"Китай управляемый. Старый добрый менеджмент" - читать интересную книгу автора (Малявин Владимир)

Менеджмент от Хаоса

Теперь, дойдя до конца книги, попробуем дать общее имя той реальности, с которой имеет дело китайское миропонимание вообще и китайская практика организации, управления и стратегии, в частности. Эта реальность обычно именуется по-русски хаосом (китайское название: хунь тунь). Такое имя условно сразу в двух смыслах: относительном и абсолютном. Оно относительно условно потому, что нам ещё предстоит уточнить значение понятие хаоса в китайской мысли. И абсолютно условно потому, что хаос, воплощающий чистую текучесть бытия, принципиально не поддаётся определению. Хаос, вообще говоря, не может быть, но именно поэтому он не может не быть.

Тема хаоса в последнее время широко обсуждается в самых разных областях естественных наук — от физики и математики до биологии и общей теории систем. Здесь нет необходимости рассматривать эти дискуссии. Достаточно сказать, что к настоящему времени в науке прочно укоренилось мнение о том, что хаос является необходимой предпосылкой как физического мира, так и самой жизни и, главное, природной эволюции. Здесь, правда, нужно оговориться, что речь идёт не об антитезе всякому порядку и ценности, — то, что греки называли «мрачный тартар», а в более поздние времена часто именовалось небытием, — а именно о совокупности всех возможных порядков, не поддающейся упорядочиванию. В этом смысле хаос — условие всякого порядка и важная часть теории так называемых сложных систем, которые нельзя свести к тем или иным формальным правилам.

В этом последнем смысле понятие хаоса отнюдь не чуждо и современным представлениям об организации и менеджменте. Одно из самых популярных пособий в этой области призывает как раз «набираться сил от хаоса», то есть уметь использовать с неизбежностью присущий любой организации и деятельности элемент неопределённости, противоречия и двусмысленности[146]. Вспомним, что глава преуспевающей компании «Силикон Графике» Эдвард Маккракен называет секретом успеха в бизнесе умение не просто приспосабливаться к хаосу, но самому творить его. Надо признать, впрочем, что подобные призывы в большинстве случаев — это лишь более или менее талантливые обобщения практического опыта, апеллирующие, в сущности, к здравому смыслу. Их назначение состоит в том, чтобы поощрять читателя — а таковым, как правило, является профессиональный менеджер — к выработке нового, свежего взгляда на свою работу. Каждый из своего повседневного опыта знает, что кипение творческих сил и ни с чем не сравнимая радость свободного и искреннего «общения душ» так или иначе предполагают беспорядок и неожиданность, тонкое чувство уникальности каждой личности и своеобразия того или иного момента времени. Но такая «интуиция хаоса», как бы ни была она полезна и приятна в жизни, сама по себе не может дать систематического понимания управленческой деятельности и таких важнейших её категорий, как риск, случайность, успех и т. п.

Неудивительно, что многие специалисты по менеджменту предостерегают от излишнего увлечения хаосом в управлении и корпоративной культуре. «Опыт истории, — пишет один из них, — подсказывает, что от хаоса нужно держаться на приличном расстоянии. В условиях соперничества и неравенства люди стремятся поддержать некий уровень порядка в человеческих отношениях и стараются сохранить чувство порядка в своих отношениях с миром. Трудовые организации тоже принимают в этом участие и подвержены хаосу не меньше любой другой части человеческого общества»[147].

Сторонники учёта «хаотического» элемента в управлении обычно указывают на то, что любая организация имеет как формальный, так и неформальный аспекты. К первому относятся общие принципы организации и регламенты её деятельности, официальная стратегия и т. п., ко второму — неформальные связи членов корпорации, уровень взаимного доверия, потребности в личной защищённости и проч. Именно этот неформальный аспект корпорации имели в виду китайские теоретики управления, когда говорили, что жизнеспособный коллектив имеет «одно сердце». Ритуал как условие сплочения людей тоже относится к неформальной системе. Не следует, однако, забывать, что организациям, как и любому организму, свойственно сохранять и по возможности укреплять свой внутренний порядок, свой «устойчивый архетип». Но этот архетип претворяется во времени, он есть постоянство в изменениях, что, как мы знаем, точно соответствует китайскому представлению о реальности. В теории систем мы как раз находим соответствие такой идее реальности в понятии хаоса, или «странного аттрактора», то есть парадоксального архетипа, который отличается устойчивыми границами и формой и полной нестабильностью, непредсказуемостью его проявлений[148].

Большинство западных авторов отмечают, что для любой организации наиболее плодотворно находиться в состоянии «ограниченной нестабильности» или, по-другому, пребывать на «краю хаоса». Согласно одному определению, речь идёт о «сложном поведении, одновременно устойчивом и неустойчивом, когда связи между причинами и следствиями по практическим соображениям исчезают и, следовательно, невозможно предсказать конкретные результаты»[149]. Действие Хаоса проявляется в так называемых «рассеивающих структурах», в дифференциации и моментах бифуркации систем, что опять-таки заставляет вспомнить китайское представление о творчестве как акте «рассеивания» и о фигуре даосского властителя, воплощающего взрывчатую силу бытия и оттого внушающего священный ужас своим подданным.

С этой точки зрения Хаос может проявляться в дестабилизирующих переменах, ведущих к переформатированию всей организации, в разного рода неформальных практиках или так называемых «творческих конфликтах». Следовало бы говорить в таком случае не столько о хаосе как таковом, сколько о преемственности хаоса и космоса (то есть упорядоченного мира), о своего роде хаосмосе. В частности, это понятие Ж. Делёз употребляет для обозначения мира множественности без объединяющего субъекта, который предполагает соположенность несопоставимых перспектив созерцания, разъединяющее утверждение всех моментов существования.

Со своей стороны, американский теоретик менеджмента Д. Хок создал неологизм «Chaordk Leaderships где в первом слове соединены понятия «хаос» (chaos) и «порядок» (order), что по-русски соответствовало бы слову «хапор». Согласно Д. Хоку, «хапор» означает «самоорганизующиеся, самоуправляемые, изменчивые, нелинеарные, сложные организмы, организации, сообщества или системы»[150].

Идеи «хаосмоса» или «хаотического порядка», как легко видеть, близки китайскому представлению о «бытии самом по себе». При этом хаотическое начало всегда предстаёт воплощением спонтанности и сопутствующего ей творчества. Теоретически и отчасти практическими опытами установлено, что предельно сложные системы обладают способностью к самоорганизации и спонтанному поддержанию динамического равновесия, что даёт основания поставить пределы авторитарному правлению. Вместе с тем чрезмерная «хаотизация» системы, выражающаяся в необычайном разнообразии взаимосвязей внутри неё, делает систему слишком изменчивой, гиперактивной и фактически размывает её.

Для управления организацией «на краю хаоса» требуется не просто формальное знание, но то, что принято называть мудростью, то есть умение «соответствовать обстоятельствам», понимать «текущий момент», другими словами — находиться в дифференциальной связи с отдельными факторами развития ситуации. Мудрость, в отличие от теоретического знания, целиком принадлежит времени; подобно плоду, она во времени рождается и созревает.

Китайская традиция предлагает в своём роде систематический взгляд на такой смутный и ускользающий предмет, как хаос в мире и человеческой деятельности. Мы уже легко можем догадаться, что в китайской мысли понятие хаоса естественно сопутствовало истолкованию реальности как события — всегда единичного, даже уникального и поэтому не допускающего общей меры. Но природа события, как мы выяснили выше, есть со-бы-тийность или, ещё точнее, неизмеримый разрыв, пустотное средоточие-среда в истоке жизненного опыта как чистого динамизма превращения. Хаос никогда не равен себе, не имеет ни формы, ни идеи, ни субстанции, ни сущности. Он представляет, конечно, предел неопределённости, но неопределённости творческой, чреватой всеми возможностями жизни. Эта безграничная мощь хаоса может и должна быть использована в политике. Большая сила и правда заключены в лозунге Мао Цзэдуна: «Велика смута в Поднебесной. Положение благоприятное!» Оставляя в стороне бесплодные и фиктивные расчёты эффективности, мы можем сказать, что действие может быть успешным только тогда, когда возникает разрыв между исчерпавшей себя ситуацией и ситуацией назревающей, когда время становится Кайросом, «импульсом перемен» — моментом резкой смены нашего видения мира, моментом создания нового мира. В этом смысле хаос становится синонимом творческого начала мироздания.

В древнекитайской философской литературе классический пассаж о Хаосе содержится всё в той же книге «Чжуан-цзы». В конце седьмой главы этого даосского канона помещён следующий сюжет:

В этом странном рассказе нашли отражение едва ли не все основные темы китайского учения о мире и бытии. Хаос, пребывающий «в центре» мироздания (соответствующем стихии Земли), есть условие существования всех вещей: недаром «на его земле» встречаются олицетворения мировых стихий. Принимает же их хозяин с «необыкновенным радушием» (букв, «высшей добротой»), благодаря которому воцаряется вселенское согласие: Юг в китайской космологии соответствует стихии Огня, Север — стихии Воды, а их встреча в центре, то есть в стихии Земли, считалась в даосской традиции главным условием зарождения в теле подвижника Дао так называемого «золотого эликсира» — вечноживого эмбриона. Однако Хаос воплощает качественно иной, более высокий порядок бытия по сравнению с физическим космосом, отчего владыки мировых океанов не могут его понять и, как можно догадаться, оценить по достоинству его доброту, что значило бы оставить Хаос в покое. Ибо Хаос воплощает абсолютно внутреннее, высшую полноту и самодостаточность, тогда как проделывание дырок в нём соответствует проецированию на Хаос человеческих понятий, попытку переделать его по образу и подобию человека. Ограниченность правителей Севера и Юга заключается как раз в том, что они хотят, как принято среди людей, отблагодарить хозяина за милость. Однако очеловечивание Хаоса равнозначно его гибели. Древнейший комментатор «Чжуан-цзы» Го Сян так и говорит: «Нарочитое делание губительно». До некоторой степени китайское предание о Хаосе составляет интересную антитезу библейской легенде о сотворении человека за одним важным исключением: смерть Хаоса, превращённого в человека, означает не преднамеренное убийство (ср. убийство Авеля или даже убийство Бога у Ницше), а забвение истоков бытия в мире гуманитарного знания. Человеческие понятия и сама предметная практика людей есть не что иное, как отрицание, хотя и непроизвольное, первозданной цельности мира-хаоса. Как заметил один из китайских комментаторов рассказа о Хаосе, «с древних времён не было ни одного человека, который не проделывал бы дырки в Хаосе».

Из этого рассказа можно заключить, что очеловечивание Хаоса — процесс неизбежный и даже естественный. Другое дело, что мудрость Великого Пути заключается, собственно, в знании до-человеческих, «хаотических» корней знания, и сама реальность, в китайском представлении, есть не что иное, как Хаосмос, преемственность хаоса и космоса. В средневековой литературе, причём не только даосской, венцом познания часто называется способность «сердцем укорениться в Хаосе». Как нам уже известно, познание в китайской традиции требует духовного совершенствования, соответствует утончению и просветлению духовной чувствительности вплоть до опознания абсолютного мрака вездесущей предельности существования, то есть выведения на свет открытости бытия мирского праха. А применительно к теории систем это означало бы создание открытой, способной к творческому обновлению организации.

Как бы там ни было, Хаос на самом деле доступен внутренней интуиции «семян» или «импульсов» самой жизни в состоянии полного покоя духа, позволяющего отвлечься от данных чувственного восприятия и умозрения. Например, в традиционных комплексах нормативных движений начальная поза символизировала как раз состояние хаотического всеединства, или Беспредельного. В позднейшей литературе, причём не только даосской, венцом познания часто называется способность «сердцем укорениться в Хаосе». Как говорит в своих комментариях к приведённому сюжету Ван Фучжи, «Хаос существует постоянно в способности соответствовать вещам и не умирает. Не нужно ни просвещать народ, ни оглуплять его». Хаос потому и не противится своему погублению, что, как сам Путь, не отличается по существу от человеческой деятельности. Как говорит другой комментатор, «каждый человек носит в себе Хаос». Хаос сам есть предел «на-следо-вания Иному». Действия недальновидных владык Севера и Юга, проделывающих дырки в Хаосе, заставляют вспомнить притчу о «флейте Неба», где пустота отверстий в сделанной человеком флейте едина с пустотой земных каверн и пустотой самого неба.

Состояние Хаоса есть не что иное, как действие «импульса времени», который представляет собой, как нам уже известно, не-двойственность актуальных и виртуальных качеств бытия. Оно в высшей степени неопределённо именно потому, что это действие занимает время более короткое, чем самый короткий из доступных восприятию отрезков времени. В нём всё проходит прежде, чем обретёт зримый образ, и этим немыслимым потоком происходящего хранится бездна бытия, непреходящее Неизбывное.

Неформализуемое присутствие Хаоса даёт о себе знать в известной нелюбви китайцев к теоретическим определениям, каковые подменяются перечнями прецедентов, наделяемых значимостью символического типа. Именно так составлены старинные китайские энциклопедии, где вместо описаний читателю предъявляются примеры употребления данного термина авторами предшествующих эпох, нередко совершенно случайные. Мы имеем дело с классификацией скорее музейного и археологического свойства, то есть такой, которая основана на побочных признаках. Так, древние сосуды принято классифицировать по их отдельно взятым и притом чисто формальным особенностям конструкции или декора. В этом смысле культура тоже есть образ Хаоса, но только хаоса эстетически свободной жизни, пропущенной сквозь фильтры пробудившегося, укоренённого в нравственном усилии сознания. Хаос первозданный, несотворённый, и вторичный Хаос подобны окультуренной жизни не по аналогии, а так, как только и может быть подобен никогда не равный себе, вечнотекучий, не имеющей формы хаос: они едины по своему пределу, в акте самопреодоления. Что же касается тех, кто привязан к предметности знания, то им встреча с Хаосом, как мы знаем из рассказа об учителе Ху-цзы и посещавшем его физиогномисте, несёт переживание невыносимого, первобытного ужаса. Но так бывает лишь в редкие моменты переживания внутреннего откровения самой жизни. На поверхности же бесформенный и анонимный Хаос, который неспособен отделиться от природных процессов и человеческой деятельности, предстаёт величием и многообразием жизни «как она есть». Никаких олицетворений и устрашающих аллегорий. Когда один средневековый художник захотел изобразить первозданный Хаос, он создал умилительную картину цветов и насекомых, а присутствие Хаоса обозначил кругом на пустом месте свитка, сопроводив его пояснительной надписью.

Китайской культуре можно с полным правом присвоить парадоксальное определение культуры хаоса. В ней человеческое творчество и творческая мощь природы (Небо) существуют наравне и преемствуют друг другу. Её главный (не)принцип — спонтанное рассеивание (сань) знаков сообразно неодолимой (но вечно отсутствующей) мощи мировой гармонии. Мудрый мясник из притчи Чжуан-цзы разделывает быков, не затупляя ножа, потому что умеет следовать абсолютному ритму жизни и тем самым — давать ему волю. От правителя или стратега, воплотивших в себе это «сокровенное совершенство» бытия, веет ужасающей мощью творческого начала бытия, неостановимой «цепной реакции» духа, в которой всё и вся «теряет» себя. В противоположность обыкновенным людям, которые собирают, то есть приводят в порядок и разграничивают, но теряют «внутреннее совершенство», человек Пути расточает, тем самым сберегая жизненную силу-дэ. Недаром в даосской литературе действие Пути уподобляется огню, бесконечно перекидывающемуся с одной вещи на другую. Но в этом акте расточения, самораспускания, утверждается величие — и, следовательно, вечность — жизни, проживаемой в её возвышенных и интенсивных качествах.

Тайваньский учёный Оу Чунцзин говорит о существовании в китайской традиции особого рода «хаотического» или «подлинного» знания, которое противостоит инструментальному, предметному, объективному, гуманитарному знанию, которое составляет основу классической науки и техники, индивидуального и общественного самосознания[151]. Такова, в частности, оппозиция «большого» и «малого» знания у того же Чжуан-цзы. В оригинале она сформулирована в довольно туманных фразах: «Большое знание безмятежно-покойно. Малое знание ищет, к чему приложить себя» (последнее предложение в более буквальном переводе означает: «ищет для себя щели», «суетно», то есть стремится наполнить собою некое умозрительное пространство, «выдолбить дырку» и так задать себе некое предметное содержание). Однако нужно иметь в виду, что Хаос не противостоит человеческой практике и сопутствующее ему знание не исключает «малое» знание.

По-видимому, как раз в таком смысле Хаос поминается в другом рассказе из книги «Чжуан-цзы». В нём говорится о некоем крестьянине, который поливал свой огород, нося воду вёдрами, вместо того чтобы пользоваться водоподъёмным колесом. Старик объяснил ученику Конфуция своё нежелание пользоваться плодами технического прогресса так: «У того, кто пользуется механизмами, сердце тоже становится механическим». Когда Конфуцию рассказали про странного старика, он заметил, что этому огороднику «ведомо искусство Хаоса» и ему, Конфуцию, с ним не сравниться, но всё-таки старик «знает одно и не знает другого». Большинство комментаторов согласны в том, что знаток «искусства Хаоса» тоже не свободен от некоторой ограниченности, поскольку не понимает возможности сосуществования знания «хаотического», то есть бытийственного и совершенно самодостаточного, и знания «технического», ориентированного на эффективность.

Теперь в порядке предварительного вывода отметим основные свойства Хаоса как познавательной парадигмы:

Первое. Хаос воплощает первозданную цельность опыта и самого бытия. Он пропадает там, где в нашем опытном мире появляются «ниши» предметного знания, что означает, по сути, нанесение ущерба бытию.

Второе. Хаос соответствует неисчерпаемой конкретности существования и, следовательно, силе творческих метаморфоз жизни, моменту (са-мо)превращения, времени события. В этом смысле он является принципом творчества и практики как чистой текучести, неотделимой от динамизма жизни, воплощением бесконечной изменчивости, уступчивости, «самопотери» всех форм.

Третье. Хаос включает в себя бесконечное множество частных порядков бытия и в этом смысле является условием внутренней устойчивости, состояния динамического равновесия сложных систем. Он воплощает абсолютный покой в самом пределе мирового движения.

Четвёртое. Хаос есть (не)принцип неопределённости, бытия как бесконечной множественности. Он превосходит все нормы и закономерности и является средой не соположения и соподчинения, но чистой сообщительности как предела всякого сообщения. Оставаясь для всех безвестным, он тем не менее интимно внятен каждому.

Пятое. Хаос есть принцип «инако-действия» и «инако-мыслия» и, как воплощение инаковости, не имеет формальной идентичности, будучи реальностью абсолютно внутреннего и тем самым — возвращаясь к первому пункту — условием внутренней полноты бытия.

Мы уже знаем, где в человеческой практике локализуется Хаос, «великий и ужасный». Он таится как раз в собственной дис-локации, в своём неизбывном экс-центризме! Он пребывает в моменте собственного смещения, в неуловимом мгновении творческого события, всевременной временности превращения, нерукотворной трещине бытия, благодаря которой выявляются, как образы в зеркале и тени на стене, все вещи в мире. Хаос в китайском понимании есть именно Альфа и Омега всего сущего, условие и среда всякого существования, которые сами не поддаются тематизации, не могут быть объективированы, предстают как среда-средоточие, вечная между-бытность, нескончаемое интермеццо, антракт, и потому выглядит (а точнее, незаметен) на поверхности жизни как безмятежный покой, «праздность», нечто остающееся «за кадром», нечто такое, что никогда «не есть», но вовеки остаётся. Всегда находясь за гранью воспринимаемого и мыслимого мира, Хаос принадлежит области предельно малых и предельно больших величин, одновременно микро- и мега-реальности. В китайской традиции это называлось: «быть настолько маленьким, чтобы ничего не иметь внутри себя, и настолько большим, чтобы ничего не иметь вовне себя». Такова природа «великого единства» (то есть «не-единства») Хаоса. Это единство имел в виду Конфуций, когда произносил свои знаменитые слова о «единой нити», которая пронизывает все его суждения.

Вот конкретный пример. Известный мастер боевых искусств, глава школы Багуачжан Ли Цзымин в записках, предназначенных только для учеников его школы, наставлял их:

В суждении Ли Цзымина хорошо видны основные измерения рассеянного тела хаотического всеединства: сначала самоизменчивое Единое, затем несчислимо малая дистанция, не-различение предельно большого и предельно малого, далее вечноотсутствующая преемственность внутреннего и внешнего, предельной конкретности переживания и вечности свершения времён и, наконец, сопряжение потока речи и внутренней определённости смысла. Акцент на устном обучении указывает на первостепенное значение интимного восприятия Хаоса в телесном опыте и посредством него. А текучий и аффективный характер устной речи воспроизводит самообновляющуюся и исключительно конкретную природу самого Хаоса. «Одна нить» бытия может переживаться только как череда моментов существования, пульсация жизни, отмеченная печатью одной и той же индивидуальности. К Хаосу можно только вернуться, и он сам возобновляет своё (отсутствующее) присутствие в мире с каждым новым событием внутреннего превращения.

Традиционное китайское искусство и, более того, глубоко укоренившиеся, ставшие почти инстинктом эстетические вкусы и привычки китайцев каждым своим проявлением, каждой чёрточкой свидетельствуют о присутствии этой хаотической праосновы опыта — неуловимой и всё же вездесущей. Благодаря этому присутствию законом художественной формы в Китае является его само-потеря, рассеивание в пространственно-временном континууме, выдвигающее на первый план актуальное переживание, его уникальную качественную определённость. Взаимопроникновение мгновения и вечности — главный мотив эстетического идеала китайцев[152]. Оттого же само искусство воспринималось китайцами как продолжение жизни в её возвышенных, интенсивно проживаемых и в своём роде случайных моментах — разительный контраст с мировоззрением соседей Китая японцев, для которых сама жизнь является продолжением искусства. Источник такого различия разглядеть нетрудно: японцы, как и европейцы, сначала «выводят» понятия, а затем проецируют их на действительность, тогда как китайцы неизменно руководствуются непосредственной конкретностью жизненного опыта.

Трактат по искусству устроения садов (XVII век) открывается изречением: «В деле создания садов не существует правил». Китайские мастера боевых искусств любят поминать поговорку: «В кулачном искусстве, по сути, нет правил». И это относится, в сущности, ко всем видам художественно-духовной практики в Китае. Ибо неопределённость есть непременное условие творчества и, между прочим, эффективности стратегии. Напротив: всё устоявшееся, проявившееся, застывшее никогда не принесёт успеха. Кроме того, неопределённость заставляет с особенной ясностью ощутить силу интимной, «сердечной» коммуникации между людьми. Японцы даже сознательно культивируют неопределённость в отношениях, в том числе и средствами языка, церемонно-вежливые формы которого кажутся европейцам чересчур невнятными и двусмысленными. Китайцы неопределённость не культивируют. Они просто дают ей быть.

Итак, Хаос не есть какая-то отвлечённая и мистическая величина, пригодная только для метафизических построений. Он есть реальность всецело жизненная и практическая. Как фактор неопределённости он подспудно и даже явно определяет, например, характер китайской стратегии. Как сказано в военном каноне «Сунь-цзы», «порядок проистекает из беспорядка». Это высказывание следует понимать в двух смыслах: во-первых, как будто бы беспорядочное, непредсказуемое применение «регулярных» и «нерегулярных» боевых манёвров лишает противника способности правильно оценивать соотношение сил и перспективы развития ситуации; во-вторых, любая видимая форма войны хранит в себе хаотическое разнообразие деталей обстановки и потенциала её развития. В этом смысле «чувство Хаоса», которое есть одновременно способность к сообщительности и, следовательно, чувствованию импульсов действий противника, является главным залогом победы.

Иллюстрацией образа действий, заданного Хаосом, служит и известная нам «тактика Чаншаньской змеи»: корпорация как бы отсутствует, «теряет себя» в точке нападения извне, но, обладая неким скрытым, неформальным единством, всегда способна нанести удар с противоположной стороны. Это правило, надо сказать, составляет закон существования столь популярных в мире китайского бизнеса корпораций сетевого типа, единство которых удостоверяется отсутствием формальной консолидации. Это качество сетевых общностей идеально соответствует даосской концепции управления, предполагающей забвение или, точнее, постоянное взаимное забывание своей идентичности и правителем, и народом. Речь идёт, подчеркнём, именно о совмещении двух режимов существования или, как мы выяснили выше, двух видов знания — инструментального и бытийственного. О таком совмещении свидетельствует изречение из средневекового даосского трактата «Гуань Инь-цзы»:

Итак, Хаос охватывает и проницает весь жизненный уклад китайцев, так что его значимость определяется как раз тем, что он остаётся недоступным для любого взгляда, любой формы умо-зрения. Из этого вовсе не следует, что Хаос отодвинут в какую-то недоступную даль смутных мечтаний и умственных абстракций. Как раз наоборот: он присутствует в самой гуще китайского быта и порой в самом что ни на есть конкретном и осязаемом виде. К примеру, «хаосом» именуются в Южном Китае особые суповые пельмени, которые принято есть на Новый год — начало и конец годового цикла. Помимо же этого курьёзного случая Хаос заявляет о себе в самых фундаментальных чертах китайского поведения и мышления: нелюбви к теоретизированию и стремлении воспользоваться благоприятным случаем, в глубоко укоренённой, почти слитой с инстинктом потребности в личном совершенствовании и стремлении — одновременно естественном и культивированном — жить сообщительностью с другими, что как раз и предполагает способность «забывать себя и мир».

Последнее и менее всего заметное (но далеко не последнее по важности) свидетельство присутствия Хаоса в жизни китайцев заключено как раз в их способности спокойно, без уныния и тем более истерики переносить превратности судьбы. Именно невозможная перспектива созерцания вещей «в свете Хаоса» и вносимая им в мир символическая дистанция недвойственности образа и реальности не позволяет в китайском миропонимании подчинить материальную действительность идеальной схеме или наоборот. Мудрец в Китае безмятежен потому, что для него всё в мире только «как будто» существует: «он стоит как стоит, идёт как идёт». Его жизнь неотличима от игры, а игра для него подобна жизни. Ну а бизнес для него, разумеется, не отделён ни от того, ни от другого.

Вот здесь нужно искать корни того отсутствия страха перед жизненными тяготами и даже какого-то целомудренно-скрытного пристрастия к ним, которые сами китайцы — наверное, не без основания — считают главным достоинством своего характера и залогом неисчерпаемой жизненной силы китайского народа. Китайский бизнес являет собой лишь более или менее рафинированное воплощение этой вековой мудрости.