"Я - Шарлотта Симмонс" - читать интересную книгу автора (Вулф Том)

ПРОЛОГ Человек из Дьюпонта

Всякий раз, когда дверь в мужской туалет открывалась, в помещение врывались сумасшедший рев и грохот: это группа «Сворм» давала концерт в большом театральном зале этажом выше. Каждая нота так называемой музыки словно пуля рикошетила от всех зеркал и выложенных керамической плиткой стен и пола. От этого казалось, что здесь, в замкнутом пространстве, она звучит вдвое громче. Впрочем, стоило пневматическому доводчику поплотнее прикрыть дверь, как звуки «Сворма» исчезали и в туалете вновь раздавались голоса студентов — опьяненных молодостью и пивом и стремящихся выразить свой восторг и веселье как можно громче, пусть даже дурацкими воплями прямо в стену, стоя перед писсуаром.

Двое парней нашли себе развлечение: они то и дело прикрывали ладонью фотоэлемент писсуара, отчего вода в фаянсовой чаше сливалась практически непрерывно. При этом ребята оживленно разговаривали.

— Да с чего ты взял, что она потаскуха? — обратился один к другому с вопросом. — Она сама мне на днях сказала, что ей операцию сделали — восстановление девственности. Это вроде называется рефлорация.

Это слово показалось приятелям до ужаса смешным, и оба согнулись пополам от хохота.

— Так и сказала? Рефлорация?

— Ну да! Рефлорация или антидефлорация, как-то так! В общем, как ни крути, а она теперь снова невинная девочка.

— Она, небось, думает, что это действует как те противозачаточные таблетки, которые на следующее утро надо принимать! — Приятели снова захохотали. К этому времени большая часть участников студенческой вечеринки была уже пьяна до такой степени, когда любая сказанная фраза кажется невероятно остроумной, и нужно только прокричать ее как можно громче, чтобы осчастливить всех окружающих очередным шедевром своего убийственного чувства юмора.

В писсуарах клокотали бурные водопады, приятели продолжали развлекать друг друга остротами, за дверцей одной из многочисленных кабинок кого-то уже выворачивало наизнанку. Потом входная дверь снова широко открылась, и помещение наполнилось оглушительным ревом «Сворма».

Ничто — никакой шум, никакие крики — не могло в эту минуту отвлечь одиноко стоявшего перед вереницей раковин студента, чье внимание было поглощено соверцанием своего собственного бледного лица, отражающегося в зеркале. В голове у парня сильно шумело. Отражение ему понравилось. Он оскалил зубы, чтобы получше их рассмотреть. Какие же они, оказывается, классные. Такие ровные! Такие белоснежные! Они просто блистали совершенством. А чего стоит эта крепкая, мужественная челюсть… а этот шикарный квадратный подбородок… а густые светло-каштановые волосы… а сверкающие, орехового цвета глаза… прямо отпад! И вся эта красотища — его! Вот она, в зеркале — и принадлежит не кому-нибудь, а ему! В какой-то момент парень почувствовал себя так, будто подсматривает через плечо за кем-то другим. Так вот, первый он был просто загипнотизирован своим собственным великолепием. На полном серьезе. Второй же, который внимательно следил за первым, подошел к созерцанию отражения более объективно и даже намеревался критически проанализировать представший перед ним образ. Однако он пришел к тем же выводам, что и первый молодой человек, позволивший так очаровать себя собственному отражению. В общем, смело можно было признать, что выглядит он шикарно. Потом оба придирчиво осмотрели в зеркале свои руки и предплечья, а также крепкие бицепсы, едва не разрывавшие короткие рукава летней рубашки-поло. Повернувшись боком, отражение выпрямило руку и напрягло трицепс. «Круто!» — пришли к выводу оба наблюдателя. Никогда в жизни эта двуединая личность еще не чувствовала себя такой счастливой.

Мало того, студент, стоявший перед зеркалом умывальника, вдруг понял, что вплотную подошел к какому-то очень важному открытию. К какому именно — он еще не знал, но был уверен, что оно как-то связано с одним человеком — тем самым, который, раздвоившись, смотрел на мир двумя парами глаз. О том, чтобы сформулировать это открытие сейчас, не могло быть и речи. Оставалось только надеяться, что память не подведет, и завтра, проснувшись, он сумеет записать свою новую формулу, переворачивающую мир. Или все же попытаться сегодня? Нет, невозможно. Вот если бы в голове шумело хоть чуть меньше, тогда можно было бы попробовать.

— Эй, Хойт! Ты чего, уснул?

Красавец отвел взгляд от зеркала и взглянул на Вэнса — блондина с вечно взъерошенными волосами. Они были однокурсниками и состояли в одной студенческой ассоциации; Вэнс даже числился там президентом. Хойт вдруг понял, что ему позарез нужно рассказать о своем открытии. Он открыл рот, но подходящих слов не нашлось. Впрочем, его голосовой аппарат вообще отказывался произносить какие-либо слова. Ему осталось только развести руками, улыбнуться и на всякий случай пожать плечами.

— Классно выглядишь, Хойт! — сказал Вэнс, направляясь к писсуарам. — Хорош, ничего не скажешь!

Хойт знал, что это имеет только один смысл: Вэнс удивляется, что он уже так сильно напился. Но в том возвышенном состоянии, в котором он находился, даже это звучало как похвала.

— Слушай, Хойт, — заявил Вэнс, стоя перед писсуаром, — я видел тебя там, наверху, на лестнице с этой стервозной девчонкой. Скажи-ка честно, ты в самом деле думаешь, что получится ее уломать?

— Нует… с ей лом выш, — выдавил из себя Хойт, пытавшийся сказать: «Ну нет, с ней облом вышел». Даже в том состоянии, в котором он находился, ему было ясно, что сформулировать свою мысль не удалось.

— Звучишь ты тоже классно! — заключил Вэнс. Он отвел было взгляд к писсуару, но потом снова взглянул на Хойта и проговорил уже совершенно серьезно: — Знаешь, что я тебе скажу? По-моему, на сегодня с тебя уже хватит. Шел бы ты домой, баиньки. Сейчас еще есть шанс дотопать самостоятельно, пока у тебя в башке совсем фары не погасли.

Хойт попытался оспорить это предложение, но не нашел нужных аргументов. Вскоре они вместе вышли из здания театра и направились к общежитию.

Стоял май, и даже ночью было тепло. Приятный мягкий бриз разогнал облака, и полная луна достаточно сносно освещала территорию университетского городка. На фоне неба вырисовывалась характерно изогнутая крыша театра, официально именовавшегося в университете Оперным тетром Фиппса и являвшегося одним из знаменитых творений прославленного архитектора Ээро Сааринена. В пятидесятые годы оно считалось очень модерновым. От обрамленного множеством лампочек входа в театр тянулась через площадь дорожка света. Она доходила до выстроившихся ровной шеренгой платанов, обозначавших границу другой достопримечательности университетского кампуса — ландшафтного парка. Основавший университет сто пятнадцать лет назад Чарльз Дьюпонт — миллиардер, сколотивший состояние на производстве искусственных красителей (не родственник делавэрских дю Понтов), потребовал предусмотреть в проекте целый лесопарк, где, по его разумению, студенты и ученые могли бы прогуливаться, предаваясь созерцанию природы или размышлениям о предмете своих научных исследований. Для планировки парка был приглашен самый известный в то время ландшафтный дизайнер Чарльз Жиллетт. Он сумел добиться, чтобы весь университетский городок через некоторое время просто утопал в зелени. Разумеется, в центре кампуса оставалась пустой Большая площадь, обрамленная правильным каре старых общежитий, отдельной изгородью был обнесен ботанический сад, а все остальное место занимали лужайки, клумбы и оранжереи. Даже парковочные площадки для автомобилей делились на сектора не заборчиками, а рядами деревьев и кустов. И все же главным шедевром создателя парка следовало признать саму Рощу, благодаря которой любой человек, оказавшись в университете, забывал, что тот окружен по периметру трущобными, заселенными по большей частью чернокожими кварталами крупного города, а именно — Честера, штат Пенсильвания. Чарльз Жиллетт продумал, где посадить каждое дерево и каждый куст, где высадить вьющийся плющ, а где разбить клумбу. Все зеленые насаждения поддерживались в наилучшем состоянии вот уже на протяжении века. Единственное, что в парке не совпадало с первоначальным планом его творца, — это протоптанные студентами тропинки. Жиллетт прочертил на своем плане извилистые, порой даже спиральные линии, по которым, согласно его замыслу, и должны были неторопливо прогуливаться будущие поколения студентов и преподавателей. Но увы, праздные прогулки как-то не прижились, и студенты часто пересекали этот шедевр американского ландшафтного дизайна так, как им было удобнее: обычно по прямой — кратчайшему пути между двумя зданиями. Вот и сейчас Хойт с Вэнсом направились к общежитию напрямик через залитую лунным светом Рощу.

Свежий воздух, ночная тишина и покой огромных деревьев возымели некоторое положительное действие на Хойта. В голове у него слегка прояснилось. Он вдруг почувствовал, что находится в той идеальной точке графика опьянения, которая расположена на максимуме функции хорошего настроения и при этом не приближается к опасно низким значениям координаты здравого мышления… Говоря нормальным языком, в этом состоянии можно чувствовать себя веселым и счастливым без риска неожиданно вырубиться или наблевать где-нибудь в углу. В общем, как казалось в тот момент Хойту, ему удалось вовремя остановиться и спасти веселый вечер от перехода в тупую свинскую пьянку. Он даже все больше склонялся к мысли, что способность здраво, можно сказать, трезво рассуждать возвращается к нему прямо на глазах. Вместе с ней, понятно, должна была вернуться и способность связно излагать мысли и аргументированно убеждать собеседника в своей правоте. Оставалось подождать совсем чуть-чуть — пока не стихнет дурацкий шум в голове.

Некоторое время парень шел молча, сосредоточенно пытаясь воскресить и закрепить в памяти тот миг восторга, что испытал перед зеркалом. Они с Вэнсом проделали уже немалую часть пути до центральной площади, а этот миг все ускользал… ускользал… куда-то ускользал… и вдруг в сознание Хойта совершенно неожиданно втемяшилась совсем другая мысль. На эту мысль его натолкнула Роща… Роща… знаменитая Роща… так ее называли в университете… и фактически она и стала означать — университет Дьюпонта… Хойт вдруг всей душой, прямо-таки до мозга костей, ощутил себя человеком из Дьюпонта, а значит, практически сверхчеловеком по отношению к любому другому американцу, не имевшему отношения к Дьюпонтскому университету. «Я человек из Дьюпонта», — сказал он себе. Не родился еще ни поэт, ни писатель, способный обессмертить это чувство — восторг, пронизывавший всю его центральную нервную систему, когда он при очередном знакомстве словно невзначай подводил разговор к тому, чтобы сообщить собеседнику, что учится в колледже, и эта информация неизбежно провоцировала нового знакомого (или знакомую) спросить: «А в каком ты колледже?», и тогда Хойт лаконично и как можно более бесстрастно отвечал: «В Дьюпонте», а потом наблюдал за ответной реакцией. Многие, особенно женщины, не скрывали своего восхищения. Они расплывались в улыбке, на лицах вспыхивало выражение благоговейного восторга, и они повторяли вслед за Хойтом: «О! В Дьюпонте!» Другие, особенно мужчины, тотчас же напрягались и прилагали неимоверные усилия, чтобы сохранить на лице невозмутимое выражение, выдавливая при этом краткий комментарий вроде: «Понятно» или: «М-м, ну да» или просто сохраняя молчание. Хойт и сам не знал, какой вариант реакции ему больше нравится. Всем, вне зависимости от пола и возраста, кто когда-либо получил диплом в Дьюпонтском университете или учился в нем сейчас, было знакомо это чувство превосходства над другими, и они его ценили. Они лелеяли его и не упускали случая вновь и вновь почувствовать свою принадлежность к этой особой касте — им хотелось испытывать это ощущение ежедневно, сейчас и до самого конца своей жизни. Тем не менее никому еще не удалось выразить это чувство в словах. Впрочем, одному Богу известно, пытался ли какой-либо человек из Дьюпонта, будь то мужчина или женщина, не только сформулировать свои мысли на этот счет, а попытаться изложить их письменно или хотя бы вслух, пусть даже перед своими. Скорее всего, таких попыток просто не было. Никто из избранных, из этой восхитительной аристократии, не желал ошибиться и осквернить это чувство какими-либо формулировками. «Нашли дурака», — повторял про себя каждый.

Хойт на миг остановился и огляделся. Они с Вэнсом как раз дошли до середины Рощи и были между общежитиями и театром. Деревья загадочно шелестели в серебристом лунном свете. Шум в голове то стихал, то снова нарастал — и внезапно словно вспышка вдохновения промелькнула в мозгу у Хойта: он вдруг понял, что именно ему суждено выразить словами чувство дьюпонтского братства! Да, именно он станет этим великим бардом! Он всегда подозревал, что в нем кроется талант писателя. Правда, за всю жизнь он не написал ни строчки, кроме разве что домашних заданий и конспектов, ну так у него ведь не было на это времени. А теперь Хойт ощутил сполна уверенность в своих творческих способностях и почти физическую тягу как можно скорее изложить свои мысли в письменном виде. Надо только дотерпеть до утра, и когда он проснется, то сможет выразить это неуловимое чувство на экране монитора своего «Макинтоша». А может, прямо сейчас сказать об этом Вэнсу? Вэнс — он ведь свой парень, с ним о таких вещах вполне можно поговорить… Все эти мысли сбивчиво мелькали в голове Хойта, пока он плелся в нескольких шагах за Вэнсом по заколдованной Роще.

Внезапно Вэнс глянул на спутника и предостерегающе поднял руку. Хойт даже в том своем приподнятом состоянии понял, что от него требуют немедленно остановиться. Вэнс поднес палец к губам и прижался к стволу ближайшего дерева, явно желая слиться с ним в полумраке. Хойт последовал его примеру. Вэнс сделал выразительное движение рукой, показывая куда-то вперед. Выглянув из-за дерева, Хойт разглядел футах в двадцати пяти два силуэта Незнакомый мужчина, судя по копне седых волос — далеко не первой молодости, сидел на земле, опершись спиной о дерево. Его толстые белые ляжки были расставлены настолько широко, насколько позволяли спущенные ниже колен брюки и семейные трусы. Второй силуэт явно принадлежал девушке. Одетая в шорты и футболку, она стояла на коленях между колен мужчины, лицом к нему. Пышные светлые волосы красиво переливались в лунном свете в такт недвусмысленным движениям вверх-вниз, которые совершала женская голова над мужскими бедрами.

Вэнс снова спрятался за дерево и прошептал:

— Охренеть, Хойт, ты хоть просекаешь, кто это? Это же губернатор Калифорнии, Хрен-Знает-Как-Его-Там — ну тот, который должен выступать на вручении дипломов!

Церемония вручения дипломов была назначена на субботу. А сегодня был четверг.

— Тогда какого хрена он тут делает сегодня? — спросил Хойт — по-видимому, слишком громко, потому что Вэнс снова прижал палец к губам.

Потом он чуть слышно фыркнул и прошептал:

— Как — какого хрена? А то сам не видишь. Угадаешь с трех раз?

Они чуть высунулись из-за дерева. Мужчина и девушка, видно, услышали их, потому что, прервав свое увлекательное занятие, поглядели в их сторону.

— Да я же ее знаю, — объявил Хойт. — Она была у нас в…

— Хойт, твою мать! Тихо!

Хлоп! Буквально в ту же секунду какая-то невидимая рука сгребла плечо Хойта и сжала его железной хваткой, а над ухом у него раздался голос определенно очень крутого парня:

— Чем это вы, пидоры, тут занимаетесь?

Хойт резко развернулся и увидел перед собой невысокого, но очень коренастого и явно чрезвычайно сильного человека в темном костюме и наглухо застегнутой рубашке с галстуком. Ворот рубашки еле сходился на мощной шее незнакомца, которая на вид казалась гораздо шире его головы. Из-за левого уха парня уходил куда-то в неизвестность тонкий, почти прозрачный проводок.

Адреналин в сочетании с алкоголем настроил Хойта на воинственный лад. В конце концов, он человек из Дьюпонта или нет? Кто это смеет обращаться к нему так по-хамски? Да по сравнению с ним этот урод — просто переходная ступень от обезьяны к человеку.

— Чем занимаемся? — рявкнул он, непреднамеренно обрызгав незнакомца слюной. — Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей, — вот чем занимаемся!

Не успел Хойт договорить, как бугай в черном костюме схватил его обеими руками за плечи и изо всех сил швырнул спиной о дерево. На какое-то мгновение у Хойта перехватило дух. В следующую секунду, пока эта низкорослая горилла заносила кулак для удара, Вэнс нырнул на четвереньки у нее за спиной. Хойт вовремя среагировал и успел увернуться от пудового кулака, который с треском врезался прямо в ствол дерева. Охранник губернатора только успел провыть во всю глотку начало предполагаемого ругательства: «Ё-ё-ё-ё-ё-ё!», но его красноречию не дал в полной мере проявиться локоть Хойта, которым тот саданул в грудь оказавшегося вплотную перед ним противника. Человек в костюме потерял равновесие и, споткнувшись о скрючившегося позади него Вэнса, рухнул на землю с глухим стуком, тотчас же перешедшим в еле сдерживаемый сдавленный стон. Охранник так и остался лежать, растянувшись на корнях платана, с лицом, перекошенным от боли. Правой рукой с разбитыми в кровь костяшками пальцев он схватился за левое плечо. Судя по тому, как неестественно была согнута его левая рука, парень при падении либо сломал ее, либо вывихнул.

Хойт и Вэнс — последний все еще на четвереньках — молча созерцали результат своих согласованных действий. Их противнику, по собственной вине превратившемуся в жертву, явно было очень больно. Он открыл глаза и, удостоверившись, что бить его не собираются, прохрипел:

— Мудаки… вот мудаки… — Потом, неизвестно почему, он опять закрыл глаза, сжал зубы и сумел снова выругаться только пару секунд спустя: — Козлы… козлы гребаные…

Поняв, что охранник, по крайней мере в ближайшее время, не представляет опасности, друзья, повинуясь невольному порыву, одновременно развернулись и поглядели в ту сторону, где развлекались мужчина и девушка. Но там уже никого не было.

— Что будем делать? — шепотом поинтересовался Вэнс.

— Сваливать отсюда на хрен, — ответил Хойт.

Предложение было принято единогласно. Они побежали напрямик через кусты и по клумбам, упругие ветки то и дело хлестали их по лицу. Вэнс на бегу все время повторял:

— Самозащита, самозащита… это была… просто… самозащита.

Впрочем, скоро он запыхался и, оказавшись перед выбором — бежать или говорить, предпочел первое.

Добежав до опушки Рощи, откуда уже рукой подать было до общежития, Вэнс сказал:

— Все… сбавляй ход. — Он настолько устал, что мог произнести между вдохами не более двух слов. — Давай… пойдем… спокойно… как будто… ничего… не случилось.

Выйдя из тени деревьев, приятели постарались идти как ни в чем не бывало, прогулочным шагом, и все было бы просто замечательно, если бы не слишком громкие хрипы, вырывавшиеся из груди у обоих, и пот, ручьями лившийся по их спинам.

Вэнс продолжал отдавать распоряжения:

— Мы не должны, — вдох-выдох, — говорить об этом, — вдох-выдох, — никому. — Вдох-выдох. — Договорились? — Вдох-выдох. — Слышишь, Хойт? — Вдох-выдох. — Эй, Хойт! — Вдох-выдох. — Твою мать! — Вдох-выдох. — Хойт, слушай меня!

Но Хойт не только не слушал, а даже не смотрел на него. Нет, адреналин не менее бурно заставлял его сердце учащенно качать кровь, чем у Вэнса. Однако этот гормональный всплеск вызвал у Хойта лишь какое-то временное счастливое помешательство, но отнюдь не страх или озабоченность. В голове у него по-прежнему шумело, но этот шум не мешал радоваться жизни, а радоваться было чему. Он вырубил этого козла! Как отлично он швырнул этого качка через спину Вэнса — Боже ты мой! Хойту не терпелось скорее вернуться в общежитие Сейнт-Рей и всем рассказать о своей победе. Это сделал он! Теперь он станет легендой студенческого союза. Да что там — весь университет будет говорить только о нем. При мысли об этом по телу Хойта пробежала приятная дрожь. Он испытал древнее, известное с первобытных времен чувство — восторг воина, вышедшего из битвы победителем.

— Вэнс, ты только посмотри, — сказал Хойт. — Вот оно.

— Что? Какое еще оно? — переспросил Вэнс, который явно не желал тратить время на разговоры, пока они не окажутся в безопасности.

Хойт обвел рукой открывавшийся перед ними вид.

Университетский городок Дьюпонта… Лунный свет превратил привычную панораму зданий в безумную композицию из глухих теней и серебристых бликов. Стены, разнокалиберные башни и башенки, шпили, шиферные крыши — все это было так знакомо, так неотразимо прекрасно и так неотразимо величественно. Стены толстые и массивные, словно в замках. Да что там! Это же настоящая крепость. И он, Хойт, принадлежал к узкому кругу избранных — тех счастливцев, которые были допущены в святая святых этой непобедимой цитадели… Больше того: внутри этой крепости он принадлежал к самой избранной касте — студенческому братству Сейнт-Рей. Членам этого могущественного ордена предстояло быть властителями… властителями… в общем, предстояло повелевать всеми остальными.

Хойту захотелось как можно скорее поделиться своими поэтическими образами с Вэнсом… но, черт, язык почему-то плохо слушался. Пришлось начинать с самого простого:

— Вэнс, ты хоть понимаешь, что такое Сейнт-Рей?

Неуместность вопроса была настолько очевидна, что Вэнс остановился и уставился на Хойта с открытым от удивления ртом. Наконец он понял, что единственный способ заставить приятеля сдвинуться с места — это поддержать диалог.

— Нет, а что?

— Это же «Мастеркард»… золотая кредитка… разрешение делать все что угодно… все что угодно. — В голосе Хойта не было и намека на иронию. Его благоговейное отношение к своей студенческой общине было абсолютно искренним.

— Хойт, ты только не вздумай рассказывать кому-нибудь, что случилось! Даже и не заикайся об этом! Что там случилось в Роще — мы об этом ничего не знаем и никому не говорим! Договорились?

— Да хватит тебе дергаться, — чуть покровительственно ответил Хойт и снова взмахнул руками, словно пытаясь обнять раскинувшееся перед ним царство. — Только избранные… узкий круг посвященных, — пробормотал он.

Что-то подсказало Хойту, что способность связно выражать свои мысли опять изменила ему. Потом он присмотрелся к Вэнсу и заметил на его освещенном лунным светом лице признаки паники. Да что это с ним? С какой это стати Вэнс дрожит от страха, как заяц? Он же сам человек из Дьюпонта. Хойт еще раз обвел влюбленным взглядом умытую лунными лучами знакомую панораму родного королевства Вот большая башня над библиотекой… водосточный желоб с нависшей над ним фигурой какой-то химеры на углу колледжа Лэпхем… чуть поодаль купол баскетбольного зала… новое, все из стекла и стали, здание центра неврологии, нейропсихологии или черт его знает чего там еще — даже эта уродливая коробка сейчас выглядела величаво, как какой-нибудь дворец… Дьюпонт! Наука! Нобелевские лауреаты — штабелями!.. Хотя именно сейчас Хойт не мог вспомнить ни одного имени… Спортсмены — высший класс! Чемпионы страны по баскетболу! В первой пятерке по футболу и лакроссу!.. Хотя он считал, что ходить на матчи других команд и болеть за кого-то — в общем-то потеря времени… А ученые? Какие здесь исследования проводят — закачаешься!.. Пусть даже эти умники и похожи на свихнувшиеся привидения, обитающие где-то на обочине настоящей, красивой университетской жизни… Традиции — грандиозные! Хулиганские выходки и самые разные приколы, что передаются из поколения в поколение… студентов лучшего из всех университетов! Перед внутренним взором Хойта проплыла целая вереница самых разных и почему-то весьма экстравагантных личностей: придурковатых пожирателей книг, академиков со странностями, ученых с нетрадиционной сексуальной ориентацией, виртуозов-флейтистов и прочих извращенцев, которых тем не менее теперь признавали везде и всюду… Как бы то ни было — если ты отучился в Дьюпонте и получил диплом с заветным гербом на обложке — для тебя открыты все дороги… и вот он, этот заветный Дьюпонт: он наш, он принадлежит нам!

Сердце Хойта до того переполнял восторг и ему так хотелось поделиться им с Вэнсом, но проблема словесного выражения родившегося в голове образа снова не дала это сделать. В итоге Хойт, собравшись с силами, сумел только пробормотать:

— Он наш, Вэнс. Понимаешь, наш.

Вэнс закатил глаза и застонал почти так же жалобно, как тот боров со сломанной рукой в Роще:

— Хойт, ну ты и нажрался.