще предусматривалась некоторая самостоятельность трестов в синдикате: право свободного выхода треста из состава синдиката ограничивалось необходимостью предупреждения в срок, установленный уставом синдиката[347]. Но на практике, в условиях поддержки синдикатских деятелей со стороны партийно-государственного руководства, превалировал принцип принудительности.

Первоначально синдикаты устанавливали контроль только над сбытом и снабжением в своей отрасли, но вскоре они переходят к согласованию и других сторон деятельности трестов. Так, в Положении о Солесиндикате в марте 1922 года было заявлено, что он оказывает воздействие на производство. Кожевенный синдикат имел право решения вопросов о закрытии отдельных заводов в трестах. Если весной 1922 года возможность регулирования синдикатами промышленности допускалась только на переходный период, то уже осенью была признана функция воздействия синдикатов на производственную деятельность трестов. К тому же, это широко применялось на практике. Благодаря синдикатам в 1922/23 году в промышленности имелись согласованные производственные программы. Под влиянием синдикатов проводилась и кампания по пересмотру трестов, особенно в спичечной, кожевенной, винокуренной и ряде других отраслей. С монополизацией рынка синдикатами росло и их влияние на производство. По мере расширения функций синдикатов их отношения с трестами развиваются от договорных к экономическому, а затем административному воздействию на тресты. Процесс был ускорен кризисом сбыта 1923 года. Уже в начале 1924 года в разъяснении Наркомюста по вопросу деятельности синдикатов была высказана идея единства последних с входящими в их состав трестами[348].

Одновременно с расширением функций синдикатов шел процесс усиления воздействия на них со стороны центра — ВСНХ. На первых порах государство в лице ВСНХ не принимало непосредственного участия в процессе синдикатского строительства. Но успехи синдикатов повлияли на изменение позиции государства: через синдикаты, практически объединившие целые отрасли, можно было осуществлять эффективное воздействие на тресты и влиять на свободный рынок. Через синдикаты ВСНХ распределял государственные дотации и кредиты, в руках синдикатов были сосредоточены ссуды на заготовку сырья (особенно импортного). В целях усиления контроля за деятельностью синдикатских объединений ВСНХ помещал в них свои капиталы.

Что касается акционерных обществ, то вначале они были рассчитаны на привлечение частного капитала. Акционерная форма привлечения частника в экономику казалась партийно-государственному руководству наименьшим злом для социалистической системы, чем концессия и аренда, поскольку последние могли не только стать конкурентами для госпредприятий, но и в какой-то мере сузить сферу государственного хозяйства. Но вместе с тем на акционерную форму стали все больше обращать внимание в процессе поиска организационно-правовых форм государственной промышленности. АО должны были создать благоприятные условия для трестов в заготовке сырья и техническом обслуживании и тем самым закрыть для них возможности самостоятельного выхода на рынок, которые еще не блокировались синдикатами. В 1922 году в рамках отрасли стали создаваться сырьевые АО, призванные обеспечить тресты определенным видом сырья: АО «Продасиликат», АО «Химпродторг» и др. АО «Мельстрой», устав которого был утвержден СТО в ноябре 1922 года, учреждалось для постройки и ремонта фабрик и заводов пищевой промышленности страны[349].

Акционирование осуществлялось и для приспособления централизованных государственных структур, связанных с промышленностью, к хозрасчетным условиям. В условиях применения элементов рынка, в частности кредита, акционерная форма облегчала возможность его получения, поскольку уставной капитал АО не делился на основной и оборотный (как у треста) с изъятием основного из частного оборота, что и позволяло обеспечить возврат кредитов путем взыскания с капитала общества. Акционерная форма признавалась полезной и при участившемся на местах к середине 20-х годов объединении государственных промышленных и торговых предприятий, а также при объединении предприятий, находящихся в различном ведомственном подчинении. Но «широкое» преобразование государственных трестов в АО в 20-е годы так и не состоялось, хотя в декрете о трестах от 10 апреля 1923 года подобные меры допускались. Еще в июле 1922 года руководство ВСНХ запретило объединениям и предприятиям ВСНХ приобретать акции или паи АО и паевых товариществ без разрешения Президиума ВСНХ. В январе 1924 года приказом ВСНХ СССР подведомственным трестам было запрещено вступать в АО или иные торгово-промышленные и кредитные объединения без специального разрешения, независимо от того, смешанное это АО или чисто государственное[350]. Понятно поэтому, что уже с конца 1923 года проявилась тенденция замедления темпов акционирования, уменьшения мощности создаваемых АО, а также доли торгово-промышленной группы среди них. Если к 1 октября 1923 года было зарегистрировано 31 АО со средним размером уставного капитала в 4,2 млн руб., то за 1923/24 год появилось только 28 обществ, средний размер уставного капитала которых снизился до 4,1 млн руб.[351]

Незначительное число акционерных обществ, а среди них небольшая доля промышленных, малая доля капиталов госпромышленности, вложенных в АО, — все это говорило о противоречиях, которые возникали в связи с тем, что эта частноправовая форма должна была функционировать на основе государственной собственности. На практике оплата госорганами записанных за ними акций, входящих в состав их имущества национализированных предприятий, осуществлялось в форме передачи АО этого имущества в пользование на определенный срок. Акционирование изначально шло под строгим контролем государства: разрешительный характер учреждения обществ, только именные акции (а на предъявителя в виде исключения по особому постановлению высших государственных органов). Контролирующая роль государства проявлялась и в руководстве деятельностью обществ, которое осуществлялось как через акционеров, представлявших государственные учреждения и предприятия, так и через представителей ВСНХ в органах управления АО. Аналогичное давление на правление обществ могли оказывать президиумы губернских исполкомов, если они были главными акционерами. На практике постановления и приказы ВСНХ адресовались не только трестам, но и акционерным обществам[352].

Из стремления удержать процесс акционирования под государственным контролем проистекало завышение нижнего предела основного капитала и номинальной стоимости акций. По советскому законодательству, основной капитал АО исчислялся суммой не менее 100 тыс. руб., а каждая акция (пай) — не менее 100 руб. При этом учредители должны были оставить за собой и оплатить не менее 10 % всех выпускаемых акций. Тогда как для акционерных обществ, в которых преобладал государственный капитал, с разрешения правительства основной капитал и стоимость акций могли снижаться. Например, стоимость акций золотопромывочных обществ понижалась до 25 рублей, а акционерное общество «Добролет» выпускало акции даже по 1 рублю[353].

Народу с вышеуказанными формами реализации государственной собственности, переход к мирному строительству поставил в повестку дня вопрос о привлечении в страну технических сил и материальных средств промышленно развитых государств в целях развития производительных сил России. В наиболее общем виде экономические цели, основные принципы и условия предоставления концессий были сформулированы в декрете СНК «О концессиях» от 23 ноября 1920 года: получение концессионером вознаграждения обусловленной в договоре долей продукта с правом вывоза за границу; предоставление торговых преимуществ и крупных заказов в случае применения особых технических усовершенствований в крупных размерах; продолжительные сроки концессий в виде страховки за риск и вложенные средства; гарантии правительства РСФСР по недопустимости конфискации и национализации вложенного имущества и одностороннего изменения условий концессионного договора. Но концессионер не обладал правами собственности, а только владения и пользования. Причем передача этих прав другим лицам допускалась только с разрешения Советской власти и только в концессионном порядке. По истечении срока договора основной капитал безвозмездно или за вознаграждение переходил к правительству РСФСР. Что касается юридических гарантий, то частично их предоставлял декрет, а частично выработала концессионная практика. В конкретных договорах концессионеру предоставлялись следующие гарантии: уравнение концессионного предприятия с государственным по обложению налогами и сборами; невмешательство госорганов в хозяйственно-административную деятельность вне пределов, предусмотренных в договоре; ответственность государства за убыток, причиненный должностными лицами и органами; свободный сбыт продукции или гарантии рентабельности, если товары подлежали сдаче государству или кооперации и пр.[354]

Вряд ли можно рассматривать в данный период концессионные договора как отступление к капитализму, поскольку после публикации декрета СНК от 23 ноября 1920 года о концессиях Ленин сделал ключевое разъяснение секретарям московской организации РКП(б) о том, что «концессия это продолжение войны в хозяйственной плоскости»[355]. Только переход к нэпу поставил вопрос о концессиях на реальную почву. На IV съезде ВСНХ был оглашен список возможных объектов концессий, а первые конкретные договора о концессиях с Большим северным телеграфным обществом, с Объединенной Американской компанией (асбестовая концессия «Аламерика») были заключены лишь в конце 1921 года.

Новые шаги в развитии концессионного дела были сделаны в 1922 году: в апреле в Генуе были приняты и оглашены принципы концессионной политики и список возможных объектов концессий, а летом на Гаагской конференции предложены не только сырьевые концессии (нефтяные, горные, лесные), но и предприятия обрабатывающей промышленности (сахарные, цементные, электротехнические). Особый вопрос составляла сдача в аренду отдельных территорий: в частности предполагалось отдать в концессию Камчатку[356]. В 1922 году поступило до 300 предложений о концессиях от иностранных фирм, и было заключено 14 соглашений, тогда как в 1921 году — только 4. 1923 год характеризовался громадным количеством концессионных предложений (более 6000), хотя от крупных фирм исходили только 20–30. Из заключенных в этом году договоров 17 вскоре были прекращены: 7 краткосрочных и 10 расторгнутых ввиду невыполнения концессионерами своих обязательств. А из заключенных в 1924 году 25 договоров не было ни одного крупного[357].

В целом для периода 1921–24 годов были характерны: медленное развитие концессионного дела, а также незначительная доля деловых предложений о концессиях и неумение довести переговоры о них до конца. Преобладали торговые, сырьевые и сельскохозяйственные концессии. Что касается промышленной сферы, то здесь наибольшее число предложений в 1922–24 годах было сделано в обрабатывающей промышленности. Хотя советское законодательство разрешало получать концессии не только иностранным, но и советским гражданам, на практике последнее как правило не осуществлялось. Не получили большого распространения и концессии, предоставляемые рабочим коллективам и кооперативам. Концессионная практика СССР пошла по пути предоставления концессий преимущественно иностранцам. Так, в 1922–1924 годах на первом месте по количеству заключенных договоров стояли Германия (21 договор), Англия (16) и США (10)[358].

Соискателями концессий часто выступали бывшие собственники национализированных предприятий, которые смотрели на концессии как на средство возмещения своих убытков и выдвигали неприемлемые условия. Поэтому доля неудачных соглашений была значительна: в 1925 году из 110 соглашений 22 были прекращены, из них 13 ввиду невыполнения сторонами своих обязательств[359]. Сильны были и политические мотивы при предоставлении концессий. Незнание торгово-промышленными кругами Запада советской страны и недостаточно укрепившееся доверие сторон в результате отсутствия решения целого ряда международных вопросов тормозили процесс передачи предприятий в концессию. Свою негативную роль играло отсутствие значительных свободных капиталов в Европе как следствие мировой войны, необходимость помещения крупных капиталов на долгое время, падающий курс советской валюты и т. п. Да и правовые гарантии были минимальны. Гражданский Кодекс РСФСР ввел понятие концессии как разрешения, как особого исключения из общего порядка[360].

Еще в более ущемленном положении находилась частная промышленность. Становление частного капитала в 1921–1923 годах (так называемое первоначальное накопление) было тесно связано с периодом «разбазаривания госкапитала», то есть продажи государственными трестами со складов изделий текущего производства и неликвидных запасов частнику по ценам ниже себестоимости. Помимо этого, широко распространилась практика открытия частных предприятий государственными служащими на имя родственников, компаньонов или на свое имя и перекачка в такие предприятия государственных средств из тех учреждений, где они служили. Еще одним путем формирования слоя частных предпринимателей стала аренда предприятий вместе с запасами сырья и продукции, за которые ничего не брали. Эти запасы распродавались, вместо того, чтобы быть вложенными в производство. Средства в сферу частного предпринимательства перетекали за счет системы перекупок (скупка частными торговыми предприятиями изделий госпромышленности в государственных и кооперативных магазинах через подставных лиц), через механизм посредничества, за счет задержки возврата государственных кредитов, рекламной деятельности, валютных операций и контрабанды[361].

Декретом ВЦИК и СНК от 7 июля 1921 года о кустарной и мелкой промышленности устанавливалось, что частные лица могут иметь промышленные предприятия с числом рабочих не более 20 человек, однако по декрету ВЦИК от 10 декабря 1921 года частной собственностью фактически могли стать предприятия с количеством рабочих свыше 20 человек. Не вносил ясности в этот вопрос и Гражданский Кодекс 1922 года, так как в нем лишь указывалось, что предметом частной собственности могут быть промышленные предприятия, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем предусмотренного особыми законами, и что предприятия, в которых число рабочих выше установленного законом, могут быть в частной собственности не иначе, как на основании концессии. Только в мае 1925 года ВСНХ РСФСР на запросы с мест разъяснил, что регистрация мастерских с числом наемных рабочих свыше 20 не может быть допущена[362]. И это в то время, когда существовали сотни таких предприятий. Многие совнархозы не регистрировали их или регистрировали условно.

В силу такого подхода законодателя частные предприятия в тот период могли развиваться лишь как мелкие и кустарно-ремесленные. В 1922–1923 годах продукция фабрично-заводской (цензовой) частной промышленности СССР составляла всего 11,6 % от всей продукции частной промышленности. При этом более 60 % продукции всей частной промышленности давала сельская кустарная промышленность[363]. Причем удельный вес частной цензовой промышленности в 1920-е годы постоянно снижался. Кроме того, что частная цензовая промышленность — это мелкие предприятия, большая доля ее состояла из арендованных заведений: в 1923/24 году — 68,7 %. Здесь было занято 76,5 % рабочих и производилось 79 % продукции)[364]. По данным ВЦСПС, удельный вес наемного труда на частных предприятиях в первой половине 1920-х годов не превышал 30 %, а остальные 70 % — владельцы предприятий и члены их семей. Однако из данных о частной промышленности за период 1921–1923 годов, имевшихся в ЦК РКП(б), следовало, что наемные рабочие в частной промышленности составляли всего 10,9 % от общего количества занятых в ней[365]. И их доля сокращалась.

По многим показателям условия работы на частных предприятиях были лучше, чем на государственных: более высокая зарплата, продолжительный отпуск. Но и трудились на частных фабриках рабочие с гораздо большей напряженностью. Кроме того, санитарно-техническое состояние заведений частной промышленности значительно отставало от уровня госпромышленности. Так, один из частных механических заводов Саратова находился в большом, холодном каменном сарае. На просьбу рабочих улучшить отопление, хозяин заявил, что «нужно быстрее работать, тогда и согреетесь»[366]. «Хозяева, хотя и стараются жить с нами «по душам», все кое на чем нас объегоривают. Видно, волка как не корми, а он все в лес смотрит. Так, уже 3 месяца прошло, как хозяева должны нам выдать спецодежду, а про нее ни слуху, ни духу. То же и с баней при заводе», — жаловался в редакцию журнала «Голос кожевника» рабкор из Воронежа[367]. Понятно, что такие эксцессы не способствовали созданию атмосферы благоприятствования по отношению к частному предпринимателю.

В производстве частник занимался изготовлением товаров широкого потребления и переработкой сельхозпродукции. Наибольшее развитие частная цензовая промышленность получила в пищевой промышленности: в 1923/24 году на нее приходилось 54,3 % всех частных предприятий и 34,7 % предприятий этой отрасли промышленности. Далее шли кожевенная и меховая отрасли, металлообработка, обработка дерева, одежда, добыча и обработка камней, земли и глины[368]. Частная цензовая промышленность даже в первые годы нэпа (когда прессинг на нее не был столь жесток) была весьма незначительна и по абсолютной и по относительной величине. Это 1,5–2 тыс. предприятий с 40 тыс. наемных рабочих, дававшие на 200–300 млн руб. продукции, свыше 40 % которой приходилось на мельницы[369].

Устойчивой основы для развития частной промышленности не было: регулирование государством сырьевого рынка вело к разорению соответствующих частных отраслей. В литературе 20-х годов возможности частной промышленности серьезно конкурировать с государственной оценивались скептически. Централизованно-плановая экономическая система не была заинтересована в расширении рыночных отношений, стремясь ограничить их рамками товарного рынка. Задача «овладения рынком» понималась как создание госсектора торговли, огосударствления кооперации и вытеснения частника из торговли и производства, что и делалось до середины 20-х годов. В свою очередь, нестабильная политика в отношении частного капитала вела к расслоению рыночного пространства, к обособлению частника, его попыткам создать замкнутый круг оборота на уровне кустарной промышленности вне сферы регулирования государства.

При таком отношении к частному сектору хозяйства (в том числе и к различным смешанным формам) взоры большевистского руководства были обращены на развитие государственного промышленного сектора. Однако последний на протяжении 1921–1923 годов явно не оправдывал возлагавшихся на него надежд. По разным данным, промышленность к октябрю 1923 года была восстановлена на 20–35 % довоенного уровня[370]. Эти цифры были явно завышены. Дело в том, что преуменьшение промышленной продукции 1913 года составляло не менее 10 %[371]. Не учитывается и то обстоятельство, что во многих отраслях (машиностроение, инструменты, уголь, нефть, оружие и пр.) максимум производства пришелся не на 1913 год, а на 1915–1916 годы. От большинства исследователей ускользнул и факт спекулятивного оживления промышленности, не связанного с развитием других отраслей народного хозяйства и происходящего за счет старых запасов сырья, топлива и материалов.

Накопления в государственной промышленности в 1922–1923 годах составили всего 250–300 млн руб., но эти средства позволили трестам произвести лишь небольшие амортизационные отчисления и осуществить некоторый ремонт оборудования. По 15 трестам было восстановлено основного капитала от 0,2 до 4,5 %, а нормы отчислений в амортизационный фонд были значительно ниже установленных ВСНХ 6–7 %[372]. Ясно, что в накоплениях этого года на долю основного капитала почти ничего не приходилось. Производительность труда на 1 октября 1923 года составила всего 60–62,5 % довоенной[373]. Причем абсолютный размер выработки на одного рабочего на крупных предприятиях союзного подчинения был ниже, а производительность труда росла более замедленным темпом, чем на предприятиях местной промышленности. И это при том, что на цугпромовские предприятия падало 90 % всех передаваемых промышленности в бюджетном порядке средств, а рабочие предприятий ЦУГПРОМа были более квалифицированы и менее связаны с деревней.

Одной из причин медленного роста производительности труда была дезорганизация рабочей силы в результате войны и революции. На рынке труда с начала 1919 года сложилась абсурдная ситуация, когда при резком сокращении промышленного производства и закрытии массы предприятий спрос на рабочую силу превышал предложение. Даже в 1921 году на 100 безработных приходилось 145 мест и 96 посылок на работу. Подобное положение объяснялось, с одной стороны, крайне низким уровнем заработной платы, не обеспечивающей даже прожиточного минимума, а с другой стороны, наличием ряда льгот для безработного, например, по оплате жилья, и разнообразных выплат и пособий. Подобное противоестественное состояние рынка труда ставило промышленность в чрезвычайно трудное положение — пустующих мест становилось все больше, а квалифицированной рабочей силы, которая могла бы занять эти места, катастрофически не хватало. При переходе к нэпу в сфере занятости в промышленности также наблюдались весьма противоречивые тенденции. С одной стороны, непрерывный рост занятости: в 1922 году общее число занятых возросло на 8 %, а в следующем году — на 15,5 %. В то же время сохранялись предпосылки роста безработицы в связи с закрытием убыточных предприятий и сокращением штатов[374].

Непрерывный рост занятости при одновременном росте безработицы характерен для всего периода нэпа. По данным ЦСУ, в 1923 году в промышленности было занято 2,3 млн чел., то есть всего 54 % довоенного числа фабрично-заводских рабочих, а остальные частью оставались в деревнях, куда уехали в поисках пропитания, частью возвращались в город, но не могли найти работу и пополняли ряды безработных[375]. Одновременно шел приток в города неквалифицированной рабочей силы из сельской местности и вовлечение в производство городской молодежи, достигшей трудоспособного возраста. Однако в большей степени спрос на рабочую силу удовлетворялся за счет детей крестьян, принесших с собой на заводы и фабрики деревенские особенности психического склада, в том числе и отношение к труду. По всей крупной промышленности рабочий в среднем оставался на одном предприятии около года, затем переходил на другое производство, нередко даже в другую отрасль. «Мигрировали» рабочие преимущественно в добывающих отраслях (в каменноугольной и железнорудной), где не требовалась высокая квалификация. Поэтому восстановление рабочих кадров, особенно квалифицированных, в тяжелой промышленности шло довольно медленно[376]. Хотя культурные веяния, возникавшие за фабричными воротами, вторгались на фабрики, многое в практике набора, технике обучения и цеховой культуре в целом не менялось, пока не были предприняты фундаментальные изменения.

Еще медленней восстанавливались кадры инженерно-технических работников, сильно поредевшие в период военного коммунизма. Если за границей в передовых странах технический персонал составлял 10–15 % от общего числа занятых в промышленности, то в СССР — не более 2 %, что снижало уровень организации производства[377]. Социальное и материальное положение этой группы с переходом нэпу несколько улучшилось. Если в 1918–1920 годах зарплаты рабочих и высших промышленных служащих (инженеров и техников) сравнялись, а в некоторых случаях заработок рабочих был выше, то к январю 1922 года инженеры стали получать почти в 1,5 раза больше рабочих[378]. Но они по-прежнему оставались для массы рабочих классово чуждым элементов, терпимым лишь по необходимости. Много руководящих должностей занимали работники не имевшие необходимой профессиональной подготовки, главным образом бывшие рабочие-партийцы. Летом 1922 года в одной из центральных губерний была распространена анкета о профессиональной пригодности директоров фабрик и членов правления трестов. Выборка дала следующие результаты: 63 % опрошенных руководителей имели начальное образование, а по роду прежней деятельности более половины из них были рабочими, крестьянами и конторскими служащими[379].

Низкий образовательный и культурный уровень директорского корпуса резко снижал качество управленческих решений и порождал многочисленные производственные конфликты. О сохраняющихся главкистских замашках «завов и помзавов» свидетельствуют отложившиеся в большом объеме в российских архивах жалобы рабочих на несправедливые увольнения, часто не согласованные с фабзавкомами и профсоюзами. Административный произвол нередко сочетался с нарушением трудового законодательства и выливался в форму откровенных угроз со стороны дирекции. Распространенным и обычным явлением того времени стали жалобы на «жандармское» поведение «красных директоров» по отношению к рабочим: «Этот директор, если услышит от рабочего хоть одно слово, то он обыкновенно грозит ему воротами. «А на твое место у меня найдется людей много», — и так же выражается по матерному при рабочих, вообще при ком хотите, не стесняясь. При увольнении рабочих таким образом из завода делает расписку, что этот рабочий, которого он увольняет, против него ничего не имеет и насильно заставляет расписываться»[380].

Конечно, несмотря на свои сложности, рассматриваемый в данной главе период несомненно стал временем развития и расширения хозяйственной основы нэпа. Основными показателями этого стали рентабельность промышленного производства и рост производительности труда. В 1923/24 году почти все отрасли промышленности (за исключением металлопромышленности) свели свой баланс с прибылью. Изменилось отношение рабочих к своему труду, резко сократилось число прогулов, стала укрепляться материальная база заводов и фабрик, восстанавливались старые хозяйственные связи. Окрепшие государственные предприятия за счет налогов пополняли местные бюджеты и казну страны, а оттуда, в свою очередь, средства шли на техническое переоборудование промышленности и пуск ранее законсервированных объектов.

Очевидно и другое. 1923 год — это не только время развития и расширения нэпа, но и период первого серьезного структурного кризиса, проявления коренных противоречий нэпа, связанных с его становлением. Подобная «кризисная модель» порождала административные методы управления, особенно в отношении «командных высот». То есть нэп развивался лишь до тех пор, пока нэповские принципы не приходили в открытое столкновение с хозяйственным механизмом госсектора. А монополия государства на подавляющую часть предприятий промышленности разрывала целостность народнохозяйственного организма, лишая его необходимой гибкости и подвижности. Центральные органы в своем стремлении обеспечить максимально быстрый подъем промышленного производства не сумели, да и особенно не старались, найти соответствующий баланс между мерами административного и экономического характера. Вся государственная политика сосредотачивалась на перераспределении продукции предприятий. Особенно это касалось легкой промышленности, откуда путем директивного ценообразования и усиления налогового пресса перекачивались средства в базовые отрасли индустрии. Система в общих чертах сложилась.