"Полдень, XXI век (май 2011)" - читать интересную книгу автора (Коллектив авторов)

25

Удивительно было то, что ни один жилец дома, ни один домочадец не уловили момент, когда свершилось «восстановление вертикали», как назвал его аспирант. Скорее, это было все же восстановление горизонтали, ибо вертикаль фиксировали гравитационные приборы Браткевича, горизонталь же легко распознавалась живущими в доме.

Люди выходили в коридоры, прохаживались по ним, расправив плечи, не скособочиваясь, как раньше, чтобы поймать правильное положение тела, а шли прямо, как свободные люди. Спрашивали друг друга, встречаясь:

– Ровно?

И отвечали:

– Ровно!

Собственно, и что еще нужно? Но в том-то и беда, что «ровное», спокойное существование зависело не только от положения стен и полов, но и от того, насколько спокойно домочадцы могут уживаться друг с другом.

Если они взвинчены, им тревожно и даже страшно, то тут любая ровная, как биллиардный стол, поверхность кажется подозрительно, нарочито кривой, и уже на простодушный запрос соседа: «ровно?» – отвечаешь рыком:

– Ни хера не ровно!

Неровно было на душе домочадцев и гостей дома перед открытием ночного клуба «Космос» с заявленным в афишах балом-карнавалом «Танцы под небесами».

Слухи распространялись смутные, недостоверные. То ли «русские будут бить хачей», то ли «Кавказ отомстит за товарища», а тут еще возникло откуда-то и распространилось с путающей стремительностью непонятное слово «табасаран», страшное, как Бармалей.

«Табасараны готовят резню…»

Более продвинутые домочадцы успокаивали обывателей и советовали заглянуть в Википедию, где было написано, что табасараны – мирная народность Кавказа, такая же, как чечены, только их поменьше, но зато эта народность дала миру знаменитую спортсменку Елену Исинбаеву, которая прыгает с шестом.

Табасараны носят кинжалы и прыгают с шестом! Чушь, одним словом.

Но смех смехом, а Пирошников это нарастание тревоги чувствовал кожей. Интересовался у Геннадия, как продаются билеты, кто покупает и какие меры безопасности предпринимает ночной клуб. Геннадий успокаивал, посмеиваясь:

– Не гоните волну, Владимир Николаевич! Все под контролем!

За день до представления билеты были распроданы. Расчетная вместимость клуба составляла одну тысячу человек. Примерно треть этого количества, по оценке Геннадия, была куплена подростками с соседних улиц, остальное – домочадцами и гостями с юга.

Пирошникова волновало соотношение сил. Он вдруг понял, что готовится к представлению, как к битве, и оценивает шансы сторон.

– Черт знает. Думаю, хачей примерно половина будет, – почесал в затылке Геннадий.

– Позови ОМОН, – вздохнув, посоветовал Пирошников.

Накануне выступления выяснилось, во-первых, что на дискотеку собираются все, то есть, Серафима с Юлькой тоже. Попытка Пирошникова отговорить провалилась.

– Сима, это может быть опасно, – понизив голос, доказывал Пирошников.

– Я слышу! Слышу! Ничего опасного! – закричала Юлька.

– Ну, пеняйте на себя!

Хотя, как они могут «пенять на себя»?

Во-вторых, встала проблема наряда. И тут Пирошников вспомнил о синем шелковом халате.

– Маскарад у нас или нет? Надену халат! – оправдывался он.

По правде сказать, намерение это диктовалось не столько его любовью к бытовой клоунаде, сколь детским желанием свести все к игре – и ночной клуб, и домочадцев с табасаранами, и сам этот дом, покоящийся на спине слепого крота по имени Плывун. Слава Богу, этот Плывун никуда не плыл, спал себе спокойно, изредка поворачиваясь во сне и пошевеливая лапой, когда слышал какие-то звуки сверху. Дом от его движений сотрясался, бывает, но не настолько, чтобы это сильно кого-то беспокоило.

Пирошников наивно думал, что вот увидят его нелепый наряд домочады с домохачами, рассмеются, обнимутся и отправятся в бар пить пиво. А пива хватит на всех.

Халат был напялен на трикотажный спортивный костюм красного цвета с надписью на груди «СССР» – иначе было бы холодно. Этот костюм подарила ему когда-то последняя жена, как бы в шутку, с напоминанием о стране, где он родился и жил большую часть жизни. Пирошников его не носил, но сейчас извлек из чемодана и примерил вместе с халатом.

Красные треники высовывались из-под халата минимально, на ноги предполагалось надеть теплые отороченные искусственным мехом ботинки.

– Класс! – восхищенно сказала Юлька. – Только тебе не хватает…

И она быстро укатила на коляске в другую комнату, где принялась что-то мастерить, отгоняя всех, кто интересовался ее занятием.

– Только не снимай мантию! – крикнула она Пирошникову.

Через полчаса она торжественно въехала в гостиную, наряженная в золотую корону, которую сняла с головы и вручила Пирошникову, подъехав к нему.

– Ты же король! – объяснила она.

Пирошников надел корону и отправился к зеркалу. Оттуда на него посмотрел… а что, разве я не король? – осторожно спросил он себя.

Он снял корону, осмотрел ее. Она была сделана из картона и густо покрашена бронзовой краской. Он снова надел ее. Не император, нет. Но всё же король.

Почему сказочные короли бывают, а сказочных императоров он не видел, подумалось ему.

Потому что нет сказочных империй?

И все же чего-то еще не хватало. Образ был неполон. Он вернулся к своим и устроил худсовет. Борода и усы? Держава и скипетр?

Вдруг Августа осенило.

– Я знаю, сэнсей! Я вам сделаю перед выходом!

– Что?

– Увидите!

Оставалась пара часов до начала, Пирошников с Августом принялись обсуждать детали карнавала, главным в котором был конкурс масок, после чего предполагались танцы. А уж в финале Август собирался петь.

Серафима с Юлькой, между тем, удалившись в спальню, прихорашивались перед выходом.

Наконец пришла пора выходить. Пирошников облачился в новое платье короля, надел корону и вопросительно взглянул на Августа.

– Ну? Что ты придумал?

Вопрос прозвучал величественно. Пирошников входил в роль.

Но Август быстро покончил с величественностью. Он принес из ванной тюбик зубной пасты и покрасил ею лицо Пирошникова. Замысел показался Пирошникову настолько дурацким, что он даже не протестовал.

Придворные отступили от короля и оценивающе осмотрели его.

– Класс? – неуверенно спросила Юлька.

– Какое-то кабуки… – произнес Пирошников, осматривая лицо в ручное зеркальце.

– Сейчас! – Серафима сорвалась с места, нашла свою сумку и вытащила из нее косметичку. Оттуда она извлекла короткую черную трубочку и подступила к Пирошникову с намерением заняться его макияжем.

– Делайте что хотите! – обреченно проговорил он.

И Сима нарисовала ему щеточкой для туши трагически изогнутые брови, а под правым глазом поставила черную слезинку.

Пирошникова подвели к большому зеркалу и он осмотрел себя. Из зеркала глядел на него печальный император, потерявший свою империю.

Они вызвали лифт и замерли перед закрытыми створками, исполненные значимостью момента. Сима и Юлька были украшены вплетенными в волосы звездами и серебряными ленточками, а на голове Августа была широкополая кожаная шляпа.

Створки распахнулись.

– С Богом! – проговорил Пирошников, делая шаг внутрь.

Его начала трясти мелкая внутренная дрожь. С этой минуты все происходящее воспринималось им как фантастическое кино, где он, его семья, домочадцы, гастарбайтеры, бойцы ОМОНа и пришлые подростки исполняли каждый свою роль, приближая неизбежный финал.

Второй этаж встретил их проверкой службы безопасности. Пришлось пройти сквозь рамку-металлоискатель, которая запищала, лишь только сквозь нее проехала Юлькина коляска. Тут же у стражей возникло сомнение, что ее вообще можно пускать на бал-маскарад на том основании, что девочка – инвалид.

– Сами вы инвалид мозга! – окрысилась Юлька.

– Мы отвечаем за вашу безопасность, – парировал охранник.

– А я отвечаю здесь за все. Пропустите, – повелел Пирошников, делая царствененый жест рукой.

Охранник пожал плечами, но пропустил. Это было бы фантастикой, но Пирошников успел заметить сбоку в нескольких метрах Геннадия, который следил за ситуацией и дал знак охраннику.

Однако Юлька и Август были потрясены могуществом императора.

Рамок безопасности было четыре. Сквозь них шел сплошной поток. Пирошников успел заметить, как отбирают какие-то предметы у посетителей и бросают в специальные корзины, куда они падали с металлическим лязгом.

Как и полагалось по сценарию, Пирошников и его свита, пройдя гардероб, заняли места у маленькой сцены, рядом с пультом управления, в главном зале с танцполом, где уже ждал их Браткевич. Он принялся давать последние наставления Августу касательно звука и петли гравитации, а Пирошников и дамы свиты расположились в креслах.

В зале было полутемно, лишь светились звездочками точечные светильники в потолке. Пирошников вглядывался в прибывающую публику, стараясь опознать «своих» и «чужих», однако удавалось лишь разделить парней и девушек. Парни были почти все одеты одинаково – кожаные куртки, джинсы, шарфы. И все же какая-то система опознавания была меж ними принята, поскольку они сразу направлялись туда, где собирались «свои».

Напротив сцены, за танцполом группировались, в основном, девушки, одетые ярко и разнообразно, точнее, разнообразно раздетые. Некоторые были с парнями. Слева и справа собирались парни, причем их численность была примерно одинаковой и нарастала тоже синхронно.

Кто из них был кто, Пирошников не мог определить, пока не заметил в одной из групп табасарана Тимура с перевязанной головой. Теперь стало ясно, что справа – кавказцы.

Начала звучать фоновая музыка, но световые эффекты пока не зажигали.

Наконец прибежал Геннадий, крайне озабоченный.

– Похоже, будет жарко, – шепнул он Пирошникову. – Перекрыли канал вброса оружия.

– Не понял…

– В северном торце коридора через форточку спускали ножи с третьего этажа.

– И много?

– Неизвестно. Вы своих предупредите.

Пирошников попытался отправить домой Серафиму с Юлькой, шепнув им об опасности. Но куда там! Мысль о том, что они остаются в темном зале с несколькими сотнями мужчин, многие из которых вооружены, их не остановила. Бал-маскарад должен состояться при любых условиях!

А музыка становилась все громче и ритмичнее. Уже во всех группах молодежи появились танцующие, но никто не рискнул пока выходить на танцпол.

Снова появился Геннадий, на этот раз с микрофоном в руках.

– Начинаем бал-маскарад «Танцы под небесами»! – провозгласил он.

И тут же по мановению руки Августа ударила музыка и зажглись огни, которые мигали, переливались всеми цветами, вспыхивали то там, то тут… Дискотека началась.

Геннадий объявил конкурс масок на звание короля и королевы бала. На танцпол приглашались все, кто был в карнавальных костюмах. Таких нашлось немного – человек двадцать, в основном, это были девушки. Они по очереди выходили в центр танцпола и делали несколько танцевальных движений под музыку. Публика награждала их аплодисментами. Прибор на пульте, за которым следил Браткевич, замерял уровень аплодисментов в децибелах. Самый шумный успех определял короля.

Сначала шли девушки: три феи, одна старуха Шапокляк, одна Леди Гага в туфлях на шпильках в полметра и соответствующей платформе. Уйти без травм ей не удалось, она грохнулась, спускаясь с танцпола.

Наибольший шум вызвала естественно Леди Гага.

Затем последовали юноши. Их было всего пятеро. Один был в костюме «Конкретный Пацан» – во всем черном и кожаном, с лицом, закрытым снизу повязкой до самых глаз. Другой в костюме «Гастарбайтер» – с метлой и в фартуке, еще двое изображали ментов, а может быть, и были этими ментами, находчиво использовав форменную одежду как карнавальный костюм.

Все костюмы сопровождались дружным хохотом всех групп молодежи. И Пирошников еще раз благостно подумал о том, что юмор способен объединять людей независимо от их взглядов.

Последним на танцпол вышел табасаран Тимур с забинтованной головой. У него было зверское выражение лица, в зубах он сжимал леопардовый хвост. Костюм назывался «Раненый Мцыри». При чем тут Мцыри?

Однако аплодисмент он сорвал наибольший.

Геннадий прервал конферанс и оглянулся на Пирошникова.

– Владимир Николаевич, а ваш костюм как называется?

– «Король придурков», – отвечал Пирошников. – Только ты не вздумай…

Но было поздно. Геннадий уже кричал в микрофон:

– Вне конкурса! Костюм «Король придурков»! Наш учредитель! Маг и волшебник! Владимир Пирошников!

Пирошников отчаянно махал руками, показывая, что он не намерен позориться на старости лет. Но Юлька смотрела на него молящими глазами, но Сима делала жесты – давай! давай! но Август уже включил вместо танцев песню, которую Пирошников любил и сам часто пел в застолье:

Пирошников поднялся и тяжело, грузно пошел к танцполу, прихрамывая по обыкновению. Он встал в центре круга и сдержанно поклонился, прижав руку к груди – старик в синей мантии с белым лицом клоуна, в игрушечной короне, с черной слезинкой на щеке.

Он вдруг почувствовал необыкновенную легкость и сам не заметил, как оторвался от пола и медленно поплыл вверх. Он успел сообразить, что никакого чуда нет, это просто Браткевич выключил тяготение и над танцполом установилась невесомость. И теперь главная его задача – сохранить равновесие в невесомости, ибо кувыркающийся король, хоть и маскарадный, – зрелище жалкое и недостойное.

Публика замерла, пораженная этим зрелищем. А Пирошников достиг разрисованного потолка, где были изображены звезды, Луна и летающие в космосе спутники и ракеты, дотронулся до Луны и дал знак аспиранту: опускай!

И медленно поплыл вниз, бережно притягиваемый к полу Максимом.

Рев толпы был невообразим. Все кричали и прыгали – охранники, подростки с Саблинской, дворники-таджики с улицы Блохина, торговцы инжиром с Сытного рынка, их подруги, русские, табасараны, таты, адыгейцы и все сто тридцать остальных народностей Кавказа.

Много их все же, подумал Пирошников, возвращаясь на свое место.

Коронация состоялась. Осталась нация, да простится мне этот каламбур.

Без всякого перехода Август врубил светомузыку, вспыхивающую в такт ударам большого барабана – бум! бум! бум! – и на танцпол с трех сторон устремились танцующие.

Пирошников любил смотреть на танцующую молодежь. Сам он и в молодости так танцевать не умел. В особенности ему нравились девушки, что вполне естественно, – они так ритмично, так зажигательно двигали именно теми частями тела, какими нужно, что он поневоле зажигался и чувствовал себя много моложе, пока не пробовал двинуть больной ногой.

Сейчас же, в благодушном настроении, вызванном успехом его полетов, он даже подумал, что, возможно, все обойдется и его опасения напрасны. Вон как они все смеялись и аплодировали – что наши, что ихние!

Но, видать, не суждено было этому сбыться.

Уже через минуту танцующие потребовали «зажигать».

– Невесомость давай! – раздались крики.

– Хочу в космос! – пронзительный девичий вопль.

– Полетели!

И Браткевич начал ослаблять тяготение. Танцующие замедлили движение, они уже не могли поддерживать ритм, каждый толчок ноги отрывал их от пола на продолжительное время, затем они плавно опускались, чтобы вновь взлететь. Это были «лунные танцы».

И наконец наступила полная невесомость. Танцующие летали в самых разнообразных направлениях, продолжая ритмично двигать руками и ногами, как плавающие лягушки. При этом, конечно, достигали границы зоны невесомости и сваливались на маты. После чего вновь впрыгивали туда и продолжали кувыркаться.

Как вдруг раздался вскрик, Пирошников увидел, как два парня обменялись ударами, причем один вылетел за границу зоны и свалился с высоты метра три. Он прижимал руки к правой стороне живота, между пальцами текла кровь.

И тотчас же, как по команде, с двух сторон зала бегом кинулись на танцпол те, кто ждал этого сигнала. Точно стартующие ракеты, впрыгивали они в невидимый цилиндр над танцполом и врезались в толпу дерущихся, нанося удары направо и налево.

Драка в невесомости, по свидетельству очевидцев, – зрелище, скорее, смешное, чем страшное. Очень трудно рассчитать силу и точность удара, а при отсутствии опоры любой удар напоминает толчок. Если бы не ножи. А они уже мелькали в этой летающей свалке.

Бойцы ОМОНа, словно ожидавшие этой минуты, взмыли в воздух, как эскадрилья истребителей, и принялись там орудовать дубинками. Но эффект был слаб. Даже оглушенные ударами продолжали плавать в воздухе, как боксеры в состоянии «грогги», но на ринг не падали.

– Максим, сделай же что-нибудь! – вскричал Пирошников.

Выпавшие на маты бойцы вскакивали на ноги и продолжали драку уже на полу.

Браткевич резко нажал на кнопку пульта – и летающие драчуны мгновенно притянулись к полу, как железные опилки к полюсу магнита.

Раздался резкий лязгающий звук, и все упавшие и прилипшие к танцполу летуны – и омоновцы, и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей – поняли, что на этот раз произошло нечто страшное.

Потому что стена ночного клуба треснула, с грохотом обвалилась висевшая на этой стене звуковая черная колонка, а трещина в стене продолжала расширяться, сквозь нее уже можно было увидеть кусочек ночного зимнего неба, и струйки снежной метели игриво вились у краев трещины.

Дом трясся, точно в припадке бешенства, от главной трещины вбок, как змеи, поползли другие.

– Срочная эвакуация! Всем покинуть здание! Всем срочно покинуть здание! Помогите раненым! – кричал в микрофон Геннадий.

Он отставил микрофон и обратился к Браткевичу:

– Сколько у нас времени?

– Не знаю. Не больше десяти минут. Выводи всех на улицу!

Тряска почти прекратилась, но чувствовалось, что весь дом пришел в движение, начал медленно оседать и крениться вперед.

Пирошников вскочил, схватил Юлькину коляску за спинку и, толкая ее, устремился к выходу.

Юлька не кричала и не плакала, лишь твердила:

– Папатя, ты только не волнуйся! Только не волнуйся!

Симы рядом не было, Августа тоже. Пирошников добрался до лифта и вызвал его. О лифте все забыли, поток устремился по лестнице вниз. Публика хватала в гардеробе куртки, пальто и плащи – какие попало. Времени уже не было.

Дом трещал по швам.

У турникета была давка. Пирошников повернулся спиной вперед и, таща за собою коляску, вклинился в толпу. Наконец турникет не выдержал натиска и рухнул. Пирошникову удалось вытащить коляску на улицу и он, задыхаясь, отбежал с нею, насколько мог, от своего дома, терпящего катастрофу.

Впрочем, дальше противоположной стороны улицы он все равно убежать не мог. Здесь собирались все, кому удалось выскочить из рушащегося дома. Останавливались и, задрав головы, смотрели, что же будет дальше.

Пирошников искал глазами Симу и Августа. Их не было среди спасшихся. К нему вдруг подбежала мамаша Енакиева с той же девочкой на руках – слава Богу, успели спастись, подумал он, – и заорала в истерике:

– Добились своего! Доигрались! С вашими мокузеями! Ненавижу!

И она сорвала с Пирошникова картонную корону и отбросила ее в сторону.

– Да я… Поверьте… – бормотал Пирошников.

Сейчас его занимали родные, оставшиеся в доме. И сколько времени у них осталось, чтобы выйти.

А дом продолжал движение, которое уже можно было заметить невооруженным глазом. Северная его часть зарывалась в почву все глубже, уже скрылись под землю окна первого этажа, тогда как корма дома, если можно так выразиться, наоборот, приподнималась над землей. Из окон этого первого этажа, которые еще не успели погрузиться, какие-то люди в кепках выбрасывали ящики с мандаринами. Рыночные торговцы спасали свой товар.

А из дверей главного входа продолжали выходить домочадцы и публика с раненными в драке. Но уже поодиночке. Поток иссяк.

Пирошников и Юлька, замерев, смотрели на эту дверь. Сделать ничего было нельзя. Не бросаться же искать их в тонущем огромном здании.

И вот – какое счастье! – из дверей выбежала Сима, а за нею Август. Сима несла в руках теплую одежду и одеяла – Пирошникову и Юльке. В куртку Пирошникова был завернут кот Николаич. На руках у Августа была старшая Гулина дочка, следом Гуля несла другую.

Все они успели уже одеться в зимние вещи.

– Уфф… – облегченно вздохнул Пирошников. – Предусмотрительная ты все же…

Серафима закутывала Юльку в одеяло.

– Могли бы простудиться, – сказала она.

– Простудиться! Ты посмотри! – кивнул он на дом, который продолжал торжественно тонуть, как «Титаник».

– Ничего. Дело наживное, – сказала она.

Никто не звонил в милицию или в МЧС. Все понимали, что сами виноваты, не сберегли, просрали свой дом, прости Господи. Олухи царя небесного. И сколько там осталось внутри этих олухов, спящих в своих постелях, никто не знал.

Чем больше кренился дом, чем глубже зарывалась в почву его носовая часть, а корма возвышалась над землей, тем интенсивней было движение, тем страшнее тряслась земля. Окна всех этажей соседних домов горели. Соседи всматривались в эту катастрофу, наблюдая воочию кару для тех, кто не может уберечь.

– Папатя… Что с ним случилось? Почему это? – услышал Пирошников голос Юльки.

– Наш крот устал. Столько лет одно и то же… И он ушел, махнув нам хвостом.

В этот момент крот действительно махнул хвостом, да так, что земля разверзлась, и дом медленно погрузился в нее, высоко задрав хвостовую часть, так что с крыши посыпались находящиеся там строения и потоком хлынула остававшаяся в бассейне Джабраила вода. Это погружение не захватило бывших жителей, наблюдавших катастрофу на другой стороне улицы. Край ямы прошел по середине проезжей части улицы. Гигантская воронка дымилась.

И тогда бедные жители осторожно придвинулись к краю ямы, чтобы заглянуть – а куда же все это делось?

Но ничего там не было, только черная дыра. Даже белых птиц не наблюдалось.

Пирошников поднял ком земли из-под развороченного асфальта и бросил его в эту гигантскую могилу. Домочадцы последовали его примеру.

Однако что-то нужно было делать. И взоры нескольких сотен людей обратились к Пирошникову.

– Что ж… Пойдем, – сказал он и двинулся по улице куда глаза глядят, катя перед собою коляску с Юлькой.

И люди пошли за ним, потому что идти было больше не за кем.

Рядом с Пирошниковым шла Сима с Николаичем на руках, завернутым в куртку, от которой Пирошников отказался. С другой стороны шел Август с маленькой узбечкой на руках и рядом с ним Гуля с дочерью. А за ними шли остальные – и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей.

Мела метель по асфальту. Окна горели. Часы показывали полночь. Люди в окнах взглядами провожали толпу, бредущую куда-то за своим королем-клоуном, явно сумасшедшим, только что утопившим собственный дом.

Так ему и надо.

А он шел, и ему становилось все легче, будто прибор Браткевича освободил его от тяготения, от тяжести ответственности за судьбу дома и ему осталось лишь привести три сотни человек в тепло.

Отряд – а это уже можно было назвать отрядом – вышел на проспект Добролюбова и повернул направо, к Тучкову мосту. И почти сразу же рядом, на проезжей части возникли две машины ДПС. Одна резко затормозила у головы колонны, и выскочивший оттуда мент, тот самый, что приезжал по поводу табасарана Тимура, крикнул в толпу:

– Кто организатор мероприятия?

– Я, – ответил Пирошников.

– Санкционировано?

– Ну, лейтенант, кто же нам его санкционирует в полночь? – устало сказал Пирошников.

– Я вынужден прибегнуть к задержанию!

– Валяйте.

Но задерживать было некуда – ни автозаков, ничего. Да и силы были неравны в случае чего.

Тут лейтенанту позвонили по рации и что-то сказали.

– Есть, – сказал он.

– Ну, мы пойдем? – предложил Пирошников.

– Погодите. Сейчас начальство приедет.

– Догонят, в случае чего. Люди мерзнут, – указал на свой отряд Пирошников.

И они двинулись дальше по направлению к Тучкову. Менты тихо поехали следом.

Уже когда подошли к собору Святого князя Владимира, отряд нагнала машина «Volvo» с мигалками. Из нее вышел генерал милиции.

Он неодобрительно осмотрел наряд Пирошникова и сказал:

– Мы знаем о катастрофе. Людей предлагает приютить до утра директор Дворца спорта «Юбилейный», – и он указал налево, где сиял огнями дворец.

– …Но кто хочет, может переждать в храме. Отец Владимир распорядился открыть двери, – продолжал генерал тихо, как бы извиняясь.

Пирошников посмотрел на Серафиму.

– Пошли на стадион. Недостойны мы храма… – вздохнул он.

– Знаешь, там разберутся – достойны или нет, – ответила она.

И она повернула направо и пошла ко входу в церковный двор. И все домочадцы и гости – все сто тридцать народностей – пошли за нею, хотя были мусульмане. Потому что там было тепло.

Пирошников и Серафима пересекли церковный двор и, перекрестившись, вошли в храм. За ними потянулись другие. Кто крестился, кто падал на колени и утыкался лбом в пол, как бы умывая лицо ладонями. А Иисус смотрел на них с иконостаса, по-видимому, не совсем понимая, нужна ли ему эта паства.