От АВТОРА

Итак я начинаю вывешивать в ЖЖ новый вариант книги РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ЗА 30 ЛЕТ (1956–1986). Впервые опубликованной 25 лет тому назад. Это короткие статьи о поэтах живших в указанный период.

Поскольку это не история литературы и не литературоведческое исследование, а живая летопись, книга, написанная поэтом и критиком, говорящим о своих современниках, большую часть которых автор знает или знал лично, то рано и невозможно расставлять поэтов по полочкам — значение того или иного имени выявляется позднее. Кроме того в столь кратких очерках автор ставил перед собой одну задачу; показать то главное " зачем. и для чего" тот или иной поэт возник. и обрисовать бегло его "портрет", его "лица необщее выражение".

Новое издание этой книги очень не похоже на первое. вышедшее в Йельском университете в 1987 г. Тогда часть тиража подпольно была переправлена в СССР, часть разошлась по университетам США и Европы, а часть попала в Россию уже после 1987 года.

1. Из книги вынуты статьи о 10 совершенно случайно и незаслуженно забытых поэтах (при издании впервые этой книги, их ещё помнили) и представлены как отдельная книжка "С неводом по берегу Леты"

2. Некоторые поэты переставшие писать после первой книги стихов, во второе издание этих очерков не включаются.

3. Многие статьи переделаны и дополнены.

Рассказывая о советском периоде русской поэзии, можно и должно говорить об индивидуальности каждого поэта, о том, что сквозь официальную маску соцреалиста, сквозь прокрустову нивелировку прорываются, хотя бы частично, истинные поэты. Но и это стало видно лишь после 1965 года, после так наз. оттепели. В период же с 1934 и по 1956 годы только самые крупные поэты, как А. Ахматова или Б. Пастернак продолжали проявляться как поэтические индивидуальности, но их в это время практически не издавали.

Никому неизвестно, скольких убил идеологический диктат. Скольких убила простая бюрократия. Но тем, у кого кроме таланта творческого есть то, что Марина Цветаева назвала "талант личности", удалось прорваться сквозь "гуманистический туман", сквозь уравнивание и замораживание.

Все это относится, конечно, к поэтам официально существовавшим: эмигрантские или самиздатские поэты от этих прелестей были избавлены, но и заплатили за это избавление немалую цену… Многих эта роль на сопротивление только закалила, многих научила эзопову языку, обогатив тем самым их образную систему. Но иные так и не сумели прорваться, как умерший в безвестности еще в до-самиздатские времена Роальд Мандельштам — первая ласточка нашего, "оттепельного" поколения.

Чтобы дать общую картину — поэтическую (и таково уж было время, что через нее неминуемо было показать и связанную с ней тогда политическую картину) — этого тридцатилетия, необходимо рассказать не только о поэтах "хороших и разных", но и о поэтах плохих и одинаковых, которые характеризуют эпоху самим фактом своего существования. Это — фигуры, оказавшие не поэтическое — скорее антипоэтическое влияние на литературный процесс, но без некоторых фигур он просто будет непонятен. Ибо тут уместно перефразировать поговорку 60-х годов и сказать, что «Страна должна знать своих палачей, хоть и «только» литературных) Разумеется, есть тысячи имен, вообще не представляющих интереса. Этот летейский мусор не стоит и общего списка, все, что о нем можно знать, содержится в адресном справочнике СП СССР. Книжное болото — не море — сочинений этих членов (СП имею я в виду) факт не литературный, а социологический, и относится не к литературе, а к советологии. Впрочем, порой и просто к криминалистике, как литературная биография некоего Сер¬гея Орлова).

Итак это вовсе — не курс истории литературы, но и не просто сборник статей о разных поэтах. Это — мозаика литературного процесса со всеми его приключениями и метаморфозами за тридцатилетие, которое событиями богаче порой, чем иной век.

Мозаика в этот период складывается из отдельных индивидуальностей\ а не из школ или групп, как это бывало в другие времена\ В реальной советской литературной жизни появление группы или школы было только уделом игравших в это подростков, да те могли за свои игры жестоко поплатиться. И всё же в самом конце пятидесятых годов начали появляться если не группы или школы всерьёз, то хоть манифесты их.

Как минимум существует три причины тому, чтобы не придавать значения этим заявлениям, и не принимать всерьез эфемириды:

Как правило, ни один крупный поэт в рамки школы или направления не укладывается по определению. Это справедливо и для тех времен, когда таковые школы реально играли сею роль. Но в любую эпоху типичным представителем того или иного направления бывает посредственность. Так о символизме полное представление дают Бальмонт и Брюсов, но засунуть в эти рамки Блока — немыслимо.

Самих школ и направлений в обычном понимании этого слова в России более полувека не существовало в результате "идеологической политики партии". Официально публикующаяся поэзия в иные периоды унифицировалась более жестко, в иные — менее, но за пределы канонов модернизированного классицизма (соцреализма) ее старались не выпускать. Когда же в девяностых годах появилась, казалось, желанная пестрота, то она на поверку оказалась кучкой манифестов, не подтверждённых самой литературной действительностью.

Возникновение групп и группок, попытки написания этих широковещательных манифестов, сочиняемых "для истории", скорее во все времена была детская игра, чем осознание смысла того или иного перекрестка на пути литературного процесса. "Школу определяют не современники, это происходит задним числом, оно и к лучшему" (В. Вейдле) Надежнее верить в тех, кто пишет стихи, а не манифесты…

Разделение по периодам или поколениям безусловно точнее, чем по иным критериям, хотя и тут границы размыты. Поэтому я предлагаю свою периодизацию внутри рассматриваемого тридцатилетия, хотя сознаю, что и она приблизительна. Но каждое из поколений всё же отражает свой отрывок истории. Хочет оно того, или нет, но между поэтами-ровесниками всегда есть сколько-то общего.

Итак я разделил книгу на четыре части

Первая её часть — "Последние из могикан" — о поэтах, сформировавшихся в конце "Серебряного века", но продолжавших еще писать после 1956 года. Это поэтическое поколение почти не дожило до "оттепели". Но лучшие, кто дожил (не Городецкий, к примеру, а А.Ахматова. Б.Пастернак, или П. Антокольский) передали эстафету русской поэтической культуры не следующим за ним стихотворцам, а точно через поколение. И вот почему:

Следующее за остатками «серебряного века» поколение — это были те, кто начал публиковаться в тридцатые годы, а то и в дни войны, те, кто не имел никаких традиций, ибо у большинства из них были промыты мозги всею мощью советского идеологического аппарата. Одни из поэтов этого поколения (так наз. «ровесников октября» и немного более младших,) и не могли иметь традиций по причине вопиющей безграмотности, беспрецедентной в истории мировых литератур, и косвенно поощрявшейся властями, а те, кто всё же имел какое-то подобие общей культуры, старались как можно крепче забыть, то что им досталось от отцов, по причине верноподданности, обусловленной или романтической верой или просто страхом. Безграмотность этих «сталинских соколов» от литературы была весьма воинственна, агрессивна и возводилась официально в достоинство вплоть до анекдотических форм:(«Вон, Петя, видите — ничему никогда не учился, а потому как самобытен!» и. т. п. Это поколение, в котором процент широко печатавшихся непоэтов (ходивших по редакциям, размахивая вырезками из дивизионных газеток) был просто чудовищен, оно и заняло в литературе место тех, кого зачастую руками этих "надёжных" людей и уничтожали.

Оговорюсь, что среди уничтоженных физически или духовно тоже далеко не все были гении. Нередко в лагеря или под расстрел попадали и полные бездарности. Но в шестидесятых годах в обществе проявилась, в порядке кидания в противоположную крайность тенденция всех погибших или отсидевших производить чуть ли не в великие. Не надо, как писал позднее И. Бродский, терновый венок автоматически превращать в лавровый. Ну к примеру, в шестидесятых раздували очень искренне и старательно Бориса Корнилова — весьма посредственного стихотворца. Он был весьма типичен для этого поколения, оглохшего от «маршей энтузиастов» или «песни о встречном» (автор её тот же Корнилов)

Так или иначе, наиболее беспринципные и бездарные люди из этого поколения и поныне претендуют на то, что выросли они на пустом месте, а не на руинах разрушенной ими "буржуазно-помещичьей куль¬туры" (читай — русской культуры). Начатая еще пролеткультами (вспомним булгаковского Берлиоза) попытка "свой, новый мир построить" притащила бесчисленное количество имен стихотворцев и постарше, и этого поколение, именующего себя " фронтовым" (они же "ровесники октября"). Поэзия ушла из их "нового мира" как песок сквозь пальцы, и батальоны советских критиков срочно начали искать для них корни (после войны быть «без корней» уже стало несолидным). Именем В.Маяковского, а затем А.Пушкина и Н.Некрасова прикрыть позор этой массовой стандартизации слова не удалось. Но это поколение, за исключением буквально единиц, бывших действительно поэтами — оказалось единственным идеологически надежным. (точнее не поколение, а те, кто выжил из него, поскольку по законам советского «социализма» возможности выжить и сделать карьеру тем больше, чем виднее бездарность)

Кентавр, созданный из перепевов Маяковского горланства-главарства и пушкинских ямбов, оказался чучелом.

Почти половина списочного состава СП СССР в описываемы период принадлежала к этому поколению. Членов — полно. Поэтов — почти нет. Об этом, загубленном поколении — вторая часть книги.

Третья часть — "Медный век". Традиции века серебряного а с ними и вообще национальные поэтические традиции подхватило поколение, созревшее в послевоенном подполье нашей литературы. Выскочило оно, как чортик из табакерки, поднесенной стране Хрущевым. Россия чихнула, да так, что снова водворить тишину уже не смог никто. После безвременья, после полного отсутствия читательского интереса к современной поэзии, за¬лы и аудитории наполнились молодежью, слушавшей своих поэтов.

Серебряный век был очень долго полузапрещен, полузабыт (заставили-таки!), а классика, официально состоявшая из Пушкина, Лермонтова, и Некрасова, к коим старались добавить Маяковского, так была заболтана и проедена молью советской школы, что ее не читали — ее в классах "проходили" и отмахивались…

Интерес к поэзии в конце пятидесятых вырвался лавой из дремавшего вулкана, несмотря на бешеное сопротивление и массовое стукачество растерявшихся "ровесников октября",уже не имевших силы тащить и не пущать молодых, рвавшихся на эстрады. Новые поэты выступали много больше, чем печатались. Старшие за это завистливо и презрительно звали их эстрадниками, еще крепче вцепляясь в свои редакции и издательства. Но историческая роль новых, этих бунтарей несомненна, хотя бунт их и был милостиво дозволен цензурой, Но уже «цензурой хрущёвской, метавшейся от нехватки точных директив» (А.Галич)

Сразу проявилось разнообразие личностей, вкусов, форм…Стандартность никем не читаемых лукониных дудиных и софроновых сменилась всеобщей несхожестью. Вместо полка пиитов, идущих в "рабочем строю за тряпкой с силуэтом Маяковского, возникла пестрая толпа талантов, больших и малых, но почти всегда своеобразных.

Правда, и десятилетия не прошло, как поколение расслоилось: "одни — в никуда, а другие — в князья", одни стали официальными, не потеряв (или потеряв, порой) себя, другие — ушли в самиздат, третьи — в эмиграцию. Те, кто продолжал как-то существовать в официальной литературе, не продаваясь, но и не замолкая, порой взбрыкивали, но их партия не закрывала насовсем: они служили примером терпимости и даже "демократичности" того или иного генсека…

После шока 56 года власти оправились, и 68 год, давший новое поколение поэтов, оказался не только годом вторжения в Чехословакию. Новое поколение было встречено отреставртрованной и отлакированной ждановской дубиной. Процесс над И. Бродским одно из событий, устроенных специально для того, чтоб сказать: «еще раз что-то подобное "медному веку" не пройдет».

Новое поколение, выросшее в кружках и литобъединениях, которыми руководили бывшие бунтари "медного века", вышло на поверхность в свою очередь, но весьма странным образом: судьба его — самая необычная в истории мировых литератур. Отброшенное в «догутенберговские времена», оно оказалось почти полностью непечатное, самиздатское поколение. Нет явления более противоестественного, чем эта новая поэ¬зия. Если поколение медного века вышло на эстрады и в печать, то новых поэтов "ровесники октября", оправившись от шока 56 года, сумели с помощью евтушенок и рождественских удержать в положении „молодых и начинающих до седых волос. Все пути, кроме самиздат и тамиздата для них были закрыты, а эта оставшаяся возможность требовала некоторой смелости и немалых душевных сил… Это наложило отпечаток на их творчество.

Это поколение официально не существовало до самой "перест(р)ойки и гласности».. Если его и замечали, то звали неодобрительно "тихими лириками", а такие ренегаты "медного века", как Евтушенко и в стихах и в прозе травили их.

Официально в качестве "молодых" в советской литературе до конца восьмидесятых годов ходили усмиренные, давно седые мальчики "медного века". Иные из них, наконец, каясь в своем бунтарском прошлом, получили куски у руководства литературой, которыми состарившиеся "фронтовики" с ними весьма неохотно делилось…

И вот вопрос, которого не обойти: можно ли отделить официальную советскую литературу от неофициальной русской тех времён?? И надо ли их в свою очередь отделять от тамиздатской? Короче — одна, две, или может быть четыре русских литературы? Я уверен. что любое разделение такого рода — фальшиво. Идеологическими ли мотивами оно продиктовано, или зудом теоретического новаторства это всё равно досужие выдумки: грани между самиздатом, тамиздатом, официальной литературой и проскакивавшей по недосмотру, проходило через творчество одного поэта, и порой даже резало на части одно стихотворение! Взаимопереходы официальной литературы, тамиздата и самиздата учету не поддаются.

Итак книга состоит из четырех главных частей: «Последние из могикан». «Пропавшее поколение», «Медный век» и «Тайная свобода».

В книге была ранее отдельная глава о некоторых интересных поэ-переводчиках, но это теперь достойно отдельной книги

ПРИМЕЧАНИЕ

Из числа поэтов, доживших до рассматриваемого периода, в книгу не вошли очерки творчества А. Ахматовой и Б. Пастернака. Об этих поэтах написано множество обстоятельных работ и короткие очерки, из каких состоит эта книга, едва ли что могли бы добавить.

Кроме того, само отсутствие в книге того или иного имени не говорит о худшем отношении автора к тому или иному поэту. Так например о Леониде Мартынове я не писал, хотя этого поэта люблю и считаю одним из самых крупных в русском ХХ веке… А такое явление как Н.Заболоцкий требует пространной полемики с его апологетами (по моему же мнению, после первой книжки 'Столбцы" и поэмы "Торжество земледелия" поэт кончился. А после лагерей начался новый, советский очень сервильный Заболоцкий, ничем не отличавшийся от всех других сочинителей виршей о Ленине и прочем обязательном (Это если даже забыть о «Горийской симфонии»)…

При всем желании полноты, объем книги ограничивает и количество поэтов, о которых хотелось бы написать. Но поэзия безгранична…

Василий БЕТАКИ, 1986 — 2009