"Тиберий. Преемник Августа" - читать интересную книгу автора (Бейкер Джордж)

Глава 5 Восстание на севере

Иллирийское восстание стало событием, перед которым даже Маробод отошел на второй план. Уже более одного поколения жители Паннонии обучались римской дисциплине. Их правители во многих случаях получили римское образование и воспитывались в той же культуре. Восстание, следовательно, было спланировано с размахом и пониманием ситуации, что делало его особенно страшным. И как говорит нам римский историк Веллей Патеркул, никогда еще в истории люди не осуществляли свои замыслы с такой решимостью. Римляне оказались не готовыми к ситуации. Перед ними был народ, который через двести пятьдесят лет будет диктовать свои условия претендентам на римский престол, а предки Клавдия Готика, Аврелиана, Проба, Диоклетиана и Максимиана были достойны своих потомков.

Римские граждане, оказавшиеся по делам или по службе в Иллирии, были перебиты. Воинские части, расположенные в отдаленных уголках страны, были отрезаны и уничтожены задолго до того, как смогли получить помощь. Три армии выступили на поле сражения: одной была поставлена задача очистить страну, другая вторглась в Македонию, а третья направилась в Италию по маршруту Навпорт – Тергесте.

Тергесте находился на близком расстоянии от Аквилеи, и, попав туда, иллирийцы оказались на прямом пути в Италию. Паника, возникшая в Италии, затронула каждого. Даже Август был встревожен. Он говорил в сенате, что, если не будут приняты необходимые меры, враг окажется в Риме уже через десять дней. Это высказывание передавали из уст в уста. Люди знали, что это правда.

Паника порой придает людям крылья и мудрость. Взрыв патриотических чувств в Риме мог бы тронуть и каменное сердце. Были призваны добровольцы, под знамена становились ветераны. Мужчины и женщины, негодные для строевой службы, обязывались предоставить в войско вольноотпущенников. Командование принял на себя Германик. Новое пополнение отличалось скорее рвением, нежели умением, но, по крайней мере, у них была воля к победе. Август направился в Аримин, чтобы быть ближе к месту событий.

Иллирийское восстание не было столь уж неожиданным и внезапным, как это могло казаться римскому наблюдателю. Оно имело свою предысторию. Первое восстание произошло в Далмации, где вождь десидиатов Батон возглавил марш на Салону, крупный прибрежный порт. Ему не удалось захватить город, и он был тяжело ранен выстрелом из пращи, но его командиры вошли в Македонию и одержали победу в сражении при Диррахии. Восстали и другие. Мятеж начался так организованно, и каждый его этап имел столь точный стратегический план, что стало ясно, что эти действия были обдуманы и спланированы заранее. Третьим центром восстания было паннонийское племя бревков, которое возглавил другой Батон. Они направились в Сирмий, большое укрепление на востоке Паннонии у слияния рек Савы и Дуная. Пинны направились в Италию.

Пока Салона продолжала успешно сопротивляться Батону Далматику, Авл Цецина Север, легат Мёзии, удерживал Сирмий. В ожесточенном сражении под стенами города паннонийцы потерпели поражение, и город был спасен. Тиберий уже двигался маршем с севера, отправив вперед легата Иллирии Марка Валерия Мессалина, а сам с основными силами двигался следом.

Батон Далматик был истинной душой восстания. Раненый, он поспешил на север, на встречу Мессалину. При первом же столкновении последний потерпел поражение. У него был лишь один легион, Двадцатый, да и то лишь половина. Хотя он был отрезан и окружен врагами, он сумел завлечь их в засаду и вырваться из окружения впятеро превосходящих сил противника.

Теперь и Тиберий со своими легионами подоспел на сцену сражения, чтобы встать на пути врагов в Италию. Разумными и осторожными действиями он потеснил восставших. Они отступили на юго-восток вниз по долине Савы. Батон Далматик сумел воссоединиться с Батоном Брецианом, и соединенные армии заняли позицию на горе Альма близ Сирмия. Их сдерживали там отдельные кавалерийские отряды фракийского царя Рометалка, союзника Цецины, но сам Цецина ничего не мог с ними поделать. Тиберий из-за своего стремительного марша на юг оторвался от подкреплений, а даки и сарматы совершали набеги на Мёзию; кроме того, время года было неблагоприятным для военных действий, поэтому Цецина отступил к Мёзии, а Тиберий отошел к Сисции. Он поступил разумно – стояла очень суровая зима. В Сисции Тиберий оставался до весны, готовясь к кампании следующего года.

Весной посланный Августом Германик прибыл с италийскими новобранцами, чтобы сменить легионы в Сисции[16]. Ему было поручено возглавить экспедиционные силы, которые должны были войти в Далмацию. Тем временем мёзийская армия, укрепленная подразделениями из сирийских войск и сильной фракийской кавалерией, двинулась вверх по долине Дравы. Ее первое столкновение с войсками обоих Батонов было катастрофой. Они были захвачены врасплох, фракийская кавалерия, укрытая за валом, была обращена в бегство, а подкрепления были отрезаны от поля сражения. Дрогнули и легионеры. Однако дисциплина и выучка не подвели, и, несмотря на потерю многих командиров, они вернулись в лагерь и вырвали победу в обстоятельствах, грозивших обернуться полным поражением.

После объединения мёзийской армии с армией Тиберия он оказался во главе столь крупного римского войска, которое не набиралось со времен гражданских войн. Оно состояло приблизительно из ста пятидесяти тысяч воинов. Восставшие понимали, что не могут одержать победу в открытом бою с такими силами. Их политикой стало избегать прямых столкновений, а их мобильность позволила им свести паннонийскую часть войны к набегам и отдельным столкновениям. Римляне были вынуждены приспосабливаться к такой тактике и рассредоточить свое войско, чтобы контролировать многочисленные набеги неприятеля.

Компетентность Тиберия получила подтверждение в его способности командовать и управлять такой огромной армией в такой трудной и разбросанной расстоянием войне, ближайшей параллелью которой могла бы служить Бурская война 1899—1902 гг. Здесь не было возможности для ярких и красочных сражений. Это была война, требовавшая уверенных и профессиональных воинов, исполнявших тяжелую и скучную работу. Во время иллирийской кампании, ставшей высшим военным достижением Тиберия, мы можем взглянуть на Тиберия как на живого человека.

Г. Веллей Патеркул, солдат, позднее ставший историком, как и многие другие до и после него, служил в иллирийской и германской кампаниях под началом Тиберия, он оставил зарисовки характера и личности командира. Дифирамбы, которые Веллей поет Тиберию, ценны тем, что он сам был очевидцем событий, в отличие от Тацита и Светония, которые описывали Тиберия с чужих слов.

Мы еще раз видим, хотя и в очень трудных обстоятельствах, трезвого и прозаичного человека, который посещал больных на Родосе. Ни один раненый или больной, какого бы звания он ни был, говорит Веллей, не был обойден вниманием Тиберия, как будто у него не было других дел. Походный госпиталь принимал каждого, кто в этом нуждался. Под эту службу была отдана и личная повозка Тиберия. Веллей с гордостью рассказывает, как его самого поместили в эту повозку. Личный врач Тиберия, его повар, его принадлежности для купания – все было отдано больным. Тиберий, единственный из командиров, всегда скакал верхом, за столом он сидел, развлекая гостей, а не возлежал, как это было принято в то время. Веллей рисует его человеком благожелательным, опытным и отзывчивым командиром.

Тиберий не критиковал тех, кто имел другой взгляд на свои обязанности. В делах общей дисциплины он полагал, что высшая заслуга командира – не замечать некоторых вещей. Он часто давал совет, иногда поправлял, но никогда не наказывал. Такое описание в той или иной форме можно встретить во все времена в мировой истории – это портрет хорошего командира.

Веллей приводит еще одну важную характеристику Тиберия – его заботу о жизни своих людей. Главным принципом его командования была прежде всего забота о безопасности вверенных ему людей.

Целенаправленные действия Германика и его горная экспедиция принесли первый результат кампании этого года. Далмация, где началось восстание, постепенно была завоевана. Далматинские горные крепости были очень сильны, хорошо защищены и не испытывали нужды в продовольствии. Их завоевание становилось первостепенной задачей. В Ретинии защитники подожгли город в надежде вовлечь римлян в этот разрушительный пожар. Совершенно естественно, что в Иллирии начался голод. Земля оставалась необработанной. За этим неизбежно последовал мор и разногласия. Многие из восставших желали сдаться. Их останавливали угрозами. Вождь Скенобард, предложивший сдаться Манию Эннию, командиру Сисции, был столь запуган своими, что отказался от этого предложения. Голод, кажется, достиг и пределов Италии. Когда следующей весной была осаждена важная крепость Ардуба, то внутри ее стен произошла яростная схватка между желавшими сдаться и теми, кто отказывался от компромиссов. Первые потерпели поражение, и женщины из партии победителей праздновали свой триумф, бросаясь вместе с детьми в пламя, которое разрушило Ардубу.

Голод усилил споры. Пинны и Брециан вынуждены были пойти на риск сражения, и, поскольку в исходе сражения вряд ли можно было сомневаться, Батон обезопасил себя, пойдя на переговоры с Тиберием. Было решено, что он сдаст пиннов, за что укрепит свое положение вождя бревков. Решительное сражение при Батине определило судьбу иллирийского восстания.

Германик лично доставил счастливую весть Августу в Аримин. Август со спокойной душой мог возвратиться в Рим, где и был встречен с огромным энтузиазмом.

Однако Батон Далматик был гораздо крепче, им двигало чувство мести, которое он принес с собой в Паннонию. Батон Брециан, неуверенный в надежности покоренных племен, совершил рейд, чтобы набрать заложников в целях собственной безопасности. Батон Далматик, узнав об этом, приготовил предателю ловушку. Его поймали и подвергли суду, а затем выставили перед воинами-далматами; он был приговорен к смерти, и приговор приведен в исполнение на месте. Паннонийцев подстрекали вновь восстать против римлян. Легат Сильван одержал победу над бревками и привел к повиновению другие племена обещаниями мира, тогда Батон Далматик отказался от своего намерения и удалился в родные края. Подгоняемые Сильваном, паннонийцы смирились. От паннонского восстания не осталось ничего, кроме нескольких отчаянных голов, укрывавшихся в горах.

Оставалась Далмация. Задачей Тиберия было восстановить мир в Далмации. По прибытии он нашел войска в беспокойном состоянии, уставшими от войны и более всего желавшими покончить с ней любыми способами, лишь бы больше не участвовать в сражениях. Тогда он разделил свои силы. Один корпус был отдан под командование Сильвана, другой под командование Марка Лепида[17], третьим он командовал сам.

Веллей оставил нам описание, хотя и краткое. Войска под командованием Лепида проходили через земли племен, которые еще не испытали на себе воздействие военных операций, не были ослаблены вследствие войны и, следовательно, были агрессивны и настороженны; после стычек с ними он вынужден был продвигаться по труднопроходимой местности при сопротивлении врагов, после того как в качестве наказания сопротивлявшихся он разорил их поля, сжег дома и перебил жителей. Могущественные племена перистов и десидиатов в их почти неприступных укреплениях в узких горных ущельях – опытные воины – были наконец покорены, хотя и в результате того, что почти все они были истреблены… О Сильване также сообщается, что он успешно выполнил свое задание.

Войскам Тиберия и Германика досталась самая трудная задача настичь Батона Далматика. Теперь он был в бегах, и преследование вело их через всю страну. Наконец он осел в крепости Андетрий недалеко от Салоны. Нелегко было отличить нападавших и защищавшихся. Андетрий был построен на скалистой вершине, труднодоступен, окружен глубоким рвом и гористыми кряжами. Город хорошо снабжался, а коммуникации Тиберия были ненадежны. Он сомневался, следует ли продолжать преследование.

Батон к этому времени также чувствовал себя стесненно. Он стал прощупывать возможные условия сдачи. Тиберий уверился, что внутри крепости люди чувствуют себя не более надежно, чем и он сам. Он решил штурмовать.

Передовой отряд взобрался на гору, а Тиберий в это время в удобной позиции возглавил резервную группу. Защитники сбрасывали с горы огромные камни, и очень эффективно, но отряд продолжал восхождение, пока не вступил в бой. В сражении на вершине горы Тиберий использовал свой резерв столь действенно, что защитники наконец выдохлись. Как раз в этот момент их атаковали силы, во время сражения подошедшие в обход по горным тропам. Защитники не смогли укрыться в крепости, они бежали вниз, преследуемые по горам и лесам. Разъяренные легионеры не давали им никакой пощады.

Наконец Батон отправил своего сына Скеваса к Тиберию с предложением капитуляции при условии сохранения ему жизни. Тиберий дал слово. Батон сдался ночью, и на следующий день был доставлен к римскому командующему. Он ничего не просил для себя. Казалось, он не придавал особого значения полученному обещанию. Все же он долго говорил в защиту своего народа, судьба которого, видимо, была причиной его капитуляции. Наконец, он склонил голову в ожидании удара палача.

Тиберий только спросил его, почему его народ восстал и так отчаянно сражался против римлян. «Вы сами в этом повинны, – отвечал Батон, – вы, римляне, послали охранять стадо не пастухов, и не собак даже, а волков».[18]

Тиберий сослал его в Равенну, где он и проживал до конца своих дней.

Иллирийское восстание закончилось. Это была очень дорогостоящая война. Очень мало добычи было взято во время этой кампании, там нечего было брать, а цена горного похода войска была очень высока. Было задействовано около пятнадцати легионов и множество вспомогательных войск. Некоторые считали эту войну самой трудной для римлян со времени войн с Ганнибалом, и, хотя нет смысла сравнивать войны, здесь есть определенная доля истины… Во всяком случае, никогда не было столько почетных наград. Тиберию был предоставлен триумф, он и Германик награждены титулами императоров, а в Паннонии были воздвигнуты две триумфальные арки. Август большего не позволил. Большинство отличившихся полководцев – среди них Лепид и Мессалин – получили отличительные знаки триумфаторов. Однако триумфу Тиберия все же не суждено было состояться.

Вторичный эффект такой катастрофы, как иллирийская война, зачастую более серьезен, чем первый. Волны событий, начатых Батоном Далматиком, достигли северных границ Рима и не затихали до той поры, когда Септимий Север умер в Йорке; возможно, их отзвуки не утихли и по сей день. Когда восстание было в самом разгаре и Тиберий был полностью занят его подавлением, в Риме было принято решение, имевшее далеко идущие последствия. Правителем Германии был назначен Публий Квинтилий Вар, он направился на Рейн с задачей романизировать Германию.

Инструкции, данные Вару, кажется, имели целью так организовать жизнь в Германии, чтобы она еще более отвечала стандартам римской провинции. Это было, можно сказать, опасное решение, принятое во время еще не оконченного иллирийского восстания, оно имело также преждевременную задачу поднять налоги в провинции до обычных римских стандартов. Дыра в имперской казне, разумеется, требовала всевозможных действий для пополнения расходов везде, где это было возможно, однако никакие деньги не могли покрыть риска, связанного с этим решением.

Назначение Вара означало отход от принципов, которыми до тех пор были отмечены действия Августа в отношениях с германцами, и противоположность политике Тиберия, который отвечал за провинцию после смерти Друза. С точки зрения выбора личности это была очень серьезная ошибка. Вар не был военным, но ему доверили самое важное и трудное командование во всей империи. Он был человеком легким на подъем и не слишком обремененным понятиями о чести[19], недалеким и жадным, а его послали управлять людьми, которые были проницательными, скорыми на решения, жестокими и не желавшими терпеть присутствие человека, которого они не уважали. Спустя некоторое время они, однако, стали приветствовать его с особым удовольствием фальшивыми улыбками. Тут же начались тайные договоренности, которые предшествовали заговору. Возможность была слишком соблазнительной, чтобы ее упустить.

Главой этого движения стал Арминий, один из молодых вождей херусков.

Арминий был из того же поколения и, очевидно, того же возраста, что и Маробод; и, как молодой свев, он был захвачен новыми идеями контакта с римлянами, распространившимися по всей Германии. Однако это был совсем иной тип личности и, видимо, в большей степени типичный германец. У него не было осторожности Маробода. Он был более воинственным и большим интриганом, он думал и поступал, учитывая интересы своих соплеменников, он рассматривал все события с чисто политической точки зрения, более жесткой, чем позиция Маробода в отношении сохранения германской независимости и германских традиций. Его единственным сходством с Марободом было обращение к новым методам правления. Его тесть Сегест решительно с ним не соглашался и высказывался за дружеские отношения с Римом, но это поведение диктовалось стремлением сохранить старую племенную систему в неприкосновенности и избежать риска ее разрушения в результате войны. Арминий готов был, как и Маробод, принять новую систему, ориентируясь на политическое устройство Рима, и пожертвовать старой системой, чтобы сохранить независимость.

Завоевания Друза способствовали по меньшей мере тому, что было уничтожено доверие к старой системе ценностей, неспособной противостоять римлянам на поле боя, и это заставило молодых людей обратиться к политическим концепциям, могущим, как казалось, создать сильный общественный организм. Маробод представлял одну тенденцию в новом движении. Он хотел организовать государство без оглядки на родовые связи. Арминий представлял иную форму поведения. Он хотел основать политическое государство с сохранением и признанием родовых отношений; то есть в основание государственного устройства он помещал принцип национальный.

И Арминий и Маробод смело продвигались по новым путям общественного развития. Эти пути оказались намного длиннее, чем они полагали, должен был пройти срок жизни не одного поколения, прежде чем выдвинутые ими идеи были бы восприняты и использованы на практике. Гораздо худшие и более слабые, чем они, люди добивались успеха там, где они потерпели поражение, однако для нас они интересны тем, что стояли в самом начале пути при переходе от родоплеменных отношений Северной Европы к национальным отношениям наших дней.

Попытки заговорщиков усыпить бдительность Вара оказались чрезвычайно успешными. Они трезво оценили этого человека и в полной мере потворствовали его тщеславию. Он начал цивилизовывать завоеванных варваров твердой рукой. Он обложил провинцию налогом, его суд игнорировал местные условия и племенные обычаи, что вызывало гнев людей, которые, не зная других законов, полагали, что он отрицает всяческие законы, а заговорщики способствовали тому, чтобы ни у одной партии не оставалось иллюзий. Понадобилось два года, чтобы подтолкнуть основную массу населения Германии к решительным действиям. К этому времени Арминий и его друзья привлекли на свою сторону не только херусков, но и воинственных хаттов, марсов и бруктеров, готовых выступить по первому сигналу. Надо было спешить, поскольку иллирийское восстание постепенно заканчивалось, и успеть выступить до того, как освободятся легионы, занятые подавлением иллирийского восстания.

Лето застало правителя с тремя легионами на Везере где-то выше Миндена. Главные заговорщики находились в его лагере, были в самых лучших с ним отношениях, постоянно обедая за его столом. Их беседы давали ему полную иллюзию безопасности ситуации, о напряженности которой его напрасно предупреждали другие. Уже в конце лета в соответствии с военным планом он готов был отправиться назад к Рейну. Это было нетрудной задачей. Линия коммуникаций с Ализо в верховьях долины Липпе защищала его на марше, а от Ализо ему предстоял легкий переход в Кастра-Ветеру. Заговорщики были наготове. В последний момент перед походом ему принесли известие, что племя, находившееся в стороне от маршрута, восстало. Опытный воин мог бы почувствовать подвох. Но не Вар. Его убедили, чтобы он сделал крюк на пути домой. Его ясно предупредил об опасности Сегест, вождь херусков. Вар не внял предостережению. Он был уверен в своих друзьях.

Теперь, когда его заставили поверить, что он должен сойти с походного пути, он дал команду к отправлению.

Расчеты заговорщиков полностью оправдались. Были сделаны все необходимые приготовления. Они поначалу сопровождали его, чтобы убедиться, что он направляется прямо в ловушку. Затем они его покинули под предлогом, что должны набрать пополнение для того, чтобы ему помочь. Даже тогда Вар не заподозрил своих так называемых друзей в измене. Их пополнение на самом деле было уже наготове и неподалеку. Был дан сигнал. Тем временем, когда вспомогательные войска, установленные гарнизонами в районах проживания племен, были одновременно перебиты в ходе направляемого мятежа, основной отряд германцев устремился вслед за Варом.

Между Эмсом и Липпе, к северу от Ал изо легионы, преследуемые врагом, пробивались через пересеченную местность сквозь леса и болота с тяжелыми обозами и множеством нестроевых, включая детей и женщин, они вынуждены были прокладывать путь вперед, валя огромные деревья и укладывая их на дороге через овраги. Маршевая колонна, дезориентированная и выдохшаяся на этом трудном пути, стала испытывать еще большие бедствия из-за разразившегося дождя и града; дороги размокли и стали скользкой грязью, в которой вязли и воины и обозы.

Вот тогда-то германцы, которых ожидали на помощь, напали на них как враги. Они атаковали со всех сторон. На знакомой местности германцы обстреливали их из оружия, а затем, вдохновленные слабым сопротивлением, вступили в рукопашный бой. Колонна была безнадежно выведена из строя первой же неожиданной атакой. Она так и не смогла как следует перестроиться. Легионеры, вспомогательные службы и повозки – все смешалось; в таких условиях легионеры не могли оказать достойного сопротивления.

Этот марш напоминал марш генерала Брэддока (гораздо более талантливого полководца, чем Публий Квинтилий Вар). Лучшее из возможных мест было выбрано той ночью для разбивки лагеря, и была сделана попытка перестроить колонну в боевой порядок.

Утром большинство обозов были или подожжены, или покинуты вместе со всем имуществом. Второй день пути, таким образом, начался в более обнадеживающих обстоятельствах. Колонна вырвалась из лесного массива на открытое пространство. Однако надо было пробиваться через еще один лес, вставший на ее пути, и здесь потери стали невосполнимыми. Войска были загнаны в теснину, где невозможны были никакие боевые маневры. Колонна двигалась всю ночь, и утром она все еще прокладывала путь вперед. На рассвете полил дождь и посыпался град. Дальше идти было невозможно, даже пехота едва могла продвигаться. Вымокшие легионеры, снаряжение и набрякшие от дождя щиты из бычьей кожи стали непригодны к бою, о последствиях можно только догадываться. Немногие ситуации были столь плачевны, как положение италийцев, затерянных в лесах Северной Европы в такую погоду. Привычные к местности и климату германцы, естественно, страдали гораздо меньше, они, кроме того, могли выбирать места для своих атак. Их число заметно выросло. Новость об их успехах и перспективе легкой победы дошла и до тех, кто поначалу боялся открыто выступать против римлян. Легионеры попытались выкопать ров. Он так и не был закончен. Конец был близок. Вар, раненый и отчаявшийся, покончил с собой. Его старшие командиры последовали его примеру, чтобы не попасть живыми в руки германцев. Вала Нумоний, префект конницы, покинул колонну со всеми оставшимися людьми и оставил пехоту без всякого прикрытия. Вероятно, он и сам был ранен, потому что умер на пути к Рейну, однако его воины сумели выбраться из передряги.

Измученные воины, оставшиеся без своих командиров и предоставленные самим себе, прекратили сопротивление. Многие были зарублены без всякого сопротивления; некоторые падали на собственные копья, немногие были взяты в плен. Двадцать тысяч человек и три легионских орла (17, 18 и 19-го легионов) были потеряны в так называемом «сражении в Тевтобургском лесу». Лишь конница и небольшое число пехотинцев спаслись и достигли римской границы. Все земли между Рейном и Эльбой, которые Друз завоевал с таким трудом, были потеряны для римлян.

Судьба пленных была ужасной. Многие были распяты или сожжены заживо либо принесены в кровавую жертву темным богам германских лесов. Некоторые впоследствии были выкуплены своими близкими. Римские порядки были суровы по отношению к тем, кто оказался военнопленным, однако как акт милости имперское правительство разрешило уплатить за них выкуп с условием, чтобы эти люди не имели права вернуться в Италию.

Самое ужасное случилось в Тевтобургском лесу. Поражение Вара оставило Кастра-Ветеру открытой для врага. Услышав эту новость, Луций Ионий Аспрена из Майнца ускоренным маршем двинулся в опасную точку и прибыл туда вовремя, чтобы спасти не только город, но и запертого там Луция Цедиция. Цедиций со своей стороны удерживал Ализо, пока германцам не стало хватать времени, чтобы занять Кастра-Ветеру до прихода Аспрены. Они потерпели неудачу и понесли тяжкие потери от лучников, защищавших Ализо. Когда же они, наконец, осознали свою ошибку, время ушло. Этот отвлекающий удар занял большинство сил германцев, но был послан заградительный отряд, чтобы следить за римлянами.

Положение Цедиция, окруженного со множеством женщин и детей в сотне миль от Рейна, было не из легких. Он держался внутри укреплений и ожидал помощи. Заградительный отряд германцев, уверенных в том, что тот не может удерживать укрепление бесконечно, дожидался попытки прорыва. Хотя германцев не было видно, их пикеты сторожили дороги. Продовольствие постепенно истощалось и закончилось, однако освободительная армия так и не подошла. Цедиций вынужден был принять решение, которого так долго ждали германцы.

Он тянул время до стечения благоприятных обстоятельств. Гарнизон голодал, пока, наконец, не наступила та самая темная дождливая ночь, которая требовалась для прорыва. Тогда римская колонна предприняла рискованную попытку. Войска, которые шли впереди и позади колонны, сильно уступали в численности множеству нестроевых, женщин и детей, которые шли в середине… Они удачно миновали первый и второй пикеты, но у третьего пикета начались неприятности. Женщины и дети, голодные, усталые, холодные и напуганные, потеряв в темноте воинов из виду, подняли истошный крик, призывая их вернуться. Сразу поднялась тревога, и германцы тут же пустились в погоню. Хотя историк Дион Кассий и не рассказывает об этом, вероятно, германцы прибыли с факелами, освещавшими путь. Все бы пропало, если бы они сразу же не устремились к обозам – плата, которую они всегда предпочитали получить за свои хлопоты. Это дало людям шанс ускользнуть в темноте, незамеченными.

Поняв, что происходит, какой-то гений среди солдат, а может быть, сам Цедиций – ибо команду должен был дать офицер – приказал трубачам играть скорый марш, как если бы подходил на помощь отряд Аспрены. Хитрость удалась. Узнав сигнал и полагая, что сам Аспрена должен быть поблизости, германцы вернулись к своим и не пытались преследовать покинувших лагерь, а римская колонна вновь собралась и продолжила марш. Прежде чем германцы сообразили, в чем дело, была установлена связь с Кастра-Ветерой, помощь, посланная Аспреной, была и впрямь близко, и колонна римлян благополучно добралась до своих.[20]

Гарнизон Ализо был спасен, а границы Рейна остались неприкосновенными. Жители Галлии могли спокойно спать в своих постелях.

Вар недаром покончил с собой. Потеря провинции Германии была обстоятельством неприятным, но его можно было пережить, однако гибель двадцати тысяч воинов была преступлением, за которое, кроме смертной казни, не было иного наказания. Для Августа удар был вдвойне тяжелым. Все попытки, которые он предпринимал – зачастую против своей воли, – оказались безрезультатными, и к потере, сколь серьезной она ни была, добавился позор. Он, так гордившийся тем, что вернул знамена, утерянные Крассом в сражении при Каррах, сам потерял целых три! У него случился нервный срыв. Ходили слухи, что этот твердый, уверенный в себе человек месяцами не стриг волос и не брил бороду и, ударяясь головой о стену, повторял: «Вар, верни легионы!»… Это были только слухи…[21] Однако у него были все причины воспринимать это именно таким образом. Хуже всего, что он не мог освободиться от чувства вины.

Рим, уставший от иллирийской войны, воспринял все как-то равнодушно. Вряд ли кто обладал собственностью в Германии, а в подобных случаях люди склонны оптимистически относиться к несчастьям других. Август тут же приказал объявить новый набор в войско. Процесс шел очень медленно. Смешанные силы пополнения, включая вышедших в отставку ветеранов и амбициозных вольноотпущенников, спешно направлялись на Рейн.

Положение, однако, спасли стремительность Аспрены и умение Цедиция. Никто не мог даже и предположить, какими были бы последствия, если бы легионы, занятые только что подавленным иллирийским восстанием, не сумели отразить германцев в случае их прорыва через границу на Рейне[22]. Такая вероятность приходила в голову многим, особенно когда тело Вара было расчленено и сожжено германцами и его голова была послана Марободу, который направил ее Августу, приказавшему должным образом захоронить ее в фамильном склепе… Тогда многое зависело от Маробода, а он наотрез отказался действовать заодно с Арминием.

Разумеется, обратились к Тиберию, которого всегда привлекали в случае серьезной опасности. Следующей весной он отправился на Рейн и год провел наводя порядок на границе, восстанавливая дисциплину и моральный дух армии. Его знали как человека самостоятельного, который сообразовывался со своими суждениями и не зависел от общественного мнения, однако в данном случае он выказал явный интерес к взглядам и позициям других людей. Он воспользовался советами тех, кто жил на границе, воспринял их рекомендации… В других организационных делах ему вряд ли требовались советчики со стороны. Однако эта граница имела особое значение. Он исследовал всю проблему северо-западных границ, и сделанные им заключения, доложенные Августу, станут известны позднее.

На следующий год к нему присоединился Германик, который знакомился со страной и армией, где его отец совершил такую краткую, но головокружительную карьеру и где о действиях его еще помнили. Было что-то пророческое в прибытии сюда Германика именно в этот момент. Он мог быть предназначен судьбой завершить дело, начатое его отцом Друзом. Тиберий провел показательную переправу через Рейн, с целью произвести на племена впечатление римской мощью и, возможно, чтобы ознакомить Германика с условиями страны.

Живое описание Тиберия как военного дошло до нас от этой кампании. Мы видим его лично наблюдающим за транспортными обозами и строго следящим, чтобы в точности выполнялись его приказы, он разжаловал легата легиона за то, что тот выслал солдат охранять его вольноотпущенников во время их охоты, он спит на открытом воздухе, принимает пищу в походных условиях, сидя на земле. Он отдает письменные распоряжения, и офицеры, не вполне понявшие его приказания, приглашаются в его палатку для разъяснения в любое время дня и ночи. Светильник в его палатке горит всю ночь, это значит, он работает. Впрочем, он ведет тот образ жизни, который его предки по линии Клавдиев сочли бы вполне естественным.

Однако времена менялись. Если работу Друза и должен был кто-то завершить, то это был не Тиберий. Отправленный им Августу доклад о положении дел на границе еще не был известен, однако его влияние стало сказываться повсюду. Иллирийская война была последней его кампанией, Август стремительно старел и явно готовился к уходу с политической арены. Германик возвратился в Рим, чтобы получить консульство, и задержался там на целый год. Он должен был сменить Тиберия на Рейне в должности командующего. В начале 13 г. он прибыл, чтобы принять командование, и Тиберий навсегда распрощался с северной границей, отправившись в Италию, которую уже не покидал до конца жизни.

В первый год своего командования Германик бездействовал. Возможно, он понимал, с чем ему придется иметь дело, и знакомился с обстановкой. Возможно, мнение Тиберия о положении на Рейне возымело свой эффект. Было некое напряжение в воздухе, и каждый ждал шага от старого политика, такого болезненного и так долго живущего, такого знаменитого и такого прославленного, который собирал бумаги, готовясь переложить свою миссию на плечи человека более молодого.