"Командир полка" - читать интересную книгу автора (Флегель Вальтер)

7

— Захотел взять реванш? — спросил Шварц, расставляя фигуры на шахматной доске.

Цедлер посмотрел на часы и покачал головой.

— Только не сейчас. Через двадцать минут мне смену разводить по постам, — задумчиво произнес он, думая о Карин, которая в это время, наверное, спит уже дома на диване.

Со вчерашнего дня, когда Цедлер расстался с Карин на вокзале, он постоянно думал о ней. Пахло осенней пожухлой листвой и далеким сосновым бором. Сейчас, после отъезда Карин, он как-то по-особому стал чувствовать природу.

Расставив фигуры, Шварц сделал ход, а затем, отодвинув доску, прислонился к стене. Он наблюдал, как Цедлер вытащил из кармана конверт и начал внимательно читать письмо. Лицо у ефрейтора при этом повеселело, уголки рта поползли вверх.

Шварцу хотелось спросить, что так обрадовало друга в письме; он охотно поинтересовался бы и тем, почему Цедлер остался в армии еще на целый год и почему он выбрал именно его и Рингеля в свидетели при регистрации своего брака с Карин. Настоящими, большими друзьями они, можно сказать, никогда не были: их мало что связывало. И все же выбор Цедлера почему-то пал на Шварца.

Два часа, проведенные в ресторане, прошли незаметно за поздравлениями молодых, за рассказами веселых историй и анекдотов.

Когда все вышли из ресторана на улицу, Шварц остановился и внимательно оглядел Цедлера и Карин. Он смотрел на них до тех пор, пока Рингель не крикнул ему:

— Ну, пошли же! Для нас с тобой свадьба уже кончилась!

— А жаль!

— Не корчи физиономию…

Цедлер еще раз посмотрел на лежащее перед ним письмо, и улыбка еще шире расползлась по его довольному лицу.

Шварц придвинул к себе шахматную доску. Шахматы он любил самозабвенно. Для него эта игра была равносильна занятиям математикой, где нужно как следует шевелить мозгами. Играя в шахматы или продумывая возможные комбинации ходов, Шварц забывал обо всем на свете. Раньше он никогда не играл в шахматы так много, как сейчас. Однако, даже играя в шахматы, он, по сути дела, оставался один, так как достойных противников не находил. Поэтому очень часто он углублялся в решение различных шахматных задач, помещаемых в журналах, мысленно сражался со знаменитыми мастерами.

Но вот с Цедлером Шварц всегда играл охотно. Обычно после двух-трех сыгранных партий они вели оживленные разговоры, которые никогда не касались служебных дел.

Через несколько минут унтер-лейтенант Каргер вызвал к себе Цедлера. Письмо осталось лежать на столе.

«…Шлем тебе самый сердечный привет и пожелания успехов в службе…» — осторожно прочитал Шварц. Ниже следовал целый ряд незнакомых подписей и шесть подписей родственников Цедлера.

— Это мне моя бригада прислала, — объяснил вернувшийся Цедлер. — И часть премии мне переслали. Мои тоже под письмом подписались.

— За что же тебе давать премию, если ты давно не работаешь, а служишь?

— А у нас в бригаде так заведено. Бригадир написал письмо нашему командиру и спросил его, как я служу. Командир ответил, что хорошо. А раз хорошо, то часть премии и мне полагается.

— И так будет все три года, пока ты служишь в армии?

— Да.

— Вот это да! — удивился Шварц и, подержав черного ферзя, поставил его обратно на доску.

— А как ты думаешь, чем я буду заниматься через два года, когда вернусь домой?

— Тогда твоя бригада вряд ли захочет, чтобы ты работал у них, разве что разнорабочим, потому что за время твоего отсутствия там произойдут большие изменения, и все это без тебя, а ты тем временем станешь командиром орудия, быть может, даже командиром взвода, но для твоей бригады это не имеет никакого значения.

Цедлер выбил трубку, затем снова набил ее табаком, спросил:

— Я забыл, в каком институте ты работал до армии?

— В институте проектирования счетно-решающих машин.

— А после демобилизации что станешь делать?

Шварц пожал плечами:

— Сначала нужно демобилизоваться, а там видно будет… А ты чем займешься?

— Демобилизуюсь я осенью, один годок после этого поработаю слесарем, а затем пойду учиться. Через три года получу диплом инженера-строителя, вернусь в НИИ, который, быть может, пошлет меня по договору за границу.

Шварц снял очки. Что он мог сказать ефрейтору? В этот момент в комнату вошел Грасе и скомандовал:

— Очередной смене приготовиться к следованию на посты!

В комнате начальника караула зазвонил телефон. Каргер снял трубку. Дежурный по полку сообщил, что командир полка идет проверять караул, так что все должно быть в порядке.

— Все будет в порядке, — ответил Каргер.

— Четвертая батарея вышла в передовые.

— Я знаю.

Когда смена была выстроена, начальник караула сказал:

— Товарищи, не исключена возможность, что командир полка захочет проверить посты, будьте особенно бдительны.

Под вечер подул сильный ветер и пошел дождь. Правда, скоро дождь перестал, но ветер не только не стих, но стал еще сильнее: на смену солнечным летним дням пришли осенние.

Выйдя из караульного помещения, смена зарядила оружие. Два разводящих повели караульных на посты. Вскоре шаги солдат стихли вдали. В поселке залаяла собака, стукнуло окно — и снова стало тихо. Каргер завернул за угол, но майора Харкуса нигде не было видно, и он снова вернулся в караульное помещение.

Прошла ровно неделя с тех пор, как солдаты первого артдивизиона говорили: «Новый командир того и гляди снова выгонит нас на учение».

Каргер за время учебы Харкуса в академии не видел его ни разу, даже письмами друг друга они не баловали: написали всего по одному письму, и только. Харкус сообщил Каргеру, что вскоре они увидятся в Еснаке. В сентябре 1961 года Каргер поступил в офицерское училище. За время учебы он не раз вспоминал Харкуса.

Каргер все-таки дождался. Из-за угла послышались чьи-то шаги.

— Рад тебя видеть, товарищ унтер-лейтенант, — сказал майор, выслушав уставной доклад начальника караула.

— Я тоже.

— Четвертая батарея сегодня утром хорошо себя показала.

— Сегодня?!

Харкус внимательно посмотрел на офицера и предложил:

— Пойдем пройдемся немного.

Каргер, оставив за себя Грасе, пошел с Харкусом по маршруту, по которому ушел на смену постов ефрейтор Цедлер. Они догнали его, когда он производил смену последнего поста. Оба пошли вдоль стены, которой была обнесена казарма.

Шварц иногда любил представлять себе, что будет с ним и Цедлером лет через пять. Цедлер, разумеется, станет инженером-строителем, потом поедет за границу и наверняка никогда не вспомнит о том, что он когда-то служил вместе с рядовым Шварцем, не подумает он и о том, что стало с этим Шварцем. У Цедлера на это не будет ни времени, ни желания. Жизнь у Цедлера будет лучше, чем у него, Шварца.

— Скажи, почему ты все это сделал? — спросил Шварц у Цедлера.

— Что именно?

— Пригласил меня на свадьбу, а теперь вот советы даешь.

— Мне многие помогали: мой отец, ребята из бригады, Карин, а здесь, в Еснаке, — Каргер, Грасе. А почему ты так недоверчив?

Шварц ничего не ответил.

— Тебе нужен хороший друг.

— Я согласен.

Цедлер понимал, что своими словами, видимо, нисколько не убедил Шварца.

Филин! Такое прозвище дали вездесущие дворовые ребята мальчику, глаза которого за толстыми стеклами очков казались неестественно большими и безучастными*

Герольд, опасаясь мальчишек, старался, увидев их, заблаговременно скрыться.

Когда ему было шесть лет, он отыскал пустой заброшенный сарай с голубятней и, отгородив себе в нем угол, перетащил туда часть своих игрушек и книжки с картинками.

Голуби скоро привыкли к мальчугану и уже не боялись его. Это тайное убежище Герольда было известно только матери.

С высокой голубятни мальчик с удивлением смотрел вниз на ребятишек, которые суетились, кричали, играли в войну. Однажды, сидя в своем убежище, Герольд стал свидетелем того, как несколько человек преследовали убегавшего от них мужчину. Вот он остановился, беспомощно оглянулся и взмахнул руками, словно хотел улететь. В этот момент раздался какой-то сильный звук. Мужчина дернулся, на мгновение замер, а затем мешком упал на землю. Герольд видел, как один из преследователей подбежал к мужчине и несколько раз пнул его сапогом.

Так, сидя на голубятне, мальчик наблюдал за жизнью на земле. Все происходящее на улице казалось ему непонятным, бессмысленным, чужим и далеким, и он презрительно кривил свой детский рот.

Мать Герольда, преподававшая в школе математику и естествознание, осталась в последние месяцы войны без работы. Ежедневно она по четыре часа занималась с сыном.

— Учись считать, запоминай формулы и законы, — напоминала она сыну. — Они не изменяются и не теряют своей силы.

Герольд и его мать отделились от мира, углубившись в книги и цифры, и так было до тех пор, пока однажды два чужих солдата, разговаривавшие на непонятном языке, не вошли к ним в квартиру.

Заглядывая в шкафы и кладовки, они спрашивали:

— Где фашист?

Увидев тетрадь с формулами, солдаты громко заспорили и ушли из квартиры.

На занятиях в школе Герольд всегда первым справлялся с заданием по математике. Закрыв тетрадку, он с видом превосходства смотрел на беспомощных теперь ребят, которые на улице вели себя громче и наглее всех. И здесь Герольд по-своему мстил им: никому не помогал и не давал списывать.

Свободное время он, как и раньше, проводил на голубятне. Тихо разговаривал с голубями, и они, полностью успокоившись, брали корм у него прямо из рук. Голуби относились к нему дружески: они не оскорбляли его, не насмехались над ним, как мальчишки.

Математика увлекла Герольда. Он был способен держать в голове длинные ряды цифр и комбинаций, поражая своей сообразительностью учителей и одноклассников. Ему завидовали. Но как только кончались занятия в школе, пути Герольда и одноклассников расходились. Ребята предавались шумным забавам и играм, а он всегда оставался один.

Когда Герольд учился в выпускном классе, он познакомился с Марго Гельберг, которая вместе с родителями приехала из Западной Германии. Естественные науки и математика давались Марго с большим трудом.

Герольду поручили помочь девушке. Сначала он делал это охотно. Марго, симпатичная, хрупкая девушка со смешинками в глазах, была прилежна, старалась вникнуть в урок. С помощью Герольда она постепенно поняла и полюбила математику.

Успехи Марго радовали Герольда. Их часто можно было видеть вместе: в кино, на танцах и на прогулках. Девушка пробудила в Герольде самые лучшие человеческие качества: внимание, любовь, доверие, дружбу. Для Герольда Марго была олицетворением красоты, грации, ума и смелости.

Герольда хвалили. Перед поступлением в институт Герольд однажды пошел в дом, где жила Марго. Он перелез через забор и вдруг услышал чьи-то голоса. Герольд узнал Марго, а второй голос принадлежал Вольфгангу Гейнцелю, смазливому, весьма посредственному ученику. Снедаемый любопытством, Герольд пробрался поближе и стал подслушивать.

— Нет, нет! — сказала Марго.

— Иногда я думал об этом…

— Ах…

— Я одно время сомневался в тебе, считал тебя сумасшедшей.

— Ну, ну…

— Я никак не могу себе представить тебя, такую красивую, с ним, с этим очкариком…

Герольд затаил дыхание. Но вместо звука оплеухи он услышал лишь смешок. Герольд побежал, но смех преследовал его. Еще никогда слово «очкарик» не звучало для него так оскорбительно.

После этого Герольд снова занялся математикой. На юношу обратил внимание доктор М. Он пригласил Герольда ассистентом в институт прикладной математики. Все время у Герольда уходило на учебу в институте и работу на заводе, изготовляющем счетные машины, где видные теоретики науки работали рука об руку с рабочими-практиками. Герольд стал активистом. Он еще больше подружился с профессором М.

И вдруг с одного предприятия пришла тревожная телеграмма, в которой говорилось, что автомат, который они создали, работает неважно. Герольда послали на предприятие, чтобы он обнаружил поломку и исправил ее на месте. Когда через десять дней он вернулся обратно, профессора М. уже там не было. Оказалось, что он выехал на научную конференцию в Западную Германию и обратно не вернулся.

Все почему-то были уверены, что Герольд знал о планах профессора и удивлялись, почему он не взял парня с собой.

— Не повезло тебе, Шварц, не так ли? — с усмешкой говорили ему некоторые.

— А может, как раз повезло, — сказал новый директор института.

Герольд работал с ним над улучшением последнего типа счетной машины. Он с головой ушел в работу и был по-настоящему счастлив.

В это время пришла повестка в армию, третья по счету. Получив ее, Герольд пошел к своему новому шефу.

— Ну и что? — спросил его директор.

— Чего я не видел в армии? У нас сейчас и без того очень много ответственной работы.

— Незаменимых людей у нас нет…

— Но вы… вы похлопочете об отсрочке?..

— Нет.

— Понятно.

— Что вам понятно?

— Все, — Герольд махнул рукой, и на лице застыло выражение горечи и безнадежности. «Полтора года, — думал он, — пропадут впустую, а когда я демобилизуюсь и вернусь в институт, там будут работать уже над новым типом машины, быть может, над компьютером, и все это без меня. Короче говоря, от меня хотят отделаться».

— Я полагаю, коллега Шварц, что вы ничего не поняли, — сказал ему директор института. — И именно поэтому послужить полтора года в армии вам придется. Надеюсь, это пойдет вам на пользу.

Так Герольд оказался в армии.

— Вы знакомы с математикой, счетными машинами? — спросил Герольда капитан в военкомате и улыбнулся. — Такие люди очень нужны в армии, но тогда вам придется служить не полтора года, а три. А вам этого, как я вижу, не очень хочется…

— Нет.

— Тогда остается артиллерия… Я сам артиллерист… Хорошие вычислители нужны и на батареях, и в штабе, там без математики ни шагу…

Герольд пожал плечами, показывая этим, что ему безразлично, куда его пошлют. Полтора года! Слишком долгий срок для занятия, которое казалось ему чужим и ненужным, как в детстве казались ненужными и бессмысленными игры ребят во дворе, за которыми он наблюдал с голубятни.

Харкус и Каргер подошли к шлагбауму, преграждавшему путь в парк боевых машин и артиллерийский парк. Увидев командира полка, к ним подошел унтер-офицер Кат и доложил, что в парке все в порядке. Майор выслушал доклад и отпустил Ката, а сам с Каргером направился по дорожке, ведущей к штабу.

Разговор, который они вели по дороге, касался полковых дел. При этом Харкус убедился в том, что за прошедшие годы Каргер нисколько не изменился, не утратил своей веселости и активности.

Харкус понял, что в четвертой батарее он всегда найдет союзников, может, в лице не всех офицеров, но в лице унтер-лейтенанта Каргера наверняка.

Каргер и раньше отличался принципиальностью, а уж если он загорался какой-нибудь идеей, то отдавался ей со всей страстью. Слово у него никогда не расходилось с делом. По мнению Харкуса, в Каргере сосредоточились самые важные качества, которыми должен обладать офицер армии социалистического государства: чувство справедливости, верность дружбе и решительность.

И вот теперь они шли рядом: командир полка и лучший командир орудия. Просьба Каргера еще раз при случае проверить четвертую батарею свидетельствовала о том, что он, как и раньше, прежде всего беспокоится о деле.

Харкус невольно сравнил Каргера со своим заместителем, и результат этого сравнения был отнюдь не в пользу зама. Раньше такому же сравнению подвергались Герхард и Треллер.

«Как нужно быть смелым! — подумал Харкус. — Очень смелым, когда идет речь о расстановке кадров. Пельцера, например, заменить Калочеком или еще кем-нибудь. Года через два Каргер так вырастет, что его смело можно будет переводить в штаб. Потом его следует послать учиться в академию, а когда окончит ее — лучшего командира дивизиона и искать не нужно. Быстрее ничего не сделаешь, хороших командиров нужно растить, а не печь как блины. Правда, если бы Каргер послушался меня раньше и тогда еще поступил в офицерское училище, он сейчас был бы уже командиром батареи».

Они завернули за угол здания. Встречный ветер мешал идти. Харкус поглубже натянул на голову фуражку. Некоторое время шли молча.

Подойдя к штабу, майор Харкус спросил у Экснера, который попался им навстречу, есть ли какие-нибудь новости.

Обер-лейтенант ответил, что в полку никаких новостей нет, а через секунду добавил:

— По радио сообщили, что учения войск стран — участниц Варшавского Договора начались в ночь на двадцать первое октября. «Красные» получили приказ остановить войска «противника», вклинившиеся на территорию ГДР, а затем разгромить их и выбить остатки за пределы республики. Хорошо бы нам участвовать в этих учениях, а не сидеть здесь сложа руки.

— Я думаю, ваша батарея способна справиться с любым заданием.

Экснер кивнул:

— Я того же мнения.

— Ну что ж, посмотрим! — заметил Хариус. — Возможно, ждать долго не придется.

— Надеюсь, — ответил Экснер каким-то отсутствующим тоном.

— Что-то неважно выглядит твой командир, — сказал Харкус Каргеру, когда Экснер распрощался с ними и пошел по своим делам.

— Он еще не оправился от своей последней ночной прогулки, — объяснил Каргер майору.

— Какой прогулки?

— Время от времени он садится в свою машину и куда-то уезжает на всю ночь, а утром он снова в полку.

— Зачем и куда он уезжает?

Каргер пожал плечами и сказал:

— Не имею ни малейшего представления. Когда он собирается уезжать, у меня такое впечатление, что он чего-то ищет, а когда возвращается, то я понимаю, что он ничего не нашел.

Харкус невольно вспомнил вчерашний вечер, когда Экснер на машине подъехал к дому Кристы и ждал ее. «Неужели между ночными поездками Экснера и Кристой может быть какая-нибудь связь?»

— Я его не понимаю, — продолжал объяснять Каргер. — Вот уже год служу вместе с ним, а знаю о нем мало: ему двадцать восемь лет, не женат, уже десять лет в партии — и только. Он очень скрытный, и я не могу понять его.

— Ну, а как о командире батареи что ты можешь о нем сказать? — спросил Харкус.

Каргер помолчал. Казалось, он задумался над чем-то.

— Артиллерист он хороший, любит и дисциплину, и порядок, но… — замялся он.

— Но?

— Он болезненно самолюбив и за звание «Лучшая батарея полка» готов шкуру содрать с солдат.

— Например?

Каргер рассказал, как проходили последние ночные стрельбы. Сначала все отстрелялись на общую оценку «хорошо». Однако Экснера такая оценка явно не устраивала, и он сказал, что первый результат засчитывает как пробный, и приказал произвести стрельбу еще раз. На этот раз все отстрелялись на «отлично».

— Или возьмем, например, другой случай, — продолжал Каргер. — В мае в полк прибыло новое пополнение. Несколько человек направили к нам. Как всегда, спросили, есть ли среди новичков солдаты, которые не умеют плавать. Таких оказалось очень мало. И вдруг осенью на каком-то совещании я услышал, как нашу батарею хвалили за то, что за летние месяцы мы добились хороших результатов — все солдаты у нас научились плавать. Я заинтересовался этим, и что же выяснилось? А выяснилось, что в мае, когда к нам пришли новички, Экснер дал сведения, что из пришедших двадцать человек не умеют плавать, хотя это было далеко не так.

Харкус негромко засмеялся, заметив:

— Это старый трюк, в молодости я и сам к нему прибегал.

— Это еще бы ничего, — продолжал Каргер, — но порой он выкидывает трюки и почище, и это меня беспокоит. Что вы скажете, если я попробую передать вам речь командира батареи, с которой он обратился к новичкам. — Каргер изменил голос и продолжал: — «Я вас поздравляю! Вы только что получили военную форму и стали солдатами, солдатами лучшей батареи в полку. Быть лучшим не только хорошо, но и выгодно: это означает получать медали, премии, внеочередные отпуска. Кто не хочет служить в такой батарее, шаг вперед! Как я вижу, вы все согласны со мной! Хорошо. Полтора года — срок небольшой. Каждый должен стараться изо всех сил. Как я, например! Тогда все будет хорошо».

Харкусу были знакомы такие речи. Нечто подобное обычно говорили молодые офицеры, скрывая за этими словами отсутствие опыта и свою неуверенность. Однако Экснер, уже не год ходивший в звании обер-лейтенанта, не имел, пожалуй, оснований жаловаться на отсутствие опыта или на страх.

— В таких речах содержится немного угрозы, немного обещаний, — заметил майор. — Новичков приучают служить по принципу: «Ты со мной хорошо обходишься — и я с тобой хорошо». Экснер не только говорит об этом, но и действует так. Некоторым командирам взводов и унтер-офицерам нравится такой подход к молодому солдату, так можно скорее достичь конечных результатов, чем внушением, к тому же не нужна длительная и кропотливая воспитательная работа. И служить можно спокойнее. Для многих солдат такой офицер становится примером. Более того, Экснер иногда подвозит кого-нибудь из солдат в своей машине, стараясь завоевать у них дешевый авторитет. Я с ним из-за этого не в ладах, — продолжал Каргер. — В своем взводе я такого не допускаю. За своих я готов руку положить на огонь, а вот за остальных — сначала подумаю, хотя я и являюсь старшим на батарее.

Харкус внимательно слушал Каргера. И хотя у майора осталось самое лучшее впечатление о четвертой батарее, он не перебивал Каргера, не возражал ему, считая, что свою батарею унтер-лейтенант знает лучше, чем командир полка.

— Вы об этом с кем-нибудь уже говорили? — спросил Харкус офицера.

— Кое с кем из наших коммунистов. На следующей неделе мы собираемся поговорить об этом на партийном собрании, а два месяца назад я рассказывал об этом подполковнику Веберу.

— Ну и как он?

— Он сказал мне тогда: «Проверим. Нам сейчас нужно провести выборы, затем — стрельбы, а после и этим займемся». С тех пор мы с ним об этом не говорили.

Несколько шагов они шли молча, потом Каргер спросил:

— Вы вот говорили, что еще проверите нашу батарею, правда это?

— Возможно, и проверим.

Рассказ унтер-лейтенанта навел майора на мысль о том, что принцип «довольствоваться частичным успехом» — общая болезнь всех подразделений полка. Теперь Харкусу стало ясно, почему Каргер просил проверить их батарею еще раз: офицер хотел, чтобы командир полка имел правильное представление об их батарее.

«Хорошо бы их перепроверить, но вот беда: полковник Венцель сказал, что с тревогами пора покончить. Хотя он же сказал, что нужно подобрать батарею для передачи ей новой техники, а для этой цели подходят только две батареи — четвертая и шестая. Никто, даже сам Венцель, не будет против, если под видом поиска достойной батареи я проведу еще одну проверку четвертой батареи. А чтобы не злить Венцеля, не стану поднимать батарею по тревоге, просто выведу ее на учение среди бела дня, заранее заручившись согласием Герхарда, Гаупта и Вебера. Правда, об этом Каргеру пока не стоит говорить».

На фоне вечернего неба виднелись веберовские ели, которые Вебер посадил перед входом в клуб. Одно из окон клуба было освещено.

Майор Харкус подошел к зданию. Дежурный по клубу оказался на месте. Увидев командира полка, он вскочил и начал докладывать, но майор остановил его жестом руки.

— Кто так поздно находится в библиотеке? — спросил майор дежурного.

— Библиотекарша, товарищ майор, — ответил дежурный. — Час назад была еще одна женщина из поселка, но она уже ушла.

— А что библиотекарша делает там в такое время?

— Не знаю, товарищ майор. Я слышал, как стрекотала пишущая машинка, шаги слышал. Потом библиотекарша спустилась вниз и принесла мне чашечку черного кофе. Она сказала, что еще немного задержится, а потом запрет библиотеку и передаст мне ключ. Я со своего места никуда не уходил; сейчас в библиотеке народу нет.

— Я сам поднимусь в библиотеку и посмотрю, — проговорил майор.

Унтер-лейтенант Каргер стоял в сторонке, наблюдая за майором, о котором в поселке говорили, что он ухаживает за Кристой Фридрихе. Слухи ходили разные, в том числе и не слишком лестные. Каргеру не нравилось то, что, по сути дела, никто не протестовал против этих слухов: разве что жена Вебера да еще одна учительница из поселковой школы, которая и рассказала жене Каргера о сцене в магазине. А было это так.

Криста вошла в магазин и поздоровалась. Несколько женщин ответили ей. А одна из них тихо, но внятно сказала:

— Вот теперь она правильного жениха себе подцепила, фрау комполка! Быстро у нее это делается: то с одним, то с другим!

Кто-то из женщин засмеялся.

— В воскресенье, когда все были в полку, он забрал ее с собой и подался на охоту.

— Кто знает, что это была за охота?

В этот момент из-за полок с товарами раздался раздраженный женский голос:

— А вас так и распирает от зависти и любопытства! — Слова эти произнесла фрау Вебер. — Лишь бы языками трепать!

— Ну, ну!

— Оставьте их в покое и поговорите лучше о себе.

Фрау Каргер, узнав об этом, сказала мужу:

— В поселке всегда так! Есть люди, которые не знают, куда себя девать от безделья, вот они и сплетничают. Ничего страшного в этом нет. Твоему Харкусу ничего от этих разговоров не сделается…

Каргер посмотрел на освещенное окошко библиотеки, но ничего в нем не увидел.

«Разумеется, Харкуса от этого не убудет», — подумал Каргер, но ему было неприятно, что о его командире ходят такие слухи.

Подойдя к двери библиотеки, Харкус на миг остановился, а затем вошел, даже не постучав. В комнате горела только настольная лампа, и свет ее падал на пишущую машинку со вставленным листом бумаги. За машинкой, положив голову на стол, безмятежным сном спала Криста, повернув лицо к окну. На спинке стула висел ее жакет. Пахло кофе, возле машинки стояла пустая кофейная чашечка и лежал кусок сахара.

Вспомнив, как он уснул в комнате Кристы, Верт невольно улыбнулся. Несколько секунд он в нерешительности стоял у двери, не зная, что делать. Затем он медленно подошел к Кристе. Увидел на столике конверт, на котором крупным почерком был написан адрес: «Дрезден. Клаус Бютнер». А на листке бумаги, вставленном в машинку, напечатано: «Акт о передаче имущества».

Криста дышала спокойно и ровно. Волосы ее были гладко зачесаны назад и схвачены на затылке красной резинкой.

«Акт о передаче имущества»! Значит, она все-таки уезжает. Через несколько дней ее уже не будет в поселке. И уже никогда не повторится встреча у проходной, не будет больше такой охоты, не будет приглашения зайти к ней домой на чашку чаю или кофе. Берта охватило такое чувство, будто он потерял что-то родное и хорошее, что уже никогда больше не вернется к нему. Еще вчера он почему-то не думал о том, что Криста может уехать и не вернуться. С того времени прошли всего лишь сутки, а столько событий…

Харкус посмотрел на лицо спящей женщины, нежно провел рукой по волосам Кристы и осторожно отвел ладонь. На цыпочках он подошел к двери. Берт не хотел ни будить ее, ни дожидаться, пока она сама проснется. Что он может сказать ей? Что? Она сама все для себя уже решила.

Майор быстро спустился по лестнице и сказал Каргеру:

— Пошли дальше!

Он с такой силой хлопнул дверью, что стекла в ней жалобно задребезжали.