"Маздак" - читать интересную книгу автора (Симашко Морис Давидович)9При свете солнца увидел он Белую Фарангис… Замерли и опустили глаза азаты. Стихли за стеной шумливые рабы, собиравшие оливки. И сразу вдруг перестали пахнуть цветы. Она шла той же дорогой, что и ночью, закутанная в светлое шелковое покрывало, и только часть лица и еще узкая белая рука с зелеными и золотыми камнями на пальцах отданы были солнцу. Авраам стоял неподвижно у дерева. Она прошла мимо, не видя его, как и при луне. Все было у нее ночное — необычный профиль, прозрачная, словно из теплого льда, белизна, как на фарфоре нарисованные губы. И лишь глаза — зелено–золотые, продолговатые — отражали день. Радость, печаль, ожидание счастья светились в них открыто, перемешанные с чистым небом и разноцветной перевернутой землей. Она стояла перед воротами, и Авраам боялся двинуться с места, чтобы не переступить ее дорогу. Потом Белая Фарангис пошла обратно, и опять грозным туманом из старых арийских сказаний повеяло на него. Квадрат в желтой стене погасил белую тень. Подняли глаза азаты у себя на дворе, зашумели собиратели оливок, жарко, ошеломляюще запахли гигантские ктесифонские розы. Целая река их росла между высокими окнами дворца и стеной… А ночью он снова мучительно ждал с нею воителя Сиявуша. И когда приходил Сиявуш, он горел с нею вместе, бессмысленно сжимая постороннюю руку дочки садовника… Артак и Кабруй–хайям взяли его с собой. Персидские овальные хлебцы имелись у них, сыр, халва и яблоки, потому что голод был в Ктесифоне. И еще певец Кабруй–хайям тащил на плече здоровенный кувшин с крепким вавилонским вином, которое везут из Междуречья иудеи. Лошадей не седлали, ибо сразу за Южными воротами был храм Источника. Жрицы жили при нем, в специальном поселке… Они голодные были, эти женщины. Как только отыскали в вечерней полутьме нужную калитку и зашли в пустую, устланную камышом комнату, появились жрицы. Они заходили неслышно и садились от порога у стены. Главная среди них приняла у Артака и молча раздала им еду. Женщины тихо и быстро ели, потом запили вином, передавая друг другу чашу. Так же неслышно ушли они. Остались лишь трое… Пока они ели, главная жрица, знавшая диперанов, рассказывала Артаку о делах храма. Почти никто не приходит сейчас с приношением плодотворящей богине. Пятьдесят молодых и крепких жриц было здесь раньше для танцев и удовлетворения мужской необходимости. Остались лишь те, которых они видели… Залив принесенным ими маслом громадный бронзовый факел, она зажгла его от скудно мерцавшей лампады. Буйный огонь осветил раскрашенные стены, убрал тени с женских лиц. У всех были широкой линией нарисованы брови. И подкрашенные глаза казались одинаково большими и черными. Покрывала, не в пример обычным женщинам, ограждали лишь плечи и часть груди… Теперь все, что осталось из еды и питья, составили на коврик с расшитыми плодами. Разговаривали все громче, и женщины серебристо смеялись, взглядывая почему–то всякий раз на Авраама. — О, ты красивый, христианин Авраам! — сказала ему главная жрица. Он ощутил, как горячая кровь прилила к лицу. На него смотрели уже из–под белых покрывал на улицах. В доме Артака круглолицая сестра диперана все жалась к Аврааму, когда приходилось помогать ей таскать по лестнице на крышу персики для сушки. Сам Артак собирал с дедом плоды с веток в саду. Она говорила, что ей страшно, вскрикивала всякий раз и просила поддержать. Он осторожно придерживал ее снизу, а она валилась всей тяжестью… И на торговом подворье у дяди перебирающие коконы арамейки смеялись, звали его к себе… Потом, лежа на досках, он стискивал руки и представлял, как надо было делать это с сестрой Артака. И на торговом подворье был совсем темный склад со старыми мешками… Авраам почти не пил. Он шел сюда, взволнованный тем, что предстояло изведать, и знал, зачем несут они с собой еду и питье. Но когда увидел утоляющих голод женщин, смутился… А товарищи пили и тянули руки к женщинам. Вина было еще много. Главная жрица села, ровно вытянув ноги, поставила между ними треугольную арфу и заиграла. Чудный голос Кабруй–хайяма наполнил комнату. Это была песня парфянского воителя Рамина, обращенная к луноликой царице Вис. Ласковая, томительная мелодия растворяла мысли, убирала настоящее, звала к мучительному счастью. Все три женщины поднялись, взяли каждая в правую руку триконечный светильник и в левую — кубок с вином. Одинаково наклонившись, зажгли они от факела свои светильники, отпустили покрывала с плеч и плавно задвигались, раскачиваясь телом. Сначала только чуть наполнялось бедрами белое полотно. Потом все шире стали разводиться круги, все мятежней заходило оно толчками. Медленно, почти незаметно сползали покрывала, обнажались розовые груди с торчащими сосками, чуть видимые ребра, живот. И вот лишь на раскачивающихся кругами бедрах задержались слабые куски материи… А бедра вырывались, вздрагивали в мучительном нетерпении, стремясь окончательно сбросить мешающую ткань. Казалось, это делалось отдельно от женщин, которые по–прежнему неподвижно держали светильники и кубки. Ровно горел их огонь, и не пролилось ни капли вина… Оборвал на полуслове песню и протянул к одной руки Кабруй–хайям. Выпив все вино из ее кубка и единым вздохом задув светильник, он поднял ее покрывало до плеч и повел в темнеющую нишу. Артак сделал то же с другой. Таких ниш в стенах было несколько: глубоких, обособленных… Она все танцевала перед ним, не опуская рук. Широкие розоватые бедра с треугольной тенью посредине призывно колебались на уровне его глаз. А он смотрел ей в лицо, на которое падал ровный свет от правой ее руки с тремя огнями. И не мог уже оторвать взгляда от рта ее с горестными, плохо замазанными морщинками по краям, которым только что женщина ела хлеб. И был этот хлеб платой за предстоящее!.. Авраам встал, растерянно посмотрел в серьезное лицо главной жрицы и пошел к выходу… Железные ворота Ктесифона были закрыты. Темными прямоугольниками стояли башни по обе стороны от них. После ухода солнца за горизонт сам царь царей не может въехать в город. Авраам вернулся к источнику, на котором стоял храм, вместе со слабо мерцающей при луне водой пошел к Тигру. И в реке вода была бесшумна. Он сел на нагретую за день землю, принялся смотреть. Какие–то длинные неясные тени медленно проплывали перед глазами. Наверное, грузовые тайяры мар Зутры или плоты с верховьев. На той стороне, за широкой водной гладью, темнела деревьями Селевкия Великая, разрушенная когда–то ромеями… Почему убежал он сейчас? Ведь для этого и шел он туда. Все было обычно для других. И ниша призывно темнела в стене… Рука его бессознательно нащупала крест под жесткой диперанской курткой. Всплыло вдруг в памяти лицо епископа Бар–Саумы, бегающего по комнате. Длинная белая борода развевалась на поворотах… |
||
|