"Третий апостол" - читать интересную книгу автора (Гагарин Станислав Семенович)

Глава третья АЛИБИ И СЛУЧАЙ

Арнольд Закс любил бывать в Юсовых дюнах. Обычно он посещал их в дни, когда находился в приподнятом состоянии. Не от алкоголя, нет… В дюны Арнольд приезжал трезвым и без дружков. Он чувствовал порою неодолимое желание побыть одному, очиститься, что ли…

Сегодня Арнольд Закс неприкаянно бродил по аккуратным улицам поселка Юсово. Его раздражали веселые и беззаботные лица курортников и приехавших на воскресенье западноморцев, претила сутолока на пляже, где Арнольд и купаться не стал… Он жалел, что приехал сюда. Ему было тошно сегодня. Выпить бы… Да знакомых не было видно, а в одиночку Закс никогда не пил.

Настроение у него испортилось со вчерашнего дня, когда Арнольд узнал от стармеха, что судовой движок окончательно посыпался. Если не сменить в нем кое-что, то фишбот будет надолго выведен из эксплуатации. Закс разнес деда в пух и прах, но двигатель ругань капитана не отремонтировала. Вдвоем со стармехом бросились они на технический склад искать недостающие запчасти. Но без подписи главного инженера на складе им ничего не обломилось… Не помогла и бутылка рома «Гавана клаб», выставленная стармехом. Главного инженера они не нашли. Кончилась трудовая неделя, начался, так сказать, уик-энд, а его главный инженер комбината проводил всегда на лоне природы. В воскресенье технический склад не работал. Складские работники законным образом отдыхали, в отличие от рыбаков, у которых между прочим нет ни праздников, ни воскресений. Словом, РБ-28 застрял в Пионерском ковше до понедельника. Ребята для блезиру принялись пачкать лбы в машине, а капитан Закс, чтоб не травить себе попусту психику, подался в Юсовы дюны.

С планом на РБ-28 было пока неплохо. Но кто знает, сколько маслопупы проваландаются с движком. Известно это было разве что Нептуну… Да и то сомнительно. Ну что он, Нептун, понимает в судоремонте и дефиците запчастей?! Вот потому Закс и не находил себе места среди праздношатающихся людей, которым до фени были втулки, муфты и всякие там поршни…

Он выпил кружку пива в полупустом баре. Народ жался к пляжным палаткам, где пиво шло без наценки на элегантный интерьер и пить его можно было в костюме прародителя плюс синтетические плавки… Спокойная обстановка бара, на стене сказочная Юрате в балтийских волнах с горстью янтаря в ладонях, тихая музыка вконец расслабили дух Арнольда, и он подался в парк.

Выбрав скамейку, Закс сел и стал посматривать по сторонам. Гуляющих в тенистой аллее почти не было. Наискосок от него, на противоположной стороне, сидела девушка с журналом «Экран» в руках. Арнольд снова подумал о том, что зря он забрался сегодня в дюны. По такому настроению лучше засесть в доброй компашке на хате… И в этот момент Закс услыхал треньканье гитары.

По аллее продвигались два патлатых щенка. Хвоесосы, определил их Арнольд. Оба в красных расклешенных брюках, полосатых рубахах, с огромными блестящими бляхами ремней на животах…

Завидев девушку с журналом, они остановились. Подталкивая друг друга локтями, парни принялись паясничать перед ней, осыпая пошлостями и предложениями «разделить их одиночество». Не достигнув успеха, они уселись рядом, заглядывали в журнал, вели себя прилипчиво и нагло.

Девушка попыталась встать, но щенки-хвоесосы схватили ее за локти и притянули к сиденью.

Арнольд поначалу с любопытством смотрел на разыгравшуюся сцену, затем почувствовал, как зарождается глухое раздражение. Осознав это чувство, Закс обрадовался. Вот теперь он отведет душу, выместит на этих сосунках отвратность и черноту собственного настроения да, глядишь, и доброе дело совершит…

Он усмехнулся, встал со скамейки и медленно подошел к соседке и этим двум приставалам.

— Вы невежливы, дети, — сказал он негромко. — Вас плохо воспитывали в школе и дома.

— Ха, — сказал один из них. — Дядя с нами шутит, дядя — большой педагог.

— Он жаждет иметь бледный вид, — отозвался второй. — А завещание написать не успел…

— Слушай, Вася, — сказал Арнольд. — Оставь человека в покое и мотай отсюда… Брысь!

Они оставили девушку, гитара лежала на скамейке, поднялись и стали подходить к Заксу с двух сторон.

Арнольд ждал. Улыбка не сходила с лица. Когда же расстояние сократилось достаточно, он резко крутнулся на месте — и ударил так, что ребра обеих его ладоней пришлись на переносицы нападавших.

Бил Закс не очень сильно, но достаточно крепко. Парни схватились за лица руками… О продолжении схватки и не помышляли даже.

— Бакланы! — сказал Арнольд. — Неохота снова к хозяину вертаться, а то б я научил вас вежливости.

Он взял гитару, повесил одному из щенков на шею, повернул обоих и поддал ногой под зад каждому из них.

— Бегите, волосаны, отсюда! — крикнул Арнольд. — Встречу еще раз — отметелю так, что вас, сявок, никакая больница не примет. Век свободы не видать… Брысь, бакланы! Бегом!

Арнольд повернулся к девушке. Она улыбалась и приветливо смотрела на Закса.

— Надеюсь, они вас не обидели, эти невоспитанные мальчики? — спросил он.

— Благодарю вас, — сказала девушка. — Вы настоящий мужчина, хотя и побывали у хозяина.

Арнольд несколько смешался.

— Вы знаете, что это такое?

— Немножко. Самой, правда, не приходилось и по фене ботаю слабовато.

— Ну и ну, — сказал Закс. — Интересное знакомство. Как я погляжу, вы тут и без моей помощи управились бы…

— Что вы, спасибо вам! Выручили в трудную минуту… Садитесь!

Арнольд присел.

— Тогда разрешите и представиться. Арнольд Закс. Капитан.

Уловив недоверчивый взгляд девушки, он добавил:

— Нет, в самом деле капитан. А сидеть — сидел. Было дело. По недоразумению. С этими я говорил так, чтоб припугнуть покрепче. Они ведь любят под блатных работать… Вот пусть и думают, что нарвались на истинного урку.

— Теперь моя очередь, — сказала девушка. — Зовут меня Зоя. Жукова Зоя. Должность совсем неромантичная — медицинская сестра.

— Значит, сестра милосердия… Хорошая должность, добрая, — заметил Арнольд. — Вы одна здесь?

— Была с компанией, со вчерашнего дня… Ночевали на турбазе. Только пришлось мне там не по сердцу, я и сбежала.

— И правильно сделали. Я вот тоже маюсь в одиночестве. И настроение никуда…

Тут Арнольд принялся рассказывать Зое историю со злополучным двигателем фишбота, удивляясь, чего это он так разоткровенничался с посторонним человеком. Зоя внимательно слушала его, искренне сопереживала, и Закс все больше увлекался. Он стал находить во всем случившемся юмористические моменты, вот уже и рассмешил Зою, принялся смеяться над субботними хлопотами сам…

— Впрочем, оставим эти заботы до понедельника, — заключил Арнольд. — Мы оба были в одиночестве, а теперь его больше нет. Не занять ли нам место на приморской веранде? Я был уже там. Ветра с Балтики сегодня не обещают, опять же в тени и зелени… Уютное местечко!

— Можно и на веранду, — согласилась Зоя. — Так рано уезжать в душный Западноморск было бы преступлением.

— А я что говорю?! — воскликнул Арнольд. — Тогда идемте…

Но у приморской веранды их ожидало разочарование. Половина столиков была занята, а на остальных стояли флажки дружественного государства.

— Ждем интуристов, — развел руками старший официант. — Со всем удовольствием, но никак. Ждите, может, кто освободит место.

— Судя по всему, это не скоро случится, — проворчал Закс. — А вон тот, что с краю, он тоже для иностранцев?

— Этот заказан вчера. Видите, там уже и лимонад, и конфеты. Да вон и клиенты подходят. Извините.

Он поспешил навстречу входившим. Арнольд повернулся и увидел Гену Тумалевича, который шел, пропустив вперед Веру Гусеву. За ним шла еще одна пара, этих людей Арнольд не знал.

— Вот и разрешение проблемы, — сказал Закс вполголоса Зое. — Это ведь мой друг, так сказать, флотский кореш.

Он пошел к Тумалевичу навстречу.

— Арнольд! — приветствовали его Гена и Вера. — Как ты здесь, какими судьбами?

— Маюсь без места, — ответил Закс. — В то время как некоторые завышенные мореманы заказывают столы по телефону.

— О чем разговор, Арни! — воскликнул Тумалевич. — Идем с нами.

— У меня дама.

— Еще лучше. Все с дамами. Знакомься, это наш старпом, Василий Зуев, а это его жена, Тамара.

— Очень приятно.

— Давайте за стол, ребята… Там познакомимся поближе.

Когда все расселись, а Закс представил Зою, Вера сказала:

— Знаешь, Гена, чего не хватает на столе?

— Приказывай, все добудем!

— Цветов бы сюда…

— Будет сделано! Вася, командуй здесь парадом, я мигом.

Минут через пять Тумалевич шел через зал с букетом цветов.

— Вера! — крикнул он едва ли не от входа. — Вера! Готовь вазу! По твоему приказанию цветы доставлены!

— Чего это он такой веселый? — спросил Арнольд у Веры. Она улыбалась, несколько смущенная общим вниманием, но чувствовалось, как все это ей приятно…

— Заявление подали в загс, — ответила Вера. — Сегодня у нас помолвка.

Когда с порога веранды Тумалевич позвал невесту, на произнесенное им имя повернулась уже немолодая и вместе с тем миловидная женщина. Она сидела на другом краю за столиком на двоих. Место напротив занимал Юрий Алексеевич Леденев.

— Видишь, Юра, какие букеты дарят девушкам молодые люди, — ласково попрекнула мужа Вера Васильевна.

— Понял, — ответил Леденев. — Упрек принимаю, Веруша. Только, понимаешь, здесь вокруг столько цветов, так сказать, в натуральном виде, в природной обстановке, что мне как-то в голову не пришло подумать о сорванных цветах. Ведь тогда они уже будут мертвые, правда?

— Правда, правда, Юра… Ты у меня старый ветеран борьбы за охрану природы, и я готова взять слова упрека обратно.

— Ты завидуешь той девушке? — спросил Юрий Алексеевич.

— Ну что ты, Юра! Ты ведь знаешь, что зависть мне вовсе не присуща.

— Знаю, Веруша, и постараюсь исправить невнимательность. Как тебе здесь? Нравится? Ты уже и загореть успела…

— Успела. А говорили, что на Балтике на загар рассчитывать нельзя.

— Здесь по-всякому бывает. Будем считать, что тебе повезло. Правда, сегодня я лишил тебя пляжа…

— Ничего страшного не случилось… Очень рада твоему неожиданному появлению.

— Понимаешь, Веруша, за мной в любую минуту может приехать кто-нибудь из города, а на пляже меня не найти. Вот я и дал им несколько вероятных мест.

— И одно из них здесь, на веранде?

— Ты угадала… Именно так.

— Не спрашиваю о подробностях, но в принципе то, зачем ты сюда приехал, не очень сложно?

— Увы, Веруша, как раз «очень». Но интересно… Поэтому, признаюсь тебе откровенно, с нетерпением жду сигнала из Западноморска. Должна проясниться одна версия.

— Твоя?

— Нет. Это ребята Жукова еще до меня провели разработку.

— Как у тебя отношения с местными коллегами?

— Нормальные. Чувствуется, что ребята не очень довольны тем, что в дело вошел столичный пижон, но так бывает почти всегда.

— Ты у меня никогда не был пижоном.

— Верно, не был. Но сколько лет ты меня знаешь? А они знакомы с Леденевым трое суток. Да и, чего греха таить, разве мало у нас в Москве пижонов? Есть и верхогляды, свысока посматривающие на провинциальных работников. А ведь именно они, товарищи на местах, тянут основную лямку. Сам был в их шкуре, знаю…

— Может быть, вместе поедем домой, — проговорила Вера Васильевна.

— Это ты на что намекаешь? — улыбаясь, спросил Юрий Алексеевич и шутливо погрозил пальцем. — Но-но! Считаешь, что не управлюсь до дня твоего отъезда? Все может быть, но такое нежелательно…

— А вдруг Василий Пименович наградит тебя неделей отпуска?

— Он наградит… Конечно, если покончим с делом… Но как ему внушить такую мысль? Ты не обладаешь случайно телепатическими наклонностями? Ведь он знал, что ты здесь, когда посылал меня в Западноморск. Не твоя ли это работа?

— Знаешь, Юра, как-то боязно влиять на сознание такого человека, как Бирюков. Уж лучше я воздержусь.

— Я тоже.

Они рассмеялись.

— А если к тебе в Западноморск приехать? — спросила Вера Васильевна.

— Но ведь тебе нужны процедуры, солнце, море… Зачем нарушать режим?

— Ты не хочешь меня видеть в городе?

— Конечно, хочу. Как ты можешь спрашивать об этом, Веруша. Но твой санаторный режим…

— Обойдется. Давай так. Я тебе позвоню, чтобы спросить, когда у тебя выдастся окошечко… И примчусь на такси.

— Добро. Только учти, что из этого окошечка меня могут, как говорят в Одессе, винимать в любое время и ты будешь куковать одна в номере.

— Почему в номере? Я отправлюсь изучать город.

— Одна?

— Там будет видно.

— Смотри у меня… Не забывай, что я сыщик. Через пять минут мне все будет известно.

— А я жена сыщика. Кое-чему и от него научилась.

— Молодец… Только вот что, жена… Кажется, нас уже разлучают. Сюда идет Конобеев. Видимо, заберет меня с собой.

Прохор Кузьмич отыскал глазами их столик, подошел, поздоровался, Леденев познакомил его с Верой Васильевной, и Конобеев извинился, что вынужден увезти мужа…

Юрий Алексеевич простился с женой, записав ей номер своего телефона в гостинице, а когда он и Конобеев подошли к машине, оставленной на главной улице, проезд к машине, оставленной на главной улице, проезд к набережной был запрещен. Отвечая на безмолвный вопрос Леденева, Прохор Кузьмич сказал:

— Петерс заговорил.

В приемном покое их облачили в белые халаты, и молодящаяся сестра с дежурной вежливой улыбкой на увядающем лице подвела Юрия Алексеевича и Конобеева к лифту.

На четвертом этаже они вышли. Сестра проводила Конобеева и Леденева до кабинета главного врача.

Главный врач поднялся, двинулся навстречу, встал с дивана и Федор Кравченко.

— Приехали, — сказал он без особого энтузиазма.

Юрий Алексеевич уже знал историю Петерса со слов Конобеева и отлично понял, чем вызвано отсутствие улыбки на лице киевлянина.

— Сразу пройдем к пациенту? — спросил главный врач после ритуала приветствий и знакомства.

— Видимо, так, — сказал Юрий Алексеевич. — Правда, я хотел бы узнать от вас клиническую, как говорится, картину этого случая. Ну и пару слов о состоянии Петерса тоже…

— Это можно. Больной сильно истощен… Находился в состоянии нервного возбуждения, когда его доставили к нам. После необходимого курса химиотерапии в сочетании с некоторыми другими воздействиями на его организм нам удалось снять реактивные моменты. Более того, к пациенту вернулась память. Он сам назвал себя, вспомнил об аварии, о том, что спешил попасть на концерт. Все остальное для него после момента получения травмы головы — темный лес. Ни одного проблеска.

— Н-да, — сказал Леденев. — Скажите, вы можете дать официальное заключение, что в результате подобной травмы у человека может наступить амнезия[17]?

— Только в предположительном смысле. Утверждать, что так и было в данном случае, к сожалению, не могу. Проблемы, связанные с психическими расстройствами, сами понимаете, не просты.

— Значит, вы не исключаете симуляцию?

— Не исключаю. Хотя здесь, кажется, этого нет… Но я не был рядом с этим парнем в тот момент, когда он падал с мотоцикла. Я и о мотоцикле узнал от вашего товарища.

Главный врач кивнул в сторону Кравченко. Леденев внимательно посмотрел на Федора, и Федор опустил голову. Рассказывать врачу, с чего падал Петерс, было вовсе не обязательно. Это помимо воли врача определяло путь его будущего заключения, снижало уровень беспристрастности экспертизы.

— Давайте посмотрим Петерса и поговорим с ним, — предложил Юрий Алексеевич. — Это можно, доктор?

— Да, недолго… Минут пять-шесть.

— Большего времени не понадобится. Вы проводите нас?

Валдемара Петерса поместили в отдельной палате. Аспирант лежал навзничь и смотрел в потолок. Казалось, Валдемар не слышал и не видел, что в палате появились люди.

Леденев сделал знак, чтобы Конобеев и Кравченко остались у двери, а сам следом за главным врачом подошел к постели.

— Петерс, — позвал врач, наклоняясь над изголовьем. — Вы слышите меня, Петерс?

— Слышу, — еле слышно прошептал Валдемар.

Врач повернулся к Леденеву.

— Он привык к моему голосу. Будет лучше, если ваши вопросы задам ему я. Не возражаете?

— Конечно. Спросите его, куда он так спешил?

— Концерт… Таня. Опоздать не хотел, — медленно проговорил Петерс.

— Где он был эти дни, после аварии?

— Удар… Доски. Хотел проскочить. Не успел, — ответил Петерс.

— На этом все обрывается, — сухо сказал врач. — Я говорил вам.

— Да-да, конечно, задавать вопросы сейчас не имеет смысла, — согласился Леденев. — Да и слаб он еще… Спасибо, доктор. Нам этого достаточно. Не будем его беспокоить больше. Можем мы воспользоваться вашим кабинетом?

— Разумеется. Располагайтесь. А мне нужно сделать несколько распоряжений.

В кабинете главного врача Юрий Алексеевич спросил Кравченко:

— Как вы нашли его?

— Тот парень, я говорю о водителе машины, с которой так неудачно встретился Петерс, Василий Красногор, живет в поселке Тукуй. После аварии, по словам Красногора, Петерс бросился в лес и убежал, оставив мотоцикл на дороге. Шофер решил, что Петерс попросту испугался ответственности, хотя вины его здесь не было никакой. Красногор оставил на осине, к которой приложился головой Петерс, записку и уехал в поселок, забрав с собою мотоцикл. Хотел, говорит, отремонтировать… Я был там. Записка шофера сохранилась, она приобщена к делу. Мотоцикл Красногор действительно исправил. Но пострадавший не приходил за ним… Наказав домашним вернуть парню машину, если он вдруг появится в Тукуе, Красногор отправился в дальнюю поездку. Вернувшись, он узнал, что за мотоциклом никто не приходил. Это встревожило Красногора. Ведь за упавшие с прицепа доски нес ответственность он. Тогда шофер заявил обо всем случившемся в милицию. Там уже имелись сведения о случаях открытого хищения хлеба в булочных, кражах на огородах… Дважды неизвестный молодой человек входил в столовую и собирал объедки со столов. Показания свидетелей примерно сходились. А тут и наш розыск подоспел. Мы дали описание одежды, в которой Петерс ушел на почту из лагеря туристов. Местная милиция мобилизовала дружинников, население тех поселков, вокруг которых кружил Петерс. Вскоре его обнаружили… Пришлось повозиться. Петерс вообразил невесть что… Он дрался, царапался, кусался… Хорошо, что от голода силы у него были не те. Валдемар — парень крепкий.

— Откуда у него мотоцикл?

— Тут вот что получилось. Пока я только предполагаю по некоторым косвенным признакам, да и Петерс кое-что сказал, и тот друг его, которого он встретил, когда пришел в поселок, где почта. Петерс хотел дать телеграмму Татьяне. Поздравительную… По поводу выпускного концерта. Но в этой деревне отдыхал его друг. Не дойдя до почты, Петерс встретил друга и узнал, что тот с мотоциклом. Мелькнула мысль: «Дай-ка махну в Западноморск… И к черту все телеграммы!» Вот он и махнул…

— Федор Гаврилович был автором этой версии, — заметил Конобеев, — и весьма четко, с энтузиазмом ее отстаивал. Теперь, как я погляжу, он также энергично защищает своего подопечного.

— Так это же отлично, Прохор Кузьмич! — возразил Юрий Алексеевич. — Хотя на нас, в первую очередь, лежит бремя обвинения, мы должны защищать тех, в чью невинность уверовали. Тем более что из Валдемара Петерса защитник сейчас хреновенький. Право на вождение мотоцикла у Петерса есть?

— Документов при нем не было никаких. Но выяснилось: Петерс имеет первый спортивный разряд по мотоспорту.

— Лихой парень. И стреляет, и по дорогам гоняет, и по Леонардо да Винчи специалист, — сказал Юрий Алексеевич. — Так что, товарищи, снимаем эту версию?

Конобеев и Кравченко не ответили.

— Вот врач, например, не отваживается официально заключить, что Петерс потерял память в момент удара и был, по сути дела, невменяемым. А ежели предположить такой вариант… Травму головы Петерс получил. Это доказано. Но это могло произойти и раньше. В результате травмы Петерс становится невменяемым. Его неприязнь к Маркерту перерождается в ненависть, ведь психика нарушена… Он добирается до Западноморска, стреляет в профессора и возвращается в лес, где так неудачно встречается с грузовиком, оставаясь таким же беспамятным. Могло быть такое?

— Могло, — сказал Кравченко.

Прохор Кузьмич промолчал, но было видно, что возражать Леденеву не собирается.

— И еще. Когда в дом Маркерта пожаловал ночной гость, Петерс ведь был еще на свободе?

— На свободе.

— А во что был обут тот неизвестный пришелец?

— В кеды.

— А задержанный в лесу Петерс?

Кравченко присвистнул. «Дела», — подумал он и почесал затылок.

— Идентифицировали следы в саду Маркерта и кеды нашего аспиранта? Нет? Исходите из того, что алиби у Петерса отсутствует. Василий Красногор столкнулся с ним до убийства профессора Маркерта. Больше Валдемара Петерса не видел никто. По крайней мере, нам об этом неизвестно. Кажется, он пришелся вам по душе, Федор Гаврилович, этот парень. Признаться, по-человечески он мне нравится тоже. Что же, докажите его алиби… Ведь можно и нужно доказывать не только вину подозреваемого, но и его невиновность.

— Вы знаете, Юрий Алексеевич, какой день сегодня? — спросил Арвид, когда Леденев взглянул на часы и сказал, что поработали они достаточно, пора покинуть управление и побеспокоиться об ужине.

— День? Хороший день. Для меня, по крайней мере. С утра я повидался с женой. Потом видел Петерса. С вами мы потрудились успешно… Чего же еще лучше? А почему вы спросили, Арвид Карлович?

— Сегодня девятое июля. И я только что прочитал: «В ночь с 9 на 10 июля 586 года до нашей эры вавилонские войска вошли в Иерусалим, город Давидов. Храм бога Ягве и дворец были разрушены, царская семья перебита. Пощадили лишь самого царя, Седекию. Ему выкололи глаза и увели в Вавилон…» И не только царя. Многие иудеи долгие годы оставались в вавилонском пленении. Многое претерпел этот народ, одно тысячелетнее рабство в Вавилоне и Египте чего стоит…

— Да, судьба довольно часто оказывалась несправедливой к евреям, — заметил Юрий Алексеевич. — Если перечислить гонения, которым они подвергались, то получается внушительных размеров книга. И богоизбранность им не помогла… Впрочем, по отношению к собственным противникам они сами редко проявляли милость и человеколюбие. Вы знаете, кто первым применил крематории для изничтожения завоеванных народов?

— Гитлер, конечно.

Леденев покачал головой.

— Вы читали Библию?

— Читал. Только не очень подробно. Мы больше на Евангелие нажимали…

— Это правильно, если применительно к нашему делу. Но, когда изучаете христианство, нельзя обходиться только Новым заветом. Ведь и само христианство вышло из иудаизма, являлось поначалу сектой, выделившейся из иудейской религии. Подайте-ка мне Библию. Пожалуй, сами иудеи и придумали христианство как универсальную религию для гоев, так они называют нас с вами, остальных жителей планеты. И заставили всех вот уже две тысячи лет чтить как Священное писание их собственную историю! Но зачем мне полная неточностей, обмана, беззастенчивого блуда, кровосмесительства, скотоложства и садизма история евреев, если у меня есть летопись родного мне Отечества?

Юрий Алексеевич перебирал страницы Библии.

— Так… Это место, кажется, есть во Второй книге царств. Нет, это не здесь… Вот! Слушайте, что произошло, когда царь Давид захватил город аммонитян Равву: «А народ, бывший в нем, он вывел и положил их под пилы, под железные молотки, под железные топоры и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами аммонитянскими. И возвратился после того Давид и весь народ в Иерусалим». Как вам это нравится? Вот, можете прочитать своими глазами. Вторая книга царств, глава двенадцатая, стих тридцать первый.

— Ну и ну, — сказал Казакис, закрывая Библию. — Вот это для меня открытие… Теперь я убедился, что знание этих книг не может быть излишним. Прочитав Библию, многое в истории, и в современной жизни видишь другими глазами…

— Скажу вам больше, Арвид Карлович, — отозвался Леденев. — Когда я читаю Библию, из головы у меня не выходит мысль о том, что знакомство с библейскими событиями и сюжетами должно только отвращать человека от христианства. Вы себе и представить не можете, какая картина невиданных жестокостей, низкого предательства, прелюбодеяния, половых извращений открывается перед непредубежденным человеком, когда он сталкивается с описанием жизни и деятельности всех этих многочисленных пророков и святых, возлюбленных якобы Богом. Библия — отличное пособие и для юристов как сборник иллюстраций, примеров к уголовному кодексу. Хотя, конечно, одновременно это и исторический памятник, вобравший в себя подлинные образцы поэзии и прозы Древнего Востока.

— «Песнь песней» Соломона, — сказал Арвид. — Книга Экклезиаста, Книга Иова…

— Да, — согласился Леденев, — это классическая литература.

Но поклоняться даже классике — бессмысленно и унизительно для человеческого духа. Люди вообще не должны сотворять себе кумиров, хотя и оберегать духовные ценности должно. Не поклоняться, нет… В существе поклонения есть отрицание веры в разум.

Они помолчали, складывая бумаги со столов в сейф. Когда собрались покинуть кабинет, Арвид сказал:

— По вашему совету, Юрий Алексеевич, я читал вчера работы Гегеля по христианству и обратил внимание на интересную мысль. Если позволите, прочту вам, я даже выписал ее себе в книжку.

— Слушаю вас, Арвид Карлович.

— «Основные догматы христианской религии со времени ее возникновения оставались, пожалуй, теми же самыми, но обстоятельства времени один догмат отодвигали совершенно в тень, а другой преимущественно возносили, выдвигали на свет, искажали за счет принижаемого, либо слишком расширяя его значение, либо слишком ограничивая его».

— Все верно, — сказал Леденев. — В одной фразе отражена вся история христианства. Что ж, на то он и Гегель, чтобы писать так емко. Я рад, что вы глубоко копаете, Арвид Карлович. Это приносит добрые плоды в любом деле. Вы готовы? Пойдемте.

Когда они вышли из управления, Казакис заговорил смущаясь:

— Знаете, Юрий Алексеевич, если вы не против… Я хотел сказать, что если не возражаете и у вас есть время… Словом, от имени моей мамы и от своего, конечно, приглашаю вас к нам на чашку чая.

— На чашку чая? — улыбнулся Леденев. — А чай какой?

— Обыкновенный, — еще больше смутился Казакис.

— Не удивляйтесь моему вопросу. Однажды я пил чай с маслом, молоком и солью. Называется он калмыцким. Не пробовали?

Арвид изумленно смотрел на Леденева.

— Чай с солью? — переспросил он.

— И знаете, довольно вкусный…

— Нет, у нас чай будет с вареньем разных сортов. И обязательно с добавлением целебных трав. Моя мама любит и стряпать. В доме полно всяких хотя и самодельных, но вкусных вещей.

— Это замечательно, — сказал Юрий Алексеевич. — Значит, нет необходимости заботиться сегодня об ужине? Так я вас понял, Арвид Карлович?

— Можно меня звать без Карловича?

— Конечно, можно, Арвид.

— Я не предупредил вас, что это не только чай… Небольшой ужин. Будет и моя невеста, Ольга, аспирантка с филфака. И наш доктор, Вацлав Матисович. Я его тоже пригласил. Он очень интересный человек, славный человек. И такой одинокий…

— Значит, нас будет двое одиноких. Ведите меня, Арвид.

— Трое одиноких, — поправил Казакис. — Моя мама — вдова. Но мы с Ольгой не дадим вам скучать.

По дороге Леденев спросил молодого спутника:

— Скажите, Арвид, кто-нибудь, кроме оперативных работников знает о фигурке в кулаке убитого профессора?

— Не должен знать. По крайней мере, Александр Николаевич строго-настрого запретил говорить об этом кому бы то ни было.

— Я думаю, что он правильно решил, — заметил Юрий Алексеевич. — Ну, а Магда Брук? Ведь это она нашла тело профессора…

— Впрямую ее никто не спрашивал… Сама же Брук не обмолвилась об этом в полученных показаниях. Не знаю, право… Вряд ли это ей известно. Труп профессора Магда Брук, по ее словам, не трогала, а фигурка была крепко зажата у того в кулаке. Ее мы обнаружили при осмотре тела…

— А не приходило вам в голову, что фигурку могли вложить Маркерту в руку? Тот же убийца…

— Исключено, Юрий Алексеевич. Доктор Франичек доказал в экспертном заключении, что после выстрелов профессор Маркерт жил еще какое-то время, полз к шкафу… Зачем он полз туда?

— За планом, который вы обнаружили, Арвид.

— А ведь верно… Но убийцы не было рядом, когда он полз?

— Фигурку могли вложить позже, уже после ухода убийцы. Маркерт действительно полз к книжному шкафу, но затем ли, чтоб схватить апостола Петра? Он мог умереть рядом с полкой, где стояли ученики Иисуса Христа… Затем в кулаке его зажали злополучную фигурку.

— Зачем? — спросил Арвид.

— А затем, чтобы направить следствие по ложному пути.

— Кто же мог это сделать? — воскликнул Казакис.

— Ну, скажем, сама Магда Брук, — ответил Леденев.