"Ричард Львиное Сердце" - читать интересную книгу автора (Перну Режин)

Глава вторая РЫЦАРЬ И ТРУБАДУР

Можно не сомневаться, что это описание двора короля Артура достаточно верно изображает и двор в Пуатье. Стихи принадлежат мэтру Васу, канонику Байё, который тогда же, в 1169–1170 годах, сочинял поэму «О деяниях нормандцев» (La Geste des Normands). Первое же свое произведение — то самое, из которого заимствовано вышеприведенное описание, — он посвятил королеве Алиеноре: это был «Роман о Бруте», стихотворное переложение писаний гениального Гальфрида Монмаутского, повествовавшего о легендарном короле Артуре и окружавшем его мифическом дворе[17]; персонажам Гальфрида суждено было войти и в историю, и в роман. Вас, стремясь как можно точнее, пусть на ином языке и стихами, пересказать роман Гальфрида, все же не упускает случая обыграть знакомые подробности современной ему куртуазной жизни — ведь он своими глазами наблюдал то, что поощряла в своем окружении королева. Словом, Вас был родоначальником того стиля придворной жизни, который обозначается термином «куртуазность». Впервые этот стиль был описан в том самом произведении, в котором также впервые появился и пресловутый «круглый стол», занявший столь заметное место в романтической волне XII века. О короле Артуре сообщается, что он

Феодальное общество поэзией завоевывало свое право на благородство и само было завоевано благородством через поэзию: король, сеньор среди сеньоров, облагораживал свое окружение, причем приближенные сидели за одним столом с государем, а не стояли вкруг него, подобно вельможам у престола императора или древнего монарха. Эта новая концепция царствования, когда правит не богоподобный монарх, а этакий «куртуазный принц», отличала описываемую эпоху, придавала ей особый шарм. Только в таком новом, небывалом прежде социуме могли родиться куртуазная любовь и то представление о женщине, которое станет, по словам Рето Беццолы, «самим источником куртуазной литературы». В поэме Васа то и дело проявляется преклонение перед женщиной, тот культ дамы, который распространяла поэзия трубадуров, а затем труверов.

говорит он о матери короля Артура. А для Марсии, королевы Английской, он не скупится на еще более пышные восхваления:

Рыцарь обретает свою значимость через любовь, приносимую им Даме. Вот, например, обращение короля Утера Пендрагона к Мерлину: речь идет о напоминающей Изольду Ижернь, любви которой король желал добиться:

А вот обращение к королеве Алиеноре — ей Фома посвятил своего «Тристана»:

Можно считать, что нам необычайно повезло с этой встречей, с совпадением во времени и пространстве историка и священника Васа и двора в Пуатье; сам он, кстати, в незабываемых словах выразил необходимость поэтически запечатлевать и передавать от человека к человеку и из поколения в поколение события и деяния прошлого:

писал он в «Романе о Ру», сочиненном после «Романа о Бруте». Многие подражали этому сочинению, как бы продолжая его, в том числе и Бенуа де Сен-Мор, который, так же как и Вас, посвятил свой «Роман о Трое» королеве Алиеноре:

Вот в какой атмосфере куртуазной поэзии возрастал Ричард. Поэзия прочитывала историю как роман: когда впоследствии поэт Амбруаз изложит стихом приключения и подвиги Ричарда в Святой земле, его сочинение прозвучит отзвуком традиции, родившейся при дворе матери Ричарда. Неудивительно потому, что и сам Ричард пробовал себя в стихах; как мы знаем, свое лучшее стихотворное произведение он сочинит в момент для него драматический, но на протяжении всей его жизни атмосфера рыцарственности и поэзии оставалась для него родной и близкой.

Едва ли не самый типичный образчик поэзии двора принадлежал, кстати, перу одного из сыновей Алиеноры, правда, вовсе не Ричарду. Этим стихотворцем был Джеффри (Жоффруа) Бретонский, обратившийся к поэзии забавы ради — именно ему принадлежит самое первое из дошедших до нас литературных произведений на французском языке. Оно представляло собой стихотворный обмен репликами между принцем и трувером Гасом Брюле. Но и в окружении Ричарда всегда находилось место трубадурам: в этом кругу раскрыли свои дарования Арнаут Даниэль, забавник-монах Монтаудонский, Фолькет Марсельский, Пейре Видаль, Гираут де Борнель и, даже прежде прочих, Бертран де Борн. А еще среди них был уроженец Лимузена Госельм Файдит, который в погребальном плаче будет оплакивать смерть самого Ричарда. Вряд ли стоит забывать об этой причастности Ричарда к поэтической волне. Он был свидетелем ее подъема, притом в то самое время, когда в родном для него графстве Пуату появлялись сочинения, впитавшие в себя как местное наречие, так и некий куртуазный идеал. В их числе назовем «Роман об Энее», а еще в большей степени «Роман о Фивах» и «Александрию» («Роман об Александре»), которые развлекали читателя некоей «античностью», в каковой, однако, невозможно было узнать классическую древность — уж слишком густо покрывал ее христианский и куртуазный налет.

Впрочем, юный принц отнюдь не пренебрегал и таким важным делом, как управление доставшимся ему прекрасным доменом. В то время как Генрих II предпочел уйти в тень, оставив Англию ради Ирландии, Алиенора не преминула приобщить сына к управлению Аквитанией. Так, они совместно решали дело Пьера де Рюффека, обывателя из Лa-Рошели, который имел тяжбу с аббатством Фонтевро и пообещал аббатисе годичную повинность в сотню пуатуанских су: мать и сын присутствовали при принесении этого обета как свидетели. Бывало, что Ричард, несмотря на юный возраст, действовал в одиночку. Так, в Байонне в январе 1172 года он пожаловал епископу Фортанье право назначать своих представителей и утвердил льготы, которые имел собор названного епископа, а кроме того, возобновил привилегии, дарованные местным жителям прежними договорами и соглашениями, в частности, касающиеся промысла китового уса, на занимающихся каковым возложены были еще в начале века определенные повинности…

В том же 1172 году произошло знаменательное событие: принародное покаяние короля Генриха II за смерть Томаса Бекета. Генрих не мог вернуться в Ирландию, не уверившись прежде в успокоении королевства. Могила святого архиепископа не переставала привлекать паломников; чудеса начали происходить уже по прошествии считаных суток по убиении того, кого стали именовать не иначе, как Фомой Мучеником, и Кентербери увидал вереницы очередей, в которые вставали желавшие вымолить исцеление, тогда как в самом соборе на протяжении года с небольшим не совершали богослужений, вследствие интердикта, наложенного папой на Английское королевство.

Торжественное действо примирения произошло 21 мая в соборе в Авранше. Генрих II появился в соборе в сопровождении своего старшего сына. Собралось множество прихожан: духовенство, бароны, народ. Поклявшись на Евангелии, что он не приказывал и даже не имел умысла или желания умертвить Фому, король, обнажив спину и встав на колени на ступенях храма, был подвергнут символичному бичеванию. Так он и остался у входа в храм на всю ночь, проведя ее в строжайшем посте и молитве. Наконец, как от него и требовали, он приступил к торжественному восстановлению церкви в Кентербери во всех ее правах, отменив злоупотребления, из-за которых некогда и произошла его ссора с прежним другом и верным канцлером. Король обязался также взять на себя издержки по содержанию в Святой земле двух сотен рыцарей для защиты Иерусалима и, кроме того, решил основать два религиозных учреждения: одно в Англии, в Уитеме, другое в его континентальном домене, в Турени, Шартрёз дю Лиже.

Это убийство, столь отяготившее государя и столь мощно прозвучавшее, что отзвуки его слышны и по сей день, находя отражение в литературе[20], считалось отныне прощенным. Дабы еще явственнее выказать свое миролюбие и стремление к сердечному согласию, Генрих II короновал, наконец, Генриха Младшего и Маргариту Французскую 27 сентября 1172 года в Винчестерском соборе. Тем самым устранялся скрытый раздор с королем Людовиком Французским, которого очень задело венчание на царство Генриха Младшего без своей супруги — та первая коронация «Короля-юноши» выглядела высокомерным вызовом; все ее запомнили и все понимали, что направлена она была против архиепископа Кентерберийского.

Так что все как будто бы успокаивалось накануне Рождества, которое в том году Генрих II собирался провести на континенте вместе с супругой и детьми и в окружении двора, собиравшегося на этот раз в Шиноне…

В феврале, а затем в марте 1173 года он созвал своих баронов. Ассамблея собралась сначала в Монферране, в Оверни, а во второй раз — в Лиможе. То ли король почуял какую-то подспудную хворь, зародившуюся в лоне его материковых владений, то ли, что кажется более вероятным, просто захотел напомнить о своей власти над этими фьефами и лишний раз показать силу своей руки. Это было тем более кстати, что страница, ознаменовавшаяся мрачными треволнениями, казалось, была уже перевернута. Главное, что должно было его заботить, это та часть наследства, которая отходила его последнему сыну, прозванному впоследствии Иоанном Безземельным и вошедшему под этим именем в историю. Этому юному Джону, тогда семилетнему, суждено было, по мысли Генриха, стать сюзереном Ирландии, острова, над которым он собирался установить свое владычество. Но ему же отец предназначал еще и богатую наследницу в жены — дочь графа Умберто Морьенского Аликc; такой брачный союз открыл его сыну виды на Савойю, Пьемонт, а там и на всю Италию. Да и для самого короля открылись бы новые перспективы: его дочь Матильда уже была замужем в Саксонии; вторая, Алиенора, вышла за Альфонса Кастильского; вскоре — он объявит о том на ассамблее в Лиможе — третья и последняя его дочь Иоанна выйдет замуж за короля Сицилии Гийома Доброго. Налицо притязания европейского масштаба: ветви могучего древа Плантагенетов тянулись к самым важным, ключевым точкам Европы. Матримониальные достижения французского короля по сравнению с этим могли лишь вызвать улыбку: он выдал своих старших дочерей Марию (Мари) и Александру (Аликc) всего лишь за сыновей графа Шампанского, одному из которых в наследство предназначалось графство Шампанское, второму — графство Блуа…

Между тем вторая ассамблея, происходившая в Лиможе в марте 1173 года, получила неожиданную драматичную развязку. Генрих Младший открыто восстал против некоторых распоряжений своего отца. Прежде всего его возмутила передача Иоанну Безземельному трех замков в континентальных владениях Плантагенетов: Шинона, Лудуна и Мирбо. Кроме того, Генрих Младший высказал и свои общие притязания на власть и во всеуслышание заявил, что коль уж его отцу было угодно короновать его по всем правилам, вместе с его супругой Маргаритой, то он должен стать полноправным властителем и не поступится ни малейшей долей своего суверенитета над личными владениями.

Притязания эти привели к расколу на ассамблее. На какой-то миг могло показаться, что Генрих II не придал большого значения выходке юнца, которому пошел лишь двадцатый год и которому не терпелось поскорее дорваться до власти. Отец решил увезти сына, намереваясь получше прощупать настроения молодого человека и, быть может, проверить, нет ли тут чьего-то дурного влияния, тем более что граф Тулузский Раймон V, также присутствовавший на ассамблее в Лиможе, предупреждал короля насчет козней Алиеноры. Наконец, Генрих II надеялся привести в порядок материальные дела «юного короля», слухи о чрезмерной расточительности которого доходили до него со всех сторон.

Отец с сыном уговорились провести вместе несколько дней, развлекаясь охотой и верховой ездой. Вечером 7 марта они остановились в замке Шинон, чтобы переночевать, как и было условлено, в одной комнате. Однако проснувшись под утро, Генрих II вынужден был констатировать исчезновение сына. Генрих Младший, не дожидаясь зари, неслышно выбрался из замка по подъемному мосту и, переправившись вброд через Луару, направился на север. Так нелепо завершилась задуманная легкая прогулка. Во все концы края помчались гонцы с приказом задержать беглеца, а сам Генрих II во весь опор поскакал к Ману… Ему сообщили, что его сын объявился в Алансоне, потом, какое-то время спустя, что он уже прибыл в Мортань, в домен, принадлежавший французскому королю, или, точнее, его брату, графу Дрё. Достать его там уже не было никакой возможности. Но ведь кто-то должен был менять ему на каждой почтовой станции коней, притом достаточно резвых, чтобы совершить столь впечатляющий подвиг?

Генриху II было недосуг заниматься подобными загадками. В последующие дни стало известно, что Генрих Младший оказался при дворе Франции и, более того, что к нему присоединились два его брата, Ричард и Джеффри. События разворачивались стремительно.

Главные бароны Пуату и Аквитании обратились к оружию и провозгласили восстание против английского короля: родственник королевы Алиеноры Рауль де Фэй, закоренелые бунтовщики братья Жоффруа и Ги Лузиньяны, могущественный аквитанский сеньор Жоффруа Ранконский, как и Юг Ларшевек и Рауль Молеон встали на сторону «юного короля» и отказались подчиняться его отцу. Так же повели себя и трое братьев де Сен-Мор, Юг, Гийом и Жослен, которые были близки ко двору в Пуатье, а с ними и Вюльгрен Ангулемский и иные бароны. Казалось, что и Пуату, и Аквитания внезапно обезумели и низверглись в неистовый бунт, подобно долго тлевшему костру, внезапно занявшемуся, — и вот уже все вокруг заполыхало.

При французском дворе «юный король», похоже, чувствовал себя как дома. Его всегда очень хорошо принимал тесть, который во время одного из предшествующих визитов произвел его в сенешали Франции. У Генриха Младшего больше не было личной печати, и он заказал граверу другую. Эта новая печать была продемонстрирована внушительной ассамблее, на которую собралось немало французских и аквитанских баронов; Генрих Младший щедро одарил их доменами и почестями, скрепляя свои распоряжения новой печатью. Образовался целый союз сторонников его признания подлинным королем Англии, и к этому союзу примкнули другие могущественные бароны, вроде графа Филиппа Фландрского или его брата, графа Булонского. Все они наперебой объявляли, что «тот, кто прежде был королем Англии, отныне и впредь королем не будет». Неожиданная помощь пришла к «юному королю» и с другой стороны Ла-Манша: на его стороне выступил король Шотландии Уильям со своим братом Давидом, которого Генрих Младший поспешил возвести в достоинство графа Хантингтонского. Равно и многие английские бароны, такие как Роберт Лестерский, или нормандские, такие как Гийом Танкарвильский, перебрались через Ла-Манш и отправились в Руан, а отнюдь не к Генриху II в Ле-Ман; все они хотели встретиться с «юным королем» в пределах, подвластных королю Франции. Два законных государя тоже встречались — в Жизоре, причем едва ли не одновременно со встречей Генриха Младшего с двумя своими братьями, — но из свидания ничего путного не вышло. Хуже того, вскоре после этой встречи Ричард получил от Людовика VII рыцарские доспехи и оружие. Положение, в котором оказался Генрих II, прояснялось. Все эти предательства, все эти мятежи были делом рук Алиеноры, его супруги. «Ричард, герцог Аквитанский, и Жоффруа, герцог Бретонский, младшие дети короля, по совету их матери королевы Алиеноры, держали более сторону братьев, нежели отца», — писал составитель «Книги королей Англии». «Алиенора озаботилась, чтобы все, что есть в Пуату, поднялось против своего сеньора». Невозможно было обманываться: заговор оказался столь разветвленным и столь ловко выстроенным, что Плантагенет понял: несомненно, королева приложила к нему свою руку.

Распря начиналась и в Нормандии, где 20 июня 1173 года Филипп Фландрский осадил Омаль, тогда как король Франции и «юный король» совместно напали на Вернё. А в Бретани стало известно о падении крепости Доль. Один за другим замки переходили на сторону мятежников.

сообщал «Роман о Ру».

Придя в себя после первого потрясения, вызванного столь неожиданным поворотом событий, Генрих II начал действовать очень умело, выказывая свойственный ему дар стратега. Не полагаясь более на вассалов, он нанял ландскнехтов в Брабанте — 20 тысяч воинов за хорошую плату — и не пожалел ради этого своего меча, богато украшенного бриллиантами, с которым он некогда короновался. Король добился от своего наемного воинства исключительной скорости: путь от Руана до Сен-Жаме-де-Бёврон оно преодолело за время с 12 по 19 августа, проходя по тридцать километров за день. И дело было не только в скорости: одна за одной отвоевывались нормандские твердыни, после чего их вооруженная мощь обращалась против Пуату. Стремительность эта ошеломляла историка-поэта Васа.

Покрывая за день три «дневных урока», то есть дневных перегона так, что говорили, будто он перелетает по воздуху, Генрих грозой обрушивался на противника.

Весной 1174 года его сын Ричард почувствовал себя в довольно скверном положении. В частности, жители Лa-Рошели закрыли перед ним городские ворота, страшась скорой победы Генриха II и неминуемой расправы. Поэт Ришар лё Пуатевин (то есть Ришар из Пуату) с пафосом упрекал их: «Горе вам, богачи Ла-Рошели, заточившиеся в богатствах своих и прикрывающиеся привилегиями своими». Так восклицал он, воскрешая пророчества Мерлина[21]: «Ваши сокровища залепили очи ваши и вы ослепли. День грядет, когда в обителях ваших золото скроется под терниями и поверженные стены ваши, некогда высокие, порастут крапивою. Покайся, Ла-Рошель, да сжалится Господь над тобою». На самом же деле два барона, Гийом Мэнго де Сюржер и Портекли де Мозе, встали на сторону короля Англии. По этой причине Ричард укрылся в Сенте, сделав эту крепость своей главной твердыней.

Тем временем стало известно об аресте Алиеноры. Ее схватили случайно, когда она, переодевшись в мужское платье и покинув замок Фэй-ла-Винёз, уже готова была вместе с немногочисленной свитой из верных пуатуанцев пересечь границы королевства своего бывшего супруга Людовика Французского, у которого она, надо думать, намеревалась просить убежища. Ричард же был вынужден спешно покинуть Сент, а его отец не замедлил захватить эту цитадель, которую из-за ее круглой формы называли Капитолием. После этого Плантагенет окружил собор Сента, так что укрывавшиеся там шестьдесят рыцарей и четыреста оруженосцев перешли на положение военнопленных.

Генрих II весьма умело изображал из себя защитника законной власти: так, по жалобам аббатисы Нотр-Дам-де-Сент Агнессы де Барбезьё он восстановил ее мельницу, пострадавшую от вооруженных столкновений; почти везде, за исключением некоторых областей Бретани, он воздерживался от каких бы то ни было репрессий. Как раз тогда, когда Генрих занимался укреплением Ньорского донжона, Ричард укрылся в принадлежавшем Жоффруа де Ранкону замке Тельбур.

После этого, стремясь укрепить свое положение, Генрих II увез плененную супругу, а вместе с ней и весь тот маленький двор, который окружал ее в Пуатье. В него входили жены и невесты ее сыновей: Маргарита, Аделаида, Констанция Бретонская, обещанная Джеффри, и Алике де Морьенн, невеста Иоанна, а также граф и графиня Лестерские, граф Честерский и двое его младших детей, Джоанна и Джон. 8 июля 1174 года всех их погрузили на корабль в Барфлёре. Сойдя на берег в Саутгемптоне, король тотчас же направился в Кентербери, тем самым положив начало традиции, которой в течение долгих веков будут следовать короли Англии: государь провел ночь в молитве у гробницы Фомы Мученика, канонизированного папой в предыдущем году. Он встал в череду паломников, босым вступил в епископский град и все время пребывания в нем провел в посте, воздерживаясь даже от хлеба с водой.

Тем временем укрывшийся в Пуату Ричард первым осознал, что дальнейшее сопротивление становится бесполезным. Когда его отец в сентябре 1174 года вернулся в Пуатье, Ричард явился к нему безоружным и стал умолять о прощении, которое и получил тогда же, 23 сентября. Восемью днями позже два его брата, Генрих и Джеффри, последовали его примеру: мир между отцом и тремя его сыновьями был восстановлен.

В том же году Генрих Плантагенет созвал свою Рождественскую ассамблею в Аржантане, а затем направился в Пуату, чтобы заставить своих подданных вновь признать его власть и подчиниться его правлению. По договору, заключенному в Фалезе в октябре 1174 года, Ричард остался правителем этой провинции, но подвластным отцу. Ему причиталась часть доходов от сбора налогов и отдавалась в полное владение пара замков при условии, что они не будут превращены в крепости. Сенешалем провинции становился отныне тот самый Портекли де Мозе, который смог удержать Лa-Рошель в верности королю Англии, за что сохранил прежние и удостоился новых вольностей и привилегий.

Тем временем королева Алиенора была увезена в Винчестер, а затем в крепость Солсбери, где ей суждено было провести добрых десять лет под надзором преданнейших служителей короля, Ренуфа де Глянвилля и Ральфа Фиц-Стивена. «Скажи мне, о птица-орел о двух головах, поведай о местах пребывания твоего в то время, когда орлята твои вылетали из гнезд своих, дерзая воздевать когти свои на короля Аквилонского?[22]Это по наущению твоему, ведомо нам, восстали они на отца своего. Посему и унесли тебя сначала в пределы твои и удалили затем в землю тебе чуждую». Вот как восклицал, выражая пылкие свои чувства всегда неистовыми речениями, Ришар лё Пуатевин.