7. А ТАК ЖЕ МОЯ ТЁТУШКА…

(1944–1945)

Тётя Мура. Прощанье с Майей. Йога. Калейдоскоп из женщин.

Когда на воскресенье меня отпускали к бабушке, я обычно ночевал в комнате у тетки Муры. Она была чуть старше моего отца, и ей было тогда лет 56–57…

Она была даже не очень толстая. Но вот…

Где только она лифчики такие гигантские добывала! Я давно не раз их разглядывал на спинке стула… А запах от них…

И вот однажды, когда она, раздеваясь, осталась в трусах и лифе, и произнесла своё обычное "отвернись", я вдруг буркнул "неее!" и на неё уставился. После «инициации» с Ниной прошло уже больше месяца, да и с девочками всё началось дней десять тому назад, так что за этот срок я здорово обнаглел. И любопытство грызло: а как ведёт себя не девчонка, а почти старая баба? Ну так вот я и буркнул "нее-е".

«Отвернись, ведь напугаю!» — весело сказала она, не снимая лифчика. «Не напугаешь, наоборот!» — шепнул я. Она пожала плечами и сняла лифище. Волны грудей так и хлынули вниз… «Так что это значит, наоборот?» — потянулась она за ночной рубашкой. Я не ответил, но и не дал ей взять рубашку: подскочил без слов, протянул ладони, и они утонули в теплом, мягком…

«Да ты что, — я ж тебе тетка!». Однако, рук моих от себя не отняла; украдкой глянула на мои очень торчащие спереди трусы и медленно, нерешительно притянула меня к себе. Я потянул вниз трусы. Она еще раз пробормотала «да ты что!», но уже так, для порядка, — и я это сразу понял. А когда я слегка нажал на неё, чтоб она легла, услышал сказанное очень тихо, прямо в ухо: «Не так: на спине, боюсь, не получится… Живот всё же».

Она встала на кровати на колени, плечи оказались низко-низко на подушке… Я смотрел на ее спину, на всю, от шеи и седых стриженых кудрей и до гладких бёдер, очень белых, вдвое шире меня… А талия-то вот! И складок никаких! Тугая вся… Плотная под ладонями….

«Быстрей, быстрей!», — повторяла она, как бы задавая ритм… — и эта бурная радость пожилой женщины настолько меня захватила, что я только замер на несколько секунд, — и уже собрался снова всё повторить!

— «Ну и разбуянил ты меня!», — проговорила она прерывисто, в самое ухо, и с этими словами перевернулась на спину, подвинулась на край кровати — поперёк: «Вот так, кровать-то высокая, ты слезь, стоя встань, — наверно, так и на спине всё-таки получится. Хочется очень на спине-то…»

Через минуту-другую все началось снова, и ещё сильней — застенчивости уже никакой не было.

«Ой, как давно… как давно!» — заулыбалась она потом, отдышавшись и гладя меня, как в детстве, по голове.

«Почему давно?», — спросил я.

«Да дядя Миша, сам знаешь, всё на охоте — на работе, и астма его давит. А может, неинтересно стало… Как приезжает, всегда в своей комнате. Он, короче говоря, уже лет десять — ничего, хоть и моложе меня на два года…»

Через несколько минут мы повторили, и опять так же — она на спине, а я, стоя перед кроватью, и руки надо было широко разводить…

Часа в четыре утра наконец заснули, каждый в своей кровати, хотя я и просил спать вместе, — нет: а вдруг Витька зайдёт? Вот стыда то!

Витькина комната была через коридор, и к матери она ни ночью, ни утром не заходила, но я разделял этот страх, очень стесняясь своей старшей кузины. Сын ее был только на шесть лет младше меня…

—------------

Следующая весна. Точнее начало лета, первого мирного лета. Еще в мае стали обозначаться контуры новой жизни: из детдома стали забирать тех воспитанников, которых было кому забрать. Первой (и тут первой!) была Майя. Её дедушка, вроде бы академик, прислал за ней кого-то из Москвы. Накануне отъезда Майя потребовала, чтобы мы, все четверо, с ней «попрощались по настоящему».

В тот вечер остальные девочки остались одни в своей спальне. Майя пришла к нам в комнату и как-то обхватила всех четверых сразу, ласково и грустно…

«Ну, …да нет, ну что ещё сегодня за очередь, не в лавке же!», — захохотала она, потом всплакнула и, вытирая кулаками глаза, как-то лихо: «Черти, хватайте все сразу, кто где… ну, как попало, ведь может, никогда и не увидимся теперь…»

Вот таким аккордом для меня кончились разом и война, и эвакуация, и детдом. И Союз Десяти тоже…

—----------------

В июне 1945 года, дожив до восьмидесяти лет, умерла бабушка Анна Павловна. Заснула и не проснулась. После её похорон и с началом каникул я, в предвидении отъезда в Ленинград, на два месяца переселился из детдома к тете Муре.

В соседнем доме жила армянская семья. Я уже давно дружил с Мануком, моим ровесником. И вот как-то он мне рассказал о том, что его отец в юности два года жил в Индии (по словам Манука был там советским шпионом) и научился особой чудесной гимнастике, которая называется йога. Я заинтересовался.

А вскоре Микаэл Ваагнович, отец Манука, предложил мне вместе с Мануком позаниматься этой самой йогой. Сначала было совсем неинтересно: дыши так, да дыши сяк, но вскоре я вошел во вкус и почти догнал Манука, с которым его отец занимался уже года два. Сейчас йога — штука популярная, а тогда приятно было развлекать мальчишек во дворе необычными упражнениями и чувствовать в себе некую пружинящую силу, притом что внешне мышцы никак не выделялись.

Мой сорокалетний двоюродный брат доктор Володя Витовецкий прислал мне вызов в Питер. Без такого документа не то что школьник, мышка не попала бы после войны в «Город-герой».

Витовецкий к тому времени уже демобилизовался и вернулся в свой Педиатрический Институт.

Мой отъезд был с общего согласия назначен на 15 августа.

А пока что я увлечённо занимался йогой, «веселился» с тётей Мурой, и раза два в неделю, разумеется, бегал, к Нине.

Только вот "союз десяти" распался навсегда. Майя — душа всей компании — уехала в Москву. Да и двери детдома на ночь запирались — и я был уже "постороннее лицо".

Чтобы утолить жажду разнообразия, жажду нового, можно было, увидев на какой-нибудь скамейке городского сада одиноко сидящую с книгой женщину, спросить: «простите, что вы читаете?» Чаще всего такое «знакомство» продолжалось в постели. Иногда через час, иногда вечером. Отказы были редки. Разнообразие увлекало, доступность разжигала…

И всё же тётка Мура… Я понял, как соблазнительно и таинственно вспыхивает в иных женщинах «третья молодость»! Всё недотраченное, будто в последний раз, щедро обрушивается на мужика или на мальчишку, рискнувшего связаться с бабой «на грани».

Знакомства, возникавшие в городском саду, редко затягивались даже на три-четыре встречи. Отчего-то я, да и эти случайно встреченные женщины, не искали повторений. Может быть, оттого, что думали: всего один, мол, раз с новым знакомым — ведь не сочтётся же за измену мужу-фронтовику.

«Хотя этих одних разов было ой как немало» — сообщила мне как-то, прощаясь утром, одна тридцатилетняя продавщица из ларька газированной воды. Она была очень большая и весёлая, еле влезала в свой ларёк. Входила в него боком. И весь его переполняла собой, казалось — ну, будь она ещё чуточку шире или толще, и в щели между досками что-нибудь да выторчит…

Через много у лет я увидел ее у Феллини в "Амаркорде". Та вот огромная хозяйка лавочки, которую мальчишка пытается приподнять…

Был тогда анекдот: «Что такое сверхнаглость?» «Спать с женой фронтовика, и наутро искать себя в списках награждённых»…

Другие женщины, более красивые и яркие, а значит и менее голодные, тоже не брезговали мальчишками. Я бы даже сказал, что мальчишки вошли в моду, и не только оттого, что мужчин в городе почти не было, но и оттого, что ни ревности, ни претензий с подростком уж точно быть не могло — насытилась, и прощай! И вот меняли, меняли …

1944-ый

Мне четырнадцать. Юг жжется.

Пляж на той стороне Дона.

В пёстрых тряпках песок желтый

И акации в небе тонут.

Снова переплывешь в город,

Кое-как привязав "ф#242;фан",

И полезет тебе за ворот

Разговор из распахнутых окон.

Под каштаны проспектов вечерних

Редко выйдет какой мужчина,

Иногда промелькнет машина

И в машине погон чей-то…

А вечерний асфальт — жаркий,

И мороженого на углах нет,

А любая прохожая пахнет

Резедой в городском парке.

Цвет заката — терпкий, горчичный,

И тревогу сравнить не с чем…

Засыпают под утро мальчишки,

Пальцы вмяв в животы женщин.

(1993)

(Фофан — двуносая донская лодка)

Короче говоря, три месяца я занимался только охотой на женщин да ещё йогой, больше ничего не делал.

14 августа вечером я пришёл попрощаться к Нине. Но её не было дома. А позвонить заранее как-то забыл. Так я и уехал, и никогда больше её не видел. Потом узнал, что она вышла замуж и куда-то переехала из Ростова …