Предисловие.

Предлагаемую брошюру читатель вероятно возьмёт в руки с недоверием, с предвзятою мыслью, что ему будет предложена какая-нибудь несбыточная утопия; я должен поэтому прежде всего просить читателя отложить эту предвзятую мысль и отнестись серьёзно и критически к предлагаемому делу.

Не стану здесь много распространяться о том, какое громадное значение имело бы для человечества введение одного, всеми признанного, международного языка, который составлял бы равнозаконное достояние всего мира, не принадлежа в частности ни одному из существующих народов. Сколько времени и трудов тратится на изучение чужих языков, и при всём том, выезжая за пределы отечества, мы обыкновенно не в состоянии объясняться с себе подобными людьми. Сколько времени, трудов и материальных средств тратится на то, чтобы произведения одной литературы присвоить всем другим литературам, и в конце концов каждый из нас может по переводам знакомиться только с самою ничтожною частью чужих литератур; при существовании же международного языка все переводы производились бы только на этот последний, как на средний, понятный всем, а сочинения, носящие интернациональный характер, может быть писались бы прямо на нём. Пали бы Китайские Стены между человеческими литературами; литературные произведения других народов сделались бы для нас столь же доступными, как произведения нашего собственного народа; лектура сделалась бы общею для всех людей, а вместе с нею и воспитание, идеалы, убеждения, стремления, — и народы сблизились бы в одну семью. Вынужденные делить своё время между различными языками, мы не в состоянии как следует отдаться ни одному из них, и потому с одной стороны редко кто из нас владеет в совершенстве даже родным языком, а с другой стороны сами языки не могут как следует вырабатываться, и, говоря родным языком, мы вынуждены часто или заимствовать слова и выражения у других народов, или изъясняться неточно и даже мыслить неповоротливо вследствие недостаточности языка. Другое дело было бы, если бы каждый из нас имел только два языка, — тогда мы бы лучше ими владели, а сами эти языки могли бы более обрабатываться и обогащаться и стояли бы гораздо выше, чем каждый из них стоит теперь. А ведь язык это главный двигатель цивилизации: благодаря ему мы так возвысились над животными, и чем выше стоит язык, тем скорее прогрессирует народ. Различие языков составляет сущность различия и взаимной вражды национальностей, ибо это прежде всего бросается в глаза при встрече людей: люди не понимают друг друга и потому чуждаются друг друга. Встречаясь с людьми, мы не спрашиваем, какие у них политические убеждения, на какой части земного шара они родились, где жили их предки несколько тысяч лет тому назад; но эти люди заговорят, и каждый звук их речи напоминает нам, что они нам чужие. Кто раз попробовал жить в городе, населённом людьми различных, борющихся между собою, наций, тот почувствовал без сомнения, какую громадную услугу оказал бы человечеству интернациональный язык, который, не вторгаясь в домашнюю жизнь народов, мог бы, по крайней мере в странах с разноязычным населением, быть языком государственным и общественным. Какое, наконец, огромное значение имел бы международный язык для науки, торговли — словом на каждому шагу, — об этом, я думаю, мне нечего распространяться. Кто хоть раз серьёзно задумался над этим вопросом, тот согласится, что никакая жертва не была бы слишком велика, если бы мы могли ею добыть себе общечеловеческий язык. Поэтому всякая, даже самая слабая, попытка в этом направлении заслуживает внимания. Делу, которое я предлагаю теперь читающей публике, я посвятил свои лучшие годы; надеюсь, что и читатель, ввиду важности дела, охотно посвятит ему немножко терпения и внимательно прочтёт предлагаемую брошюру до конца.

Не буду здесь разбирать различные попытки, сделанные с целью создания международного языка. Обращу только внимание читателя на то, что все эти попытки или представляли собой систему знаков для краткого изъяснения в случае нужды, или ограничивались самым естественным упрощением грамматики и заменой существующих в языках слов — другими, произвольно придуманными. Попытки первой категории были так сложны и так непрактичны, что умирали сейчас же после рождения; попытки второй категории представляли уже собою, правда, языки, но в них международного не было ровно ничего. Авторы почему-то называли свои языки «всемирными», потому разве, что во всём мире не было ни одного лица, с которым можно было бы объясняться на этих языках! Если для всемирности языка достаточно, чтобы одно лицо назвало его таковым, в таком случае каждый из существующих языков может сделаться всемирным по желанию каждой отдельной личности. Так как эти попытки наивно были рассчитаны на то, что мир обрадуется им и единодушно даст им санкцию, а это единодушное согласие и есть самая невозможная часть дела при естественном индифферентизме мира к кабинетным попыткам, не приносящим ему безусловной пользы, а рассчитанным на его готовность пионерски жертвовать своим временем, — то понятно, почему эти попытки встретили полное фиаско; ибо бо́льшая часть мира вовсе не интересовалась этими попытками, а те, которые интересовались, рассуждали, что не стоит тратить время на изучение языка, на котором никто меня не поймет кроме автора; «пусть-мол сначала мир или несколько миллионов человек изучат этот язык, тогда и я его изучу». И дело, которое могло бы приносить пользу каждому отдельному адепту только тогда, если бы уже прежде существовала масса других адептов, не находило ни одного приверженца и оказывалось мёртворождённым. И если одна из последних попыток, «Volapük», приобрела себе, как говорят, некоторое количество адептов, то это только потому, что сама идея «всемирного» языка до того возвышенна и заманчива, что люди, способные увлекаться и обрекать себя на пионерство, жертвуют своим временем в надежде, авось либо дело удастся. Но число увлекающихся дойдёт до известной суммы и остановится (нельзя, разумеется, отождествлять число распроданных книжек с числом адептов, изучивших язык), а холодный индифферентный мир не захочет жертвовать своим временем для того, чтобы уметь переговариваться с этими немногими, — и этот язык, подобно прежним попыткам, умрёт, не принеся ровно никакой пользы.

Вопрос об универсальном языке занимал меня давно; но не чувствуя себя ни способнее, ни энергичнее авторов всех бесплодно погибших попыток, я долгое время ограничивался только мечтанием и невольным раздумыванием над этим делом. Но несколько счастливых мыслей, явившихся плодом этого невольного обдумывания, ободрили меня к дальнейшей работе и побудили меня испробовать, не удастся ли систематически преодолеть все препятствия к созданию и введению в употребление рационального универсального языка. Мне кажется, что это дело мне более или менее удалось, и этот плод продолжительных настойчивых работ я предлагаю теперь на обсуждение читающему миру.

Главнейшие задачи, которые требовалось решить, были следующие:

I) Чтобы язык был чрезвычайно лёгким, так чтобы его можно было изучить шутя.

II) Чтобы каждый, изучивший этот язык, мог сейчас же им пользоваться для объяснения с людьми различных наций, всё равно будет ли этот язык признан миром и найдёт ли он много адептов или нет, — т. е. чтобы язык уже с самого начала и благодаря собственному своему устройству мог служить действительным средством для международных сношений.

III) Найти средства для преодоления индифферентизма мира и для побуждения его как можно скорее и en masse начать употреблять предлагаемый язык как живой язык, и не с ключом в руке и в случаях крайней надобности.

Из всех проектов, в различное время предложенных публике, часто под громким, ничем не оправдываемым именем «всемирного языка», ни один не решал больше одной из упомянутых задач, да и то только отчасти. (Кроме упомянутых трёх главных задач, приходилось, разумеется, ещё решать много других, но о них, как о несущественных, я не буду здесь распространяться. Прежде чем перейти к изложению того, как я решил упомянутые мною задачи, я должен просить читателя остановиться немного над значением этих задач и не отнестись слишком легко к моим способам решений единственно потому, что они покажутся ему, может быть, слишком простыми. Я прошу это потому, что знаю склонность большинства людей относиться к делу с тем бо́льшим благоговением, чем оно более замысловато, объёмисто и трудно переваримо. Такие лица, увидев крошечный учебник с простейшими, всякому легко доступными правилами, могут отнестись к делу с каким-то пренебрежением, между тем как именно достижение этой простоты и краткости, приведение всякой вещи из запутанных форм, давших ей начало, к самым лёгким — составляло самую трудную часть работы).