"Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)" - читать интересную книгу автора (Плонский Александр Филиппович)СВЯТОЙ— А в бога вы верите? — спросил Плотников Иванчика. — Шутите, Алексей Федорович! — оскорбленно взметнулся тот. И Плотников припомнил разговор с ленинградским профессором Шпаковым, специалистом по научному атеизму. Разговор этот происходил в доме похожей на амазонку философини, которая, по ее словам, коллекционировала будд и интересных людей. Будды во множестве населяли массивный сервант, а интересных людей она сводила друг с другом и молча сопричаствовала их беседам, подогреваемым вещественным компонентом ее гостеприимства. — Как вы относитесь к проблеме существования внеземных цивилизаций? — спросил Алексей Федорович. — Положительно, — ответил профессор Шпаков. — А к проблеме искусственного интеллекта? — Так же. — Представим себе, — продолжал Плотников, — что одна из цивилизаций, назовем ее первичной, послала к удаленной необитаемой планете космический корабль с… — Роботами, — подсказал Шпаков. — Не совсем так. Слово «робот» дискредитировало себя, став символом тупого повиновения. — Но другого термина нет! — Будем иметь в виду носителей искусственного интеллекта. Осваивая планету, они образовали своего рода вторичную цивилизацию. А затем произошло событие, нарушившее связь между первичной и вторичной цивилизациями, причем последняя продолжала существовать, но уже вполне автономно. — Любопытно… — заинтересовался ленинградский профессор. И Плотников, как ему показалось, захлопнул ловушку: — Так, может быть, ученый, создавший носителей искусственного интеллекта, буде теперь они и не догадываются о своем искусственном происхождении, есть не что иное, как бог? Ведь он положил начало, подумать только, целой цивилизации! Шпаков улыбнулся. — Лихо! А может, «носители искусственного интеллекта» это мы с вами, и вторична как раз наша, земная цивилизация? — Вот именно, — торжествовал Алексей Федорович. — Нет, ваш ученый не бог, — проговорил Шпаков серьезно, — а как бы лучше сказать… главный конструктор, что ли. Бог, он ведь нарушает законы природы, создавая материю из ничего… — А что такое «законы природы», знаем ли мы их? — Какая разница, знаем или не знаем! Они существуют, это главное. И существуют на материалистической основе, иной не дано! — Согласен, — кивнул Плотников. — Так вот, о вашем ученом… Повторяю, не бог он, с материализмом у него лады. Значит, обыкновенный конструктор! — Ну уж и обыкновенный, — разочарованно рассмеялся Плотников. — Пожалуй, тут вы правы… Мозговитый был мужик! Так выпьем за него, а? И они чокнулись бокалами с вещественным компонентом. Плотников пытался и не мог понять: как можно пользоваться телефоном, автомобилем, холодильником, наконец, телевизором и… верить в бога? Будучи в заграничных поездках, повидал множество храмов, начиная со стамбульской Айя-Софии, сооруженной в 532 — 537 годах Анфимием из Тралл и Исидором из Милета, и кончая крупнейшим в мире католическим собором святого Петра на обрамленной колоннадами одноименной овальной площади Ватикана. Всюду — примета современности: сумеречные в прошлом своды освещены электричеством. Электричество и бог? Нет, у Плотникова бог ассоциировался с восковыми свечами, а не с электрическими лампами. Амазонка-философиня свела Алексея Федоровича с православным епископом Максимом, в миру Борисом Ивановичем. Плотников, воспользовавшись редкой возможностью, решил проникнуть в психологию верующего, и не просто верующего, а одного из высших чинов церкви. Но епископ уклонился от обсуждения догматов веры, сославшись на то, что он практик: — Я больше по хозяйственной части. Вот думаю, как угольком обеспечить епархию, зима-то у нас суровая. А еще о ремонте храмов божьих. Так что вам лучше поговорить с кем-нибудь из профессоров духовной академии… Алексей Федорович решил, что вряд ли этот симпатичный пятидесятилетний мужчина с умным и немного лукавым взглядом эпикурейца хоть сколько-нибудь верит в библейскую сказку. В лучшем случае и он, и духовные профессора верят не в бога, а в религию — ее моральную функцию, нравственное начало. Дескать, религия оставляет человеку надежду: «Я же воззову к богу, и господь спасет меня». «Казалось бы, оглянись вокруг: космические полеты, квантовая электроника, ядерная энергетика, — вновь и вновь недоумевал Плотников. — Брось ретроспективный взгляд: Иисус Христос, Будда, Магомет, Моисей — какое они имеют ко всему этому отношение, что дали человечеству? Посмотри затем на дело рук своих, и распадутся в прах устои религии… Но, увы, не распадаются, даже, пожалуй, крепнут… А все дело в том, что наука не оправдала связанных с нею чересчур радужных сиюминутных надежд, не оказалась всесильной, как господь бог, не сумела исчерпывающе разобраться в бермудских треугольниках бытия. И это не могло не вызвать разочарования тех, кто искал в ней замену религии… Жернова научно-технического прогресса перемалывают мир обывателя, и он, предав науку анафеме, возвращается, словно блудный сын, в лоно церкви. Неустойчивая микрочастица неустойчивого мира втягивается в орбиту религии…» — Нет, вы не гомо сапиенс, Луи! Совсем наоборот… — Хотите меня оскорбить, Милютин? — осведомился Леверрье ледяным тоном. — Отнюдь! То же самое могу сказать и о любом из нас. — Значит, с человеком разумным покончено. Тогда кто же я, черт возьми? — Гомо инкогнитас. — Человек неизвестный? — Точнее, непознанный. Мы постигли глубины Вселенной, но так ли уж много знаем о себе? Мозг гения и мозг кретина — даже под электронным микроскопом не обнаружишь разницы. А сколько таинственных явлений, связанных с нашей жизнедеятельностью, истолкованы до смешного поверхностно! — Вы всегда были чуточку мистиком, — сказал Леверрье назидательно. — При чем здесь мистика? — Писал же профессор Феллоу… — Ох уж эти профессора, — перебил Милютин. — Все-то им ясно! Впрочем, я не прав. И среди профессоров встречаются думающие люди. Но прошу вас, Луи, не произносите при мне имени Феллоу. С ним у меня связаны, мягко говоря, не слишком приятные воспоминания. — Вот как? — Помните мои опыты с пересадкой памяти? Тогда Феллоу назвал меня гробокопателем, посягающим на духовные ценности умерших! — Согласитесь, что у него имелись для этого э-э… некоторые основания. В затее с пересадкой памяти действительно было нечто… нечто… — Довольно, Луи! Бог с ней, с пересадкой. Будем считать ее моей творческой неудачей. — Вот видите. Но эта неудача позволила вашим противникам объявить вас идеалистом: мол, Милютин отрывает духовное от материального, сознание от мозга. — Я пробовал заменить одну материальную основу другой. Впрочем, не стану оправдываться. — На самом деле, мы отклонились от темы разговора. Так что вы имели в виду, упомянув о таинственных явлениях? Телепатию? — Обычное внушение. — То есть гипноз? — Не только. Возьмем исторический пример. Вы слышали о Луизе Лотто? — Нет, — признался Леверрье. — О, в конце девятнадцатого века она стала знаменитостью. Будучи религиозной до фанатизма, Луиза самовнушением вызывала у себя стигматы. — Стигматы? Это еще что такое? — Так называли кровавые пятна на руках и ногах, где согласно Евангелию при распятии Христа были вбиты гвозди. Представляете, в какой экстаз приводила Луиза верующих! Парижская академия наук не смогла объяснить это явление, и церковь, воспользовавшись беспомощностью ученых, объявила его сверхъестественным. А между тем… — Милютин рассмеялся. — Что «между тем»? — нетерпеливо переспросил Леверрье. — Стигматы у Луизы Лотто появлялись совсем не в тех местах, куда римляне вбивали гвозди при казни распятием, а там, где впоследствии начали изображать на иконах. — Интересная история… И что же было с Луизой потом? — Ее причислили к лику святых. Святая Луиза… Постойте… Отчего бы вам тоже не сделаться святым? Получилась бы чудесная пара! Святое семейство: Луиза и Луи! Сам великий Феллоу… Леверрье насупился. — Вы же просили не упоминать его имени! — Мало ли что я просил! Милютин внезапно вскочил со скамьи, на которой они сидели, и принялся вышагивать по аллее взад-вперед, что-то беззвучно бормоча себе под нос. — А почему бы не попробовать! — задорно воскликнул он, садясь. — Знаете что, Луи, давайте проведем любопытный эксперимент! — Над кем? — Над вами, разумеется. Маленький опыт внушения. — Я не поддаюсь внушению, — оскорбленно произнес Леверрье. — Вот и отлично, значит, вам не грозит участь Гордье! — А кто он? — Преступник, осужденный на смертную казнь. Пообещав легкую смерть, ему завязали глаза, слегка царапнули запястье и стали поливать руку теплой водой, внушая: «У вас перерезана вена, вы истекаете кровью…» — И что же Гордье? — Умер. При вскрытии обнаружили анемию мозга, как при сильной кровопотере. — Впечатлительная натура… К счастью, у меня железные нервы, — не без тревоги в голосе заявил Леверрье. — Так что я должен делать? — Ничего особенного. Помнится, вы занимались аутотренингом: «Мое тело тяжелеет, наливается свинцом…» — Мне тепло… приятно… я засыпаю… засыпаю… за… — Постойте! — поспешно сказал Милютин. — Не то вы и впрямь заснете. От вас требуется другое: убедите себя, что вы электрическая лампочка. — Какая еще лампочка? — Обыкновенная, ватт на шестьдесят. Больше вы вряд ли потянете. — Вы с ума сошли! — взревел Леверрье. — Сошел, конечно, сошел, — успокаивающе проговорил Милютин. — Но все равно, окажите мне эту дружескую услугу. Повторяйте за мной: «Я лампочка… по моим жилам течет электрический ток… мне тепло… электроны движутся все быстрее… от меня исходит сияние… оно все ярче и ярче…» Две монашенки шествовали по саду Тюильри. В конце аллеи их внимание привлекли два странных человека. Один — высокий, смуглый, похожий на дьявола. Второй — низенький, полный, с венчиком жидких волос, обрамляющих макушку. Глаза его были закрыты, а вокруг головы, подсвечивая лысину, сиял нимб. Монашенки замерли, затем, не сговариваясь, рухнули на колени. — Идите с миром, — сказал человек, похожий на дьявола. — Святой Луи сегодня не принимает. Он занят. — Возликуем, сестра, — дрожащим голосом произнесла первая монашенка. Возблагодарим господа, ниспославшего нам чудо. — Возликуем… — эхом отозвалась вторая. Оглядываясь и мелко крестясь, они помчались докладывать аббатисе о чуде святого Луи. Леверрье очнулся. — Я говорил, что все это ерунда! Надо же было придумать, электрическая лампочка! — Не все опыты оказываются удачными, — признал Милютин. |
||
|