Глава 13 Выбор Бертрана

Сумерки раннего субботнего утра разорвал рыдающий женский вопль. Кардиналы проснулись, вскочили и, отталкивая друг друга, ринулись к креслу, где Олег пытался удержать кричащую Вету.

— Да стой ты! Успокойся, Змея ради! Что случилось-то? Кошмары снятся?

Увидев Бертрана, девушка обмякла, опустила голову на руки и прошептала:

— Римма пропала…

— Это та… девочка? — заспанно сощурился Мартин и обернулся на диван.

Бог, разбуженный воплями, сидел, подобрав под себя одеяло, и боязливо косился на людей синими глазами. Даже сквозь ворох белья было ясно: ребёнка нет. Однако, кардинал предпочёл проверить каждый угол. Костеря неизвестно кого и чертыхаясь, он отправился обыскивать квартиру.

— Это не девочка!.. — истерично взвизгнула Вета. — Совсем не девочка.

— Точно, — сонно пробасил Олег. — Мальчик. Или… нет?

Сбиваясь и путаясь, девушка пересказала сон. Когда речь зашла о портмоне, Мартин, вернувшийся ни с чем, удивлённо похлопал по карману и картаво выбранился. Опухшие, невыспавшиеся лица кардиналов вытягивались от усталого удивления. Вета смотрела на взъерошенного Бертрана в надежде, что он посмеётся и обругает дурой, однако, тот сосредоточенно тёр переносицу и настороженно переглядывался с братьями.

— Только Автобуса и не хватало… Как она пропала?

— Убежала… — бесцветно обронила Иветта. — Уехала. Я кричала… вроде… Она, наверное, испугалась. Остановку потом помню, фонарь в тумане… И двери автобуса сразу закрылись…

— Дерьмо, — мрачно прокомментировал Бертран и бессмысленно уставился в стену.

И, как по команде, с другой стороны послышался стук, сопровождаемый каждый раз протяжным скрипом. И ещё. Ещё. Ещё. Глухие, мерные, до ломоты в зубах, удары продолжались, напоминая больше всего методичное биение головой о стену. Командиру вдруг отчаянно захотелось присоединиться к обезумевшему соседу и со всей дури долбить лбом бетонную плиту в обоях.

«Конгрегатор был так рядом. Руку протяни и бери… А я снова всё испортил! Был бы здесь Макджи…»

Овладев собой, он спросил:

— Какое сегодня число?

— Тридцатое, — вздохнул Олег.

— Два дня до Самайна, — прибавил Мартин.

— Времени нееету… Нееету времени… Ушло врееемя… — вдруг скрипуче захныкал Старик, вцепившись в бороду и раскачиваясь взад-вперёд.

Бертран бросил мутный тяжёлый взгляд на мятого расхристанного бога и хрипло скомандовал:

— Всем умыться. Мартин, организуй быстрый завтрак. Олег, доложи обстановку.

— Есть. За время дежурства замечены глубокие трещины в Антарктических плитах, льды откалываются, перемещаются в океан, уровень воды постепенно растёт. Голландия под угрозой затопления, в Исландии над тающими льдами проседает почва. Северная и Южная Америки, Европа, Россия, Индия, Китай и Япония переведены на чрезвычайное положение. Амплитуда сорок четыре процента, периоды стабильности сократились до раза в сутки. Проникновение пятьдесят процентов. Хронофаги продолжают жрать, увеличивая разрывы.

Послышалось, как Мартин хлопнул дверью ванной и загремел сковородой на кухне. Змеёй зашипел газ, танцующий в конфорке, стукнул о железную решётку чайник. Гулко зашумел металл, расширяясь в молекулах.

— Наблюдение и сбор данных продолжать, — привычно скомандовал Бертран. — Старика из поля зрения не выпускать.

— Есть, — отчеканил Олег и повёл бога умываться.

Тот, по-видимому, немного успокоился и не слишком сопротивлялся, опершись на кардинала. Из ванной послышался плеск воды, густой бас и дребезжащее пение.

Вета помялась, набралась храбрости и спросила:

— Бертран, слушай… Ты же не хочешь сказать, что всё это правда? Это ведь сон, да? И девочка мне приснилась. Не было никакой девочки…

Кардинал только вздохнул.

— Чушь собачья! — оскалившись, зашипела девушка. — Я не мать, а он не отец! Понятно?! Понятно, спрашиваю!!

— Тихо, — Бертран не нашёл ничего лучше, как крепко прижать её к груди. — Всё будет хорошо. Ты ни в чём не виновата и ничем никому не обязана…

Вета билась, сухо всхлипывая в серую рубашку и сжимая плотную ткань в кулаках. Слова любимого не приносили успокоения, хуже того, казалось, он лжёт.

— Не плачь, — прошептал мужчина. Её слёзы расстраивали, как безнадёжный осенний дождь. — Не плачь. Я ведь с тобой.

После этих магических слов, Вета стала вздрагивать реже, глубже задышала.

— Как, — остаточно всхлипнула она, — как он может быть её отцом, как? Как я могу быть её матерью? Это же просто кровь, я же хотела, как лучше, понимаешь?..

— Наверное, на Часы наложился отпечаток его характера, личности. Такое бывает, когда вещь носишь часто, а если у сердца — тем более. Поэтому и не должны такие вещи попадать, кому попало…

Дверь ванной хлопнула.

— Света нет. Я свечку не погасил, — предупредил Олег.

— Иди лучше, умойся, — неуклюже посоветовал Бертран. — Все глаза покраснели…

Вета вспыхнула и вышла из комнаты на заплетающихся ногах. Командир будто только этого и ждал. В шесть шагов он достиг кухни и негромко заявил:

— Мартин, Олег, вы должны знать. Это наша работа. Наш вор владеет одной из флейт Кришны. Кажется, четвёртая. Шаралá.

— Не может быть… — в глазах Мартина появился интерес. — Неужто та самая? Но откуда ты… он иггал для неё, да? Когда-то давно…

Бертран нехотя кивнул:

— Вот только этот парень совсем не Кришна.

— Не боги иггают музыку сфег, но сильные чувства, помнишь, бгат? Этот вогишка гвётся к матеги Вгемени, как голодный пёс… Четвёгтая флейта… — отстранённо повторил кардинал, — надо же… Судьба шлёт нам подагок.

— Шарала… — повторил Олег, вглядываясь вдаль помутневшими глазами, словно припоминая. — Звучит низко и мягко, напоминая пение кукушки. Когда Кришна играет первую мелодию, Брахма и Шива сразу же впадают в медитацию и забывают обо всём. Вторая мелодия заставляет Ямуну останавливаться и течь вспять. Слыша третью мелодию, луна замирает на месте и начинает сиять во всю силу. Четвёртой Кришна зовёт к Себе коров, пятой — гопи. С помощью шестой Он создаёт вокруг осень и плавит камни. Седьмая вызывает все шесть сезонов сразу: весну, лето, осень, зиму, сезон росы и сезон дождей… Ты знаешь, что делаешь, брат?

— Я помню Упанишады, — сухо отозвался Бертран. — Восьмая мелодия завораживает Радху и она стремглав бежит к своему возлюбленному.

— Она же в тебя втюрилась, как кошка, — нахмурился Олег.

— Забыл, кто ты? — чужим голосом скрипнул командир. — Могу напомнить, зачем мы здесь. Это единственный шанс спасти наш мир.

Олег вздохнул, разведя ручищами.

— В чём дело? — забеспокоился Бертран.

— Я его отпустил. Как ты и велел.

Кулаки командира непроизвольно сжались, и без того бледное лицо, казалось, побелело ещё больше.

— Всё под контголем, бгат, — Мартин положил руку ему на плечо. — Я поставил на всех маячки. На Стагика, гебёнка, хозяйку и вога.

Бертран с благодарностью посмотрел на подчинённого, но смолчал.

— Хорошо… Мы разделимся. За Временем поедем мы с Иветтой, только мать сможет вернуть своё дитя назад…

Стукнула дверь, причёсанная Вета появилась в проёме.

— Ты бы оделась, накрасилась, — предложил командир, — прогуляться нам надо. А со мной ты в безопасности будешь.

— Куда? — удивилась она.

— М… Необычное место, ты там не бывала. Кроссовки, джинсы одень. Что попроще. Поторопись только, время уходит.

Девушка нерешительно почесала нос и отправилась переодеваться.

— Вора задéржите вы, — едва она вышла, продолжил Бертран, — если у нас ничего не получится, ему придётся сыграть на своей флейте. Да, Старика придётся взять с собой, один он в опасности, где бы ни был. Олег, понадобятся деньги этой страны…

Подъездная дверь отсутствовала, создавалось ощущение, что её вырвало напрочь, оставив, как нервы, торчащие осиротелые петли. Снаружи сеялся странный свет: желтовато-зелёный, будто кто-то подмешал в солнце лишних акварельных красок. Кардиналы, старик и девушка выбрались осторожно, поминутно оглядываясь и сканируя местность. Вета порадовалась, что не надела пальто: даже в свитере почему-то было жарко. В ранний час двор пустовал. Дома хмуро склонились над квадратом земли, словно предъявляя свои права на площадку с парой кривых яблонь. Старые лавки и качели замело сухими листьями, в воздухе неприятно пахло раскалённой медью.

— Всем держаться рядом, — почти шёпотом приказал Бертран. — Ничему не удивляться. Не паниковать.

Они двинулись к улице Циолковского, чтобы затем выйти на проспект Мира, но уже в следующем дворе их поджидал сюрприз.

Идеально круглый островок снега венчал пустой милицейский УАЗик. У распахнутой настежь дверцы в сугробе, окроплённом красным, блестел широкий браслет мужских часов и обручальное кольцо. К ним тянулось сразу несколько цепочек следов.

— Кровь ещё свежая, — вполголоса, словно боясь спугнуть кого-то, оценил Мартин. — Гляди-ка, на цацки ловит, как на блесну…

Вета поёжилась: ей почудилось, будто затхлый воздух в салоне колыхнулся и снова застыл невидимым чудищем. Оглянувшись на небо, она долго пыталась прийти в себя: левую часть затянуло чёрно-зелёной мутью, густой, как расплавленный гудрон, и опасной, правая вся была заляпана оранжево-жёлтыми гепатитными пятнами. Солнце куда-то спряталось подальше от всего этого безобразия, укутавшись в грязно-оливковую тучу. На проводах серыми гирляндами висели дохлые голуби, перемежаемые мелкими воробьями и тёмными тушками галок. Мимо просеменила псина с человеческой берцовой костью в зубах. Зашагали торопливо, по-прежнему молча. Бог боязливо жался к Олегу, как к самому массивному из троицы.

По обочинам тротуара бледными поганками валялись новые ещё бюстгальтеры, галстуки, битая посуда, беловатые остатки пищи. Старая радиола задрала единственную уцелевшую ножку в небо. Вета вспомнила, давным-давно, когда мама была жива, у них в квартире пылилась точно такая же «Ригонда», а потом отец отнёс её в часть. Дырчатое дно щерилось десятками рваных проводков, искрящихся медью. Безвольным хвостом рядом лежал провод с желтоватой вилкой. Вдруг проигрыватель ожил, осветился изнутри, откашлялся и заявил:

— От советского информбюро… Кха-кха!.. Хррррхм! Работают все радиостанции Советского Союза…

— А как он… — начала было Вета, но её прервал мощный бас:

— Над границей тучи ходят хмуро,

Рай суровый тишиной объят.

На высоких берегах Амура

Часовые Родины стоят…

На Мира люди всё-таки оказались: маршруток раза в два меньше, редкие иномарки, «копейки». Две женщины, стараясь, как можно теснее прижаться друг к другу, торопливо семенили, стараясь нырнуть в ближайший магазин, юная, гламурно-пьяная, блондинка с банкой «Jaguarа» в руке брела на высоченных каблуках и раскачивалась, то и дело грозя рухнуть. Хмурый, плохо одетый дедок, что-то бормочущий и небритый, двое мужчин с бегающими глазами в стандартных китайских куртках беспрестанно косились на небо. Колобкообразная бабулька в кроваво-красном платке пристроилась у входа в училище прикладных искусств, повесив на необъятную грудь картонку с надписью: «Конец света, братья и сестры! Отмолю грехи каждого», и громогласно цитировала:

— Когда Агнец снял последнюю, седьмую печать, «бысть безмолвие на небеси, яко полчаса»! Явилось семь Ангелов, которым дано было семь труб…

Страшный гул заглушил её слова: казалось, весь мир содрогнулся от протяжного низкого рёва невидимого зверя, но больше всего было похоже на невероятно громкий вой трубы или охотничьего рога. Онемев, Вета зажмурилась и инстинктивно вцепилась в плащ Бертрана, Старик пал ниц, воздевая руки к гневящемуся небу, на фоне которого темнел ровный косяк каких-то неправдоподобно больших птиц. Наконец, вой стих. Мартин, поморщившись, прочистил уши: слух возвращался медленно, но верно.

Стайка школьников, возбуждённо галдя, скучковалась у газетного киоска:

— А я чё говорил! Дудит оно, дудит!

— Расходимся, — напряжённо скомандовал Бертран, с трудом оторвав от себя девушку. — При любых изменениях ситуации выходим на связь. Берегите Старика.

— Да хранит вас Великий Змей, — негромко отозвались кардиналы и быстро отправились вниз по проспекту.

Труба оглушительно грянула ещё раз, но немного дальше. Иветта взвизгнула, закрыв уши, и присела на корточки, намереваясь стать, как можно незаметнее. Мужчина поморщился, рывком поднял её и отряхнул голубые джинсы.

— Нужна маскировка… Где у вас тут..? Ага, гм, — загадочно определил он и потянул девушку к небольшой вывеске над подвальным помещением: «Moneytoo»[15].

Магазинчик тоже пустовал. С чёрных футболок, бандан и флагов приветственно скалились черепа, пентаграммы и перекошенные физиономии рок-звёзд, которых до неузнаваемости исказил печатный станок. Под потолком покачивались разноцветные гирлянды китайских колокольчиков. Колонки безрадостно предлагали:

— Давай вечером

С тобой встретимся,

Будем опиум курить, рить, рить, рить.[16]

За прилавком тосковала тощая мрачная девица лет семнадцати — изредка отбрасывая смоляную прядь, она меланхолично пережёвывала жвачку и разглядывала трещины в серо-известковых стенах. Невидимый певец со знанием дела изводил нервы:

— Давай вечером

Умрём весело,

По-китайски говорить, рить, рить, рить.

Бертран бесцеремонно оперся на стойку, окинул усталым взглядом потолок с ржавыми потёками и улыбнулся продавщице.

— Хорошего дня, мадемуазель. Нам позарез нужны два чёрных плаща, банданы, чёрный лак, помада…

— Готичная вечеринка? — хмыкнула девица, приподняв густо накрашенную бровь.

— Даже не представляешь, насколько, — подмигнул Бертран. — Одна беда: заждались нас. Названивают, сил нет.

— Ща сделаем, — подмигнула она и нырнула под прилавок. — Размеры плащей?

— Мужской пятидесятый и женский… — кардинал смерил спутницу быстрым взглядом, — сорок второй.

Вета с изумлением смотрела, как на стойке появляется пузырёк лака, цилиндр помады, следом мятый ворох чёрного хлопка, словно сложенные вороньи крылья.

— Накрась ресницы губной помадой,

А губы лаком для волос.

Ты будешь мёртвая принцесса,

А я — твой верный пёс.

— Мерить будете? — осклабилась девица.

Кардинал холодно улыбнулся, сгрёб плащи в пакет с черепами и выложил три зеленых купюры с изображением Ярославля. Звякнул кассовый ящик, деньги исчезли в его недрах, фискальный регистратор запищал, выдавая чек.

— Не прячь музыку, она опиум,

Для никого, только для нас.

Давай вечером, умрём весело,

Поиграем в декаданс.

«Поиграем, — мысленно согласился Бертран, — ещё как поиграем. И на флейте не забудем».

— Египетский крест дочке купить не желаете? — вдруг спросила продавщица.

Вета почувствовала, как заливается краской. Страстно захотелось опрокинуть эту хамку на грязный пол и оттаскать за немытые чёрные космы. Бертран, на лице которого не дрогнул ни один мускул, аккуратно разжал стиснутые кулаки девушки и кивнул:

— Давай два.

На прилавок легли два тяжёлых медных креста на кожаных шнурках — похожие на католические, но с характерной петлёй вверху, вместо поперечины. Кардинал, не раздумывая, одел один на шею озадаченной Вете, другой себе. Снова зашуршали банкноты, загремела внутренностями тяжёлая касса.

— Убей меня, убей себя,

Ты не изменишь ничего.

У этой сказки нет конца,

Ты не изменишь ничего, — пообещал напоследок голос.

Бертрану послышалась неприятная правда в этих словах, он едва заметно поёжился и нетерпеливо толкнул тяжёлую металлическую дверь.

— Куда теперь? — спросила Вета, поправляя новое украшение на малиновом свитере.

— Кафешка, ресторан есть поблизости?

— «Маркиз», но там дорого…

Кардинал коротко кивнул и, сжав узкую ладонь девушки, направился к вычурной вывеске, через дорогу по диагонали. И действительно, беломраморные ступени, кованые перила и дорогая облицовка так и кричали о том, что здесь с клиента снимут последние штаны. Вета никогда не была здесь и с удивлением разглядывала настоящий очаг, свечную люстру, пучки искусственного лука и чеснока вдоль балок, высокие резные стулья, свежие цветы на столах, длинные багровые портьеры с жёлтыми кисточками. Очевидно, изначально планировалась отделка под французский средневековый кабачок, однако, вычурные зеркала во весь рост портили весь интерьер. Из небольших динамиков, замаскированных под плетёные корзины, глухо брякала вездесущая попса.

Бертран небрежно бросил пакет на стол и отодвинул стул:

— Присаживайтесь, мадемуазель.

Иветта неуверенно села, словно опасаясь, что сиденье взорвётся. Она знала, что в рестораны ходят в вечерних платьях и смокингах, их же сейчас выставят по одной простой причине: она в свитере, джинсах и кроссовках, кардинал в пыльном сером плаще. И едва Бертран выложил лак и помаду, к столику поспешил красный от благородного негодования официант:

— Уйдите немедленно из-за стола, он заказан!

— Где табличка, парень? — хладнокровно осведомился кардинал.

— Да какая вам разница! Вы даже не в костюме…

— Послушай, парень, — Бертран встал во весь рост и заглянул в его прыгающие глаза, — если хочешь жить, принесёшь немедля бутылку божоле тысяча восемьсот сорокового. Нарезку из сыра, ветчины… Пару груш. Возьми. Что останется, себе оставишь.

Кардинал решительно дёрнул официанта за руку и вложил в растопыренную пятерню две крупных красноватых купюры с изображением Хабаровска.

Парень развернулся было и даже сделал два шага, но тут же замер и глуповато улыбнулся:

— А у нас такого нет.

— Как это нет? — нахмурился Бертран. — Тогда бургундское пино-нуар тысяча девятисотого!

Метрдотель покачал головой.

— Шамбертен? Мюсиньи? Нюи-сен-жорж?

С каждым «нет» парень краснел всё больше, но уже не от благородного негодования. На висках его заблестел пот, банкноты промокли, измявшись.

— Что, и кьянти нет? Ну, и дыра! А ещё «Маркиз», a la France[17]! — фыркнул мужчина. — Что у вас вообще есть?

— Шампанское, — с трудом выдавил тот, — хорошее, «Абрау-Дюрсо». «Брют», «Юбилейное»…

— Неси оба, — махнул рукой кардинал, изображая недовольство.

Не веря своему счастью, официант кивнул и прыснул к кассе разменивать купюры: уж очень хотелось присвоить обещанную часть.

Вета заулыбалась: спектакль явно был устроен для неё. Бертран подвинул к ней лак и помаду:

— Крась ногти, губы. У нас не так много времени.

— Зачем? — расстроилась она. — Тебе не нравится мой макияж?

«Неужели накрасилась слишком вульгарно? Я же с утра каждую ресничку обводила, подвивала, румян самую капельку, помада чуть ли не телесного цвета…»

— Ну, при чём здесь твой макияж? Я же говорю: маскировка… Ну, давай, ради меня.

Вета вздохнула и принялась покрывать розовые ноги густо-чёрными потёками. Едва она закончила, кардинал взялся мазать свои — быстро, небрежно, вылезая на кутикулу и пачкая кожу. Когда официант водрузил на стол тарелки с нарезками и ведёрко с шампанским, обложенным льдом, лак уже высох. Унылая попса, слава богу, стихла, из колонок причудливой мозаикой посыпались мелодии групп «Enigma» и «ERA». Розоватое «Юбилейное», победно зашипев, полилось по бокалам, хрусталь гордо звякнул.

— За что пьём? — спросила Иветта.

— Чтобы всё получилось, — серьёзно ответил Бертран и опрокинул разом половину.

Девушка за ним не успевала, хотелось смаковать сладковатое вино бесконечно, раз за разом ощущая на языке терпкую прохладную негу, как его поцелуи прошлой ночью. Кардинал торопил: за первым бокалом следовал второй, третий, четвёртый, Вета едва успевала закусывать дольками солёного сыра и острой ветчины.

— Ты меня спаиваешь… Куда мы так торопимся? — порядком захмелев, спросила она.

— Туда, откуда не возвращаются, — неохотно отозвался Бертран, откупоривая вторую бутылку. — Мы должны вернуть Римму.

Вета почувствовала, как во рту становится кисло и холодно… Но нет, это всего лишь очень сухой «Брют». Пришлось взять ещё кусочек перчёной ветчины.

— И зачем же нам столько пить?

— Чтобы страх заглушить, — пояснил кардинал, откусывая от пластика сыра. — Там, куда мы идём, его предостаточно. Так что угощайтесь, мадемуазель!