"Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)" - читать интересную книгу автора (Плонский Александр Филиппович)

В РАЗНЫХ ВСЕЛЕННЫХ

Пришло письмо от сына. Он писал изредка и скупо. Проблема отцов и детей не миновала Плотникова. Алексей Федорович, втайне гордившийся умением находить общий язык с молодежью, на равных со студентами танцевавший под музыку «диско», в обществе сына чувствовал себя скованно.

Известно, что в соответствии с принципом «сапожник без сапог» у педагогов нередко случаются трудные сыновья. К сыну Алексея Федоровича это нисколько не относилось. Но в силу жизненных обстоятельств Плотников не уделил достаточно времени его воспитанию, не приблизил к себе, не дал ему отцовского тепла. И теперь пожинал плоды…

Сын вырос самостоятельным, независимым и отчужденным. Окончил институт — не тот, где работал отец, поступив без протекции, никто профессорского сынка не «курировал». Мог получить «красный» диплом, но не пожелал пересдать единственную тройку. Работал системным программистом в проектно-конструкторском институте.

Об аспирантуре пока не думал. Зато к своей профессии программиста, одной из самых современнейших, относился серьезно, гордился ею, строил довольно туманные планы на будущее, избегал обсуждать их с отцом, ограничиваясь намеками. Но не скрывал, что на хорошем счету и вот-вот станет бригадиром.

Зарабатывал хорошо, не как начинающий инженер, а скорее как квалифицированный рабочий. Считал, что выбрал хорошее ремесло.

Сын избежал «вещизма». Одевался просто, даже небрежно, не гонялся за модой. Женился на милой и скромной девушке, учительнице младших классов. В ожидании квартиры снимал комнату.

Вместе с женой увлекался туризмом, а еще — альпинизмом и марафонским бегом. Играл на гитаре, сочинял и пел песни. На взгляд Плотникова, голос у него был далеко не певческий (сказывалась наследственность), но в слушателях у сына недостатка не замечалось: видно, сверстники исходили из иных критериев, чем отец.

Жили они в разных городах, виделись от случая к случаю. При встречах говорили о вещах малозначительных, словно условившись раз и навсегда не касаться щекотливых проблем.

Плотников догадывался, что сын не испытывает к нему особой любви, и принимал это как нечто закономерное. На другое он и не рассчитывал. Несколько утешало сыновнее уважение, правда, скорее к ученому, чем к отцу.

И еще Алексей Федорович видел — не мог не видеть, — что сын пытается по-своему равняться на него, возможно, рассчитывает (дай-то бог!) превзойти, но хочет добиться всего сам, без отцовской подсказки. Чувствуя это, Плотников не навязывал сыну советов. Он искренне желал ему счастья, сознавая, остро и порой болезненно, свою непричастность к его дальнейшей судьбе.

— Их разделяли не тысячи километров, — тысячи световых лет. И они, словно звезды в расширяющейся Вселенной, уходили друг от друга все дальше.

Капсула с матрицей скользнула в приемное гнездо компьютера. На экране появилось лицо Федра.

— Ну, здравствуй, сын, — сказал Олед.

Федр сдержанно кивнул.

— Здравствуй, отец. И прости, что не отвечаю на твои письма. Не вижу смысла в столь архаичном способе общения. Корпеть над бумагой, втискивая мысль в буквенные символы, нелепо!

Олед покачал головой.

— Существуют традиции, освященные веками. Когда я пишу тебе письмо, то сам этот процесс…

— Доставляет тебе удовольствие? Но разве не приятнее побеседовать так, как это делаем мы сейчас? — с легкой иронией произнес Федр.

— Я разговариваю не с тобой, — грустно улыбнулся Олед, — а всего лишь с компьютером. Тебе же даже невдомек о чем. И занят ты сейчас другим. Возможно, ужинаешь…

— У нас утро, — поправил Федр, — хотя дело не в этом. Да, ты разговариваешь с компьютером. Но он запрограммирован моими личностными параметрами и воспроизводит меня таким, каким я был месяц назад. Все, что ты слышишь от него, ты услышал бы и от меня. А если бы я сам в это время беседовал с таким же компьютером, но воплотившим в себе твою личность, то услышал бы от него сказанное тобой. Какая же разница? Вот почему я считаю писание писем пустой тратой времени. Письменность вообще изжила себя. Зачем учить алфавит, грамматику, синтаксис…

— Таблицу умножения…

— Вот именно, и таблицу умножения, если есть гораздо более изящный и эффективный путь. Ведь никому не придет в голову штудировать мертвый язык — латынь, как это делали когда-то?

— Послушай, сын:

Это перевод с латыни Квинт Гораций Флакк, первый век до новой эры. Но если бы ты читал подлинник…

— Ты сентиментален, отец, — сказал Федр. — Я вообще не понимаю, как можно обижаться из-за таких пустяков. Подумаешь, не пишу писем… Мы с тобой достаточно близки, чтобы прощать друг другу мелочи. Ведь умение прощать, — ты сам говорил, — черта духовно больших людей. Кстати, я же не упрекаю тебя за то, что ты, мой отец, почти ничего не дал мне именно в духовном отношении. С тех пор, как вы с матерью разошлись…

— Это так, — признал Олед. — Если не считать того, что ты пошел по моему пути…

— Но своей дорогой, — перебил Федр. — Так что давай жить мирно. Ведь жизнь короткая и, право же, не слишком счастливая.

— Не тебе на нее сетовать, сын!

— Как сказать… Впрочем, оставим этот разговор. Знаешь, где мне довелось побывать недавно?

— Откуда я могу знать, — грустно проронил Олед.

— Так вот, я только что вернулся из круиза по Млечному Пути. Начали мы с южной ветви, которая тянется над созвездиями Большого Пса и Ориона. Правда, на самом Млечном Пути здесь не так интересно — созвездие Единорога ничем не примечательно. Для человека, обладающего не слишком острым зрением, Млечный Путь, если смотреть с Земли, предстает здесь как узкий светящийся перешеек. А над созвездием Ориона вообще видна расплывчатая полоса туманного сияния.

— Мне приходилось бывать в этих местах.

— Тогда пропущу второстепенное. Тем более, что самое интересное произошло в созвездии Лебедя. Вблизи одной из звезд Вольфа-Райэ есть любопытная планетка. На ней мне удалось прочувствовать, как Лебедь показывает зубы. Вначале три планетарных дня подряд был буран, и мы даже не смогли взять перевал. Подняться поднялись, но пришлось спускаться на ту же сторону. Ветер ужасный, ничего подобного раньше не видел. Включили защитное поле, а это, сам понимаешь… Как раз перед нами чуть не замерзла группа англичан. Ее спасали дисколетами. Мы находили обломки роллеров, порванные тренги, пустые аль-цилиндры…

А стоило ли так рисковать? — спросил Олед. — Ведь есть гораздо более изящный и эффективный путь.

— Что ты предлагаешь? — насторожился Федр.

— Послать в круиз компьютер, настроенный на твои личностные параметры. Он бы воспроизвел тебя на Млечном Пути. Результат был бы тем же, а риска — никакого.

Федр помрачнел.

— Издеваешься?

— Просто считаю, что надо быть последовательным во всем. Если в общении с близким человеком можно подменить себя компьютером, то почему нельзя это сделать в круизе?

— Я хочу испытать все сам, — запальчиво воскликпул Федр. — В последний день мы шли по настоящей тундре, на Земле такой не осталось, и объедались мороженой ягодой, похожей на бруснику. Разве компьютер ощутит вкус брусники?

— По-твоему, это единственное, чего он не сможет сделать? Кстати, ты ведь никогда не пробовал бруснику. Как же тогда…

— Да, не пробовал, — чуть ли не с ненавистью согласился Федр. — Я имел в виду синтетическую бруснику, но ты же говорил, что по вкусу она неотличима от натуральной.

— Так уверял мой дед.

— Вот видишь! А какой ухой угощали нас таамри — замечательные ребята, если не очень присматриваться, совсем как люди. Мы с ними быстро подружились. В общем, есть о чем вспоминать!

— Рад за тебя, сын.

Федр задумался. Минуту длилось молчание. Потом он сказал едва заметно дрогнувшим голосом;

— Все-таки очень жаль, что ты живешь на другом конце велианы. А ведь как хорошо иметь рядом родного человека, с которым можно посоветоваться, поделиться сокровенным, обратиться за помощью в трудный час…

Олед почувствовал, что ему перехватило горло.

— Мне тоже недостает тебя, сын, — сказал он.

— Они живы? — осторожно поинтересовался Леверрье.

— Как вам сказать… И да и нет, — закашлялся Милютин.

— Бросайте курить, пока не поздно!

— Горбатого могила исправит! Проклятая привычка, не могу избавиться. Да и не хочу, признаться… Так вот, кто же знал, что Федра внезапно пошлют в Межгалактическую экспедицию, которая должна возвратиться через несколько земных столетий!

— А Олед?

— Помните его нашумевшую теорию?

— Что-то припоминаю, — неуверенно проговорил Леверрье. — Бесконечное множество совмещенных в пространстве Вселенных… Галиматья какая-то!

— Не скажите, — покачал головой Милютин. — Олед доказал справедливость своей теории. Эксперимент удался… Счастье, что отец и сын успели обменяться личностными матрицами!

— Вам пришла в голову блестящая мысль — устроить им очную ставку. Но, похоже, они не больно-то ладили между собой?

— Зато теперь, кажется, нашли друг друга…

— В разных Вселенных, — сказал Леверрье.