Александр Шалимов «Музей Атлантиды»

Эту удивительную историю рассказал дон Антонио Сальватор ди Ривера — старый лингвист и хранитель музея в Порто-Альтэ на острове Мадейра. Где в ней кончается правда и где начинается вымысел, предоставляю судить самим читателям.

Портрет датирован 1889 годом, то есть написан задолго до появления известной работы Альберта Эйнштейна об относительности времени. Кроме того, торопливость, с которой настоятель монастыря поспешил овладеть ключами от подземелья…

Впрочем, начну по порядку.

Мы проводили океанографические исследования в Атлантике по программе Международного геофизического года. В Бискайе попали в сильнейший шторм. Ураган повредил рулевое управление и угнал легкую шхуну далеко на юго-запад. В Фуншал мы зашли чиниться и проторчали там более двух недель.

Моя специальность — геология моря. Очутившись на Мадейре, я старался не потерять времени даром. Целые дни бродил по скалистым кряжам, сложенным вулканическими породами. Радовался, что могу поближе познакомиться с кусочком океанического дна, превращенного движениями земной коры в небольшой гористый остров.

Влажный зной полудня заставил меня однажды изменить маршрут. Я спустился с обрывистого хребта к прибрежному селению, черепитчатые крыши которого выглядывали из густой зелени над тихой голубой бухтой.

В маленьком кафе полуголый кельнер-мулат с шапкой курчавых черных волос и большой серебряной серьгой в левом ухе объяснил на смеси французского и английского языков, что селение называется Порто-Альтэ, что здесь живут рыбаки, виноделы и рабочие консервных заводов, что осенью в Порто-Альтэ приезжают туристы из Европы и Америки.

— Масса туристов, сэр, — тараторил кельнер, наливая в большой граненый бокал мутноватое местное вино. — Музей, сэр. Другого такого нет на свете. Каждому интересно поглядеть… Атлантида, сэр… Подлинная, без малейшей подделки… Мсье слышал? Милосердный господь прогневался на Атлантиду и послал всемирный потоп. Все утонули, кроме самых ловких пройдох. Те спаслись на нашем острове… Мсье не верит? Провались я вместе с таверной, если вру… Это случилось давно. Тогда не было ученых, которые описали бы все это… Но кое-что попало в библию… Мсье захочет посетить музей и сам убедится… Еще бокал вина, сэр?..

Я поблагодарил, расплатился и вышел на набережную под неподвижные кроны остролистых пальм. На пути к пляжу заметил здание из серого пористого камня. Оно стояло в стороне от остальных строений поселка, тесно сбившихся на крутом прибрежном склоне. За густым запущенным парком, окружавшим здание, белели башни монастыря. В полуразрушенной ограде парка была калитка. Возле нее надпись по-английски и португальски — «Исторический музей».

Пляж находился в нескольких шагах. Выкупавшись, я прилег на шезлонге под парусиновым тентом. Чуть шелестели волны. Воздух был горяч и неподвижен. Я лениво подумал, что пройдет еще не менее трех часов, пока жара начнет спадать. Серое здание снова привлекло взгляд. Что, если зайти в этот музей? Там под каменными сводами в непроницаемой тени старого парка могла сохраниться прохлада…

От калитки к зданию музея вела дорожка, вымощенная белыми мраморными плитами. В щели между ними пробивалась трава. У входа никого не было. В сумрачном круглом холле царила прохлада. В углу дремал старик-привратник. Я снял шляпу. Вытер платком мокрый лоб. Старик продолжал дремать. Я осторожно тронул его за плечо. Он поднял голову, глянул на меня красными слезящимися глазами. Молча взял монету и жестом пригласил войти.

В залах было тихо, пахло мышами. Поскрипывали старые половицы. На стенах висели морские карты времен Колумба и Васко де Гамы, обрывки пергаментов. По углам поблескивали рыцарские доспехи. В запыленных витринах рядом с осколками греческих амфор лежали грубые изделия из слоновой кости. Возле старинной подзорной трубы красовались коллекция ярких бабочек с Амазонки и причудливые ветви кораллов. Все вместе взятое было похоже на запущенный антикварный магазин, хозяин которого давно потерял надежду продать хоть что-нибудь из этого залежалого хлама.

Пожелтевшие этикетки объясняли на нескольких языках, какие сокровища выставлены для обозрения. «Подлинный боевой меч Фердинанда Кортеса, щедро принесенный в дар музею преподобным отцом Алонзо, настоятелем монастыря Пресвятой Девы; год 1798». «Коллекция кристаллов и руд, собранных на островах Южной Атлантики И. Форстером, натуралистом и спутником прославленного капитана Джеймса Кука; год 1775». «Канделябр, принадлежавший Людовику XIV, переданный в дар музею его превосходительством графом…», дальше надпись была засижена мухами и не читалась.

Мое внимание привлекла мастерски выполненная модель старинного судна. Надпись гласила, что это модель каравеллы Христофора Колумба, сделанная руками его спутника корабельного плотника Диего Сантиса в 1496 году. Разглядывая изящную игрушку, я заметил едва различимое клеймо на медной обшивке киля. Карманная лупа помогла без труда прочитать надпись: «Роттердам. Прейс и Сын. Фабрика моделей. 1928 год». Я продолжал осмотр, уже не обращая внимания на витиеватые пояснения, каллиграфически начертанные на нескольких языках.

В последней комнате висели потемневшие от времени картины. Я прошелся еще раз по тихим безлюдным залам. Ни единого предмета, который мог быть связан с исчезнувшей культурой атлантов! Неужели кельнер так нагло надул меня? Признаться, я и не ждал ничего особенного: несколько загадочных черепков, какая-нибудь плита, выброшенная океаном… Но чтобы совсем ничего!

Чуть раздосадованный я возвратился в холл. Сторож продолжал дремать в своем углу.

— Атлантида, — громко сказал я, подходя. — Где Атлантида?

Он, не открывая глаз, молча протянул высохшую темную ладонь.

— Уже заплачено, — возразил я, — но Атлантиды там нет.

Старик медленно приподнял красные без ресниц веки, внимательно поглядел на меня слезящимися глазами, что-то пробормотал.

Я молча ждал.

Он, кряхтя, приподнялся, с трудом распрямил сгорбленную спину. Он был очень стар и сам походил на древний музейный экспонат. Клочья седых волос торчали на высохшем черепе. Длинный горбатый нос уходил к острому подбородку. Тонкие бескровные губы были плотно сжаты. Заношенный черный костюм измят и покрыт пятнами.

Прихрамывая, он ступил несколько шагов и спросил что-то по-португальски.

— Не понимаю, — сказал я по-французски. — Может быть, вы говорите еще на каком-нибудь языке?

Старик насмешливо хихикнул.

— Еще на каком-нибудь языке! — повторил он, копируя мой акцент. — Ты не француз, конечно… Откуда ты?

— Я — русский… Из Советского Союза.

Он обернулся и некоторое время молча глядел на меня, чуть приподняв веки.

— Знаю, — сказал он наконец. — Ты с той шхуны, которая стоит в Фуншале… Несколько лет назад здесь был один русский… Зачем тебе Атлантида? — вдруг закричал он, сверкнув глазами. — Что ты знаешь о ней? Ее надо искать там, там, понимаешь, — он указал костлявым пальцем в открытую дверь, за которой синела гладь океана. — Вы, русские, могли бы… Надо только верить… Верить и хотеть…

— Простите, — сказал я, делая шаг к выходу.

— Куда же ты? — снова закричал старик. — Ты хотел видеть Атлантиду… Идем!..

Мне стало не по себе, и я невольно отступил.

— Не бойся, — сказал он, словно читая мои мысли. — Я еще не окончательно спятил… Ты хотел видеть Атлантиду. Иди, смотри…

Он отворил маленькую дверь в стене. За дверью наклонный коридор вел в тускло освещенные красноватым светом залы.

Я колебался, почти не сомневаясь, что имею дело с безумцем.

— Иди, иди, — повторил старик. — Ты хотел видеть Атлантиду… — И он тихонько рассмеялся.

Потом заковылял к стоящему в углу креслу, сел в него и закрыл глаза.

Я шагнул в коридор со смешанным чувством любопытства и раздражения, уверенный, что снова окажусь одураченным.

Дойдя до середины коридора, оглянулся. Старик дремал в своем кресле. Коридор вывел меня в полутемную комнату с низко нависающим сводом. Окон в ней не было. Тусклый свет проникал через широкую арку дверей из соседнего зала. Слева от входа, прямо на каменном полу лежала часть огромной мраморной колонны с резной капителью, испещренной ходами моллюсков-камнеточцев. Справа в стену была вделана массивная мраморная плита, покрытая надписями. Я подошел ближе. Боковое освещение придавало необыкновенную рельефность буквам, высеченным на белом мраморе. Надпись была на двух языках — латинском и греческом.

С трудом вспоминая смысл давно забытых латинских слов, я скорее догадался, чем прочел: «Кто бы ты ни был, пришелец, проникнись трепетом, ибо стоишь на пороге величайшей тайны мира, в котором рожден. Все, что увидишь здесь, возвращено океаном, поглотившим могущественнейшую державу Земли. История народов и стран была бы иной, если бы ее продолжали писать атланты… Но они исчезли, и из крупиц оставленных ими знаний выросли науки и искусства Нового мира».

Далее шли пространные цитаты из Платона, впервые рассказавшего людям об Атлантиде.

Убедившись, что и остальные тексты заимствованы из Платона, я направился в следующий зал. Это была библиотека. Ее заполняли тяжелые резные стеллажи, забитые книгами. Здесь хранились тысячи томов на всевозможных языках, и все эти книги были об… Атлантиде.

Философские трактаты стояли рядом с научно-фантастическими романами, толстые монографии историков рядом с альбомами газетных вырезок. Я никогда не воображал, что об Атлантиде написано так много…

Удивленный, я переходил от одного стеллажа к другому, пробегал глазами надписи на корешках, брал в руки толстые фолианты, листал их… Атлантида, только Атлантида… Во многих книгах о ней лишь упоминалось, и тогда эти места были отмечены специальными закладками. Над стеллажами висели карты Атлантического океана: старинные, составленные много столетий назад, карты конца прошлого века и наиболее современные, изданные в Нью-Йорке и Москве, Лондоне и Лиссабоне после окончания второй мировой войны.

Посреди комнаты на большом столе, заваленном журналами, стоял огромный глобус. На нем, на бледно-голубом фоне Атлантического океана, красной тушью были нанесены контуры утонувшего материка. Я напряженно вглядывался в непривычный глазу рисунок географических границ. Человек, собравший эту удивительную библиотеку и нанесший на глобус очертания Атлантиды, располагал сведениями различной достоверности. Одни границы были показаны жирной красной линией с изгибами полуостровов, заливов и мысов, другие — чуть намечены схематическими штрихами, третьи, наименее достоверные, изображены пунктиром. Реки пересекали исчезнувший материк. Они брали начало в горной цепи, которая тянулась с севера на юг. В этой цепи я без труда узнал Срединный Атлантический хребет.

К западу от хребта рой мелких точек намечал границы обширной пустыни. В ее восточной части был нарисован странный знак, похожий на сигару. К нему вела тонкая черная нить. Такие же нити, очевидно, дороги, соединяли круги городов.

Приглядевшись, я заметил, что контуры Европы и Северной Америки во многих местах исправлены и отличаются от современных. Пиренейский полуостров и горы Атласа продолжены в западном направлении, Бискайский залив уменьшен вполовину, Ла-Манш отсутствовал. Север Европы и Америки был покрыт тонкой синей штриховкой. Ее граница соответствовала контуру льдов в период Великого оледенения.

Это была не современная карта с гипотетическими контурами утонувшего материка, а палеогеографическая карта четвертичного периода, составленная с какой-то фантастической детальностью…

Неизвестный автор использовал новейшие данные по топографии океанического дна и превосходно разбирался в тонкостях палеогеографии четвертичного времени. Но, с другой стороны, множество удивительных деталей, почерпнутых из неведомых источников, ставили рисунок на глобусе на грань чистой фантазии. Я напрасно искал дату, фамилию автора, какие-либо условные обозначения. Они отсутствовали.

Может быть, глобус не был музейным экспонатом? Но тогда зачем он здесь? И почему преддверием этой части музея служит библиотека?

Не найдя ответа на свои вопросы, я оставил глобус и двинулся дальше. Следующий зал оказался огромным. Косые узкие окна, расположенные под самым потолком, были затянуты красными шторами: в красноватом сумраке уходили куда-то вдаль ряды колонн, поддерживающих каменный свод. Лишь ступив несколько десятков шагов, я сообразил, что этот зал гораздо больше всего музейного здания и что я нахожусь в подземелье.

На массивных деревянных постаментах вдоль стен и между колоннами стояли и лежали какие-то плиты, грубо отесанные каменные блоки, капители разбитых колонн, куски резных карнизов, ажурных арочных перекрытий.

Полумрак зала не позволял читать этикетки, написанные по-латыни мелким бисерным почерком. Лишь возле мраморного карниза, украшенного тонким орнаментом из цветов и листьев, удалось разобрать надпись: «Остров Корво[2], Львиная бухта, западный берег, 1898 год».

Красноватый сумрак подземного зала, удивительные архитектурные детали и орнаменты, без сомнения являющиеся памятниками очень древней культуры, следы камнеточцев, свидетельствующие, что большинство собранных здесь предметов извлечено со дна моря, загадочный рисунок на глобусе, все это, вместе взятое, создавало особую атмосферу таинственного и волнующего ожидания. Мне вдруг показалось, что я действительно очутился на пороге великой тайны, как утверждала надпись у входа… Стоит сделать еще шаг — и появится кто-то, кто сможет превратить осколки умершей цивилизации в прекрасные дворцы и храмы неведомого древнего мира. Неужели все эти куски камня, хранящие следы резцов неизвестных художников — осязаемые доказательства существования Атлантиды?

Я коснулся рукой одного из них. Это была капитель огромной колонны с причудливым и сложным фантастическим орнаментом; материал — полированный сливной кварцит — камень необыкновенной прочности, чертовски трудный для обработки. Какими инструментами были высечены из него архитектурные детали? Даже в наши дни подобная задача не принадлежала к числу легких…

Сумрачный зал казался бесконечным. Полосы красноватого света проникали в узкие прорези похожих на бойницы окон, выхватывали из полумрака куски мрамора, базальта, гранита и множество иных материалов, состав которых нельзя было сразу определить.

Я медленно шел вперед. Вот кусок изящной строгой колонны, край огромной мраморной чаши, архитрав с неясным орнаментом, шар из черного базальта, мраморная женская рука совершенной красоты…

Да, это был необычный музей. На его экспонатах лежала печать нераскрытой тайны. От них веяло древностью тысячелетий, а не веков. Здесь не нужны были замысловатые этикетки, как там наверху. Эти камни говорили на своем языке. Он был понятен и загадочен одновременно. Но такие загадки не раскрываются несколькими словами.

Зал замыкался небольшим альковом. Чтобы проникнуть туда, надо было подняться по узкой лестнице с десятком каменных ступеней. Альков был пуст и залит ярким дневным светом. Свет проникал откуда-то сверху. После сумрака зала я зажмурился.

А когда открыл глаза, увидел Его…

Собственно, это был обычный портрет в полный рост на фоне морского пейзажа. В другое время, в иной обстановке, он, наверное, не произвел бы на меня особенного впечатления. Но тогда, после осмотра подземного музея, возбужденный атмосферой какого-то таинственного ожидания, я был потрясен. Я замер на месте и не мог оторвать взгляда от мужественного и скорбного лица.

Художник изобразил его на берегу океана. Зеленоватые валы обрушивались на скалистый берег и рассыпались клочьями белой пены. Он стоял на карнизе среди темных покрытых водорослями скал, прислонившись спиной к обрыву. Одной рукой прижимал к груди складки широкого пурпурного плаща. Другую — смуглую и сильную — протянул перед собой, сжимая ею выступ скалы, словно штурвал стремительного корабля. Ветер развевал длинные седые волосы, стянутые на лбу золотым обручем. Бледное лицо, не тронутое морщинами, было спокойно. Только глубокие складки в углах губ напоминали о долгих годах испытаний. Широко раскрытые глаза были устремлены в океан. В них были скорбь и вопрос, и огромное знание…

— Насмотрелся? — послышался глухой, словно идущий из-под земли голос.

Я вздрогнул и оглянулся.

Внизу у лестницы, ведущей в альков, стоял старик-сторож.

— Кто это? — тихо спросил я, указывая на портрет.

Старик усмехнулся:

— Он родился двенадцать тысяч лет назад… Ему довелось пережить свою отчизну.

— Так, значит, это не портрет?

— Портрет… Написан через несколько дней после его смерти. По памяти… Но похож… Так похож, — что-то подобное вздоху вырвалось из впалой груди старика. — Жак был талантливым художником…

— Кто такой этот Жак?

— Жак Мариан Дюваль — мой друг… Мы вместе с ним приехали на этот остров семьдесят с лишним лет назад.

— Простите, а кто же тогда вы?

— Меня зовут Антонио Сальватор ди Ривера. Имею сомнительную честь называться ученым хранителем того ярмарочного балагана, который ты видел наверху.

Я закусил губы. Старик внимательно следил за мной, прищурив слезящиеся глаза.

— Что тебя еще интересует?

— Все это, — я указал в глубину сумрачного зала, — откуда?

— Иди сюда, — сказал он вместо ответа.

Я взглянул еще раз на портрет в алькове и спустился по каменной лестнице в зал.

— Ты кто такой? — спросил он, когда я остановился возле него.

Я сказал.

Старик потер высохшей рукой желтый восковой лоб.

— Вспомнил, — пробормотал он, поглядывая на меня. — Читал твои статьи об Атлантическом океане… Там все вздор… Не перебивай… Вздор… Но в одном ты прав… Молодые опускания дна… Они продолжаются… Его страна, — он кивнул на портрет, — уходит на глубину…

— Не понимаю… Кто он?

— Не торопись… Его соплеменники обрабатывали эти камни… Видел руку девушки? Более совершенной руки не изваял ни один скульптор Земли за всю историю бесчисленных поколений. А орнаменты! Ты где-нибудь видел такое?..

— Нет, — признался я.

— Еще бы… Их искусство остается непревзойденным.

— Это все вы извлекли со дна океана?

Старик презрительно усмехнулся.

— Это вернул океан. Тот, кто спустится на дно… — Он умолк, не окончив фразы, и отвернулся.

— Найдет Атлантиду, — подсказал я.

— Зачем искать, — он раздраженно передернул худыми костлявыми плечами. — Она давно найдена. Она вокруг. Мы находимся в центре юго-восточной провинции. В двадцати милях к северу расположен Великий восточный порт. Отсюда их суда плавали к берегам Африки и к Средиземному морю. На склонах этой горы, превратившейся в остров, была большая обсерватория.

Он говорил так, словно видел все это собственными глазами.

— Откуда вы знаете? — не выдержал я.

Он не рассердился. Внимательно посмотрел на меня. Потом тихо заговорил, словно рассуждая сам с собой:

— Я очень стар… Доживаю последние месяцы, если не дни… Всю жизнь я посвятил одной мечте. Хотел вернуть людям утерянное звено великой цепи их истории. Надо мной издевались. Одни потому, что были умны, боялись и завидовали, другие — потому, что были глупцами. Но я поклялся ему, что не отступлю, — старик указал в альков, — и старался сдержать клятву… Здесь собрано все, что удалось собрать за семьдесят лет. О каждом из этих камней можно написать книгу… Сейчас у меня не осталось ни сил, ни денег. На родине я объявлен уголовным преступником, который украл и растратил состояние целой семьи… Своей семьи… Ты понимаешь?.. Эти камни поглотили все. И будь у меня еще больше… — он махнул рукой.

— Но почему вы не написали об этом?

— Сначала потому, что был молод и глуп. Хотел узнать больше и сразу потрясти мир открытиями… Потом, когда поумнел, знал уже так много, что… мне не поверили. Историей его страны, — он снова кивнул в сторону портрета, — хотели заниматься многие, а доказательства были только у меня. Знаешь, что сделали с моей первой рукописью? Это был научный трактат, а его издали как фантастическую повесть. Я чуть не сошел с ума. Подал в суд, и меня же объявили безумцем. Вторую книгу вообще отказались печатать. А когда я хотел издать книгу сам… у меня уже не было денег…

— Но неужели во всем мире не нашлось…

— Молчи… И твоя страна не пожелала бы иметь дела с сумасшедшим. Требовали доказательств подлинности всего, что хранится здесь. Это было кощунством. Я готов перегрызть горло тому, кто не верит, но не унижусь до доказательств, что я не лжец.

— Какие доказательства? Разве эти памятники не говорят сами за себя? Я не специалист, но…

Старик презрительно усмехнулся.

— Это видно, — пробормотал он, вытирая слезящиеся глаза грязным платком, — это-то видно… А вот те, кто понимает… им нужны доказательства! Они знают, что старый ди Ривера после смерти Жака Дюваля всю жизнь работал один. У него нет свидетелей… Он мог подделать документы, музейные книги. Он мог сам своими руками изваять все эти колонны, орнаменты, арки, ходы камнеточцев, руку девушки… Хи-ха-ха-ха…

Его визгливый смех разбудил эхо этого странного зала. Старик уже умолк и снова тер глаза платком, а смех еще звучал где-то вдали за двойным рядом каменных колонн.

Мне стало не по себе, и я подумал, что люди, называвшие его безумцем, были недалеки от истины.

— Нет, — сказал он, как-будто опять угадывая мои мысли, — нет-нет. Это все гораздо сложнее, чем ты предполагаешь… Но довольно… Мне не следовало говорить об этом… Иди!.. Пора запирать музей.

— А как же портрет, — запротестовал я. — Кто изображен на нем?

— Хочешь знать?

— Хочу.

— Я мог бы отделаться от тебя небылицей, — пробормотал ди Ривера, — или просто выгнать за назойливость… Не обижайся… Я выгнал отсюда не одного любителя чужих тайн, особенно из стаи журнальных брехунов… Ненавижу их… Этой участи не избег и достопочтенный сэр Френсис Сноудон из Королевского общества… Глупец пытался рассуждать, что здесь он видит памятники критской культуры, а не то, что здесь есть. Видел бы ты, как он улепетывал. Я вышвырнул вслед его портфель, котелок и зонтик… Но с тобой иначе: не скажу, что бы ты мне понравился. Я еще не раскусил тебя. Впрочем, пожалуй, кое-что расскажу тебе. На твоей родине о моих работах не слышали… Но ставлю условие: ты не превратишь это в занимательную басню для простаков. Во всяком случае, пока я жив. Обещаешь?..

— Вы хотите, чтобы я сохранил в тайне ваш рассказ?

— Я хочу того, что я сказал, — вспылил ди Ривера, — не превращать историю исчезнувшего народа в анекдот. Ты понял?.. То, что ты услышишь, действительно произошло. Если бы я верил в бога, я мог бы поклясться. Но я перестал верить семьдесят лет назад. К тому же я клялся только один раз в жизни. Я не требую верить мне, но настаиваю, чтобы ты обещал не издеваться над услышанным. Нельзя больше опорочить истину, как сделав из нее фантастический рассказ.

— Обещаю, что не напишу фантастического рассказа, — торжественно произнес я.

— Пока я жив, — повторил ди Ривера. — Аминь. Итак, слушай… Впрочем нет… Ступай в библиотеку, там подожди.

Он повернулся и, кряхтя, полез по лестнице в альков. Я медленно двинулся через полутемный зал. Ступив несколько шагов, осторожно оглянулся. Старик в глубокой задумчивости стоял перед портретом, не отрывая от него пристального взгляда.

Ждать мне пришлось довольно долго. Наконец послышались шаркающие шаги. Старик появился у входа в библиотеку.

— Я должен запереть входную дверь, — буркнул он, не глядя на меня. — Привратник болен, надо исполнять его обязанности… Жалкие гроши, которые зеваки платят за вход, — весь доход музея.

— А не пойти ли нам в кафе, — нерешительно предложил я.

Старик быстро оглянулся, испытующе глянул мне в глаза. Потом равнодушно сказал:

— Пойдем… Только предупреждаю… у меня… нет денег. Последние дни в музей никто не заглядывал… кроме тебя.

Мы вышли наружу. Солнце уже висело низко над горизонтом. Легкий бриз нес влажную прохладу. От его порывов начинали шелестеть широкие листья пальм. Невдалеке шумно вздыхал океан.

У входа в музей на каменной скамье лежала пачка журналов.

Ди Ривера поднял их, перелистал, осторожно сложил в кресло, стоящее в холле.

— Милостыня нашему музею, — пояснил, закрывая желтую дубовую дверь. — Шлют бесплатно… Кое-где помнят о нас…

В кафе тот же полуголый кельнер с серебряной серьгой в ухе, понимающе подмигнул мне, уставил столик тарелками, мисками и бутылками. По тому, как старый ди Ривера потирал худые пальцы и глотал слюну, я понял, что он очень голоден…

Мы ужинали долго: запивали горьковатым вином острые местные блюда и обменивались ничего не значащими фразами. Когда на столе появились маленькие чашечки ароматного кофе и поднос с фруктами, старик вытер салфеткой тонкие бескровные губы, внимательно глянул на меня и сказал:

— Ты хотел знать историю портрета. Слушай… Это портрет человека, выброшенного волнами на берег в нескольких милях отсюда, вон за тем скалистым мысом утром 28 июня 1889 года. Два молодых лоботряса бродили в то утро по берегу. Один из них хотел стать лингвистом. Он приехал на Мадейру совершенствоваться в португальском языке. Но его интересовали языки вообще. В то утро у него в кармане был томик стихов Сафо и он выкрикивал во все горло звучные строфы на древнегреческом языке. Он хотел перекричать океан… Второй был художником. Он приехал рисовать воду, небо и скалы. Пробираясь вдоль берега, лингвист и художник заметили на мокром песке красное пятно. Они подошли ближе и увидели красивый плащ из удивительно легкой и эластичной пурпурной ткани, расшитой золотыми узорами.

Я объявил, что это римская тога, а Жак — что это плащ Летучего Голландца, унесенный ураганом. Захватив плащ, мы пошли дальше и в сотне шагов от того места, где нашли плащ, увидели… его… Он лежал на песке, широко раскинув сильные руки. Длинные белые волосы скрывали лицо. Он казался спящим, но мы были уверены, что он мертв. Однако, он еще жил. Слабое дыхание чуть колебало могучую грудь. Мы привели его в чувство. Увы, не надолго. Он умер у нас на руках через несколько минут… Исполняя его волю, мы завернули тело в расшитый золотом плащ, привязали к ногам тяжелый камень и бросили с высокого обрыва в океан. Спустя несколько дней Жак нарисовал его портрет — тот самый портрет, который ты видел. После смерти Жака я приобрел этот портрет для музея, который тогда начал создавать… Я говорю, конечно, о подземном музее, — добавил ди Ривера после краткого молчания.

— Ну, а дальше? — спросил я.

— О портрете все, — тихо сказал старик. — Скалы и океан Жак рисовал с натуры. Ты узнаешь место, если когда-нибудь доберешься до того мыса. Побывай на нем… Океан принял там в свое лоно последнего человека Атлантиды.

— Последнего человека… Атлантиды? — растерянно повторил я, думая, что ослышался.

— Да. Он возвратился на Землю через двенадцать тысяч земных лет и не нашел даже того места, где была его родина.

Я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова. Мелькнула мысль: «Кто из нас сошел с ума?.. Или мы оба пьяны?..»

Я глотнул кофе и уставился на старика.

Ди Ривера сплел тонкие пальцы и, положив на них острый сухой подбородок, глядел в темнеющий океан. Ветер шевелил редкие волосы на его желтом черепе.

— Объясните же, — попросил я.

Он молчал.

— Как понимать эти двенадцать тысяч лет?

— Разумеется, буквально.

Я пожал плечами.

Он рассердился:

— Не торопись с выводами. Подумай…

— Я не мастер разгадывать такие загадки. Это похоже на модель каравеллы Колумба, «сделанную руками его спутника»… Так, кажется, там написано?

Старик усмехнулся:

— Ты наблюдателен… Там много хлама, это верно. Но каравелла — подлинник. Клеймо на киле означает дату реставрации…

— И все же, не понимаю.

— Ты хочешь сказать «не верю»?

— Можно и так…

Я вдруг почувствовал усталость и отвращение при мысли, что сделался жертвой какой-то странной мистификации. Неужели все это ловкий спектакль? Мне стало жаль потерянного дня.

Ди Ривера сидел молча. Глаза его были закрыты. Казалось, он дремлет.

— Вот, видишь, — сказал он, наконец, не поднимая век. — Этому трудно поверить. Ты, конечно, прав, — с точки зрения любого глупца… А где проходит, — он вдруг ударил костлявыми кулаками по столу, — где проходит граница «вероятного» и «невероятного»? Молчишь!.. Там, где ее проводят глупцы, не умеющие видеть дальше своего носа. Ты готов был поверить, что камни подземного музея — это остатки культуры атлантов. Так почему ты не веришь, что атлант — последний атлант — указал места этих находок. Ты не веришь в возможность воскрешения человека? Я тоже не верю. Когда умру, никакая сила не воскресит меня. И он не воскрес. Он умер в первый и последний раз на моих руках, семьдесят лет назад. И я похоронил его там, где нашел могилу его народ. Он успел рассказать мало, он был очень слаб. Но он сказал достаточно, чтобы люди нашей эпохи могли отыскать утонувшие города Атлантиды… если бы поверили в невероятное… Я поверил и нашел все то, что ты видел в подземном музее. Но я обследовал лишь неглубокие места в прибрежной зоне островов. У меня не было ни денег, ни средств для глубоководных исследований. А те, кто имел деньги, не верили. Лишь однажды мне удалось склонить одного американца для проведения поисков на большой глубине. Это было летом 1914 года. Мы несколько месяцев драгировали дно в том месте, где должен был находиться большой город атлантов. Но драги приносили только вулканический пепел и куски пористой лавы. Американец был взбешен. Он грозил выкинуть меня за борт, а потом высадил на пустынный риф в западной группе Азорских островов. Я провел там в одиночестве несколько недель, чуть не умер с голоду. И все же глупец оказал мне огромную услугу. Там на этом рифе, в песке лагуны, я нашел мраморную руку девушки — обломок чудесной статуи, созданной гениальным скульптором Атлантиды. Ты видел ее. Я уже предвкушал, какое уничтожающее письмо напишу этому болвану по возвращении. Но когда мне удалось вернуться на Мадейру, в Европе шла война. Атлантида перестала интересовать даже историков…

Долго я не мог понять причин неудачи. А потом понял. У меня сохранились куски базальта, который подняла драга. Несколько лет назад я переслал один кусок в лабораторию в Кембридж. Там определили абсолютный возраст породы. Он оказался равным двенадцати тысячам лет. Понимаешь?.. Погружение Атлантиды сопровождалось огромными извержениями. Это утверждал и Платон. Видимо, город, который мы искали, был, подобно Помпее, похоронен под слоями вулканического пепла и потоками лавы…

Ди Ривера умолк. Солнце село, и над нашей головой засверкали первые звезды. Все свежее становился ветер, громче шелестели листья пальм.

— Ну, мне пора, — сказал старик, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за ужин. Я, пожалуй, захвачу остатки паштета и хлеб. Мой старый привратник болен и не выходит. Надо бы покормить его…

Он торопливо завернул остатки ужина в бумажные салфетки и рассовал по карманам.

— Как же все-таки с атлантом? — спросил я, когда мы выходили из кафе. — Откуда он взялся на берегу, и… как вы сумели договориться с ним?

— Это было нелегко, — ответил ди Ривера. — Мы испробовали с десяток языков, прежде чем поняли его. А когда поняли, то пригодился мой древнегреческий. Он немного похож на один из языков Атлантиды… И еще одно: атланты, видимо, обладали великим даром, которого лишены современные люди. Они умели читать мысли и могли заставить понимать их мысли, выраженные образами. Вероятно, они владели искусством передачи мыслей на расстояние… Они и еще во многом опередили нас…

— Ну, а сам атлант, — настаивал я, — не вынырнул же он со дна Атлантического океана?

— Разве я не сказал, — спохватился старик. — Конечно, нет. Он даже не подозревал о существовании океана… Он… Но это длинная история. Она не имеет прямого отношения к Атлантиде. Я устал, — он потер рукой лоб. — И кружится голова. Это от непривычки… Ужин был слишком обилен… И вино… Слушай, мне некому передать мою тайну. Она может умереть со мной… Я не знаю вас, русских. Впрочем нет, знал одного, и, кажется, он тоже был неплохим парнем… Судя по тому, как яростно ругает вас всякий сброд, вы… не такие, как все. Может быть, открою вам, где искать… Но не теперь… Прощай.

Я ухватил его рукав.

— Но атлант?

— Расскажу… Но позже… Или нет… Вот, возьми, — он вытащил из бокового кармана смятую тетрадь. — Ты читаешь по-английски? Здесь написано все о нем. Этого никто не знает. Но помни, что ты обещал…

Я протянул руку.

— Начало не имеет значения и последняя страница тоже, — пробормотал он, вырывая из тетради несколько листов. — Остальные бери. Вернешь… перед отъездом… Прощай.

— Дон Антонио, — сказал я, пожимая его сухую холодную руку, — если вы верите мне, нам, верите, что никто не покусится на ваше право первооткрывателя… На нашей шхуне есть глубоководные тралы и снаряд для взятия проб грунта. Я поговорю с начальником экспедиции, постараюсь убедить его… Через неделю-полторы мы кончаем ремонт и поднимаем якорь. Может быть, вы согласились бы плыть с нами и указать места глубоководных станций… Даю вам слово…

Он горько усмехнулся:

— Вам надо было бросить якорь у берегов Мадейры несколькими годами раньше. Ты видишь, что со мной… Морское путешествие уже не для меня… Впрочем, мы поговорим об этом позже… Потом…

Он кивнул, медленно побрел вдоль набережной и вскоре исчез в толпе прохожих.

Я возвратился на шхуну перед рассветом и получил выговор от начальника, который был обеспокоен моим долгим отсутствием. Я рассказал о посещении музея в Порто-Альтэ и о знакомстве с доном Антонио ди Ривера. Потом спустился в каюту и достал тетрадь старика. Вначале с трудом разбирал мелкий бисерный почерк, но вскоре увлекся и начал читать быстрее. Когда была прочитана последняя страница рукописи, солнце уже сияло высоко над горизонтом. Я еще раз перечитал тетрадь и, схватив несколько листов бумаги, принялся торопливо набрасывать перевод.

Привожу его целиком.

Перевод рукописи дона Антонио Сальватора ди Ривера — хранителя исторического музея в Порто-Альтэ, составленный автором

На этом обрывается рукопись дона Антонио Сальватора ди Ривера, которому довелось встретить и проводить в последний путь последнего человека Атлантиды…

Через несколько дней мы вместе с начальником экспедиции торопливо шагали по тенистой набережной Порто-Альтэ. Наша шхуна уже стояла, готовая к отплытию.

Тяжелые двери музея оказались запертыми. Я постучал, но никто не отозвался. Мы принялись барабанить что есть силы. На стук откуда-то из глубины парка вылез сгорбленный седой старикашка в вязаном колпаке, старой вельветовой куртке и потертых кожаных штанах. Его желтое лицо, изборожденное густой сетью морщин, было похоже на печеное яблоко.

— Закрыто, — прошепелявил он беззубым ртом и повернулся, чтобы уйти.

— Нам необходимо видеть дона Антонио. Где он?

Старик вдруг всхлипнул.

— Нет его. Умер… Вчера похоронили…

Слезы потекли по его морщинистым щекам, и он стал утирать их рукавами вельветовой куртки.

— Как же так?.. — растерянно сказал я.

— Ужинал с каким-то туристом. Вернулся поздно… Ночью стало плохо. К вечеру умер… Старый был… Старый… Успокой, господь, его беспокойную душу…

Мы переглянулись.

— Как же теперь быть? — спросил начальник. — Выходит, опоздали… Бедняга…

— А вы здешний привратник? — обратился я к старику.

— Да, сеньор.

— Вы не разрешили бы нам заглянуть в музей?

Старик покачал головой.

— Дон Рикардо, судья, не велел никого пускать. Музей закрыт с прошлого года. Дон Антонио открывал его сам, без разрешения. Он никого не боялся. А я боюсь…

— Нам не надолго… Мы хотели посмотреть только подземный зал.

Старик махнул рукой.

— Увы, сеньор, невозможно. Это подвалы монастыря, который находится за музеем. Настоятель, как узнал о смерти дона Антонио, сразу велел отдать ключи от подвалов и библиотеки. Монахи уже и дверь из холла замуровали. Я говорил дону Рикардо — судье. Он только руками замахал. Настоятеля все боятся… Вредный человек, хотя и священник.

— А как же коллекции подземного зала, библиотека?

— Теперь не отдадут… Настоятель говорил, эта коллекция еретическая… Говорил, дон Антонио много лет арендную плату за подвал не платил… Библиотеку и коллекцию он, мол, берет вместо арендной платы.

— Дела! — сказал начальник. — Какие будут предложения?

— Это же скандал! — возмутился я. — Коллекция имеет всемирную ценность. Как же смел этот монах…

— Легче на поворотах, — прервал меня начальник. — Здесь Португалия, а в Фуншале, между прочим, стоят американские подводные лодки… Ты хочешь, чтобы нас обвинили во вмешательстве во внутренние дела государства?

— Коллекция уникальна! Если ее уничтожат…

— Не уничтожат. Попы прекрасно знают ей цену. Поэтому они и торопились. Они спрячут ее подальше, как спрятали многое, что свидетельствует против них.

— Но этого нельзя допустить. Можно обратиться в ЮНЕСКО, в Организацию Объединенных Наций…

— А к папе римскому ты не хочешь обратиться? — прищурился начальник. — Кто станет заниматься судьбой коллекции провинциального музея! Где у тебя доказательства ее уникальности? Рассказ старика?.. Его рукопись?.. Так этого мало… Не забывай, его еще при жизни огласили безумцем… Атлантида, если она действительно существовала, рано или поздно будет найдена… Конечно, вся эта история замедлит поиски. Но это не первое и не последнее зло, причиненное церковью…

Старик-привратник внимательно прислушивался к нашему разговору, видимо, стараясь понять, о чем мы спорим. Когда мы замолчали, он нерешительно спросил:

— Сеньоры издалека? Я впервые слышу такой язык.

— Мы из Советского Союза.

— О, — сказал старик. — О, — повторил он, покачивая седой головой. — Если сеньоры захотят посмотреть главные залы, я, пожалуй, открою их для сеньоров…

Но мы поблагодарили и отказались.

Перед уходом я протянул старику несколько монет. Он не захотел принять их.

— Возьмите, — попросил я. — Купите цветов на могилу дона Антонио…

— Спасибо, — сказал старик, и его глаза снова наполнились слезами. — Спасибо, сеньоры.

И он осторожно пожал дрожащими руками мою руку.

— Как же теперь с глубоководными станциями? — спросил я, когда мы подъезжали к Фуншалю.

— Попробуем все-таки, — проворчал начальник без особенного энтузиазма.

Мы взяли с десяток глубоководных станций в местах, не предусмотренных программой наших исследований. На поверхность были подняты только куски пористой базальтовой лавы.

В Москве выяснилось, что возраст лавы действительно измеряется несколькими тысячелетиями.

Я хотел включить в отчет историю удивительного музея в Порто-Альтэ и содержание рукописи дона Антонио ди Ривера. Однако начальника «взорвало», и он наговорил мне кучу неприятных вещей.

— Соображать надо! — сказал он в заключение. — Отчет будет печататься в трудах института…

Увидев мое огорченное лицо, он немного смягчился:

— Если у тебя такой зуд, напиши об этом научно-фантастический рассказ, — посоветовал он. — Тем более, что смерть дона Антонио освободила тебя от обещания…

Я так и сделал.

I960 год