"Остров на карте не обозначен" - читать интересную книгу автора (Чевычелов Дмитрий Иванович)

4

К восьми вечера Борщенко явился к майору Клюгхейтеру. Охранник провел его через вестибюль и, предварительно постучав, впустил в кабинет майора.

Клюгхейтер сидел в кресле с книгой в руке.

— Проходите, Борщенко, и садитесь! — приказал он.

Борщенко насторожился: «Почему Борщенко? Почему на вы?…»

Он прошел к круглому столику и сел в кресло.

Майор отложил книгу.

— Прежде всего, — начал он, — я хочу установить, как разговаривать с вами: как с нашим агентом Брагиным или как с пленным помощником капитана Борщенко?

— Не знаю, господин майор. Вы приказали мне явиться, вы и устанавливайте сами, как со мной разговаривать.

— Тогда вот что, Борщенко, — жестко сказал Клюгхейтер. — Играть роль Брагина у меня бессмысленно. Говорите, не теряя времени, что поручили передать мне ваши соотечественники?

Пораженный осведомленностью и проницательностью майора, Борщенко несколько минут молчал, собираясь с мыслями. Затем, отбросив придуманные ранее подходы, решительно сказал:

— Мне поручено просить вашего содействия предполагаемому побегу заключенных!

Клюгхейтер посмотрел на Борщенко с нескрываемым удивлением.

— Да вы что, в своем уме? Говорить о побеге отсюда, с острова? И говорить со мной — помощником начальника лагеря? Вы, Борщенко, затеяли слишком опасную игру! Я прикажу сейчас надеть на вас наручники и, вместе с вашим зубастым и глупым приятелем, передам полковнику.

Борщенко побледнел и встал. «Провалили товарищи! А еще комитетчики! На кого понадеялись — на немца! Он враг и врагом останется!.. Короткой оказалась моя дипломатическая миссия…»

— Вот что, господин майор, — медленно заговорил Борщенко. — Прежде чем меня уведут отсюда, хочу сказать вам в защиту чести советского моряка, что я действительно не Брагин и что грязный предатель Шакун не мой сообщник. Он подлинный соратник кровавого негодяя Брагина и принял меня за него всерьез. Дать вам эту справку по-моряцки прямо — важно для меня лично… А теперь моя совесть чиста!..

— Вот так-то лучше, Борщенко, — спокойно сказал Клюгхейтер. — Теперь все на своих местах. Что вы не Брагин, мне было ясно еще у полковника. Но я тогда пожалел вас. Уж больно были вы неискушенны в таких делах. Но ваших отношений с Шакуном я не понимал. И ваша справка об этом важна не только для вас, но и для меня. Сядьте!.. Я готов разговаривать с вами дальше.

Борщенко стоял бледный, со сжатыми губами.

— Сядьте, говорю вам! — резко приказал Клюгхейтер.

Борщенко сел.

— Я предполагал, Борщенко, что просьбы ваших соотечественников связаны с тяжелым режимом их подземной работы и с такой же нелегкой жизнью… И я думал в чем-то негласно помочь им… Негласно и немного. На многое у меня нет возможностей. Но затея ваших товарищей о побеге не просто фантастика, а прелюдия к кровавой расправе над ними. Надо предотвратить это ненужное кровопролитие! Я жалею всех вас как солдат, который никогда не был согласен с бессмысленными жестокостями.

— Нам не нужна ваша жалость, ваша грошовая негласная филантропия! — резко сказал Борщенко. — Нам нужно оружие!

Майор снова остро посмотрел в лицо Борщенко.

— Вы не находите, Борщенко, что переходите всякие границы? Придется мне, видимо, немедленно в корне пресечь эти опасные замыслы!..

— Вы этого не сделаете, майор!

— Почему вы так думаете?

— Вы же знаете положение на фронтах и понимаете, что дни вашего рейха сочтены. Скоро Германия Гитлера будет расплачиваться за свои кровавые преступления… Вы обречены, господин майор! И вам выгоднее сейчас стать на нашу сторону.

Глаза Клюгхейтера загорелись гневом. Но выдержка взяла свое: лицо его снова стало непроницаемым.

— Значит, вы и ваши товарищи полагали, что я соглашусь помочь вам из-за выгоды? Из-за страха?… Этого никогда не будет! — холодно сказал он. — Вы правы, что Германия, по существу, уже проиграла войну… Но я немец. И я разделю судьбу своей страны, какой бы трудной эта судьба ни была.

Борщенко опять встал.

— Уточняю еще один вопрос, майор. Я и наш комитет относятся к вам по-разному. Комитет верит вам и счел возможным раскрыть перед вами свои замыслы. А я не верил вам и, однако, как идиот, эти замыслы вам слепо предал. Вам — помощнику начальника лагеря смерти! Вам — нашему смертельному врагу! Глупо это было с моей стороны! Ну, вот и все. Дальше поступайте, как вам и положено поступать.

Клюгхейтер помолчал, барабаня пальцами по столу.

— Да вы сядьте, Борщенко… Молоды вы еще… и очень горячи. А не думали ли вы, Борщенко, что немцы не все одинаковы? Что не все они фашисты и, тем более, не кровавые палачи?…

Борщенко живо ответил:

— Конечно, и в самой Германии есть честные люди. Немцы-коммунисты так же томятся в тюрьмах и лагерях и так же беспощадно истребляются фашистами, как и советские люди. Они и здесь, на острове истребления, вместе с русскими делят их страшную судьбу.

— Неужели только одни коммунисты честные люди? — тихо спросил Клюгхейтер. — Разве нет других честных людей? Не коммунистов? И это — в целом народе?…

Борщенко опустил голову. Ему стало не по себе: «Получаю урок политграмоты от врага! До чего же ты, Андрей, докатился!»

— Что же вы молчите, Борщенко? Разве это не так?

— Так, — нехотя выдавил Борщенко.

— А почему неохотно соглашаетесь с правдой? Где же ваша моряцкая прямота? А вы, быть может, еще и коммунист?

Борщенко поднял голову.

— Да, майор, я коммунист! И горжусь этим! И, как коммунист, объясню вам, почему правильные мысли не всегда принимаются сердцем… Конечно, немецкий народ и немецкий фашизм — это разное. Но иногда трудно бывает преодолеть горячий голос чувств, который вступает в противоречие с трезвым голосом рассудка. А почему? Да потому, что чувства эти тоже правильны. Временами я начинаю ненавидеть все немецкое только потому, что оно немецкое. Я понимаю, что это неправильно, но не могу освободиться от таких чувств. Слишком много крови и страданий миллионов людей стоят за этими чувствами, за этими эмоциями!.. Хотите знать, откуда вырастают эти эмоции?

— Да, Борщенко, хочу.

— Ну, так я вам сейчас кое-что прочту… — Борщенко нагнулся, вытащил из-за голенища тщательно сложенный листок, бережно развернул его и стал читать — читать горячо, резко подчеркивая отдельные места: — «Близ Смоленска, у Гедеоновки, в большой яме похоронены трупы тысячи восьмисот убитых фашистами… женщин, детей и стариков… Мертвых гитлеровцы здесь закапывали вместе с живыми. И долго еще после расстрела земля колыхалась сверху могил и слышались стоны… В Краснодарском крае гитлеровские мерзавцы умертвили семь тысяч советских граждан, в том числе многих детей, и зарыли их в противотанковом рву, за заводом измерительных приборов».

— Хватит, Борщенко! — дрогнувшим голосом оборвал Клюгхейтер. — Это действовала не регулярная армия, а эсэсовцы и…

— Какая разница! — горячо сказал Борщенко. — Все они — немцы!

— … и всякие иные мерзавцы, вроде Шакуна! — нервно закончил Клюгхейтер. — Дайте мне эту бумажку!

Разгоряченный Борщенко передал майору бумажку — «Сообщение Совинформбюро» — и, не смиряясь, добавил, как бы продолжая прочитанное:

— Все эти массовые расстрелы невинных, виселицы на улицах и дорогах, печи для сжигания живых, «душегубки»— все это на века покроет позором вашу нацию!.. И вот эти-то факты и поднимают в груди бурю, подавляют добрые мысли и вызывают гнев при одном слове «немец»… А вы, майор, как вы сами подчеркнули, тоже немец! И не простой, рядовой немец! Нет! Вы — важная спица в военной колеснице Германии, которая на поколения изранила землю многих народов, оставила после себя ненависть ко всему немецкому и — кровь!..

Клюгхейтер слушал не перебивая, сжав губы и нервно теребя бумажку, положенную на стол.

— Я вас понял, Борщенко! — сказал он после долгого молчания. — И извиняю за горячность… А лично у меня своя биография и свои причины пребывания здесь. Но об этом нет дела никому, кроме меня.

Борщенко, не обращая внимания на слова Клюгхейтера, с гневом продолжал:

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что вам знакомы вот эти заповеди, которые распространяются среди ваших солдат! Они написаны не только для эсэсовцев! Они адресуются всем немцам!

Борщенко вытащил печатную листовку малого формата и положил ее перед Клюгхейтером. Тот молча посмотрел на знакомый текст и несколько минут вглядывался в подчеркнутые строчки:

Клюгхейтер утратил свою обычную выдержку, нервно скомкал листовку и отбросил ее в сторону. Потом взволнованно встал и, подойдя к окну, долго всматривался в темноту. Наконец он взял себя в руки, медленно вернулся к столу и ровным голосом сказал:

— Передайте, Борщенко, вашим товарищам мое предупреждение: никаких попыток к восстанию нельзя допустить! Все это привело бы к ужасному кровопролитию и поголовному истреблению русских.

— Вы забыли, майор, что передать это я не смогу. Я арестован вами.

— Сегодня, Борщенко, вы парламентер. И потому я вас отпускаю… тем более, что сбежать отсюда все равно некуда. Но это не значит, что вы останетесь на свободе долго. Запомните: попадетесь в чем-нибудь — вряд ли тогда я сумею вам помочь, как мне удалось это у полковника. А теперь можете идти!

Борщенко долго стоял молча, опустив голову. Затем прямо поглядел в глаза Клюгхейтеру:

— Благодарю, майор…