"Шпион против майора Пронина" - читать интересную книгу автора (Замостьянов Арсений Александрович)

Бухгалтерия Василия Гасина

Это уже вошло в привычку — просыпаться от радостных криков Железнова. Но чтобы в три часа ночи! Пронин спал ровно пятнадцать минут, когда Виктор явился на Кузнецкий. Его распирало от новостей, глаза горели с мороза.

— Нашли, Иван Николаич, нашли!

— Кого нашли? — Пронин, ничего не понимая, хлебнул морсу прямо из графина.

— Сукиного сына нашли! Миша Лифшиц уже выехал в Подольск.

Все повторяется. Снова Гасина выследили, снова Лифшиц будет его сторожить… Значит, бухгалтер решил не уезжать далеко от Москвы. На риск пошел! Что-то его держит возле Белокаменной.

Они въехали в тихий двухэтажный подмосковный городок. С утра на улицах прилежно вкалывали дворники. Случайных прохожих не было. Рабочий люд наслаждался последними минутами сна. Не пройдет и получаса — и на автобусных остановках затолпится озабоченный народ, живущий по заводскому гудку.

— Улица Ворошилова — это где?

— На самой окраине, — сказал Адам. — Так сказать, самые задворки Подольска.

Они остановились возле заснеженного забора, перед одноэтажной деревянной избушкой. Темные окна, на крыльце не убран снег. Наискосок от калитки покуривал подольский чекист — абсолютно лысый, с бритыми висками.

— Спиридонов, — он отдал честь Пронину. — Все тихо, товарищ майор.

Виктор поскакал на разведку, пробираясь по сугробам. Цепная собака сперва затявкала лениво, а потом разразилась заливистым хриплым лаем. Пронин разочарованно махнул рукой: эх, Виктор! И переложил «Коровина» в карман пальто. Именно сейчас, на морозе, ему остро захотелось горячего калача с зернистой икрой. Нет, не с паюсной, которая в зубах застревает, а именно с зернистой! И чаю — такого крепкого, что от одного запаха прочихаешься. Пронин не позавтракал, держался на беглом ночном ужине. Вместо калача пальцы держали увесистую рукоять «Коровина» в кармане.

Никто не выскочил из избы на собачий лай. Это подозрительно: возможно, они предпочли тихо скрыться затаенным подпольным путем. Лучше бы уж началась перестрелка. Пронин оставил Адама и Спиридонова контролировать калитку, а сам поспешил к задворкам дома. Ни следов, ни шума он и там не заметил. Пронин махнул рукой Железнову — и Виктор, легко выбив дверь, вошел в дом. Он быстро обыскал две комнаты и чердак. На кровати лежал человек, с головой укрытый толстенным одеялом. Железнов отдернул одеяло — и увидел немолодого мужчину с посиневшими щеками. Он неестественно откинул голову. Подушка залита кровью.

Больше никого в избе не было. Железнов не успел оглянуться, как Пронин (который вошел в дом бесшумно!) обнял его за плечи.

— Это не Роджерс. И не Гасин.

При жизни убитый был лысоватым толстяком с седыми клоками волос. На столе стоял чайник — еще теплый.

— Опять, опять он ушел! — вскричал Железнов. — Да, это Роджерс. Теперь мне совершенно ясно. Это Роджерс.

— Но почему во дворе нет следов? Снег лежит еще с вечера, а Гасин явно был здесь еще полчаса назад. Ты смотрел в подвале?

Пронин потянул за железное кольцо — и дверь в подвал легко открылась, почти без скрипа. Несомненно, ее недавно уже открывали. Железнов на полную мощь включил фонарь. Пахнуло холодом. Пронин спрыгнул в заледенелый подвал. Да, там он сразу увидел следы. Следы больших валенок. В таких мог ходить и убитый. Железнов свистом вызвал Спиридонова. Подольский чекист стоял на страже подвального люка, когда Пронин с Железновым, согнувшись в три погибели, побрели по следам валенок. Следы привели к потайной деревянной дверце, которую можно было принять за днище бочки. Пронин с трудом туда влез. Метров с пятьдесят пришлось пробираться ползком, а потом резко запахло кислой капустой и тайный ход привел их в просторное подвальное помещение, где можно было встать в полный рост.

— Овощехранилище! — прошептал Железнов. — По предложению товарища Шверника такие теперь в каждом районе устраивают. Чтобы продукты особой важности у населения были круглогодично.

— Неплохо придумал товарищ Шверник. На перспективу.

Поскальзываясь на наледи, они прошли вдоль кадок с огурцами, капустой и помидорами, поднялись по ступенькам и вышли в открытую дверь. Да, это было никем не охраняемое районное овощехранилище. В двух шагах — автобусная остановка, да и грузовики курсируют. Гасин мог поймать левака. А, может быть, здесь его ожидала заранее приготовленная машина.

Через пять минут Пронин уже расспрашивал. местного милиционера.

— Автобусы у вас нынче точно по расписанию бегают?

— Так точно.

— Когда последний ушел?

— Последний, он же второй за сегодня. Двадцать минут как ушел.

— А теперь, товарищ Свиридов, скажите мне четко, по минутам — когда и где проезжает этот автобус. Четко скажите.

Свиридов поглядел на часы.

— В аккурат сейчас — на станции Силикатная-4. Через пятнадцать минут — в Прохорове будет.

— Дайте знать и на Силикатной, и в Прохорове. Внешние приметы Гасина здесь описаны подробно. — Пронин передал Свиридову конверт. Свиридов бегом, поскальзываясь на льду, ринулся исполнять приказ. — И в Прохорове усадите в автобус двоих наших людей. Это на случай, если господин Гасин дальше поедет.

— Ну, что, Железнов? Устроим ему сегодня царскую охоту? Давай Мишу Лифшица на Силикатную, а мы с тобой в Прохорово поедем.

В Прохорове они прибыли через семь минут после автобуса.

Осмотрелись. Сразу за остановкой — фабричная проходная. Экспериментальная фабрика игрушек. По другую сторону шоссе — лес. К Пронину подбежал молодой милиционер.

— Моя фамилия Сергеев. Мне звонил сержант Свиридов. На остановке из автобуса вышли четыре пассажира. Три женщины, один мужчина лет двадцати. Рабочий местной фабрики. Личность установлена.

— Иван Николаич, а может Роджерс в женщину переодеться? Вот так платьишко напялит — и баба. Никаких подозрений. А?

Пронин поморщился:

— Роджерс многое может. Но это как-то слишком театрально. С этим ты лучше к товарищу Ливанову обратись или там к Мирову — Дарскому. Уж ты лучше, Виктор, эту версию отбрось до лучших дней.

— А что? — Виктор обиделся и разрумянился. — Разве не мог он припрятать в подземном тайнике женскую одежду? Это же смелый ход в духе Роджерса. Может быть, он только и рассчитывает на наш консерватизм.

— Ну, тогда шерше ля фам, Виктор, а я буду искать рослого мужчину, который, вероятнее всего, спрыгнул с автобуса на ходу. Лично я на его месте поступил бы именно так. А ты, наверное, предпочитаешь в женском платье от преследования бегать. Как Александр Керенский.

Пронин гордо показал Железнову спину и чеканно пошел в сторону леса, поманив за собой и Сергеева…

— Обшарим лесок. Погода подходящая. Гляди, как светло-то стало. Благодать.

Лифшиц бодро выскочил из «эмки» у проходной кирпичного завода. Начинался солнечный зимний день — их было немало тем январем. Миша хотел петь и танцевать, любоваться прекрасными девушками и выигрывать сотни рублей в карты у осанистых полковников — как в кино. Очень кстати пришлась не новая, но привязчивая песенка: «На окраине где-то у города я в убогой семье родилась, горемыкая, лет пятнадцати на кирпичный завод нанялась». Вокруг него завертелась жизнь: подбегали милиционеры, чекисты, сторожа. Лифшиц размахивал руками, отдавал распоряжения, выслушивал предполагаемых свидетелей. Увы, только предполагаемых — потому что никаких полезных свидетельств не было.

«Дурью мы здесь занимаемся. Стерна надо хватать. И выжимать из него соки. И с Дитмаром работать как следует. А мы тут лапту круговую устроили. Нахрапом хотим партию выиграть». Лифшиц оглянулся на шум: с ледяной горки кубарем спускался молодой милиционер в полушубке.

— К кому тут обратиться по приказу товарища Пронина?

— Слушаю вас. — Лифшиц (а он с утра щеголял в штатском костюме) с торжественным видом кивнул.

— Видел я человека… Сходятся приметы-то.

— Вы его задержали?

— Не мог я задержать, оплошал. Сразу сюда побежал. В столовой он обедает. Ну. Я буфетчице наказал за ним последить. Но если деру даст — она догонять его не станет. Рабочего места не покинет. — Милиционер тяжело дышал.

— Ведите нас. Товарищи, прошу следовать за мной.

Человек десять штатских и военных гуськом пошли за Лифшицем и милиционером.

Гасин допил компот, доел булку с изюмом. После борща и картошки-пюре с почками душа пела. Бухгалтер аккуратно вытер губы и бросил салфетку в супную тарелку. Потом собрал все тарелки на поднос и, как образцовый посетитель столовых, отнес его на стол для грязной посуды. Гасин крякнул, потом кашлянул в платок и пружинистым спортивным шагом вышел из столовой. На пригорке он увидел группу товарищей во главе с милиционером. Эта длинная вереница приближалась неотвратимо. Гасин не стал к ним приглядываться. Спокойно пошел в другую сторону, вдоль складских помещений. В фыркающий грузовик грузили деревянные ящики с провизией. Гасин остановился, полюбовался этим зрелищем. Потом подошел к шоферу, предложил ему папиросу. Шофер — кряжистый парень, ростом по плечо Гасину — улыбнулся, махнул рукой. Грузчики закончили работу. Шофер и Гасин неторопливыми, привычными движениями забрались в кабину зимовского грузовика и поехали с ветерком.

В это самое время Лифшиц допрашивал столовских. По устному описанию все узнавали Гасина.

— Да он же только что поел и ушел! Буквально минуту назад! — Да нет, не минуту. Минут пять тому. — Слышь, Томка, здесь точность нужна сугубая!

Лифшиц бросился на улицу. На сотни метров вокруг никого, слепящая белая пустыня. До автобусной остановки далеко, и там дежурят наши люди. Значит, левак? Попутная машина? Легковые автомобили здесь показываются редко. Какой вывод сделал бы товарищ Пронин? Надо искать грузовик!

— Товарищи, здесь не проезжал грузовик?

Возле столовки как раз перекуривали грузчики.

— Проезжать — не проезжал. Просто уехал груженный. Морковь грузили, консервы, муку. В сельпу Фабричного поселка. Умаялись.

— Шофер никого не захватил?

— Да крутился там один. Долговязый.

Что делать? Лифшиц послал милиционера за «эмкой» (эх, зря я ее на остановке бросил!) — и в Фабричный поселок. В третий раз повезло Лифшицу. В третий раз он вышел на след Гасина. Третий раз — это счастливая примета, ведь так? Но Лифшиц в приметы не верил.

До Фабричного поселка — километра три, не больше. «Эмка», переполненная пятью несубтильными мужчинами, глохла, не выдерживала скорости. А Лифшиц все требовал газку, газку…

— Ты, Петров, по сторонам поглядывай.

— Не боись, товарищ Лифшиц! У меня глаз острый! Если он выскочил — живо засеку.

— Газку, газку добавь, сердечный. Сумерки скоро.

— Самые короткие дни, — мрачно сказал рассудительный милиционер Петров.

Этот Петров успел узнать у грузчиков фамилию шофера. Можно было бы установить и номер машины, но времени не нашлось!

По дороге к Фабричному поселку Гасин заметил, что с заснеженной тропинки на бетонную дорогу с превеликим трудом свернул другой грузовик. Гасин попросил шофера притормозить — и на слабом ходу спрыгнул на лед. Грузовик с провиантом помчался дальше, а Гасин остановил новую машину. Быстро поладил с шофером — и влез в кабину.

Через двадцать минут в Фабричном поселке Лифшиц допрашивал шофера Микитина. Что он мог рассказать про Гасина? Ну, про этого, попутного-шелапутного. А что сказать? Попросил подбросить по дороге. Мужик обходительный, видать, из интеллигентов. Учитель какой, али сам инженер. Одет аккуратно. Тверезый. Курит «Беломор». Денежку имеет, не из шантрапы.

Пронин с Сергеевым беззаботно гуляли по лесу. Майор наслаждался зимним загородным воздухом, говорил о птичках, о том, что вот-вот ударят крещенские морозы — и непросто им будет добывать пищу. Может быть, сердобольные пионеры им помогут?

— Это что за просека, Сергеев?

— Здесь высоковольтку строить будут. На следующее лето. Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны.

— Это правильно. А там, верно, населенный пункт? Дорога-то больно широкая через лес идет.

— Так Фабричный поселок! Там и общежитие энергетиков построили. Уже заселили.

Они побрели по обочине.

— Тормознем грузовичок? — предложил Пронин.

Сергеев смекнул, что немолодой майор устал от прогулки и самоотверженно бросился наперерез облезлому грузовику. Сквозь затуманенное стекло шофер не различил милицейской формы и сперва громко выругался в приоткрытую дверь:

— Куда прешь, придурочный?… Прощения просим, товарищ.

— Пассажиров примете?

— Принял бы, да некуда — шофер кивнул на пассажира, который степенно восседал в прокуренной кабине.

Пронин уже нащупывал «Коровина» в кармане пальто. Он отодвинул Сергеева, ловко запрыгнул в кабину и оттолкнул шофера. Шофер упал, ударился головой о льдистую бетонку. А Пронин уже газовал. Одной рукой держал баранку, другой приставил «Коровина» к сердцу пассажира.

— Давненько вас ищем, товарищ Гасин. Не берет вас время. Все такой же, как двадцать лет назад.

Пронин уверенно вел грузовик на предельной скорости. Он мчался к Фабричному поселку. Возле отделения милиции толпился народ, в центре внимания размахивал руками Лифшиц. Миша с удивлением смотрел на виляющий грузовик, явно превышающий положенную скорость, когда Гасин изловчился оттолкнуть руку Пронина, открыть дверь и спрыгнуть в снег. Пронин тоже на ходу вынырнул из машины, которая превратилась в неуправляемый метеорит. Гасин бросился в сторону леса, Пронин за ним. Бухгалтер выиграл метров двести: он ведь соскочил раньше, а Пронин выпрыгивал в противоположную дверь. Гасин выстрелил — на бегу, не прицеливаясь. Пронин бежал чуть быстрее, ухитрялся сохранять равновесие на скользкой земле. Бежал, как сельский парубок перед кулачным боем. Гасин занял место за широким дубом и начал прицеливаться. Пронин видел только его руку.

Пронин тоже спрятался за деревом — за сосной совсем не богатырских размеров. Между ними осталось пятьдесят метров. От выстрелов ствол сосны раздробился возле лба. Пронин откатился в сугроб — оттуда было удобнее прицеливаться. Да и простреленная сосна внушала недобрые мысли. Выстрел! — и Гасин опустил раненую руку. Кровь его хлынула в снег.

Пронин неторопливо подошел к нему. Выстрела с левой руки он почему-то не опасался. Подоспели и Лифшиц с Сергеевым. Три дула нацелились на бухгалтера Гасина. Он отбросил револьвер в снег, поднял левую руку. Сергеев веревкой связал ему ноги. Гасина погрузили на носилки, понесли к бетонке.

— Загубил я грузовик. Старею. Придется родному ведомству купить для местного колхоза машину. Миша, это на тебе.

— Сделаем.

— И врача поскорее для этого, раненого. Он мне нужен в хорошей спортивной форме.

— Иван Николаич, а скажите, это Роджерс?

— Да нет, обыкновенный советский бухгалтер, член профсоюза, общественник. Видал, как отстреливался? Это только бухгалтера и общественники такую прыть имеют.

Пронин присел на обочине. Мышцы болели, как после первой в году длительной лыжной прогулки. Пока Лифшиц всех распределял по машинам, появился Железнов.

— Ты взял Роджерса? — Виктор восторженно смотрел на майора.

— Пришлось даже баранку покрутить. Поразмялись мы с ним. Если бы я не упустил его тогда, когда они макароны с мясом ели…

— А телеграфные коды?

— Так же далеки от нас, как и вчера. Просто сегодня мы взяли Роджерса.

Железнов протянул ему руку, но Пронин, покряхтывая, встал самостоятельно. В Москву Пронин добирался в кузове грузовика, накрывшись брезентом. От почетного места в «эмке» отказался. Никакой передышки. Только приехали — сразу к товарищу Коврову.

— Ну, Пронин, поздравляю тебя. Всем нам носы утер. Знаю, все знаю. Слава-то впереди тебя бежит. — Ковров игриво подмигнул. — Мы Роджерса дергать не будем. Первые допросы — твои. Только твои. Товарищ Берия так сказал.

Вот и славненько. Пронин не стал медлить, не стал мариновать Гасина в одиночной. Вызвал его для разговора сразу после аудиенции у Коврова. Пронин заранее приготовил кофейник, две чашки, бутерброды с красной икрой. Накрыл все это ситцевым рушником. Приготовил массивный магнитофон — чудо техники. Сам приосанился в глубоком кресле.

Ввели Гасина. Рука перевязана свежим бинтом, перевязана грамотно. Он помыт, причесан. Порезы на лице замазаны йодом. Держится спокойно, улыбчив. Пожалуй, ему надоела маска бухгалтера. Сейчас перед Прониным появился сам майор Роджерс. Когда они познакомились? Аж в восемнадцатом году! Разумеется, тогда он не представился Роджерсом. Тогда он был племянником старухи Борецкой, красногвардейцем. Он тогда понравился Пронину. Сам Пронин в те революционные дни в разведке разбирался, как в севрском фарфоре. То есть не разбирался вовсе, не знал даже азов. Пронин посмотрел на руки Роджерса. Прошло двадцать два года — а у него все такие же длинные, но сильные музыкальные пальцы. Руки не огрубели и не опухли. А что, он, наверное, неплохо на фортепьянах играет. Но все-таки послабее, чем Лев Оборин. А в разведке он оказался все-таки пожиже, чем майор Пронин.

— Здравствуйте, Роджерс!

— И вам не болеть, Иван Николаевич! — Роджерс привычно выдал русскую фразу.

— Вы все еще помните, что такое ипостась?

— Помню, помню, господин майор Пронин. Вы ведь все еще майор?

— А я в генералы и не собираюсь. В нашем деле майор — самое охотничье звание. А генералы нам порой честь отдают.

— Понимаю вас. Я ведь тоже так и остался майором.

— Теперь уже навсегда, Роджерс. Бухгалтер Гасин был вашим последним воплощением на этой земле. Последней ипостасью разведчика.

Роджерс хлебнул кофе.

— Не торопитесь меня хоронить, господин Пронин. Я человек живучий. А для вашей страны наступают роковые времена. Я еще понадоблюсь на этой земле.

— Ну, мне вы точно понадобились. Для хорошего разговора. Вы любите бывать в магазине «Ноты» на Неглинной? Но иногда туда заманивали вашего невольного двойника. Специально, чтобы я полюбовался. Чтобы продавщицу допросил и честного морского военврача отправил в места, не столь отдаленные. Правильно?

— «Ноты» на Неглинной — очаровательный магазин. Бываю регулярно. Там европейская атмосфера.

— Скучаете по Европе? Понимаю вас. Я бы, пожалуй, не смог оставить свою Родину на столь длительный срок.

— Начальство прикажет — и сможете, как миленький. Вы железный человек, Пронин. И грузовик водите, как настоящий техасский шериф.

— Роджерс, вы же столько лет живете в России… Даже на Урале были, овладели документами покойного бухгалтера Гасина. Могли бы заметить, что самые лихие шоферы живут именно в России. Дороги-то наши располагают к подвигам. И климат. Уральские шоферы — великие люди! Война еще покажет, что такое советский шофер. А шерифы, да еще и техасские, — черт знает, что такое. Так далеко я не выезжал.

Роджерс смотрел на Пронина без испуга, нахально смотрел прямо в глаза советскому майору.

— У меня к вам всего два вопроса. Обсудим их — и отпустим вас в одиночку. Новую кушетку и свежее белье я вам гарантирую. Прессу и книги — тоже. Все возможности Ленинской библиотеки к вашим услугам.

— Даже спецхран?

— К вашим услугам. У нас больше нет секретов от майора Роджерса.

— Считаете, что я буду вашей железной маской, вечным узником? Снова торопитесь, Пронин. Один раз вы меня уже похоронили. Кофе кончается. Давайте ваши вопросы. Я устал от прогулок на свежем воздухе. Мне прописан здоровый сон.

— Как вам понравился наш Центральный телеграф?

Роджерс улыбнулся:

— Я слышал, что вас хорошенько обокрали. Но не имею к этому делу никакого отношения. Разумеется, я передал своему правительству информацию о слухах вокруг Московского телеграфа.

— Вы знакомы с господином Дитмаром?

— Да, бухгалтер Гасин был с ним знаком. Шапочно.

— Спасибо, Роджерс. Больше у меня нет вопросов. Ваша откровенность превысила мои ожидания. Вы помогли следствию.

Пронину удалось удивить Роджерса. Из кабинета он уходил озадаченный: допрос-то получился куцый, да еще и по инициативе Пронина…

От этого допроса Пронин не ждал прорывной информации. С какой стати Роджерс будет признаваться в истинных мотивах, рассказывать правду-матку о своей деятельности? Принудить его к этому мы не можем. Мы поймали Роджерса. Это важно, потому что теперь у нас появилась надежда, что он не успел направить по адресу телеграфные коды… Надежда процентов на двадцать-двадцать пять. Но еще вчера было ноль процентов… С Дитмаром мы их еще сведем. Здесь возможны такие варианты: Роджерс провоцирует немцев. Немцы — наивные геттингенские души — готовят тылы на случай войны, собирают нашенский сброд. Бандитов, пьянь да рвань и тех, в ком немецкая кровь взыграла. Англичане заинтересованы в разрыве пакта Молотова — Риббентропа. Они заинтересованы в войне между СССР и Германией. Чем скорее начнется эта война, тем лучше для англичан. Каждый день для них важен. Могу ли я сделать вывод?…

Раскатистый кашель Железнова прервал размышления. Виктор в сегодняшних бесплодных скитаниях по Подольскому району окончательно простудился. А все любовь к фасонным кепкам! Говорил я ему, что русские зимы созданы для меховых шапок.

«Тебя Ковров срочно вызывает!» — хрипло, но радостно сообщил Виктор.

За что мне такое счастье — третий раз в сутки?

По таинственному виду Коврова Пронин понял, что речь пойдет о наших вождях…

— Тебя товарищ Берия срочно видеть хочет. Ему доложили про Роджерса. Орден тебе светит — Боевого Красного Знамени. Молодец ты, Пронин. Молодец, сынок. Собирайся только поскорее. Товарищ Берия тебя к десяти часам ждет. И не у нас, а в Кремле. Вишь, какое дело. Заслужил. — Ковров с восхищением и гордостью смотрел на своего крестника.

Но почему Берия вызывает именно в Кремль? Это знак особого расположения или здесь кроются какие-то тайные намерения? Кремль для Пронина был самым прекрасным местом на земле. Если большевики — это орден меченосцев, то Кремль — это Иерусалим советской власти, в котором слились воедино святыни всех веков. Пронин заехал на Кузнецкий. Выпил стакан чаю с Агашиным творожным пирогом и переоделся. Достал из шкафа новенькие сапоги, надел парадные галифе. Форма была точно пригнана по фигуре. Умеют и у нас шить, никакого Левицкого не нужно. Адам довез его до Боровицких ворот. А в ворота Пронин пошел пешком и даже снял фуражку. Просто он хорошо помнил стихи из хрестоматии: «Шапки кто, гордец, не снимет у святых в Кремле ворот?» и следовал традиции. Охранник узнал Пронина, но документы проверил чин чином и сказал:

— Вас ожидают у дверей Оружейной палаты.

Там Пронин встретил одного из ординарцев наркома — Голутвина. В кремлевских лабиринтах без провожатых невозможно… Голутвин смотрел на мир страдальческими глазами язвенника. Впалые щеки покраснели от легкого мороза. При виде Пронина он демонстративно посмотрел на часы. Нет, опоздания не было. Не хотел бы Пронин оказаться в подчинении у такого ворчливого товарища, как молодой язвенник Голутвин. Желудочные болезни дурно сказываются на характере, а Пронина на Кузнецком ждал отменный грибной суп, а еще жареные пирожки с мясом, соленые огурчики, колхозная сметана. Масло из Вологды, черная икра и семга из Елисеевского, сайки и калачи из Филипповской… Как тут было Голутвину удержаться от искушения? Вот он и ненавидел всех гурманов Советского Союза. Пожалуй, что и своего патрона ненавидел.

— Товарищ Пронин, вас велено проводить, — и голос у Голутвина оказался скрипучий, птичий какой-то.

Они шли длинными коридорами, лестничными пролетами, подземными ходами. Отремонтированные участки сменялись неприбранными. Коридоры напоминали то дворец, то казарму. Вот, наконец, новый черный диван, рядом — столик с телефоном. И неприметная дверь в оштукатуренной стене. Голутвин сел на диван, набрал короткий телефонный номер и, не говоря ни слова, повесил трубку.

— Проходите.

Пронин подтолкнул дверь, она бесшумно открылась.

Человек в пенсне встал из-за стола и с улыбкой вышел навстречу Пронину. Некоторым особо впечатлительным натурам становилось не по себе от блеска этого пенсне. Берия демонизировали. Молва часто бывает несправедлива — но чтобы так… Лаврентий Палыч был бесконечно далек от всяческой мистики. Деловитый жизнелюб, талантливый южанин, сохранивший вкус к жизни и человеческие слабости — таким видел наркома Пронин. Если Берия и бывал жестоким, то это была жестокость крестьянина, который по хозяйственной необходимости топит щенков.

— Товарищ Пронин! Ви у нас герой дня. Примите благодарность наркомата.

— Благодарю вас, товарищ нарком, за высокую оценку моей работы, но я еще не выполнил задание. Судьба телеграфных кодов нам неизвестна.

— Этот Роджерс для нас дороже кодов. Все равно коды придется менять. Проспали мы эти коды. И тут нэ ваша вина, товарищ Пронин. Они ответят за свои нэпростительные ошибки. А вас мы представили к награде. И получите ви ее незамедлительно. Хотя некоторые товарищи, которые нам совсэм не товарищи, нэ хотят видеть товарища Пронина в списках награжденных… Ну, к этому вопросу мы еще вернемся. Сначала про Роджерса. Вы ведь его уже ловили? Еще во врэмя первой пятилетки. Я тогда работал в Закавказье. И нэ владею информацией из пэрвых рук… Почему же Роджерс воскрес? Почему пришлось вторично его ловить? Это вредительство Ягоды! Ягода возглавлял московский центр троцкистов.

Берия говорил эмоционально, но медлительно, помахивая рукой в такт словам. Сам рассудительно отвечал на собственные вопросы.

— Видимо, здэсь не обошлось без предательства в нашей среде. В среде большевиков, чекистов. В семье нэ без урода, как говорит товарищ Сталин. Как вы думаете, товарищ Пронин, мы уже очистили наши ряды от этих предателей?

— Если вы мне поручите, Лаврентий Павлович, я смогу ответить на этот вопрос после расследования. Мне нужна хотя бы неделя. А предположений у меня нет.

— Думаете, мы очистились от предателей после Ягоды и Ежова? Я тоже так думал. Видимо, я был недостаточно бдителен. А теперь получаю вот такие сигналы. — Берия достал из ящика и бросил на стол папку с бумагами.

— Это грязные бумажки. Посмотрите, почитайте.

Что делать? Пришлось Пронину читать эти бумаги. Все это были фотокопии доносов на Пронина и… Льва Овалова! Один из «сигналов» касался и Коврова.

— Ну, что скажешь, товарищ Пронин, есть еще в нашей среде предатели? Да не красней ты, нэ волнуйся. Я не тебя имею в виду, а того мерзавца, двурушника, который вот эту писанину накатал. И ведь не только у меня есть эти сигналы. Они и до товарища Сталина дошли. И снова нэ волнуйся, товарищ Пронин. Думаете, у товарища Сталина нэт материала на товарища Берия? Ошибаетесь. У него таких материалов — уйма. А все-таки я работаю. Мне доверяют. И вам мы доверяем. Мы мало кому так доверяем, как вам. Только, дорогой товарищ Пронин, если мне перестанут доверять — никто не сумеет защитить товарища Пронина. У нас профессия такая. Знаете, в античной мифологии имеется некий двуликий Янус? А разведчики бывают и десятиликими. Вот ваш Роджерс. Ви уверены, что он работает на английскую разведку?

— По логике его работы с Дитмаром — да. Он преследует интересы Британии.

Берия хмыкнул.

— Нэ делайте опрометчивых выводов, товарищ Пронин. Все нэ так просто. Сейчас ситуация в мире напоминает хитрый покер. Все блефуют, все. Слабеющие игроки подыгрывают более сильным. Чтобы свалить другого сильного. Вам пора отказываться от привычных схем, товарищ Пронин. Да нэ только вам, всем нам. Сейчас сложилась диалектически сложная ситуация в мире. Предвоенная ситуация. Ваш Роджерс работает против Советского Союза. Он может продаваться за американские доллары. Он может пристроиться к немецкой военной машине, если почувствует ее силу. И я не рекомендую вам считать его верным подданным английской королевы. Вы помните, Турцию называли больным человеком Европы? — Пронин кивнул. — Так вот сейчас Британия — больной человек Европы. Если Роджерс будет верным британцем — его позиции окажутся слабоваты… Рассудим логически. Хочет ли Роджерс — этот амбициозный разведчик мирового уровня — защищать слабоватые позиции?

Пронин и раньше не исключал немецких интересов Роджерса. Но слова наркома производили сильное впечатление. Берия прав, я слишком прямолинейно трактовал шашни Роджерса и Дитмара. Один — ноль в пользу наркома.

— Если есть хотя бы один процент вероятности, что Роджерс связан с немцами, — мы обязаны двадцать раз все перепроверить.

— Один процент — это много. Один процент генов отличает человека от обезьяны, Лаврентий Палыч.

Берия улыбнулся, даже усмехнулся.

— Это хорошо. Это ты очень хорошо сказал. Когда мне в очередной раз скажут, что товарищ Пронин стал не тот. Что он подозрителен и пора его менять — я отвечу: никто не понимает меня с полуслова так, как товарищ Пронин. Так что ты доносов не бойся. Человек устроен так: если у него есть возможность сдэлать подлость — он это подлость сделает. Вот у нас с тобой нэт возможности сдэлать подлость, потому что мы большевики и слуги народа. А если бы мы в душе не были большевиками — такими подонками стали бы, что весь мир бы содрогнулся! Знаешь, почему собака лижет свои яйца, а человек — никогда не лижет?

Пронин знал эту развязную шутку, но отрицательно покачал головой.

— А просто человек не достает! А собака достает! Вот так и Роджерс. Почувствовал возможность сыграть на немцах — и начал их облизывать. Так человек устроен. А если бы мы ему отрезали ноги десять лет назад — он бы не сумел действовать против нас все эти годы.

Берия развеселился. Немногословный, но все понимающий Пронин был для него идеальным собеседником.

— Кто же все-таки тогда выпустил Роджерса? Не эта ли сволочь сейчас пишет на тебя сигналы, товарищ Пронин? Но ты не волнуйся. Мы тебя всегда отстоим. Может быть, Коврова не отстоим. Может быть, Оваловым придется пожертвовать. А тебя отстоим. Тебя ждет большая работа в Прибалтике. Работа года на полтора. А сейчас доверчивай телеграфное дело — тебе доверяют!

— Лаврентий Павлович, что значит — пожертвовать Оваловым? Это был бы провал всей моей работы! — Пронин стал пунцовым, даже температура подскочила.

— Не волнуйся, товарищ Пронин. Один процент вероятности. Как у шимпанзе.

Вместе с провожатым Пронин возвращался к Боровицким воротам. Пронин не мог думать о работе. Думал об Овалове. Самое страшное, что и Овалов становился работой… Может быть, после посадки Роджерса прекратятся «сигналы»? Или все-таки запущен сложный механизм, в котором личность Роджерса решающей роли не играет? Ох, боюсь, что вторая гипотеза ближе к истине. И все-таки Берия дал нам карт-бланш. А, значит, на Роджерса можно надавить с размахом. Обставить допросы дорогостоящими декорациями, затейливой бутафорией. Была у Пронина одна смелая мыслишка… «Эмка» ждала его на задворках манежа.

— Адам, скажи-ка мне, где у нас работает товарищ Левитан? На Малой Никитской, вроде бы там находится Дом звукозаписи?

Этот уникальный дом возвели совсем недавно, он был гордостью первой пятилетки, всесоюзной стройкой… А совсем неподалеку жил нарком, с которым Пронин только что встречался.

— Не имею понятия, Иван Николаич. Мы ж с тобой на радио покамест не ездили.

— Не ездили, это верно. Однако пора нанести визит передовикам советского радиовещания. Хотя… Выяснять, где работает засекреченный товарищ Левитан — только терять время. Лучше вызовем его к нам. Человек он еще молодой, пущай побегает. Скажешь, рискую я, Адам? Рискованный фортель с Левитаном задумал. Ничего, Адам. Знаешь поговорку — кто не рискует, тот в тюрьме не сидит!

Голос Левитана знала вся страна. Да и за рубежом именно левитановский тембр порождал ассоциации с величием советской державы. Но никто из чекистов, которые проверяли у него документы по пути к Пронину, не признал в молодом брюнете легендарного диктора, того самого Левитана.

Королю советского радио еще не было тридцати. Внешность застенчивого очкарика не подходила к его торжественному голосу.

— Товарищ Левитан? Моя фамилия Пронин. Майор Пронин. Товарищ Железнов ввел вас в курс дела? Придется вам поучаствовать в одной необычной звукозаписи. Говорят, что вы однажды поучаствовали в розыгрыше и сделали запись фальшивого выпуска новостей для какого-то театрального капустника. Это правда?

— В ваших стенах нельзя говорить неправду. Поэтому признаюсь откровенно: был грех.

— Да какой это грех? Что за жизнь была бы без шуток, без веселых скетчей? От такой жизни пахло бы жженой резиной. Скукой бы пахло. Очень хорошо, что у вас есть опыт нештатных записей. Я вот тоже решил разыграть одного приятеля. Малый заскучал, нужно как-то его встряхнуть…

Железнов стоял за спиной Левитана и не мог сдержать улыбки. Да его просто корчило от смеха.

С Роджерсом Пронин встречался за чаем. Не в комнате для допросов, где стулья намертво присобачены к полу, а в уютных апартаментах, напоминавших гостиную хлебосольного московского дома. Самовар, красные фарфоровые чашки в русском стиле, ваза с трюфелями… Англичанин ничему не удивлялся. Он вышел из образа бухгалтера Гасина и носил себя с надменностью лорда. Впрочем, Пронин знал, что никаким аристократом Роджерс не был. Его отец был совладельцем небольшой провинциальной фабрики. Мелкий буржуа! Но Роджерс — артист, артист одаренный. Да и наши представления об аристократах поверхностны: вообще-то они — обыкновенные мужики, просто испорченные родовой спесью. А все эти разговоры о дворянских подбородках, об особой стати — это для восторженных курсисток и самовлюбленных князьков.

— Что скажете, господин Роджерс? Как вам наше гостеприимство?

— Кормят сносно. Книги доставляют без промедлений.

— И что читаете? Что-нибудь о разведке?

Роджерс скривил губы:

— Не выношу книг о разведке и глупых криминальных романов. Я взял Диккенса — «Большие надежды». На английском, разумеется. И «Морские рассказы» вашего Станюковича.

— О! Сразу видно сына Британии. По духу вы не шпион, а мореплаватель.

— Это только русские называют своих разведчиков сотрудниками, а чужих — шпионами. Вы себя считаете шибко моральными, а нас — исчадиями ада. Без такой красивой иллюзии русский человек не слезет с печи. Вы присосались к этой псевдоморальной мотивации, как алкоголик к бутылке. Вам мало, что агент иностранной державы действует против вашего государства. Вы еще непременно должны приписать противнику качества подлеца, морального урода. А себе — черты святого Франциска. Это ханжество! Хуже того, это непрофессионально. Считайте, что я рубанул вам правду-матку на правах гостя.

Пронин громко, по-купечески хлебнул чаю — разве что не из блюдца.

— А разве вы не считаете себя дирижерами вселенной? Правь, Британия, морями!… И не только морями, так ведь, господин Роджерс? Советский Союз портит вам пейзаж на глобусе. Неуправляемая варварская империя пролетариев. Тут система Питта бессильна. Зато работает система Роджерса. Ведь это вы предложили натравить русских на немцев?

— Давайте будем говорить о Диккенсе, о русском чае, о женщинах. А на такие вопросы я отвечать не стану. Вы же понимаете, дорогой мой Иван Николаевич, что я у вас надолго не задержусь. На пенсию я себе заработал. В этом году в Британии разоблачили двух ваших шпионов. Для вашей конторы спасти этих важных агентов — дело чести. Я уверен, что наши боссы договорятся об обмене. Вы пресекли мою деятельность в СССР. Браво, майор! Но выжать из меня информацию вам не удастся. Я прочитаю Диккенса и Станюковича — и уеду из вашей замечательной страны с дипломатическим паспортом.

— Думаете, на Родине про вас не забыли?

— Меня ценят. Вы можете гордиться, что поймали агента, с которым коротко знакомы Чемберлен и Черчилль.

— Батюшки, сам Черчилль! Ой, боюсь, боюсь. И они, конечно, не оставят вас в беде.

— Не оставят. У нас не принято бросаться заслуженными агентами. Это вопрос престижа фирмы. А иначе кто бы пошел в нашу профессию? Отбросы общества, которым нечего терять. А нам нужны настоящие джентльмены.

— Джентльмены всем нужны. В одном вы правы. Вас действительно не забыли ни Чемберлен, ни Черчилль, ни даже особы из Виндзорского дворца. Потому что все они слушают радио. И журналисты «Таймс» слушают радио, в том числе Первую программу Всесоюзного радио и «Голос России» на английском языке. А там со вчерашнего вечера уже пятый раз проходила любопытная информация. Ну, вы слышали. Или… Что я говорю, в камере же нет радиоточки! Крахмальное белье есть, даже минеральная вода имеется, а радиоточки нет.

— Хотите послушать вместе со мной радиопередачу? — улыбнулся Роджерс. — Так не тяните, включайте. Вы слишком долго готовите репризу. В цирке вас бы освистали.

— Я мог бы записать на магнитофон. Но вы бы тогда сомневались, нервничали. Вам вредно нервничать. Поэтому дождемся эфира. — Пронин посмотрел на часы. — Осталось семь минут. Пододвиньтесь к приемнику и сами найдите первую программу. Если хотите послушать на английском — ищите Иновещание на английском. Когда-нибудь Иновещание сыграет важную роль в истории народов. Как вы считаете, Роджерс? Ведь нас ждет большая война с размахом на несколько континентов. А радиоволны не знают преград и не боятся пуль. Посмотрите, какой у нас приемник — загляденье! Особенно мне нравится это полированное красное дерево. Антикварный шик в стиле прошлого века — и ультрасовременная техника, умеющая ловить сигналы со всего света. Сочетаньице. Это впечатляет, не правда ли?

Роджерс не слушал Пронина. Он быстро нашел нужную программу: сразу видно, что в советском радио он разбирался. Женский голос по-русски говорил о балете. А потом слово взял Левитан. Роджерс сразу узнал этот сочный низкий баритон.

«16 января органами Госбезопасности была обезврежена группа диверсантов… В перестрелке погиб агент английской разведки майор Роджерс, действовавший в СССР под личиной… Советское правительство готово предоставить родственникам погибшего документы для посещения захоронения агента Роджерса».

Роджерс фыркнул:

— Какая-то чушь. Кто купится на эту уловку?

Но сунул ладонь в волосы: нервы-то взыграли.

— Британские журналисты работают отменно, реактивно. Нам всем нужно у них учиться. Мне только что доставили сегодняшнюю «Таймс», взгляните. — Пронин бросил на полированный приемник хорошо знакомую Роджерсу английскую газету.

— Можете убедиться, это не фальшивка.

С газетной страницы на Роджерса смотрел его собственный портрет в траурной рамке. Погиб при исполнении офицерского долга. И это была подлинная «Таймс». Какие бы кудесники ни сидели на Лубянке, так скопировать британскую газету они бы не смогли. Роджерс судорожно просчитывал варианты. Не могут же наши лучшие умы вот так проглотить советское варево, даже не проверив его! Значит, проверят, одумаются, дадут опровержение, станут его вызволять. Или… Есть ведь и другой вариант. Наши поняли, что я проиграл. Попался. И кто-то посчитал выгодным избавиться от меня. Я дли них погиб, даже если они не верят в мою реальную гибель. А наиболее вероятен третий вариант — самый простой. Чекисты сумели провести убедительную инсценировку, и наши клюнули. За эти двадцать два года чекисты научились работать. Они стали настоящими профессионалами. Они создали конвейер чекистов: одних расстреливают — на их место приходят другие, отлично обученные асы. Но Пронин — особый случай. Он в бизнесе с восемнадцатого года. Он превосходно выучился на собственных ошибках.

— Рассказать вам о технологии блефа? Мы нашли в морге свежий труп, отдаленно напоминающий вашу наружность. Хорошенько его загримировали под вас. И провели опознание в присутствии одного не самого смышленого сотрудника британского посольства. Были там и добрые знакомые бухгалтера Гасина. Остальные — более проницательные — работники посольства — получили фотографии и кинокадры опознания и похорон. Их получат и ваши родственники на родине.

Пронин бросил перед Роджерсом папку с фотографиями.

— Как видите. Не подкопаешься. И теперь вы в наших руках надолго. Навсегда. У нас равенство, но жить в Советском Союзе можно очень по-разному. Можно жить в одиночной камере, а можно — в подмосковной даче или где-нибудь на берегу живописного озера — Неро или Селигер. Слыхали? Или, может быть, бывали? Вы хорошо знаете Россию. Не хуже, чем товарищ Железнов.

— Вы всех так покупаете? Дачками из брусков? Интересный метод.

— А вы хотите продаться подороже? Но у нас нет миллионеров. Дачник — это звучит гордо. Ну, в крайнем случае — дачник-автолюбитель. Это самое респектабельное, что мы можем вам предложить. Плюс отменное питание и обширная культурно-оздоровительная программа. Знатоки говорят, что все это приятнее, чем безвременная гибель или многолетнее пребывание в одиночной камере.

— Дурной тон, Пронин. Вы как на базаре. Это не разговор джентльменов. К тому же вы слишком упиваетесь своим всемогуществом. Я могу оскорбиться и заупрямиться.

— До джентльменства мне далеко, это верно. Я, как зевака, как бабушка на лавке, просто любопытен.

— Но вы не задаете вопросов…

— Пожалуй, сегодня у меня будет только один вопрос. Где телеграфные коды? Они в Союзе?

Роджерс посмотрел на Пронина то ли с любопытством, то ли с презрением.

— Я давно понял, что вы из кожи вон лезете с этими кодами. Даже костюм у Левицкого пошили. В принципе, вы копали в правильном направлении. Без Левицкого вы бы не поймали Дитмара. Я с самого начала говорил, что использовать машину портного в этом деле было опрометчивостью… Но я не мог напрямую влиять не этих остолопов. Я был серым кардиналом. Подталкивал, дирижировал, оставляя им свободу действий… Выигрывал в безопасности, но проигрывал в деталях. Вы ведь нашли «эмку» Левицкого? А кодов не нашли… Вам повезло, что я не отправил их в Лондон с первой оказией.

— Я догадываюсь, почему вы медлили…

— Потому что вы были настороже! Перекрыли все ходы. Я не имел права рисковать.

— Это только половина правды, Роджерс. Но если вы не хотите рассказывать о своих колебаниях между Лондоном и Берлином — я не буду настаивать. Тема щекотливая, можете оставить ее при себе.

— Как же вы любите демонстрировать свою проницательность, Пронин! Чувствуется ваша крестьянская кость. Вам слишком приятно торжествовать над профессионалами старой школы. Поработайте над этим, Пронин. Научитесь скрывать эмоции. Да, я колебался. И это вас не касается. А к кодам я даже не прикасался. Они были и есть у одного советского остолопа. Вы легко его возьмете.

— Он проживает в Москве?

— Не будьте жадиной, Пронин. Для первого разговора я сказал слишком много. Через пару дней вы получите имя. Адрес найдете сами. А вить веревки из майора британской разведки вам не удастся.

Роджерс держал марку. Или выжидал, пока Британия разберется в энкавэдэшной инсценировке. Что ж теперь — бездействие? Будем смиренно ждать милостей Роджерса?

— Что говорит Стерн? — спрашивал Пронин Железнова.

— Отказывается от допросов. Болеет. У него лихорадка. Доктор сказал, никакой симуляции, он действительно захворал.

— Тогда и мы возьмем тайм-аут. Только нужно как-то отгородиться от Коврова. Он наверняка ждет отчетов по допросам Роджерса. — Пронин вздохнул. — Он дождется их через неделю. А до послезавтра я перехожу под домашний арест в каземате имени Агаши.