"Катерина" - читать интересную книгу автора (Аппельфельд Аарон)Глава двадцать четвертаяПо прошествии нескольких лет оказалась здесь женщина, которую, как и меня, звали Катериной. Была она моложе меня и родом из моей деревни. Мне она очень обрадовалась. Подробно рассказала о тяжбах по поводу земельных наделов, обо всех живых и о тех, кто умер. Оказывется, совершенное мною убийство произвело в нашей деревне сильное впечатление. Как бывало всегда после какого-либо потрясающего события, деревня разделилась надвое: были такие, что нашли мне оправдание — дескать, во всем виноваты евреи, у которых я так долго работала; другие винили лишь меня и мою природную распущенность. Сама Катерина приговорена к пожизненному тюремному заключению за то что изувечила своего мужа: она была в коровнике, когда он ворвался туда и начал избивать ее вилами, Катерина вырвала их у него и этими же вилами покалечила его. Я помнила ее, но не совсем ясно. Дома наши в деревне стояли далеко друг от друга, но иногда мы встречались — на выпасе, на свадьбах, в церкви. Уже тогда во взляде ее сквозило какое-то беспокойство, как у затравленного зверька. Деревню свою я не видела уже много лет, она даже из снов моих исчезла, и вдруг все воскресло — причиняя боль — со всеми запахами и красками. — Ты не изменилась, — сказала она. — Как так? — Я бы тебя сразу узнала. Я вспомнила ее: было ей лет пять, одета она в длинную льняную рубаху, стоит рядом с огромными коровами и удивленно разглядывет их. Что-то от этого удивленного взгляда осталось в ее глазах и поныне. — Что здесь делают? — сносила она каким-то домашним тоном — так задают вопросы в деревне. — Работают, — я старалась смягчить горечь момента. Она расплакалась, и я не знала, чем утешить ее. Наконец, я сказала: — Не плачь, милая. Немало людей вошло сюда, немало их покинуло эти стены. Пожизненное заключение — это еще не конец. Бывают и досрочное освобожение, и помилование. — Все меня ненавидят, даже мои дети. — Ты не должна переживать. Бог знает всю правду. Только Он тебе судья. Едва упомянула я имя Бога, как глаза ее раскрылись, она взглянула на меня тем взглядом, что остался у нее с детства. — Я о тебе много думала, — сказала она. — Не надо ни о чем беспокоиться. Мы не одиноки. — Кто бы мог представить, что мы встретимся здесь. — Не так здесь страшно, — я пыталась отвлечь ее внимание. — Тебя кто-нибудь навешает? — несчастная продолжала свои расправы. — Я не нуждаюсь, чтобы меня навешали. Тут каждый занят собой. — Меня защищал адвокат-еврей. Не верю я этим евреям. Они всегда много говорят, но на устах у них одно, а на сердце другое. Лучше уж пожизненное заключение, чем защита евреев. Они крутятся повсюду… Я не мешала ей высказывать свою ненависть, чувствовала, что эта, пропитавшая ее насквозь ненависть облегчает боль. Затем я предложила ей глотнуть из припрятанной бутылки. Этот глоток ее успокоил, лицо ее порозовело, и она сказала: — Спасибо, Катерина. Храни тебя Бог. Если бы не ты, что бы я делала тут… — Так что говорят обо мне в деревне? — я хотела услышать ее мнение. — Евреи околдовали тебя. — А ты и поверила? Обе мы рассмеялись. Шли дни, но никто не приходил повидать ее. Зимой почти нет свиданий: тюрьма далеко, и добираться к ней трудно, но мой адвокат добирается, появляется всегда в одно и тоже время — как часы. — К чему вам это беспокойство? — выговариваю я. — Я — твой адвокат, не так ли? Разве не обязан адвокат знать, что происходит с его клиентами? — Верно. Но вам надо позаботиться о своем здоровье. Это — самое главное. За два последних года он сильно постарел, одежда его вытерлась, нижняя губа его, припухшая и синеватая, посинела еще больше, и сигарета приклеена к ней постоянно. В тот холодный день лицо его не выражало ни сердечности, ни мудрости — оно казалось застывшим, словно корочка льда покрыла его. Он все время потирал руки и повторял: — Холодно на улице… «Зачем же вы приехали?» — хотела я снова спросить с укором, но вместо этого сказала: — В вашей конторе есть печка… — О какой конторе ты говоришь? У меня уже давным-давно нет собственной конторы. — Но ведь вам необходимо помещение для адвокатской конторы, правда? — я и сама не знала, что я говорю. — Нет у меня никакой нужды в помещении, — произнес он и махнул правой рукой. Холодный ветер ворвался внутрь, пронесся по караульному помещению. Я вспомнила, как встретилась с ним в первый раз, посреди разъяренной толпы жандармов, писарей, судейских. Тогда он показался мне ниже всех ростом, худой, смущенный. — Я твой адвокат, — представился он. — Насколько хватит сил, буду пытаться защитить тебя. Дело сложное, но мы осилим его. — Чем я могу отплатить вам? — спросила я довольно глупо. — Ничего не надо. Теперь стоял передо мной тот же человек, но изможденный до неузнаваемости. Разве что сигарета так и осталась приклееной к посиневшей губе — как и в тот раз, когда я увидела его впервые. — Где вы живете? — У меня в городе есть комната. Родители мои живут в деревне. Я иногда навещаю их. Они мною недовольны. — Почему же ваши родители недовольны? — В свое время они хотели, чтобы я женился, — ответил он и смущенно улыбнулся. — С этим вы еще не опоздали. — Родители возлагали на меня большие надежды. Я единственный сын. Всю свою жизнь они тяжело работали, и все свои сбережения потратили на мою учебу в университете. Я хотел стать художником, но они не согласились на это. Искусство не казалось им стоющим делом. Я изучал то, что считали нужным они. — Ведь вы — преуспевающий адвокат, — мне захотелось приободрить его. — Трудно сказать обо мне, что я добился успеха. У меня нет своей адвокатской конторы, я не умею выжимать деньги, но, похоже, я уже не переменюсь. Какой-то дух вселился в меня, и я сказала: — Вы замечательно защищали меня. Не жалея сил. — По-моему, тебя должны были оправдать. — Я не уверена. — А я уверен. Он застегнул свое пальто и собрался уходить. В застегнутом наглухо пальто он казался еще ниже. Мне очень хотелось дать ему на дорогу что-то свое, мне принадлежащее, но у меня ничего не было. — Не выходите в бурю, — я хотела, чтобы он задержался. — Я не боюсь. Всего час ходьбы — и я на железнодорожной станции. — Не стоит рисковать в такую погоду, — я говорила с ним так, как, бывало, разговаривала в прежние времена. Надзиратель в караульном помещении не торопил нас. В эту холодную пору каждый думает о том, чтобы согреться, — надзиратель пытался согреться, переминаясь с ноги на ногу. — Не ездите. в деревню. Своих родителей вы не измените, да и они не изменят вас. У каждого своя судьба. Какую-то минуту он слушал меня с удивлением, затем произнес: — Всю свою жизнь я только приносил им несчастье. Мне очень хочется поехать к ним, но я не решаюсь. Трудно мне вынести их взгляды. Теперь они уже не упрекают меня, отец даже дает мне немного денег, но ведь неловко брать деньги у старого человека. Ведь всю свою жизнь они так тяжко работали. — Вы соблюдаете законы религии? — Ты коснулась больной темы. Трудно им, моим родителям, вынести мысль, что их единственный сын блуждает по миру без веры. Если бы я преуспел в делах, они бы, возможно, простили мне… В это мгновение я почувствовала какое-то сильное влечение к этому низенькому, растерянному человеку, как когда-то — к Сами. — Мой дорогой, — хотелось мне сказать ему, — я готова быть твоей служанкой, твоей женой, убирать твою комнату, стирать твои рубашки. Мое тело — не святыня. Я люблю тебя, потому что есть в тебе свет, согревающий мою душу. Трудно мне вынести грубость женщин, среди которых я живу… — До свидания, — произнес он и поднял руку. — Когда я вас увижу? — Через месяц я приду. — Спасибо. Я буду ждать. — К сожалению, я не привез тебе добрых вестей. — Но сам приезд ваш, само ваше пребывание здесь… А на улице в это время разыгралась буря — черная буря. Сквозь неплотно закрытую дверь я видела, как он удалялся, как ветер уносил его на своих крыльях. |
||
|