"Обмен заложниками" - читать интересную книгу автора (Наумов Иван)

Раз, два, три

Раз… раз… раз, два, три…

Что будет слышно при таком ветре? Самый солнцепек, на камнях можно блинчики печь, но я всегда приезжала сюда, чтобы спокойно подумать. Двадцать минут езды, вроде и в черте города, и заплевано все вокруг, только надо смотреть не под ноги, а на море и скалы. Не отвлекаться на машины, с присвистом ложащиеся в поворот в полусотне шагов за спиной. Вот оно, мое тайно-явное место: высокий обрыв недалеко от мыса Фиолент. Сегодня я здесь, видимо, в последний раз. Как повезет.

Началось все как в анекдоте: Марку сказала, что иду в кино с Пашкой, Пашке — что с Марком, а сама уехала в Херсонес загорать. Отары квелых туристов толклись вокруг не знающих устали экскурсоводов, раскаленные фотоаппараты равнодушно складывали в свое нутро одни и те же виды, осоловевшие продавцы сувениров обмахивались газетами. Минуя туристический бедлам, я проскочила к лестнице, сбежала вниз, на ходу сдернула майку, и уже через минуту сидела по шею в воде.

Пушечный выстрел констатировал полдень, не лучшее время для загорания, но я распласталась на кривобоких валунах, подставила себя солнцу и замерла, закрыв глаза. Отовсюду наплывали звуки — шелест волн, разговоры чаек, случайный пляжный треп, далекие шумы и гудки порта.

— …Словно режешь кабель, понимаешь? — нудно бубнил кто-то над самым ухом. — Толстый кабель в черной оплетке, внутри — тыща проводков. Красные, золотые, рыжие — всякие. Плохо тебе на одном — переключайся на другой.

Забавные фразы иногда из контекста выскакивают, сразу и не поймешь, о чем речь.

— Да ты уже рассказывал, — отвечал второй голос, — я ж не пойму, как за такую лабуду еще и деньги платят. Еще одна дианетика.

— Да при чем здесь?! — кипятился первый. — Ну и что, что она из Америки — тетка-то особенная, искра в ней. Так посмотришь на нее — страшная, толстая, усатая. А заговорит — туман в голове рассеивается.

— Меньше «Массандры» пей — тумана и не будет, — заявил второй. — «Путь к себе», харе-кришна, теперь «Выбор тропы». Живи проще, академик! Женись, вырасти пару бэйбов, сразу и смысл увидишь, и цель. А конечный пункт — так и так на кладбище.

Я рассматривала сквозь огненную пелену сомкнутых век танцующие узоры. Быть замужем, кормить-поить какого-нибудь балбеса… В роли балбеса выступал то Марк, то Пашка. Марк в шлепанцах курил на балконе. Пашка в драном халате чистил на кухне картошку. Потом они вместе выносили мусор. Жуть.

Главное, я чувствовала: стоит одному из них проявить чуть больше настойчивости и оттеснить соперника в сторону, как я упаду ему в руки как спелая алыча. Оба цепляли в душе какую-то струнку, которая подолгу звучала после каждой встречи. Вот, сбежала на пляж, а все равно о них думаю…

Открыла глаза, собралась на живот перевернуться. Посмотрела — уже ушли соседи, так и оставшись для меня просто бестелесными голосами.

Девяносто процентов счастья — это много или мало?

Мойра Что-то-сян, заокеанская армянка, действительно усатая и обрюзгшая, этим вопросом вогнала меня в ступор.

Постучавшись в обшарпанную дверь с приколотым на уровне глаз листочком: «ВЫБОР ТРОПЫ. Психофизический практикум. Вторник, суббота с 18:00 до 20:00», я осторожно заглянула внутрь. Пыльный класс строительного техникума был явно велик для разношерстной компании из семи человек. Мало кому в здравом уме захочется в конце июля тащиться по раскаленному Севастополю на поиски смысла жизни.

Ко мне повернулись унылые рожи хронических неудачников. Две цистерноподобных тетко-бабки со свекольными губами, кадыкастый сутулый очкарик в застиранной рубашке, девушка-скелет с перемазанными чернилами пальцами и два молодых человека гегемонической наружности, из породы «ищущих» — уже поняли, что «пролетарий» происходит от «пролетать», но что-то реально в своей жизни уже вряд ли изменят.

— Заходите, милочка! — покровительственно сказала одетая в черное лекторша, типаж из телеспектакля «Ханума», совсем не похожая на иностранку. — Садитесь, где хотите, только прежде ответьте: девяносто процентов счастья — это много или мало?

Я поставила сумочку на ближайшую парту. Все выжидательно смотрели на меня. Лучше было бы просто повернуться и уйти, сказав, что ошиблась дверью, но вместо этого я ответила:

— На десять процентов меньше, чем хотелось бы.

Марк любил возить меня в Балаклаву, а Пашка — в Учкуевку или в горы. Зная о существовании друг друга, они даже географически пытались вытянуть меня из чужой зоны влияния.

Марк — эстет. Выгуливая меня по кукольным набережным приютившегося под горой городка, он рассказывал совершенно случайные вещи, например, о программировании. Абстрактные процедуры и функции оживали шестеренками и винтиками, шлагбаумами и паровозами, замками и ключами. Марк не пытался привлечь меня и этим был привлекателен. Я выпивала молочный коктейль, Марк — чашечку кофе по-восточному, мы ждали, когда в сумерках зажгут фонари и смотрели на засыпающее море.

Если выйду за него, думала я, то будем жить счастливо. Переберемся в Москву или в Киев, он устроится в крупную фирму ваять скрипты. Я, со своим южным экономическим, приткнусь куда-нибудь менеджером. Марк будет расти, а я — гордиться им.

Бабушки станут наведываться пасти наследника, мы обрастем новыми знакомыми, зимой научимся кататься на лыжах, а перед Новым годом будем выпытывать у ребятенка, что ему хочется получить от Деда Мороза.

Если только в один прекрасный день у Марка не пропадет ко мне интерес, как к уже написанной и отлаженной программе, которой место на винте в архивной папке, и только. И тогда… Я запрещала себе думать дальше.

Пашка — золотые руки. Смешил меня до икоты миллионом анекдотов, байками и прибаутками на любой случай жизни. Любая прогулка оборачивалась купанием, шашлыком и гитарой. Пашка был легок на подъем, ловил мое настроение, наивно стремился понравиться, разве что не говорил напрямую: «Посмотри, я хороший!»

На его «Таврии»-мутанте, не по-детски урчащей старым мерседесовским мотором, мы часто забирались в какие-то богом забытые места, он это называл «сафарями». Иногда вдвоем, а иногда на заднее сиденье и в багажник набивалось еще пять-шесть Пашкиных друзей. Они относились ко мне нарочито уважительно, как к его настоящей даме сердца.

Если вот прямо сейчас не уберу его лапу со своего бедра, прикидывала я, то уже к зиме окажемся в ЗАГСе. Переедем к нему на Северную сторону, в институт придется на катере, но это ерунда. Родители его в городе только летом, когда родное село стонет от приезже-туристского нашествия, тесно не будет.

В мастерских он на хлеб с маслом заработает, в порт уже второй год зовут. А я рожу двух мальчишек-погодков. Пашка их научит своим премудростям, не перестирать мне промасленную одежду! Наверное, нам будет весело вместе.

Если только случайные заработки и отсутствие перспективы с годами не угасят в нем чувство юмора. Если водка да горилка не станут суррогатом веселья. Если однажды я не вздрогну от омерзения, глядя на опухшего полуграмотного мужичка, растерявшего юношеское обаяние и не приобретшего ничего взамен… Стоп, фантазия!

И я продолжала ни к чему не обязывающие встречи и со сказочником Марком, и с балагуром Пашкой — до Выбора тропы.

Психологией я увлекалась лет с тринадцати, после школы чуть в Москву на психфак не рванула. Дилетантских знаний хватало, чтобы ко всяким «практикумам» относиться пренебрежительно — примитивные рецепты новоявленных мессий просчитывались, как задачки на мат в один ход. В словах усатой армянки я не увидела ни подвоха, ни смысла. И это настораживало.

Как у анонимных алкоголиков, в какой-то момент всем пришлось поделиться личными проблемками. Мойра попросила не грузить остальных чем-то слишком серьезным, а вспомнить обычные неурядицы, «заусенцы судьбы».

Очкарику досаждала соседская псина, которую держали на слишком длинной цепи. Одной тетке хотелось, чтобы вьетнамцы напротив пореже жарили селедку. Другой — чтобы муж сменил одеколон. Гегемонята блеяли про заморочки на производстве. Сестра девицы-скелета злоупотребляла «Раммштайном».

Сама я рассказала про учебники. Не сдала в конце семестра — оставила у подруги в пляжной сумке. Та их, не глядя, увезла в Запорожье. Потом позвонила, пообещала привезти к началу семестра, но наша Церберша из библиотеки уже неделю названивала мне домой. Трижды ей объясняла — как об стенку горох!

Мойра дотошно выпытывала детали, уточняя подробности. К концу нудного часа я едва не уснула.

— А теперь — смотрим на шар! — торжественно объявила наша импортная ворожея, водрузив на парту мутное стеклянное убожество, драмкружковую бутафорию. — Что кривитесь, милочка? — Мойра мгновенно перехватила мой взгляд. — Вам красивости нужны или результат? Можно и без шара — если в тишине, и чтоб перед глазами пейзаж красивый. Без людей и машин. Горы, скалы, озера. А тут — извольте в шарик смотреть. Понятно?

Все вразнобой угукнули.

— Итак, теорию подкрепит практика. Осознайте хотя бы на секунду, что весь-весь мир находится у вас в мозгу. И чтобы что-то в мире изменить, каждому достаточно договориться с самим собой. Вы идете по тропинке в лесу. Под ногами — камень или ветка. Вы ставите ногу чуть в сторону и проходите мимо. Всё. Чтобы обойти преграду в своей голове, ни в коем случае не пытайтесь представить, что именно должно произойти, вы же не анализируете движения своих ног. Думайте о мешающем вам объекте, держите его в поле мысли…

Ну, и так далее. Мойру опять понесло. Я прилежно уставилась, выпучив глаза, в тусклую стекляшку и расслабила взгляд. Ключевая фраза — проста до анекдотичности. «Раз!» — на вдохе мысленно приподняться, занести условный башмак над воображаемой преградой. «Два!» — опустить ногу рядом, минуя препятствие. «Три!» — другой ногой окончательно перешагнуть то, что мешало пути. Вот такая ересь. Двадцать первый век, однако.

— Голимый бред, — уважительно сказал Марк. — Даже с точки зрения банальной логики. Если весь мир у тебя в голове, включая меня, кстати, то что тогда у меня в голове? Или ты избранная? Почему ты? Почему одна?

— Что ты набрасываешься? — вдруг обиделась я. — Будто я тебя в чем-то убедить хочу!

— А что, нет? — он подозвал официанта и расплатился без сдачи. Мы поднялись и выбрались из хаоса столиков на набережную. — Что там с Цербершей?

— Да ничего! Наверно, и сейчас трезвонит. У нас за неуплату межгорода телефон отключили. Маман сказала, до осени ее мобильником обойдемся.

— Ну, цыплёнка, тебя и накрыло! — хохотнул Пашка, толкая мой матрас на глубину. — Такую пургу еще и в блокнотик не лень записывать!

— Блокнотики — для простаков! А у меня — диктофон в плеере, — парировала я. — Чтобы не запутаться, что было, а чего не было.

— Да-а… И что тебя обуяло — шляться по всяким шараш-конторам? Мы же в субботу на водопады, забыла?

Я не ответила.

— Значит, забыла. — Пашка сделал страшное лицо и перевернул матрас.

— А где же все? — я удивленно оглядывала пустой класс.

— Что же это вы, милочка, вчера не пришли? Только начали заниматься и уже пропускаете!

— Почему вчера? — опешила я, даже шагнула назад за порог. Всё та же бумажка, с надорванным нижним уголком: «ВЫБОР ТРОПЫ. Психофизический практикум. Вторник, пятница с 18:00 до 20:00».

— Перепутали? Бывает, — Мойра грузно поднялась из-за учительского стола. — Может, и к лучшему.

Я села за ту же парту, что и во вторник. Мойра придвинула низкий школьный стульчик, примостилась напротив меня. Под ее взглядом мне стало неудобно.

— Не веришь, — сказала армянка. — Ну и не надо. У меня ж не секта какая.

— Как так?

— А запросто. Неверие — один из камней на тропе. Просто обойди его.

— Не понимаю.

— И не нужно. Вообрази. Дай-ка руки!

Мойра взяла меня за пальцы. Как Пашка, когда волны идут. Баба сеяла горох…

— Вместо шара смотри в глаза, никакой разницы. Давай, покажи.

Глаза армянки были то ли карими, то ли темно-серыми. Я собрала в один ком свой скептицизм, склонность к рациональному, материалистическое воспитание, наследственный атеизм. Получилось знатное препятствие, шире тропы. От пальцев Мойры шло сухое тепло. Я едва не рассмеялась — шабаш ведьм в строительном техникуме!..

— Раз, — несмело, но четко выговорила я, поворачиваясь к препятствию чуть боком и вытягивая носок на самую кромку тропинки. Мойра держала крепко.

— Два, — шагнула, как могла далеко, проелозив животом и грудью по рыхлой поверхности кома. Глаза Мойры — два колодца, на дне танцует отражение, только чего — не поймешь.

— Три, — подтянула отставшую ногу, пошатнулась, но устойчиво встала на тропу.

Мойра разжала пальцы.

— А теперь, детка, мне пора тебе рассказать, что тропа совсем не одна…

Вынырнула, поправила волосы, по камням на берег, к полотенцу.

— Здравстуйте, сударыня!

— Здорово, цыплёнка!

Вот так они и встретились — два темных силуэта на фоне полуденного неба. Один тянет руку, чтобы помочь вылезти из воды, другой замер, руки-в-боки, явно не в настроении.

Уселись рядом и объяснили: надоело им присутствие друг друга и мое виляние. Проще говоря, «так себя не ведут» и «пора определяться».

— Мальчики, отвезите меня на Фиолент, а? Мне надо немножко подумать.

Дорога прошла в недружелюбной тишине. Марк почему-то не уступил мне переднее сиденье. Разглядывала их обиженные затылки и щеки. Пашка рулил нервно, мутанта бросало на поворотах.

Припарковались на обочине, под раскидистым деревом.

— Только не ходите за мной, ладно?

Я прошла в горку пятьдесят шагов, подобралась к краю обрыва, села, свесив ноги. Волны Понта Эвксинского мультяшно ползли далеко внизу, дробясь о рыжие скалы. Ополоумевшие от жары кузнечики стрекотали очередями.

Девяносто процентов счастья — это много или мало? Я украдкой обернулась. Мои девяностопроцентные… Марк угрюмо курил, Пашка безучастно сидел на капоте.

Мне было тошно. Редкие и тихие колокольчики совести сейчас звучали жгучим набатом: «Как Тебе Не Стыдно, Бесчувственная Девка?!»

Хотя я же не делала ничего плохого. Так хотелось, чтобы все это как-то безболезненно разрешилось! Я сидела, и сидела, и сидела, не смея обернуться. Сотни волн укатились в прошлое, а я поняла лишь одно: что еще не готова отдать предпочтение кому-то одному.

— Раз, два, три, — понарошку прошептала я, щурясь от солнечных бликов, и оставила за спиной, как учила Мойра, невыносимую и нелепую сцену объяснения. Ах, добрая американская тетечка, если бы все было так просто!

В конечном итоге, Пашка и Марк уехали, так и не осмелившись подойти ко мне. Я даже не слышала, как заводилась машина.

Тревога начала нарастать не на следующий, и даже не на третий день. Ребят не было ни в институте, ни на Графской пристани, ни в Херсонесе на пляже, ни в кафе у Рафика, где мне всегда доставался бесплатный лимонад. Спросить не у кого — с факультета народ разъехался по домам, Рафик уплыл в Турцию, а моя эксцентричная маман очаровательно наморщила лоб в попытке вспомнить, о ком идет речь. Продемонстрировав глубокую осведомленность в личной жизни единственной дочери.

Я отправилась к Пашке мириться. Пусть только скажет: «Привет, цыплёнка!», и я дам честное чье-нибудь, что больше не пропущу ни одной поездки к водопадам. Тяжелая дверь оказалась закрыта на оба замка, и эхо звонка долго гуляло по пустой квартире.

Где живет Марк, я точно не знала и укатила в Балаклаву, где, разумеется, никого не нашла. Официант, принесший нам за последние полгода бессчетное количество чашек кофе и коктейлей, на вопрос о моем молодом человеке поднял брови домиком и уточнил: «Извините, а я должен вас знать?»

На обратном пути в микроавтобусе надрывалась Глюкоза: «Айн, цвай, драй! Шике-шике швайне!»

Вот такие раз-два-три, подумала я. Девяносто процентов — это больше, чем много. Когда есть, с чем сравнить. Хотелось во всем обвинить Мойру. Тысячи тропинок в густом лесу! Надоест одна — иди по другой!

Я собрала в одну кучу Мойру, стеклянный шар, заблудших овечек из пыльного класса, превратила все это в пузырящуюся зловонную лужу и — раз-два-три! — лихо перепрыгнула ее, приземлившись на тропу обеими ногами, как в сектор прыжков в длину.

— Да, Нина, да, понятно… Может, правда, от солнца. Ведь жарится на пляже — не оттащишь… — Маман с кем-то трепалась по мобильнику. Лучше бы за городской заплатила. — Нет, Нинусь, только это. Все спрашивает, а у нее ни в группе, ни среди ухажеров ни Марков ни Паш отродясь не было, вот что…

Меня как обухом. Нина — мамина тетка, психиатр из Ялты. Ненаглядная мамочка решила дочке мозги проверить? Так…

Как вошла в квартиру, так и вышла. Денег в кармане — пшик, да и не надо.

Влетела в сумрачный холл строительного техникума, рванулась к лестнице.

— Куда?! — бдительная старуха-вахтерша в синем халате выскочила наперерез. — Вам куда, девушка?

— Здравствуйте, — я пару секунд жадно хватала воздух. — На семинар… Ну, к американке, на «Выбор тропы».

Вахтерша с прищуром посмотрела сквозь пуленепробиваемые очки:

— Вы, деточка, путаете. У нас тут учреждение государственное, в аренду не сдаем, чужих не пускаем. Какие уж американцы! Вам, наверное, в пищевой надо, у них там еще тот бардак…

В диктофоне на исходе свободная память. Он был со мной все эти странные дни, мой единственный свидетель и собеседник. Я отчаялась что-то понять, и пришла на Фиолент, где камень, волны и ветер встречаются в одной точке и образуют время. Пашка, Марк, Мойра — только у меня в голове? Я выдумала их — или весь остальной мир тоже? Мне нужен тест. Проверка. Мостик, тропинка назад.

Нужно выбрать что-то большое, что не очень жалко. И то, что легко представить. Короче, остановилась на США. Большая звездно-полосатая тряпка мятым покрывалом упала поперек тропы.

Может, Вашингтона расстреляли за измену, а Британия распростерлась от Гибралтара до Аляски? Или индейские племена переступили через гордыню, и, объединившись, сбросили бледнолицых в море?

Я проберусь домой как мышка, буду девочкой-паинькой, лишь бы добраться до шкафа с энциклопедией и дождаться по телику выпуска новостей. А то и правда сойду с ума — и тетя Нина не поможет.

Но это потом. А сейчас — расслабить взгляд, чтобы пена прибоя превратилась в размытый туман, ни о чем не думать, кроме преграды на дороге, и аккуратно…

Раз…

Два…

Три.