"За полвека" - читать интересную книгу автора (Бетаки Василий Павлович)Из книги "ЖИЗНЬ В ПОЛСТРАНИЦЫ"(избранная лирика 1962–1992, Изд- во "МГП ОС. Центр творч. развития", Москва 1992) 97. За окном вагона — остаться б на этой поляне. Задохнувшись гонкой, мостами… Не до гуляний, Не до костров купальских… Остаться, остановиться, И — как песок сквозь пальцы — Из Времени рукавицей С руки потерянной, за поленницу завалившись… Коснись безвременья… Полой ленью застынут лица. И ждать погоды. Но не у моря — ведь море отнято, А сжать все годы, сдавить всё горе в ладони потной, Не выпуская… Вот так — синицу. Не журавля же! И жизнь словами вся в полстраницы Спалённо ляжет… 98. По радуге бледного моста Уходят в небо машины, А радуга — только в три цвета, Крутая, как этот мост. Дорога уходит в небо, А в небе давно я не был, Но помню: бретонские сосны — Над облаком в полный рост. 99. Как старый клошар от машин и зеркал — К жёлтой Сене, к молчанью, Как чёрный камень с бретонских скал — В ущелье, к забвенью, к отчаянью, Как враз — из фонарного в лунный свет, Как на Таити — Гоген, Как ветер — вдруг шептаться в траве, Как в Китеж, как в скит в тайге, Как в сон — больной, перепёлка — в кусты… От лая, от гона столиц, Как смертный грех несут в монастырь: Всем телом — на плиты ниц! Как с виселицы верёвка — вдрызг От грохота барабана, Как зверь затравленный — в нору, вниз, Во тьму зализывать раны… 100. КАНЦОНА Раскалённые площади дышат латынью, На горбатые мостики римского дня Сухо падает небо непрошеной синью, Рвутся вверх из фонтана четыре коня… Я вторично вхожу в ту же самую реку — Нет дурной бесконечности у бытия, Возвращаются годы как псы к человеку, Возвращается ветер на круги своя. Меж котов Колизея смешную тревогу Сеет резкий звонок — сколько ни повторяй — То на Старую Аппиеву дорогу Через заросли пиний выходит трамвай… Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья, Из причудливой смеси зверья и людья, Возвращается строчка к началу посланья, Возвращается ветер на круги своя. В те же скалы колотится пена прилива. Этот мраморный стол… Вот уж двадцать веков На столешницу ставят остийское пиво, То, которым Катулл угощал моряков. Нет, не так уж печально у Экклезиаста: Есть у рек берега, есть у моря края — Разве так это страшно, что верно и часто Возвращается ветер на круги своя? И… седая гравюра, возникшая разом — Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт, И темнеет, намокнув, гранитная ваза, И в тяжёлой штриховке не видно пустот. Отсверкав чешуями в рассвете жестоком, Под мостами в тяжёлых узорах литья, Возвращаются реки, как прежде, к истокам, Возвращается ветер на круги своя. 101. ПИСЬМО АВТОРУ "ПУТЕШЕСТВИЯ ДИЛЕТАНТОВ" Да здравствуют дилетанты! Ибо в конце концов У любых профессионалов Получаются только бредни! Из трёх дилетантов с гитарой, Из трёх российских певцов Поручик Амилахвари Остался один. Последний. Дрожащей струной басовой Всё глуше играют ветра, Вечные дилетанты, - Не хватит ли шляться по свету? Поручик Амилахвари, Труба говорит "Пора!" Поручик Амилахвари, Поищем мост через Лету? На Вашем Сивцевом Вражке, Где Мастер когда-то жил, Поищем?… Бетоны гладки. Всё сносят. И взятки гладки. Серебряный переулок — Вот и всё, что в Москве я любил. Что они, суки, оставили От моей Собачьей площадки? Слух дошёл — Вы, вроде, сдаётесь? Ну конечно: сломали Арбат. Кивер — на гвоздь, а саблю — Словно топор под лавку… Вы ж офицер гусарский! И с Вами Бумажный Солдат! Поручик Амилахвари, Уж нам-то нельзя в отставку! Поручик Амилахвари, Я не случайно рождён В тот самый день — накануне Надежды, Любви и Веры… От греческого пирата Матушкиных времён До меня, до седьмого колена, Все — русские офицеры. И Вы — офицер гусарский, А с Вами — Бумажный солдат. И даже если последний Троллейбус проходит мимо — Поручик Амилахвари, Ведь Ваш псевдоним — Булат! Будьте достойны, поручик, Этого псевдонима! Никак нам нельзя в отставку — А знаешь, на склоне лет, Церемонно целуя ручку Новой прекрасной даме, Поручик Амилахвари, Мой по Сосновке сосед, Мы ещё погуляем Над Ольгинскими Прудами! 102. На чёрной площади в Брюсселе Стоят гильдейские дома. Геральдика сошла с ума На чёрной площади в Брюсселе. Сквозь окна — отблеск на панели, В кафе всегда горит камин, Смывают чёрным пивом сплин На чёрной площади в Брюсселе. Кивает молча, еле-еле, Гарсона лысая глава, Как будто высохли слова На чёрной площади в Брюсселе. О чём — такая тишина? Народов — два, страна — одна. Не разобрались и доселе, На чёрной площади в Брюсселе Идёт глагольная война. Нет, вовсе не лингвист сухой (Слова и люди озверели!) Трясёт словесною трухой Над позолотою глухой На чёрной площади в Брюсселе. Но ведь народов — только два! А если б двести — что б случилось? (Судьбы российская немилость Взорвёт и числа, и слова!) А тут всё тихо, всё — едва… Булыжники офонарели, От пива кругом голова, На чёрной площади в Брюсселе Белы в витринах кружева. 103–106. ВЕНЕЦИЯ 1. Ну вот мы и дома — В Венеции нашей сырой, От римского солнца Ныряем в душевный покой. Не там, Где оркестры, Да фрески в толпе голубей, А в тёмных И тесных Проулках, где ветер грубей. У Рыбного Рынка, Где серый гранит в чешуях, Мелькнёт серебринка В ленивых волнах — не волнах… У столбиков Пёстрых, Где зыбью — то вверх, то вниз — Гондолы, Как сёстры, Посплетничать собрались. 2. Там, где гулки узкие кварталы, Там, где даже в полдень — полутьма, И над переулками каналов Охрою бордовою дома, Где открыты лавочки пустые, И коты блестят от тишины, Только из ближайшей пиццерии Голоса людей ещё слышны — В этой тесноте, сырой и тленной, Ночью — словно жабрами дышал… Нужно было тут же, непременно, Выйти, выйти на Большой Канал, Где тяжёлых волн бескрылый танец Беспокоит утренний туман, И единственный венецианец — В чёрной треуголке Шагинян. Чёрные гондолы, выгнув спины, Пляшут на волнах не бывших рек, Окна — отражения дельфинов, Тех, что тут не плавали вовек! Крытый мост Риальто — узкий терем — Напружинил тяжкую дугу, В ней остаток облачка потерян И рассветом сыплет на бегу. Рваного тумана укоризна Не смутит промозглую судьбу… Только брызги, северные брызги Долетают к львиному столбу. 3. Узорный византийский храм Над католической лагуной… Выпрыгивают ночью лунной Витражи из свинцовых рам. А рядом, окон лишена, - Для штукатурки нет парада! - Дворца тяжёлая стена Вот-вот расплющит колоннаду! Венеция! За что вот так Хватаешь сыростью осенней? В безлистом буром облысенье С окошек облупился лак… Жестянки ставенок буланых, Пятиэтажье рыжих стен, И не видать зевак совсем; Ступеньки мостиков карманных… И ветер, из-под них трубя, Вдруг объяснит, что строчек хаос Не выстроить в стихи никак, Пока, бездомней всех собак, Вконец иззябнув, не раскаюсь, Что здесь бродил я без тебя. 4. Продаются лукавые маски. А листвы в этом городе мало. Сыплет ветер аккорды неясной Мандолины с Большого Канала. Лёгкий вечер. Тонкие струны. Холодней дыханье асфальта. Крики чаек слышны от лагуны. Толчея на базарном Риальто. Расшумелись в каменной раме Волны, взбитые катерами. Не хочу их пенного гула — Наугад сверну в переулок, В ту стеснённую стенами высь, Где двум лодочкам не разойтись. В тёмных лавочках прячутся сказки, Только этих сказок концы — В воду… И никакой огласки… Продаются лукавые маски, И лукаво молчат продавцы. 107. ЕВРОПЕЙСКИЕ СОНЕТЫ 1. Европа — остров. Тесно городам В дикарском окруженье океанов, В истерике рок-н-рольных барабанов И пестроте взбесившихся реклам, Им всё равно, неоновым огням, Скользить по стёклам, стали и бетонам, Или спускаться по дубовым кронам И по крутым готическим камням. Хоть дуврских скал белесая стена И критская прозрачная волна По счастью чужды яркости Востока, Но слышатся зурна или там-там, Но движутся пустыни к воротам, Отмеченным кривой печатью Рока! 2. Отмеченным кривой печатью Рока, Ты в памяти остался, Вавилон — Жестокий, древний, азиатский сон — Европе от него немного прока: Рим, а не ты был у её истока, И до сих пор латинской бронзы звон Живёт, колоколами повторён, И готикою вознесён высоко. Тут не был ни Чингиз, ни Тамерлан, И только полумесяцем Осман Взмахнул, и флейты взвизгнули жестоко, И янычары хлынули толпой, Но мир поверил в добрый жребий твой, Имперской Вены темное барокко. 3. Имперской Вены тёмное барокко, Крутые кровли царственных громад, В узорных вёрстах золотых оград И пятнах затуманившихся окон. Столица полумира! Одиноко В игрушечной, остаточной стране Чуть не в границу упираясь боком, Торчишь, сама с собой наедине. Ты так знакома мне (да ведь по сути, Всех брошенных столиц подобны судьбы) И всё-таки стократ роднее нам Нормандский ветр, неверный и упругий, Кленовый мусор на каналах Брюгге И акварельно-тихий Амстердам. 4. И акварельно-тихий Амстердам Как прежде дёгтем пахнет и канатом. О, корабельный вкус солоноватый, К кирпичным прилепившийся домам, Где ивы, наклоняясь к берегам, Краснеют всей листвой белесоватой, Когда цепей скрипучею сонатой Звучит закат, гуляя по мостам, И молкнет шелест вёсел; и старинны, Как сцены открываются витрины, Дав место архаическим блядям, И дремлют фонари над каждой Летой… Да, — выглядит совсем иной планетой Базарный Рим, пустивший толпы в храм! 5. Базарный Рим, пустивший толпы в храм — Извечная столица ротозеев, Святынь, котов, лавчонок, колизеев… (Скучает хлыст Христов по торгашам!) И если в ночь по гулким площадям Пройтись от конской задницы зелёной И до волшебной, факельной Навоны, Где пиццы и гравюры пополам — Так важничает каждое окно, Квиритской неприступности полно, А Форум — как сенаторская склока… Но мостик перейди — и ты спасён: Трастевере! Гитар бездумный звон, Бульварная, парижская, морока… 6 — Бульварная парижская морока Смешала всё: чиновников и фей, Такси, арабов, зеркала кафе, В одно лицо — клошара и Видока. Иное дело — улочки в Маре: Дворцы — принцессами в ослиной коже. И остров Сен-Луи в густой заре, Где жил Бодлер, и я столетьем позже. Не всякий мушкетёрски-весел, как Некрасов, что из кабака в кабак По Сен-Жермен — беспечно, как сорока… Ему бы — день да ночь, да сутки прочь! А мне — твою тревогу превозмочь, Печальный Лондон, в ожиданье срока. 7. Печальный Лондон! В ожиданье срока Осенних парков чуть желтеет сон, Но зелен вечно бархатный газон, Как стол бильярдный, ждущий одиноко Викторианской белизны колонн. И час игры подходит — слышишь звон? Биг Бен, Биг Бен, о, до чего ж далёко Империей моряцкой разнесён Твой хриплый голос рынды корабельной, Твой облик романтический и цельный, И даже уничтоженный туман Не оборвал судьбы твоей старинной, И всё all right бы, если б не Берлин — но Берлин — почти смертельно — пополам! 8. Берлин — почти смертельно пополам, Когда ещё срастётся эта рана? Откроет ли проход удар тарана В Унтер-ден-Линден из Курфюрстендамм? Цена drei Groschen торовым громам: Пока они там в небе отдыхают, Тиргартенские липы засыхают, Гуляет серый страх по площадям. Кривых реклам аляповатый свет Рассеет ли его? Скорее — нет! Тревожно засыпают переулки, Завидуют, как скуки не тая, На судьбы европейские плюя, Женева дрыхнет в плюшевой шкатулке. 9. Женева дрыхнет. В плюшевой шкатулке Лежат часы. И все они — стоят. Их столько, что мостить дорогу в ад "Омегами" — куда дешевле булки! Ещё дешевле тот, пустой и гулкий Особо-Обдурённых-Наций ряд, Где ульями таинственно гудят Всесветных шпионажей закоулки. И в брызгах распылив огни Лозанн, Интернациональнейший фонтан Зовёт на пароходные прогулки По озеру… Ну, кто же в том краю Посмеет вспомнить, что в земном раю Москва бетоном душит переулки? 10. Москва бетоном душит переулки, Стейт-билдинги как доты громоздят. Вставная челюсть города, Арбат — Эдем бюрократической прогулки. И поскучнел навек Нескучный сад, И Сивцев Вражек съеден силой вражьей, Зато у мавзолея та же стража, И проступают пятна, пятна, пят… Но людям говорят, что это — розы. Кровь можно смыть в конце концов, но слёзы С колымских скал или кремлёвских плит Подошвами годов не оттирают. Ливан горит… Камбоджа вымирает… И в лихорадке мечется Мадрид. 11. И в лихорадке мечется Мадрид. Ей — больше тыщи лет! Иль вы забыли — Сюда её арабы затащили, Когда Роланд был басками побит… У нас давно монгольский дух забыт, У них — жужжит дыхание пустыни, И география к чертям летит: Мы — Запад, а они — Восток поныне: И апельсины есть, и нет дорог — Верней, одна — ни вдоль, ни поперёк, И та старательно обходит горы. В песках и скалах каждый поворот В Альгамбру мавританскую ведёт. Так чем дышать? Ещё остался город… 12. Так чем дышать? Ещё остался город, В который азиатский дух не вхож, Где в переулках — ветра финский нож, И небосвод корабликом распорот. Куда же ты плывёшь? Пока плывёшь, Российская моряцкая отвага — Крест голубой с андреевского флага Дешёвкой алых тряпок не сотрёшь! Не оторвать от этих берегов Ключи Петра и Павла вечный зов, И если глотки заткнуты соборам, То рекам не предпишешь тишину! И вот — один такой на всю страну, И тот лишённый имени, в котором… 13. И тот, лишённый имени, в котором Таится Камень-Пётр, небесный гром. Недаром Храм, как сказано, на нём Воздвигнут был над сумрачным простором Не царской блажью, а судьбы укором! Ещё не родилось и слово "князь" — Уж Росским Морем Балтика звалась, А воин новгородский — вариором, Варягом, вором (Древний смысл — воитель. Не нравится звучанье? Извините, Слова меняют чаще смысл, чем вид!) Словенам, руссам, кривичам и чуди — Сын Новгорода вам столицей, люди, Вода, колонны, ветер и гранит… 14. Вода, колонны, ветер и гранит В стране озёрной, хвойной и туманной. Широкий, низкий, жёлто-белый, санный, Каретный, золотой, садовый… странный: Сонетную строфу, и ту скривит! А сам квадратной мертвенностью плит Задавлен в дисциплине барабанной! Он — вечный заговор, бунтарский ритм! Когда со шпиля ангел просигналит, И плиты в воду с берегов повалят, Как в Ерихоне — значит быть бунтам! Сам Бронзовый с Гром-Камня вмиг соскочит: Трясись, Москва! Он — всё перекурочит. Европа — остров, тесно городам! 15. Европа — остров. Тесно городам, Отмеченным кривой печатью Рока. Имперской Вены тёмное барокко И акварельно-тихий Амстердам, Базарный Рим, пустивший толпы в храм, Бульварная парижская морока, Печальный Лондон в ожиданье срока, Берлин, почти смертельно пополам, Женева дрыхнет в плюшевой шкатулке, Москва бетоном душит переулки, И в лихорадке мечется Мадрид, Так чем дышать? Ещё остался город И тот, лишённый имени, в котором Вода, колонны, ветер и гранит. 108. …На Эспланаде — день морозный и пустой. И позолоты припорошенная ложь Твердит, что купол Инвалидов не похож На Исаакиевский купол золотой. Три фонаря, три фонаря — такой уж мост. И повторенье их напомнит наконец, Что за три тысячи остекленелых вёрст Есть у него, чуть подлиннее, мост-близнец. Те два моста — они похожи неспроста, А фонари — их силуэт слегка кривой. И врут тройные фонари на двух мостах О том, что Сена перемешана с Невой, Что не в Париже, не сегодня, не вчера, Что где-то в прошлом, что когда-то на Восток… Всё перепутано, как тёмный сон с утра, Всё перепрятано, как боль руки в висок, Всё перемотано, как хаос проводов, Как телефонов неживые голоса, Когда короткий для чего-то врёт гудок, Загнав спрессованную вечность в полчаса — А в ней никак не досказать, не домолчать, Недопонять и не додумать, и недо… Пустая трубка сообщает верхним "до" О том, что линия загружена опять… Гудки ритмичны — как тройки фонарей, Гудки привычны, как машины на мостах, И безразличны, как безлиствие аллей На Эспланаде… 109. От всхлипов старинного джаза В кафе у Сорбонской капеллы Решётка сада — как ваза — Отражая гудки, запела. Липы, дубы и вязы — Вместе всё облетело, И постарело разом Статуй мокрое тело. Беспечные лица женщин С тенями и светом медным — Вечерний лик Сен-Мишеля — Сменяется незаметно Свечением сумасшедшим: Стечение фар машинных, Сияющие карнизы Окон, подсвеченных снизу, В смешенье зимы и лета, В смещении тьмы и света — Сгущенье мощёных камнем На мокром пятен рекламных, Отражённых в дожде недавнем, Возвращённых стёклам и ставням, Фонарям в напряжённые дуги, И нам, отражённым друг в друге,- Чтоб стряхнув световые перья, Вдруг найти за стеклянной дверью Тишину, что укрыться успела В кафе у Сорбонской капеллы 110. Тяжёлый юг. Тяжёлое вино. И терпкое, как плющ на белых стенах, Что оплетает узкое окно, Где чёрные решётки неизменны. Взгляд с улицы на узкое окно — И стёкол нет, но всё внутри черно. Вот так же в кружку глиняную глянешь, В ней цвет вина вовек не различить — Пить наугад, или совсем не пить? Пока со света в темноту устанешь Глядеть в чужое узкое окно: Кто в комнате? Увидеть — не дано. В тяжёлый полдень медного чекана На берег ветер скатится густой — Он не остудит йодистый настой, И пальцами не шевельнут платаны, Не прояснится чёрное окно. Тяжёлый юг. Тяжёлое вино. |
|
|