"Командир полка" - читать интересную книгу автора (Флегель Вальтер)

1

Легкие облака медленно плыли по синему небу. Оживленно чирикали на крышах воробьи. На черной разрыхленной земле, в которую солдаты сажали деревья, зеленая травка казалась особенно свежей.

Под большим деревом, прислонившись спиной к его стволу, сидел унтер-офицер, сосредоточенно жуя травинку и время от времени выплевывая кусочки на землю.

«Разве я виноват в том, что Гертель вернулся из отпуска с опозданием? — размышлял он, бездумно уставившись взглядом на носок правого сапога. Командир взвода правильно сказал. Личный состав батареи уже сработался за целый год, а я у них человек новый, всего месяц на батарее. Почему же отвечать я должен наравне со всеми?»

Унтер-офицер сердито выдохнул воздух через нос.

«И зачем только меня перевели в этот полк? На старом месте у нас был такой хороший коллектив, а теперь начинай все сначала. Взводный советует мне поговорить с ребятами. А зачем, спрашивается? Ведь они взрослые люди. Поговорить! Как будто это поможет!» — унтер-офицер выплюнул травинку.

Из задумчивости его вывел веселый женский смех, который донесся откуда-то с улицы и напомнил о чем-то очень приятном.

Унтер-офицер Хаук медленно встал, однако забор был слишком высок, и он не смог увидеть тех, кто так задорно смеялся там, на улице.

Хаук разочарованно отвернулся от забора. В этот момент на дорожке показался строй солдат, возглавляемый невысоким вахмистром, который шел гордо, высоко задрав голову. Солдаты несли на плечах метлы, лопаты и грабли.

Когда строй дошел до поворота, один из солдат рукой показал на небо, и сразу все как по команде задрали вверх головы и стали следить за клином диких гусей, летящих в строгом порядке не очень высоко над казармой.

Перед зданием штаба стояла машина, и солдаты грузили в нее какие-то свертки и пакеты. Другие занимались уборкой территории. Время было послеобеденное, все куда-то спешили, чем-то занимались.

Унтер-офицер Хаук быстрым шагом направился к своей казарме.

Дойдя до дверей, выкрашенных светлой краской, он вдруг остановился, услышав громкие голоса. Вскоре зычный голос гауптвахмистра заглушил их. Хаук сообразил, что ему следовало бы прийти несколько раньше: дежурный звенел ключами, отпирая пирамиды с оружием. Солдаты разбирали свое оружие и шли его чистить.

Хаук вошел в комнату и взял из пирамиды свой автомат.

Переговариваясь, с шутками и смехом солдаты чистили оружие. Осмотрев свой автомат, Хаук поставил его на место в пирамиду и приказал расчету своего орудия построиться для проверки оружия. Солдаты из других расчетов пробегали мимо, ехидно улыбаясь.

Такие проверки раньше на батарее не проводились, оружие ставили прямо в пирамиду, а унтер-офицеры проверяли его выборочно. Но Хаук решил устроить основательную проверку. За время службы в армии он привык ревностно относиться к своим обязанностям и не собирался изменять своей привычке здесь.

Заместитель Хаука, он же наводчик орудия, штабс-ефрейтор Дальке протянул ему свой пистолет. Хаук чувствовал, что ефрейтор, как и остальные солдаты, в душе подсмеивается над ним.

Не говоря ни слова, унтер-офицер тщательно проверил качество чистки. И лишь закончив проверку, сказал, обращаясь к ефрейтору:

— Поручаю вам, Дальке, завтра утром поставить вот здесь стол, на котором будет чистить оружие только наш расчет.

Входя в комнату унтер-офицеров, Хаук услышал, как кто-то из присутствующих, еще не видя его, ехидно произнес:

— Ну и цирк устроил этот Хаук!

В комнате сидели Райх, Бас и еще два унтер-офицера. Все четверо играли в скат. Герман писал очередное письмо своей молодой жене, а симпатичный Бауман, прозванный Казановой, чистил ногти.

«Значит, они считают, что я устроил им цирк, — подумал Хаук. — И слово-то какое придумали: «цирк»!».

Хауку хотелось заговорить с кем-нибудь из унтер-офицеров, но те продолжали заниматься своими делами; четверо с азартом дулись в карты, Бауман продолжал полировать ногти, а Герман, исписав один лист бумаги, принялся за другой.

«Интересно, что и унтер-офицеры думают обо мне так же, как рядовые солдаты. Нашли цирк! Любопытно, кто из них сказал это? Дальке? Вряд ли. Этот штабс-ефрейтор пользуется у ребят авторитетом. Если он что говорит, солдаты следуют его советам с большей готовностью, чем выполняют приказ командира. Но ведь кто-то сказал, я слышал сам. Трусишки! Этот толстый Штелинг наверняка один из заводил. А может, Гертель? Правда, сам он до этого не додумается, а только слепо идет за тем, кто его подзадорит. И все они служат в Народной армии!» — Хаук встряхнул головой и подпер ее руками. Он пристально уставился на рисунок обоев, которыми была оклеена комната. Рисунок был какой-то неопределенный: хаотическое соединение точек, линий и кружков.

«Какие же они солдаты Народной армии?! Легкомысленные, несерьезные! Что ни начнут делать, делают в полсилы, Живут по принципу: «День прошел — и ладно»! Черт возьми! — Хаук рассердился. — Я им покажу цирк, научу, как следует служить!»

Унтер-офицер подошел к окну. Смеркалось, и в сумерках забор казармы казался совсем близким, а над ним, на фоне еще светлого неба, зубцами вырисовывались макушки высоких елей.

Унтер-лейтенанту Брауэру очень нравилась его работа. Она тесно связывала его с солдатами. В десять лет он остался сиротой и потому многих людей успел повидать, научился разбираться в них и понимать их, привык ко всякой работе.

Назначенный на должность командира взвода, он очень скоро понял, что большинство унтер-офицеров не волевые младшие командиры, а, скорее, плохие бригадиры, пытающиеся руководить той или иной работой.

Брауэр любил разбираться в человеческих характерах и очень часто, прежде чем вызвать к себе на беседу того или иного подчиненного, долго размышлял, припоминая мельчайшие подробности поведения человека, который сейчас к нему придет.

Лицо у Брауэра было круглое, волосы редкие, губы полные, а над верхней губой всегда оставалось несколько волосков, которые ему почему-то не удавалось захватить при бритье. Он был несколько полноват, но обладал завидной подвижностью. В гражданской жизни из него вышел бы расторопный служащий какого-нибудь учреждения. Здесь же офицера недооценивали только из-за того, что его внешний вид не вызывал у многих особых симпатий.

С первых недель службы в полку он внимательно присматривался к унтер-офицерам батареи, особенно к троим из его собственного взвода, регулярно ставил перед ними задачи на следующий день, беседовал и советовался с ними, что и им и ему шло явно на пользу.

Он тщательно готовился к таким беседам, они помогали ему лучше разобраться в людях, что было необходимо, так как, занимая командирскую должность, он являлся еще и партгрупоргом.

Об унтер-офицере Баумане Брауэр знал, что тот к своим обязанностям относится добросовестно, но вот в отношении женщин неразборчив. Брауэра удивляла замкнутость Баумана. Что касается отношения к женщинам, то тут все соответствовало действительности. Бауман то и дело поправлял прическу, украдкой посматривая на себя в зеркало. Он чуть пренебрежительно улыбался, словно давая понять офицеру, что служба службой, но есть дела и поважнее.

Сейчас Брауэр ждал прихода Хаука.

«Унтер-офицер Хаук тоже личность интересная», — подумал Брауэр и невольно вспомнил напутствие секретаря партийной организации, которое тот сделал Брауэру по прибытии в полк:

«Ни на минуту не забывайте, что у вас в подразделении служат хорошие люди, молодые, может быть, несколько замкнутые, но хорошие. Каждый из них воспитывался по-разному, в своей обстановке, и понять их — дело непростое. Даже у самого плохого человека где-то в душе есть хорошие качества. Вы знаете, что нам важен каждый человек, поэтому его надо воспитывать».

Эти слова секретаря парторганизации прочно запали в память молодого офицера. Не забыл он и выражения лица секретаря, его добрую улыбку, когда он, прощаясь, сказал, перейдя на «ты»:

— Я верю в тебя.

— Я постараюсь оправдать ваше доверие, — ответил тогда Брауэр.

Унтер-офицера Хаука Брауэр считал самостоятельным младшим офицером и знал, что на него смело можно положиться. Все характеристики Хаука были одна лучше другой.

«Ну что ж, посмотрим!» — подумал Брауэр, закрывая окно. В комнату медленно вползали сумерки.

Раздался стук в дверь. Вошел Хаук. Поздоровался, сел на указанный стул. Брауэр предложил ему сигарету. Оба закурили.

Разговор с самого начала как-то не клеился. Скоро в комнате стало душно от табачного дыма.

— Как справляетесь с обязанностями? — поинтересовался унтер-лейтенант.

— Думаю, что сейчас неплохо.

— Я лично, товарищ Хаук, придерживаюсь другого мнения, так как считаю, что с нашими солдатами нужно больше работать. Вы пока еще этого не сделали. Знаю, что работа эта тяжелая, но, как говорят, игра стоит свеч. Приглядитесь повнимательнее к солдатам. Мало у кого из них есть какие убеждения, все они или почти все еще не нашли твердой опоры. Им многое неясно, они ищут ответов на возникшие вопросы и подчас не находят их. Короче говоря, пока еще они необразованны. И наша с вами обязанность заключается в том, чтобы помочь им. Мы обоюдно воспитываем друг друга: мы — их, а они — нас с вами. Ведь живут-то они в нашей республике. И хотя у нас еще много трудностей, мы достигли и успехов. Дел у нас много, и каждый человек дорог нам.

Хауку и раньше приходилось слышать подобные советы, но сейчас ему казалось, что этот маленький, дружелюбно настроенный унтер-лейтенант говорит как-то неубедительно.

«Мне осталось служить всего-навсего полгода, — подумал, слушая его, Хаук, — и тогда прости-прощай: сяду снова на свой трактор — да и в поле. Там я покажу, на что способен, а здесь…»

— Да вы, кажется, и не слушаете меня вовсе, — произнес вдруг офицер. — О чем вы думаете?

— Ни о чем, так просто.

— Значит, сомнения мучают? Унтер-офицер молчал.

— Если вы не хотите мне помочь, если у вас в голове засела мысль о демобилизации, если не будет помощи ни от Баумана, ни от Германа, тяжелее станет не только мне одному. Думаете, на гражданке живут совсем другие люди? А как вы будете работать, если станете бригадиром? Вам только двадцать лет, и вы сможете подняться выше бригадира, но вам тоже нужно учиться.

Хаук чувствовал, как краска стыда заливает лицо. Он взглянул на офицера и подумал: «Неужели он умеет угадывать мысли на расстоянии?»

И вдруг оба почти одновременно засмеялись.

— Ну, так как? — спросил Брауэр.

Словно рухнула какая-то невидимая преграда. Хаук разоткровенничался, и они проговорили до самого отбоя.

Он стоял у окна. Утренняя заря окрасила почти безоблачное небо на горизонте. Прошло всего несколько минут, и край неба, который только что был розовым, зарделся багрянцем, будто кто-то невидимый зажег где-то далеко-далеко громадный костер. Хаук очень любил природу. Он вырос в деревне, где человек находится в непосредственном контакте с природой. Особую привязанность он питал к лесу и не понимал, как можно не любить его. Наверное, поэтому он не понимал Баумана, который, как и немногие другие, ругал Мекленбургский лес и называл жизнь в деревне скучищей.

Стоя у окна, унтер-офицер слышал ровное, спокойное дыхание товарищей. «Спят себе и не могут полюбоваться восходом солнца!» Сегодня он, выспавшийся и бодрый, встал раньше обычного. Вчерашний разговор с взводным не выходил у него из головы. Он понял, что ошибался в командире, принимая его не за того человека, каким он оказался на самом деле. Все, что советовал командир, было дельным, а времени у Хаука еще много — целых полгода.

На улице стало значительно светлее. Багрянец сменился цветом жидкого золота, и когда ослепительно яркий диск солнца показался из-за горизонта, с неба исчезли последние редкие облачка. Где-то рядом прокричал петух, напомнив Хауку о времени. Он посмотрел на часы: без четверти шесть. Пора будить всех унтер-офицеров.

Ровно в восемь часов унтер-офицер Хаук доложил командиру о готовности взвода к занятию по огневой подготовке.

Унтер-лейтенант Брауэр окинул взглядом застывших в строю солдат и приказал выкатить пушки из артпарка. Солдаты быстро и сноровисто выполнили приказ. Офицер объяснил им цель сегодняшнего задания и закончил следующими словами:

— Товарищи, мы с вами артиллеристы, а это значит, что мы должны быть в состоянии проработать у орудия в самой сложной боевой обстановке столько, сколько потребуется. Обслуживание орудия в боевой обстановке — дело трудное и кроме умения требует от солдата хорошей физической подготовки. На нас, артиллеристов, надеется матушка-пехота, надеются танкисты и представители других родов войск, считая нас богами войны. Они лежат в окопах в нескольких километрах от нас и с нетерпением ждут, когда мы откроем огонь. А для того чтобы уметь быстро открыть огонь, и не только открыть, но еще и поразить противника, нужны сноровка и опыт, которые вы приобретаете на занятиях по огневой подготовке… А теперь — к бою!

По асфальту затопали солдатские сапоги, послышался звон металла. Последовало несколько коротких команд. Каждый из артиллеристов делал то, что ему было положено. Гаубицы были приведены в боевое положение.

— Проверить установки!

И тут офицер заметил, что у третьего орудия солдаты сняли с себя противогазы и вещмешки.

Командир взвода подозвал к себе командира орудия и спросил:

— А разве был приказ снять противогазы и вещмешки?

— Товарищ унтер-лейтенант, раньше мы всегда так делали, — ответил Герман, краснея.

— Что, по предложению солдат? Немедленно привести их в соответствующий вид!

Герман побежал к орудию, крича на ходу:

— Надеть противогазы!

Брауэр сам стал подавать команды, внимательно следя за действиями солдат.

Хаук передавал команды спокойно и отчетливо, умело использовал сигнальные флажки и молниеносно подскакивал к гаубице, если у расчета что-нибудь не ладилось.

Бауман, передавая команды, комментировал их. Это нервировало солдат, и потому Бауману приходилось довольно часто докладывать о готовности к открытию огня в числе последних.

Герман, все еще не оправившись от замечания взводного командира, метался из стороны в сторону и несколько раз докладывал о готовности раньше, чем наводчик успевал навести орудие. Некоторым новичкам казалось, что автоматы и противогазы сковывают их, и солдаты то и дело сдвигали их за спину, но там они еще больше мешали им, снова и снова сползая.

После первого часа занятий взводный подозвал к себе унтер-офицеров.

— Товарищи, чем вы мне объясните тот факт, что первое орудие действует быстрее других?

Бауман вытянулся и доложил:

— Товарищ унтер-лейтенант! Объяснить это можно тем, что расчет первого орудия целиком состоит из старослужащих солдат, а в других расчетах много новичков.

— Неверно, товарищ унтер-офицер. Приглядитесь повнимательнее к тем и другим, и вы увидите, что вашим солдатам мешают автоматы на длинных ремнях и плохо подогнанные предметы снаряжения. То же самое наблюдается у солдат второго и третьего расчетов, они-то и тянут весь взвод назад. Помогите своим солдатам как следует подогнать снаряжение!

— Сейчас, во время перерыва? — удивленно спросил Герман.

— Я вам, кажется, ясно сказал!

После четырехчасового занятия по огневой подготовке солдаты сильно устали: у них болели ноги, ныли плечи, руки, резало в глазах. Голова, казалось, раскалывалась от тяжести каски, ремни до боли врезались в плечи.

Все с облегчением вздохнули, когда Брауэр приказал закатить гаубицы в артпарк.

Унтер-офицеры подошли к командиру, который поинтересовался, как они оценивают занятия, сделал кое-какие замечания. Прежде чем распустить взвод, командир провел короткий разбор занятий, похвалив за усердие расчет первого орудия.

С самого обеда Хаука не покидало беспокойство, хотя утром его расчет действовал быстро и слаженно. Что касается действий расчета, так иначе и быть не должно. Брауэр на деле доказал, сколько энергии таится в солдатах, которых нужно только воодушевить. Не обращая внимания на язвительные замечания коллег, Хаук нервно расхаживал по комнате, размышляя, стоит ли ему перестраиваться, если до демобилизации остается всего полгода.

«А почему бы и нет: ведь я демобилизуюсь, а расчет-то останется. А за полгода многое можно сделать. Я помогу Брауэру, помогу ребятам. А почему бы и нет? Как меня воспринимают солдаты, целиком и полностью зависит от меня самого. Им нельзя только приказывать, с ними надо говорить по-человечески, их нужно узнать как следует, помочь им. Вот тогда я смогу быть довольным своей работой».

— Я сделаю это! — вырвалось у Хаука.

— Что с тобой, дорогой? — удивленно спросил его Бауман.

Ничего не ответив товарищу, Хаук вышел из комнаты.

Вечером, задолго до назначенного времени, Хаук пришел в учебный класс. Под потолком горела яркая лампочка, но в углах комнаты царил приятный полумрак.

Хаук вспомнил свое детство. Тогда вместе со своими сверстниками, деревенскими мальчишками, он отыскал среди руин уцелевший подвал, и они превратили его в свое потайное убежище. Хаук был тогда предводителем ребят, он проводил «секретные совещания» и завязывал драки с ребятами из соседней деревни. А вот сейчас он, командир отделения, сидит и ждет прихода своих подчиненных, чтобы поговорить с ними по душам. Хаук улыбнулся: тоже предводитель, но уже не такой.

«Какой получится эта беседа? — думал он. — Или, быть может, солдаты и ее сочтут за цирковое представление? Ох ее результата сейчас многое зависит».

На лестнице послышались шаги. Это пришли солдаты. Дальке даже хотел доложить по всей форме, но Хаук остановил его жестом руки. Он поздоровался со всеми за руку, а затем тихо сказал:

— Рассаживайтесь, товарищи.

Ему очень хотелось создать здесь атмосферу простой дружеской беседы. Он заговорил первым:

— Я вот сидел здесь, ждал вас, а сам вспоминал свои детские годы. Жил я в деревне и, помню, сколотил компанию ребят. У нас даже было потайное местечко в одном подвале, там мы и собирались. В мыслях у нас, конечно, много всякой ерунды было, и занимались мы в основном тем, что разрабатывали различные сумасбродные планы да ломали голову над тем, как бы нам поколотить ребят из соседнего села.

Хаук рассмеялся, видимо вспомнив что-то смешное. Говорил он легко и просто, без всякого напряжения. Он рассказал солдатам о том, что родился в селе Цирлау, которое теперь отошло к Польской Народной Республике, вспомнил, как работал трактористом в МТС, как в 1956 году ушел служить в армию, передав свой трактор младшему брату.

— Ну, а сюда, товарищи, я пригласил вас для того, чтобы получше познакомиться. Пусть каждый из вас расскажет о себе.

Хаук видел, как солдаты начали тихо перешептываться между собой, насмешливо заулыбались. Бюргер покраснел как рак. Гертель растерялся.

— Ну, так кто начнет? — спросил Хаук.

Никто не отваживался начать рассказ о своей жизни. Наконец после долгой томительной паузы первым заговорил Дальке:

— Ну что ж, нужно же кому-то быть первым! Тогда начну я. — Он оглядел молчавших товарищей. — Родился в тысяча девятьсот тридцать седьмом году на острове Рюген и считаю, что я, так сказать, дитя моря. Поэтому и мечтал стать моряком. Но судьба распорядилась мною иначе: отец, когда я подрос, послал меня в Штральзунд учиться на слесаря. Там я проработал пять лет. Но тяга к морю не умерла во мне и до сих пор, хотя служу сейчас в местечке, где не только моря, но и речки-то порядочной нет. Да что там говорить!.. — он махнул рукой. — Вступил в союз молодежи… Вот и вся моя биография.

Вторым вызвался Штелинг, которого ребята прозвали Толстяком, Он был нетороплив, спокоен, и никому не удавалось вывести его из себя. Учился он на «отлично», особенно хорошо давались ему теоретические дисциплины. Но как только дело доходило до практической работы, он часто оказывался беспомощным. Он, который был лучшим учеником школы, в армии довольно часто становился объектом острых насмешек товарищей. Даже такой неуч, как Бюргер, который писал с ошибками, на практических занятиях зачастую обходил Штелинга. В свободное время Штелинг читал книги. Ни с кем из товарищей он пока близко не сошелся.

— Я люблю математику и хочу ее изучать, — сказал Штелинг. — Но сначала я побуду солдатом.

— В армии из тебя человека сделают! — пообещал Дальке.

Когда очередь дошла до Шрайера и Лахмана, они переглянулись. Дело в том, что они вместе выросли, учились в одной школе, вместе попали на один завод, так что биографии их были очень похожи. Правда, Лахман выглядел несколько старше своего друга и казался более спокойным и серьезным.

Когда о себе начал рассказывать Гертель, все притихли. В отделении он был самым высоким и самым сильным. Он один мог поднять обе станины орудия и нести их в руках, когда нужно было менять ОП. Однако своей силой Гертель никогда не хвастался. Он был добрым и отзывчивым и потому часто подпадал под влияние своих товарищей.

— Мой отец не вернулся с войны. Матери приходилось тяжело. Она одна обрабатывала наш участок земли. Мы, дети, ходили в школу. А сейчас моя мать старенькая и уже не может справляться с хозяйством. Я служу, а младший братишка еще ходит в школу. Скоро мать вступит в сельхозкооператив, тогда ей наверняка станет легче. В союз молодежи я пока еще не вступил, но заявление уже подал… Но там, видимо, не торопятся…

— И со мной точно такая же история! — заметил с места Пауль.

Пауль был тихим, аккуратным парнем. Вещи у него всегда были в полном порядке. До армии он работал трактористом и не раз был награжден за усердие и хорошее содержание техники. Для парня вся жизнь заключалась в тракторе, которому он отдавал даже свободное время. Прежде чем попасть в армию, Пауль успел поработать на бульдозере. В армии он, по сути дела, занимался тем же самым — был водителем артиллерийского тягача. Служба в армии ему сначала не понравилась, но так было только до тех пор, пока он не сел за баранку тягача. Особенно гордился Пауль тем, что получил поощрение от командующего военным округом. На занятиях Пауль внимательно слушал, молча вел конспект и, как правило, не выступал. Но стоило ему сесть в кабину тягача, как он преображался.

— И вот я уже целый год служу здесь, — продолжал Пауль. — Это все, что я могу рассказать о себе.

Одним из последних выступал Бюргер. В жизни ему пришлось хлебнуть горя. На лбу у него залегали две глубокие складки, и, глядя на них, можно было подумать, что он постоянно о чем-то сосредоточенно думает. Говорил он с жаром, яростно жестикулируя.

— В школе мне пришлось учиться мало, я такой же переселенец, как и вы, товарищ унтер-офицер. Отец мой погиб. В семье я был старшим среди пяти братьев и сестер. Жили мы в деревне. Мать, я и еще две сестры работали у зажиточного крестьянина, вернее говоря, кулака, который при расчете все время обманывал нас. Потом я три года работал на лесозаготовках, а уж после этого попал в армию. Здесь я больше получаю, чем зарабатывал раньше, деньги отсылаю больной матери. В армии мне нравится, так как тут везде порядок. Я, пожалуй, останусь на сверхсрочную службу. Орудие — такой сложный механизм!.. Родился я в тысяча девятьсот тридцать четвертом году…

Разговор по душам понравился солдатам. Уходя от командира, шумно делились впечатлениями о вечере.

Шрайер, идя с Дальке, поинтересовался, поддерживает ли он связь с заводом. Вытащив из кармана письмо, он протянул его Дальке со словами:

— Мне вот с завода регулярно пишут. Письма подписывают все товарищи. Возьми, почитай, они интересуются, какие обязательства мы взяли в честь съезда партии.

Бюргер разговаривал с Гертелем о механизации лесных работ.

Последним уходил Хаук. Когда он хотел погасить свет в комнате, к нему подошли Пауль и Штелинг.

— Товарищ унтер-офицер, — попросил Штелинг, — скажите, пожалуйста, товарищам, что послезавтра у нас комсомольское собрание. Мы хотели бы поговорить, как нам лучше провести стрельбы. Я ведь член комсомольского бюро батареи.

— Так что же вы сами не сказали товарищам об этом? Товарищ Пауль, — повернулся Хаук к бывшему трактористу, — еще не все ушли, верните, пожалуйста, оставшихся товарищей на минутку назад.

Солдаты без особого желания вернулись в комнату.

— Товарищи, — произнес Хаук, когда стало тихо, — товарищ Штелинг хочет нам кое-что сообщить.

Штелинг покраснел от смущения и, набрав в легкие побольше воздуха, начал:

— Товарищи, послезавтра у нас состоится комсомольское собрание. Давайте говорить на нем о том, что нужно сделать, чтобы получить хорошие отметки на предстоящих стрельбах.

— Толстяк, да ты у нас просто гений! — восхищенно заметил Дальке.

Все засмеялись, и вместе со всеми Штелинг.

— Вот и все, товарищи. Спокойной ночи! — пожелал солдатам Хаук.

К Хауку подошел Пауль и спросил:

— Оказывается, вы тракторист, товарищ унтер-офицер?

Хаук кивнул.

— И можете управлять трактором С-80?

— На нем я и работал. — Хаук положил руку на плечо солдата. — Могу, дорогой, могу, так что в случае необходимости всегда заменю тебя.

— Да, да, — смущенно пробормотал Пауль. — Это хорошо. — И бросился догонять товарищей.

Хаук остался доволен беседой с подчиненными: хоть и тоненькая, но протянута для начала ниточка, которая может связать его с ними. Но каждую минуту эта ниточка может и порваться. Многие начинали тоже так, но ничего не достигли… Важно закрепить и усилить эту связь.

«По крайней мере теперь мне ясно, почему Гертель опоздал из отпуска: он помогал матери на полевых работах. Ему достаточно было объяснить, но он не сделал этого. Почему? Может быть, они просто стесняются меня? Выходит, я сам виноват в их замкнутости. А они могут подумать, что меня не волнуют их заботы. — Унтер-офицер почесал затылок. — Нужно больше интересоваться подчиненными, тогда я лучше буду понимать их. А разве Бюргера нельзя научить грамотно писать? Конечно, можно. Нужно только взяться за это. Уж сколько раз говорили об этом, а воз и ныне там. Пожалуй, Штелинг может повлиять на Бюргера. Штелинг парень умный. Его дружба с Бюргером должна быть полезной для обоих. Поживем — увидим». — Хаук был доволен собой и даже улыбнулся, а ведь всего несколько дней назад он смотрел на своих подчиненных другими глазами.

«И помог мне не кто-нибудь, а командир взвода. Без его совета я не решился бы начать такую беседу, боясь, что ребята меня не так поймут. На Брауэра можно рассчитывать: такой всегда поможет».