"Зона глазами очевидца" - читать интересную книгу автора (Стовбчатый Павел Андреевич)

Посылка от Аллы Борисовны

Никто не знал, когда именно и почему Витюша сошел с ума. Сошел он как-то тихо и совсем незаметно для окружающих. Было ему тогда двадцать семь, сидел он не так много по известным зековским меркам, где-то около семи лет, и потому все решили, что Витюша просто «загнался» и уже не смог выйти из этого опасного мечтательного или мечтательно-невыносимого состояния, действие коего наверняка испытал на себе всякий мало-мальски печалившийся по темницам империи арестант.

Отца и матери у Витюши не было, воспитывался он то на улице, то в детдоме, а рос так, как росли все «придорожные» пацаны, кому к началу восьмидесятых исполнилось по восемнадцать — двадцать лет.

Большой срок Витя получил за «чужое похмелье», и, поскольку доказать что-либо советскому суду тогда было невозможно, а обжаловать приговор в единственной высшей инстанции страны простым смертным вообще не имело смысла, он тихо и терпеливо нес свой крест, иногда молился Богу и выполнял норму на двести тридцать процентов. Он никому особенно не надоедал своим сумасшествием, вел себя достаточно скромно и всегда с какой-то безграничной, невероятно естественной радостью в глазах бросался выполнять любое поручение или просьбу любого человека в лагере. Причём делалось это им всегда бескорыстно и на все сто добросовестно.

«В кайф», — судачили зеки поначалу, еще не веря, что это надолго. Благодаря столь редкому как в лагере, так и на воле дару и качеству, Витюху знала в лицо вся зона. Можно сказать, почти каждый из двух с половиной тысяч заключенных по-своему чем-то «кнокал» тихого бедолагу, и, если под рукой не находилось нря-ника или сигаретки — Витюша много курил и обожал сигареты, — арестанты согревали его веселой шуткой или просто уважительным вниманием, что тоже особенно нравилось последнему.

В дни, когда на центральном плацу зоны вывешивали очередные списки на получение посылок и бандеролей, Витя одним из первых вырывался из своей «локалки», бежал к доске объявлений и по часу выстаивал подле неё, перечитывая одни и те же фамилии и инициалы счастливчиков.

Он беспрестанно и с чувством объяснял всем подходившим о почему-то не пришедшей еще посылке и сокрушенно, жалостливо, совсем уж заунывно и тоскливо разводил руками.

— Слушай!.. Уже два-а месяца нет посылки! — обращался он то к одному, то к другому зеку, внимательно вглядываясь в их лица своими полуазиатскими карими, беспокойными глазенками. — Может, потерялась, а? Два-а месяца! На почтах крадут, да! А у кого крадут? Там же адрес, а? Слушай!.. — приставал он к другим, быстро позабыв о прежних слушателях.

— А от кого ждёшь-то, Витюха? — смеясь, спрашивали у него любители приколоться, с ходу меняя выражение своего лица на серьёзное.

Витюша совсем не выносил издевательских и плоских шуточек, касающихся его посылки, и потому легко обижался и надолго запоминал физиономию шутника.

— От родственников, да, — твёрдо отвечал интересующимся Витя-детдомовец и сразу переходил на работу почтовых отделений, где, по его личному мнению, всё терялось и разворовывалось, за исключением посылок, принадлежавших самим почтарям.

— Наверное потерялась, да. По-те-ря-лась, — печально тянул он, как бы убеждая в этом самого себя на несколько минут.

Рассказав всем о своем горе, Витя неспешно удалялся от доски и вскоре забывал о посылке. Но через четыре-пять дней на плацу вывешивали новый список, и он снова летел к доске, не замечая ничего и никого вокруг.

Случилось так, что однажды, с чьей-то легкой подачи, «вечную» Витюшину посылку каким-то образом связали с именем знаменитой певицы. При появлении бедолаги на плацу зеки уже не приветствовали его, как бывало раньше, а сразу спрашивали о посылке от Аллы Борисовны.

«Не пришла ещё, Витек?» — неслось со всех сторон в его адрес, когда он входил в ту или другую секцию, гуляя вечером по зоне.

«Што ж она себе думает, Витя? Ты черкани ей пару слов, бродяга… А может, менты назад вернули, а? Что-то здесь не то, Витюха… Ты разузнай, разузнай! Во даёт, а, не шлёт!»

Надо сказать, Витя довольно быстро привык к новой «маме» и, видимо, охотно принял её в свои больные голову и сердце. Он уже никогда не упоминал в разговоре надоевшего слова «родственники», а прямо и на полном серьёзе говорил о «маме».

Так длилось не один день и не один месяц. Несколько лет кряду ждал Витя посылку от Аллы Борисовны, и сам начальник лагеря, подполковник Кузьменко, встречая иной раз не особо унывающего и вежливого в обычные непосылочные дни Витю, неизменно останавливал его и как равный-понимающий интересовался уважаемой «мамочкой», Аллой Борисовной…

К тому времени Витя выучил назубок все ее песни, и, когда Алла Борисовна исполняла по радио очередной свой шедевр, он радовался, как младенец, приплясывая, но потом резко затихал и подолгу тихо плакал, сидя на своей шконке в углу, у шкафа для одежды.

Никто не знал, сколько времени так будет продолжаться, но вполне возможно, думали зеки, что Витюше придется ждать «ящик» до конца срока. Выслать его ему было некому, и это было известно всем.

Мысль о желанной призрачной посылке наверняка посещала бедолагу еще в здравой жизни и, скорее всего, так и «перекочевала» вместе с другими желаниями и мыслями в совершенно новое, блаженное состояние его сознания и души. Он абсолютно искренне и страстно ждал свою дорогую посылку и так же искренне верил Алле Борисовне, которая никак не могла обмануть порядочного арестанта и притвориться, будто ей ничего не известно.

Время шло, как и прежде, и ничего нового для Вити оно не предвещало.

Но вот однажды, в самом конце лета, очень жаркого и очень тягостного, произошло нечто, чудо, о котором заговорили, наверно, все без исключения зеки. Молва облетела лагерь в одно мгновение, и урки уже прикидывали между собой, что бы это все значило.

В тот день ближе к вечеру на плацу, как обычно, должны были вывесить новый список на получение посылок.

Витя уже давно ожидал «бегунка» и, едва завидев дневального со списком в руках, понесся следом за ним.

«Бегунок» важно подошёл к доске, молча прикрепил лист и, отойдя на несколько шагов в сторону, не ушел, как должен был, а стал украдкой наблюдать за подоспевшим как раз Витюшей. Люди помаленьку подтягивались к доске, и «бегунок», стоя за спиной у Вити, на пальцах и мимикой объяснял некоторым из них ситуацию… Пятой в списке значилась фамилия вечно ожидающего Витюши. Коржов В. Г. — четко и жирно было выведено на бумаге, будто специально для Вити.

Коржов В. Г. Коржов В. Г. Коржов В. Г.! Буквы, по-видимому, заплясали перед Витиными глазами. Не поверив себе и своим собственным глазам, он повернулся к окружающим его людям, вытянув вперед подбородок, обвел всех присутствующих быстрым вороватым взглядом и снова впился в список.

— «Коржов В. Г.», — снова, но уже вслух прочитал он свою фамилию и инициалы.

Словно близорукий, стоял Витюша у доски, и его худой, хрящеватый нос едва не касался исписанного фамилиями листка бумаги.

— Да отваливай уже, Витек, не один! Заслонил головой весь список, — ворчали на него подходившие к доске зеки, не знающие о посылке.

Но Витек словно прирос к асфальту — не двигался с места и не реагировал на просьбы.

— Да уберите же вы этого оболтуса! — наконец не выдержал кто-то сзади и прикрикнул на Витю.

— Посылка ему от Пугачевой пришла, вот и заклинило бедолагу. Прирос к месту от радости, — пояснили недовольному те, что подошли раньше.

— Дождался-таки! Теперь — гуляй рванина от рубля и выше, мать пенсию получила!

Задние немного угомонились, а Витя, услышав, уяснив в конце концов, что речь идет именно о нем и ни о ком другом, очнулся, резко развернулся лицом к толпе во второй раз, окинул ее туманным, но и победным взором Наполеона и, нагло растолкав собравшихся локтями и пробив себе дорогу, понесся по плацу в сторону вахты, туда, где находилась комната для выдачи посылок и передач.

Кто-то зло, матом выругался ему вслед, кто-то посмеялся над поверившим в чудо дурачком, некоторые спрашивали о посылке у «бегунка».

Тот ничего толком не знал, но утверждал на полном серьезе, что посылка из Москвы на Витино имя действительно пришла. И, как якобы говорил ему контролер по выдаче, она-де в натуре была от какой-то А. Б. Пугачевой. «Бегунку», понятно, никто не поверил, зеки быстро и дружненько перевели стрелки на шутника-контролера, который, по их мнению, протолкал мякину и сейчас «тащится» от своей хохмы.

Все громко и весело ржали, а оставшийся в дураках «бегунок» клялся и божился, что контролер не «гнал ерша», но говорил все на полном серьезе. И что он сам удивлялся ещё больше, чем они.

Пришедшие на зону посылки, как правило, выдавали не сразу, а примерно через час-два после того, как вывешивали список. Зеки приходили на вахту, выстраивались в длинную очередь и по одному продвигались к небольшому окошку, за которым находился контролер-прапорщик. Посылка выдавалась на руки осужденному только в том случае, если последний называл полный и точный адрес отправителя и его фамилию. Если же он не мог точно сказать, от кого именно поступила посылка, её могли отправить назад либо оставить до рассмотрения вопроса начальством.

Разговоров и предположений по поводу загадочной Витиной посылки было, конечно же, много, однако все сходились на том, что это какой-то «фонарь» и чистейшая «утка». Сердобольная Алла Борисовна, надумавшая вдруг послать на зону посылку какому-то безвестному больному парню, не вмещалась в фантазии вечно фантазирующих зеков, и они выдвигали одну версию за другой. Мнение же некоторых верующих людей, утверждающих, что и живущие сугубо для себя артисты, аферисты и карьеристы раз в год делают что-то и для Бога, не бралось в расчет, как, впрочем, и сами говорящие о Боге.

«Если обыкновенное ружьё или метла стреляют раз в год сами по себе, то такая посылка может прийти узнику раз в пятьдесят лет, и то одному из тысячи», — считало большинство. И они были по-своему правы. Чудес на свете не бывает, к тому же, кроме уголовных сумасшедших, пусть даже и невинных, в мире существует масса других добрых и несчастных людей. Почему он?!

Алла Борисовна, может, и нежадный человек, но в конце концов она не мать Тереза и не Красный Крест. Кроме того, ее время наверняка расписано по минутам. Какие зеки, какие посылки! Да и откуда она могла узнать, откуда?..

Разговоров было много, очень много, но что бы там ни толковали аналитики и «профессора» высчета, Витюша уже с час не отходил от «медового» окошка, отираясь подле него, словно пес у мясной лавки. Да простится мне такое сравнение.

В очереди Витя стоял первым, и ни один из стоящих сзади него даже не думал о том, чтобы как-то обойти бедолагу и влезть вперёд. Наоборот, все ожидающие с нетерпением ждали развязки и уже шутя предлагали Витюше свои пакеты и торбы. «Не допрёшь сам, Витюха, возьми мою, не вместится», — смеялись люди. «Что там Аллочка нам прислала, а, Витя? Небось одной икры набила с барского плеча, а?!», «Не забывай братву, бродяга! Жратва кончается, а люди остаются…» Под шутки и прибаутки ждать появления контролера было гораздо веселее, и люди по-своему балдели, прикалываясь к Вите и вспоминая смешные эпизоды из прошлого. Витюша тоже был весел, посмеивался вместе со всеми и то и дело выставлял вперед правую руку с поднятой кверху кистью.

«Погодите… — как бы говорил он всем шутникам немного наивным и смешным этим жестом. — Ещё посмотрим, кто будет смеяться, погодите. Скоро, сейчас уже, ещё чуть-чуть…»

Витюха резво развернул свою сложенную невесть откуда и взявшуюся у него торбу и молча помахал ею перед присутствующими. «Полюбуйтесь, есть! — говорил он одними глазами. — Не такой уж я дурачок, чтоб без торбы за посылкой прийти. Есть, есть, вместится!»

Заслышав малейший шорох за спиной, он сразу оглядывался в надежде, что окошко вот-вот распахнется и властный, зычный голос изнутри назовет его, Витину, фамилию.

Контролер по выдаче, прапорщик Коля Печкин или просто Пузо, как за глаза величали его зеки, появился, однако, не так скоро, чем буквально извёл и без того вымотанного Витюху.

Когда окошко наконец бряцнуло и распахнулось внутрь, Витя затрепетал. Он раза четыре, а то и все пять четко и внятно повторил свою фамилию, имя и отчество и теперь смотрел на застывшие руки прапорщика, не понимая, почему тот медлит и не вскрывает долгожданный ящик. Пузо действительно не торопился и с любопытством поглядывал на втиснутую в окошко голову осужденного.

— Ну чего молчишь, Коржов? — наконец громко спросил он, обращаясь к Вите, словно ничего не слышал. Пузо, конечно же, намекал на адрес, обратный адрес.

— А я сказал уже, — встрепенулся Витя. — Коржов Виктор Григорьевич, — в шестой раз назвался он. — Што-то не так, да? Может, отчество перепутали, а? Посмотри хорошенько. Виктор Григорьевич, Кор-жов… Может…

— Да знаю, знаю, что ты Коржов. Знаю! Что ты затараторил одно и то же? — вспылил Пузо. — От кого ждёшь? Говори, адрес. Коржов он, понимаете ли! Тебя и без фамилии все знают. Ну?!

Витя растерянно пожал плечами, почесал пятерней затылок и отпрянул от окошка, держась за подоконник рукой.

— А-дре-ес?.. — Он недоуменно и вопросительно смотрел на очередь и не двигался с места. — Адрес спрашивает! Какой адрес, а? Слушай, какой адрес называть? — подскочил он к какому-то мужику.

— Откуда пришла, тот и называй, — невозмутимо и на полном серьёзе произнёс тот.

— Да-а?.. — Витя до боли прикусил губу, метнулся было к окошку, затем подался назад и снова к окну.

— Ну? — во второй раз повторил вопрос Пузо. — Кто посылку тебе послал, знаешь? Говори или иди вспоминай, — строго сказал он. — Всё!

Витя снова повернулся к очереди, сглотнул набежавшую вдруг слюну, от чего кадык его дернулся кверху, и так умоляюще, так жалостливо глянул на людей, что казалось, и камни возопиют под их ногами. Воистину так могут смотреть только обречённые и блаженные!

— Да говори ты ему, говори! — выкрикнул кто-то нервно. — Чего очередь задерживаешь, Витя? Делай красиво: Москва, Пугачева, и все дела. Тебе и так отдадут, не дрейфь!

Витя мгновенно просиял, окрыленный азартом кричащего.

— Москва, гражданин начальник, — сунулся он в окошко. — Точно Москва, да! — Довольный, он похлопывал ладонью по железной подставке и переступал в нетерпении с ноги на ногу, как будто хотел мочиться.

— Ну, а дальше? — поинтересовался Пузо как бы между прочим.

— Дальше? Пугачева, — тихо, лукаво, но и стараясь придать своему голосу серьезность, ответил Витя.

— Пра-вильно, Коржов, — подтвердил сказанное Пузо. — Пугачева А. Б., точно. А улица, квартира какая? — словно нарочно издеваясь, продолжал пытать он Витю.

— Улицу забыл, начальник. Память!.. — нашёлся Витя без посторонней помощи. — Восемь лет ждал, слушай, забыл улицу и номер. Восемь лет! Честное слово, забыл. Может, потом вспомню, а? Коржов я, Виктор Григорьевич, начальник. Отдашь, да?

— А-а-а! — не удержался от смеха Пузо, глядя на наивного плутишку, молящего о пощаде за ложь. — И кто же она тебе такая, эта Пугачева А. Б.?

— Племянница, начальник. Восемь лет прошло, взрослая стала. Писем не пишет, не-ет, што ты. Во-семь лет! Отдашь, да? — гнул свое Витя.

Пузо молчал и смотрел на Витю, раздумывая… Спрашивать у него, та ли это самая А. Б. или не та, конечно, не имело смысла.

— Ну ладно, Коржов, — вздохнул он, — так и быть, беру грех на душу… Если бы другому кому и не от Пугачевой… Не отдал бы, не-ет. А тебе сам Бог велел, как говорится. Ну-ка…

Он ловко поддел крышку посылочного ящика здоровенным «хозяйским» ножом и мгновенно вскрыл его.

— Хо-ро-шая посылочка, однако, Коржов, — констатировал Пузо через несколько минут, когда начал выкладывать содержимое ящика на стол для проверок.

— Мёд, шоколад, дорогие сигареты, чай индийский, колбаса, орехи!.. Да, бога-атая же у тебя племянница, богатая! — качал он головой, искоса поглядывая на Витю. — Смотри, никому не раздавай. Ты понял меня, Коржов? — строго внушал Пузо, сверля Коржова начальственным взглядом.

— Понял, начальник, што ты! Никому, не-ет! Точно, никому, — не задумываясь, отвечал тот, спеша заверить контролёра в чем угодно, лишь бы он, не дай бог, не передумал.

Витя уже сгребал продукты дрожащими руками и одновременно следил краем глаза за прапорщиком, видимо опасаясь, как бы тот чего не спер.

Всё видевшие и слышавшие зеки онемели от изумления, а Витюша всё набивал и набивал свою торбу, нежно облюбовывая взглядом каждую пачку и пакет.

Получив всё до последней крошки и расписавшись в ведомости, он быстро, залихватски закинул торбу на плечи и, пригнув голову, молча, ни на кого не глядя, как совсем посторонний в лагере человек, полетел мимо очереди на выход. До самого вечера его никто уже не видел. Он словно в воду канул вместе со своей посылкой. Злые языки несли по этому поводу всякую чушь, видимо завидуя в душе дурачку.

От кого она пришла, эта загадочная и таинственная Витина посылка, выяснить так и не удалось. Во-первых, никто из заключенных не знал, на какой улице Москвы проживает Алла Борисовна, а во-вторых, на посылке вместо имени и отчества певицы были написаны одни инициалы — А и Б. Это могла быть не обязательно Алла, но и некая Анна, Александра или Анжела. Но почему из Москвы? Почему такая дорогая, а не простенькая — с салом, чесноком и баранками — посылка? К тому же это был совсем не тот случай, когда некий ушлый пройдоха и аферист пишет проникновеннейшее письмо какой-нибудь артистке либо писательнице и та при чтении роняет слезу на исписанные листки. Затем собирает посылку и спешит на почту, позабыв обо всем на свете.

Кто ж из арестантов не слышал известного, уже многие годы гуляющего по тюрьмам и лагерям прикола о матером юмористе-рецидивисте, который, вняв просьбам настойчивой заочницы-доярки из забытого всеми села, взял да и послал ей наконец фото. Не свое, Владимира Высоцкого. Та по простоте душевной с ходу влюбилась в мужественного, с добрыми глазами, урку Володю и вскоре примчалась на краткосрочное свидание с любимым. Каково же было ее изумление, когда на пороге комнаты вместо её красавца мужчины появился беззубый, горбатый, с желтым лицом чифириста страшила «легкого поведения», гаркнувший: «Здорово, Галка!» — «Кого вы мне привели, боже?!» — в ужасе вскричала бедная, не читавшая «Студенческих меридианов» и прочих журналов и газет женщина и упала на пол без чувств.

Но здесь-то дело было не в приколах. Эти и другие вопросы будоражили нездоровое, гнилое воображение умников и прохиндеев, родя в их душах зависть и восхищение одновременно.

Часов в семь вечера Витюха неожиданно объявился.

На кем был невзрачный длинный серый халат, глубокие и вместительные карманы коего были чем-то набиты. Он важно и степенно входил в жилую секцию, громко и бодро здоровался со всеми и, подходя к общаковой тумбочке, демонстративно оставлял на ней свой скромный подарок, или «грев». Затем следовал дальше и проделывал то же самое в другом месте, Хороших знакомых Витюша одаривал дополнительно и отдельно, но особо не пыжил, так как последних было немало.

Он никому и ничего не объяснял сам, но, если кто-то задавал ему вопрос касательно оставленного им «грева», Витя отвечал двумя словами: «Посылка пришла, да».

Большинство заключенных стеснялись брать эти скромные подарки-подношения, хотя, с другой стороны, всем было невероятно хорошо и приятно на душе от одной только мысли, что этот странный, больной человек, дурачок, помнит доброе и человечное, желает поделиться с людьми тем, что послала ему сама Судьба. Единственный раз за весь отсиженный срок.

Ему, безусловно, простили бы и жадность, и наивную хитрость, и многое, многое другое, как прощали всегда. Простили бы… Но Витя поступил так, как поступил.

Подсказал ли кто ему это, или же он сам додумался поступить так, а не иначе, неизвестно. Впрочем, это никого и не интересовало. Зеки просто радовались за Витю и судачили об очаровательной Алле Борисовне, которая наверняка ничего не знала о шуме в зоне, находясь далеко в своих столицах.

Прошло недели две, а может, и три. О Витиной посылке давно позабыли, новые новости и заботы заполнили умы узников. Однако Витиио имя неожиданным образом всплыло снова и, как и в прошлый раз, оказалось на слуху у всех. Дело в том, что за эти быстро промелькнувшие две-три недели Витя сильно изменился, он как бы очнулся и пришел в себя, переборов свое долгое беспамятство или прострацию.

Перемена была настолько реальной и разительной, что зеки не сразу сообразили, что произошло с человеком на самом деле. Он уже не реагировал так бурно на шуточки, не нес всякую чушь, не ходил вечерами по секциям, как кот. Если он с кем-то и говорил теперь, то вполне здраво и нормально, правда немного стесняясь, не очень уверенно и натужно, словно человек, попавший в совершенно новую для него среду. Но в том, что это был далеко не тот Витя, которого знали все, мог, наверное, поклясться каждый из видевших его. Увы, и эта тайна осталась неразгаданной, как и тайна с московской посылкой.

Было совершенно ясно одно: именно благодаря той единственной за весь срок, долгожданной, загадочной, «ни от кого», посылке Витюша каким-то образом сдвинулся с «мертвой точки» в своем деформированном, туманном сознании и стал медленно, постепенно возвращаться в здравую жизнь.

И вот сейчас, когда прошло уже довольно много лет после всего описанного, я нет-нет да и вспомню этот странный случай и думаю о том благородном, на редкость чутком цельном человеке-шутнике, который один, находясь за тысячу километров от несчастного зека, излечил то, чему не в силах порой противостоять и целый штат психиатров. Ещё я думаю о судьбе человеческой и ее «инструментах», об Алле Борисовне, которую, увы, не могу спросить о той посылке.

Я ни в чем не уверен, ибо пути Господни воистину непостижимы, а потому кто знает, как все было на самом деле?..

И всё же, всё же, всё же… Шутник ли то был, шутник ли? Он или она? Бывший зек или, быть может, настрадавшийся, насмотревшийся, прозревший палач? Кто он, кто?..

Бог так легко обращает зло в добро, мы видели это не раз. Ах, как хотелось бы узнать имя этого чудака и святого. Ах, как хотелось бы! Да хранит его Господь, и пусть ему зачтется когда-нибудь этот его поступок.

А Алла Борисовна… Алла Борисовна не просто певица, она умная и чуткая женщина, че-ло-век! И она, конечно же, всё понимает…