"Командир полка" - читать интересную книгу автора (Флегель Вальтер)

9

Майор Харкус подошел к ярко освещенному полковому клубу, где через несколько минут должно было начаться партийное собрание. Перед этим майор почти два часа разбирал с командиром второго дивизиона результаты учения и стрельбы четвертой батареи. В рабочей тетради Харкуса после этого появилось несколько исписанных страниц.

В фойе клуба толпились солдаты и жители поселка, пришедшие, чтобы посмотреть новый кинофильм. Майор, перешагивая через ступеньку, поднялся на второй этаж. Но он мог и не спешить — собрание еще не началось, офицеры стояли в коридоре: кто курил, кто пил кофе.

Харкус поздоровался со всеми кивком головы, чтобы не мешать беседе. Однако от Берта не ускользнуло, что хотя офицеры и не прерывали своих разговоров, но все-таки с повышенным любопытством следили за ним — кто с недоверием, кто с доброжелательностью.

Уже по этим взглядам Харкус понял, что на собрании определятся не только его друзья, но и недоброжелатели. Он только крепче сжал в руках свою тетрадь с записями. Харкус твердо решил стоять на своем. Только что закончившееся учение четвертой батареи дало ему в руки много доказательств того, что пора не только отстаивать свои принципы, настало время для перехода в решительное наступление на твоих противников.

Неподалеку от майора с кофейной чашечкой в руке стоял подполковник Штокхайнер.

— Ну, как дела? — спросил подполковник Хариуса, отхлебнув глоток кофе.

— Неожиданный визитер! — сказал майор, стараясь заглянуть в светло-голубые глаза подполковника, который, однако, сосредоточил все свое внимание на том, чтобы не расплескать кофе.

— Ты же знаешь, что у тебя много противников, так что за тобой нужно присматривать. — И он снова отхлебнул из чашечки.

— Устроишь мне головомойку? — спросил его майор.

— Быть может. Ну, как твоя четвертая?

— По-всякому.

— Понимаю, понимаю, не хочешь заранее открывать свои карты.

— Подождем немного. — Майор тихонько похлопал себя по ноге тетрадью.

— А разве командир дивизии не приказал тебе прекратить всевозможные учения?

Майор покачал головой:

— Венцель потребовал от меня прекратить поднимать людей по тревоге, и я их уже не поднимаю с прошлого четверга.

— Ответ, достойный бравого солдата Швейка. Но у нас в штабе такие ответы не любят. Даже если отвечаешь ты.

Харкус промолчал.

Вчера утром полковнику Венцелю стало известно о том, что майор Харкус вывел четвертую батарею полка на учение. Услышав об этом, полковник снял очки и, прикрыв уставшие глаза пальцами, задумался. Потом позвонил в полк Веберу и спросил его, с какой целью Харкус вывел батарею в поле…

— Венцель просил обо всем проинформировать его утром.

— Хорошо, возможно, завтра я сам позвоню ему.

— Можешь делать что хочешь, — раздраженно сказал подполковник и пошел в зал. Обернувшись, он крикнул: — Сейчас будем начинать!

Коммунисты один за другим входили в зал. Вид у подполковника был злой, он нахмурился и закусил нижнюю губу. Харкус знал Штокхайнера еще по учебе в академии, они учились в одной группе. Подполковник пришел в академию из полка, окончив ее, он долго раздумывал над тем, возвращаться ему обратно или просить назначения в вышестоящий штаб. В конце концов Штокхайнер предпочел полку штаб.

Подполковник шел в зал вслед за Харкусом, который раскланивался направо и налево со знакомыми офицерами и солдатами.

Штокхайнер чувствовал себя в полку гостем, в обязанности которого входило доложить завтра утром командиру дивизии обо всем увиденном и услышанном на собрании, а также высказать и свое личное мнение. Правда, могло получиться и так, что полковник Венцель вовсе не станет его слушать, а только махнет рукой и скажет, что Брайткант ему уже обо всем рассказал.

Брайткант стоял неподалеку от стола президиума и разговаривал с Вебером и Кисельбахом, время от времени дотрагиваясь до груди то одного, то другого своей незажженной трубкой.

Штокхайнер ехал в полк вместе с Брайткантом.

— Я только прошу вас, товарищ подполковник, не спешить, — сказал Штокхайнеру Брайткант по дороге. — Не пытайтесь сразу же повлиять на ход собрания. Это их собрание, и я хотел бы знать, как они сами решают собственные вопросы. И еще я хотел бы попросить вас по возможности внешне никак не проявлять своего отношения к выступающим. Вы же знаете, что в каждой части есть люди, которые внимательно следят за выражением лица старшего начальства и в зависимости от этого продумывают свои выступления. Как правило, их выступления не бывают откровенными и правильными. Вы меня, надеюсь, поняли?

Безусловно, Штокхайнер прекрасно понял Брайтканта. Он прошел мимо остановившегося Харкуса и стал искать себе свободное место.

Харкус окинул собравшихся в зале коммунистов беглым, но внимательным взглядом. В правом углу рядом с фрау Камски Берт увидел Кристу Фридрихе. Она кивнула ему и улыбнулась. Библиотекарша заметила, что Харкус очень удивился и обрадовался, увидев ее в зале. Кристе было приятно, что ее присутствию здесь рады.

Харкус сел на свободный стул рядом с Хауфером. Со своего места, если чуть-чуть повернуться вправо, он мог видеть лицо Кристы. Тетрадь он положил перед собой на стол, прикрыв ее сверху фуражкой. Откровенно говоря, он действительно не ожидал встретить здесь Кристу, особенно после того, как собственными глазами прочел слова: «Акт о передаче имущества».

«Значит, она не уехала? Интересно, почему она осталась в Еснаке? Только из-за партийного собрания? Но если она собралась уезжать насовсем, то ее вряд ли заинтересует партийное собрание. Так почему же она, собственно, не уехала?» — размышлял Берт. Ответ на этот вопрос казался ему сейчас важнее всего. Еще никогда в жизни личное не приобретало для него такого значения. Майор решил сегодня же, после собрания, спросить Кристу, почему она не уехала в Дрезден.

Секретарь парткома штаба капитан Хофмайстер объявил собрание открытым. Когда капитан говорил, он старался не шевелиться, двигались лишь одни губы да темные глаза. Хофмайстер всегда и в любой обстановке выглядел безукоризненно. Офицеры полка уважали капитана за его принципиальность и строгость в решении финансовых вопросов и за аккуратность. Таким же принципиальным капитан был и в решении партийных вопросов. Он никогда никому не давал никаких обещаний, если знал, что не сможет выполнить их.

Говорил Хофмайстер просто и доходчиво, не утруждая себя построением длинных сложных предложений. Подчас его предложения были похожи на строгие, ясные формулы. Прежде чем сесть на место, капитан попросил Вебера включить телевизор.

Кое-кто заметил, что командир полка довольно часто поглядывает в сторону библиотекарши.

Хауфера снедало любопытство, что записано в тетради командира полка о результатах проверки четвертой батареи.

От подполковника Пельцера не ускользнуло, что Брайткант поздоровался с командиром полка лишь кивком головы, да и подполковник Штокхайнер не так уж долго разговаривал с Харкусом. Короче говоря, оба представителя из штаба дивизии были строги и держали себя вполне независимо.

Криста Фридрихе очень волновалась сегодня за Берта. Здесь, среди такого количества людей, она чувствовала себя как-то не очень уверенно. Она понимала, что еще очень мало разбирается в воинском порядке и дисциплине, и надеялась, что сегодня на этом собрании ей удастся получше узнать заботы, которые волнуют коммунистов полка.

Все взгляды присутствующих были обращены на экран включенного телевизора. Мелькнули кадры стадиона в Эрфурте, на котором собрались части, участвовавшие в маневрах «Осенний штурм». Затем послышался знакомый голос Вальтера Ульбрихта, который обратился с приветственной речью к солдатам четырех армий и жителям города. Ульбрихт поблагодарил всех участников учений за высокие показатели их ратного труда, а жителей района — за помощь и гостеприимство.

«Маневры состоялись в районе Эрфурта, — говорил товарищ Ульбрихт, — и проходили они с целью показать западногерманским агрессорам, что мы надежно охраняем границы Германской Демократической Республики. Маневры проходили в то самое время, когда западные империалисты еще раз попытались выступить со своими агрессивными требованиями. Мы полагали, что наши маневры кое-кого в Бонне приведут в чувство…»

Курт Вебер обернулся назад. Все со вниманием смотрели на экран телевизора. Выступление товарища Вальтера Ульбрихта как нельзя лучше настраивало коммунистов полка на самое серьезное и тщательное обсуждение повестки дня собрания.

Капитан Хауфер просматривал свой доклад. На первой странице он вычеркнул какую-то фразу, написав вместо нее другую.

Майор Харкус открыл свою тетрадь и что-то подчеркнул в ней, а затем снова положил ее под фуражку.

А в это самое время солдаты четвертой батареи сидели в комнате политпросветработы перед телевизором.

— Тихо! — крикнул унтер-офицер Грасе, так как некоторые из солдат громко хлопали крышками столов.

— А чего там будут показывать? Наверное, то же самое, что мы уже не раз видели, — проговорил кто-то из солдат, намереваясь пойти в спортзал.

— Сидел бы да молчал, — оборвал солдата Цедлер.

— Это же из расчета Моравуса, разве он понимает! — съязвил кто-то.

— А где сам Моравус?

— Отсутствует.

— Понятно, — заметил Цедлер, поворачиваясь к экрану телевизора. — Когда нужно, он всегда отсутствует.

— Тихо! — крикнул кто-то.

Через секунду на экране телевизора появились части, участвовавшие в маневрах. Перед ними с речью выступил товарищ Вальтер Ульбрихт.

Грасе вспомнил, как он лично дважды вручал товарищу Ульбрихту цветы. В первый раз это было, когда Грасе учился в школе, а второй раз — три года назад, на заводе, который посетил Вальтер Ульбрихт.

Речь Вальтера Ульбрихта солдаты слушали с большим вниманием, так как то, о чем он говорил, имело непосредственное отношение и к ним, к их службе в полку.

Грасе подался вперед всем корпусом, чтобы не пропустить ни одного слова. Товарищ Ульбрихт говорил о том, что маневры предъявили высокие требования как к командирам, так и к солдатам.

Далее Вальтер Ульбрихт сказал, что все поставленные перед ними задачи воины четырех армий успешно выполнили.

Грасе с раздражением вспомнил, что в четвертой батарее, к сожалению, далеко не все солдаты выполнили свою задачу.

После окончания трансляции парада войск по телевизору должны были показывать итальянский фильм. Грасе не любил итальянских фильмов, они были слишком шумными, к тому же унтер-офицер очень часто не понимал мотивов, которыми руководствовались герои фильма в своих поступках. Несколько человек вышли в коридор.

— Любопытно узнать, в какую сумму обходятся такие маневры? — спросил, ни к кому не обращаясь, Шварц.

— Напиши министру и спроси, — посоветовал шутя Рингель. — Может, он тебе выдаст этот секрет…

— А я думаю… — начал Маркварт, бросая косой взгляд на Шварца.

— Перестаньте вы, — оборвал их Цедлер и, повернувшись к Шварцу, сказал: — Такие маневры обходятся недешево, но это лучше, чем однажды расплачиваться жизнями…

— И это все? — Шварц махнул рукой и пошел к выходу.

Никто не стал его задерживать.

— Вот он всегда так, — проговорил Молькентин. — Это он может. Моравус ушел в увольнение, другие — в кино. День прошел — и ладно. Что за народ, не знаю! Чего мы тут стоим, пошли!

— Ты прав, — согласился с ним Цедлер, направляясь в комнату унтер-офицеров.

Грасе подумал о том, что сейчас некому даже отвечать на вопросы: младшие командиры ушли из казармы, а Каргера нет на месте.

Фрау Каргер посмотрела на мужа, который, не раздевшись, только сняв сапоги, внимательно читал газету. Она поняла, что Уво не раздевается потому, что собирается снова уйти в казарму. Она подошла к нему и сказала:

— Уже поздно, оставь своих солдатиков в покое, пусть отдыхают.

Он покачал головой.

— Я уверен, они еще не спят, сидят и думают. И мое место сейчас там, с ними. Я скоро вернусь.

Маленький Уво забрался на крышу, где уже находились взрослые. Спрятавшись за печную трубу, мальчуган смотрел в ночную даль, время от времени озаряемую яркими вспышками: русские бомбили Бреслау.

Первым стал слезать с крыши дедушка Хемпель. Уже протиснувшись наполовину в чердачное окно, он вдруг заметил мальчика. Дед схватил внука за руку и потащил за собой. Однако прежде чем спуститься вниз, он остановился и, показывая рукой на багряный небосклон, проговорил:

— Смотри туда! Это война! Скоро она кончится, слава богу, кончится. Но ты запомни эту картину!

— Прекрати демагогию, старик! — закричал на деда Блокварт. — Большевики лезут к нам в страну, а ты воздаешь хвалу господу!

— А кому же еще! Уж не вам ли? Это вы втянули нас в проклятую войну! Потому и горит Бреслау.

— Ну, подожди, старик, — со злостью проговорил Блокварт. Выпустив из рук бинокль и достав блокнотик, он что-то записал туда. — Наконец-то я тебе покажу, давно уж собирался… подожди… — Вдруг блокнот выпал у него из рук и полетел с крыши вниз…

Дед как ни в чем не бывало потащил внука вниз.

И вот война кончилась, но дела у них нисколько не стали лучше. Отец погиб, старший брат пропал без вести, второй брат лежит в больнице, у него тиф. Три сестренки младше Уво, самой маленькой — всего год, а мать не может даже выйти из дому, оставить их одних. Детишки постарше собирали грибы, ягоды, воровали картофель и этим питались. Вскоре брат умер, мать заболела. Врач сказал, что у нее очень слабое сердце. «Для больной самое главное — покой и еще раз покой!» Кровать матери поставили в кухне, и вот теперь мать движениями рук и слабым голосом давала Уво указания, что и как он должен делать. Когда мать поправилась, они вместе с дедушкой Хемпелем присоединились к колонне переселенцев, которые ехали в Германию.

На новом месте их никто не ждал, они никому не были нужны. Бургомистр, который водил их от одного двора к другому, постепенно становился все угрюмее и злее. Но он был зол не на тех, кто не давал пристанища, нет, он злился на Уво и на его мать. В конце концов их временно поселили в крохотной лачуге. Прошло два месяца, а они все еще жили в этой лачуге.

Однажды утром дедушка Хемпель куда-то исчез. Возвратился он через двое суток с тремя мужчинами. Двое из них были вооружены, на рукавах — красные повязки. Третий нес рюкзак и деревянный чемодан. Он поставил чемодан на пол и сел на него. Свернул козью ножку и закурил.

На левом рукаве куртки незнакомца Уво увидел нашивку, на которой нарисованы две сплетенные в рукопожатии руки.

Двое других привели в каморку бургомистра. Он громко негодовал:

— Я буду жаловаться, что вы меня водите по селу, словно преступника! Я буду…

— Тихо! — остановил его тот, что сидел на чемодане. У него были светлые волосы, а на правой щеке заметный шрам. Незнакомец вытащил из кармана бумажку, на которой было что-то написано и стояло несколько печатей.

Бургомистр наклонился к нему, чтобы прочитать написанное, потом сказал:

— Слава богу, освободился наконец! А вам, господа, и вам, господин бургомистр, я желаю успеха в вашей деятельности в селе.

Он хотел уйти, но новый бургомистр остановил его:

— Стой! Вы заберете с собой семью Каргера!

— Я?! Но ведь они… я только…

— У вас на троих пять комнат. Молчите, когда я говорю! — И, подозвав к себе Уво, сказал ему: — Собирай быстро свои пожитки! Этот дядя освободит для вас по крайней мере две комнаты.

Новый бургомистр встал, взял в руки свой чемодан и улыбнулся:

— При мне вам будет легче жить.

Звали его Артур Бискун, был он спокоен, но решителен.

После этого случая местные жители стали несколько приветливее к переселенцам. Детишки начали бегать в школу, хотя до нее было не менее трех километров.

И вдруг Уво заболел. Страшный приступ ревматизма скрутил его. Он лежал неделю, вторую, прислушиваясь к веселому гомону детворы под окном. Боли были страшные, но Уво старался не паниковать.

Однажды его навестил Бискун. Свой деревянный чемодан он принес с собой. Оказывается, чемодан был битком набит книгами, тетрадками и газетами.

У во взял у Бискуна книгу о русском нетчпке Мересьеве, который полз к своим с перебитыми, обмороженными ногами. Уво прочитал роман Полевого запоем, потом перечитал снова. История Мересьева потрясла мальчика. Сбросив одеяло, он долго смотрел на свои ноги. Они такие худые, белые и горят. Каждый день Уво начал понемногу разминать ноги, кряхтя и охая, превозмогая страшную боль. Вскоре он уже вставал на ноги и даже дошел до окна, но потом рухнул на пол и обратно к кровати пополз на четвереньках. Однако следующий день он снова начал с гимнастики: он хотел жить, и к жизни его возродила повесть Бориса Полевого.

Спустя три месяца Уво в первый раз вышел из дому. Медленным шагом он шел вдоль дамбы, неся под мышкой роман Николая Островского «Как закалялась сталь».

Уво много читал. Несмотря на продолжительную болезнь, он все равно оставался лучшим учеником в классе. Когда он учился в десятом классе, заболел снова. Отнялась правая нога. По виновато-заботливой улыбке матери и недоговоркам Бискуна Уво понял, что положение его серьезнее, чем он думал.

Однажды вечером Уво случайно услышал разговор Бискуна с матерью, которые находились в соседней комнате.

— Доктор что-нибудь новое сказал? — спросил Бискун мать.

— Ничего.

— Ничего! Это значит, что парню через два-три года придет конец.

— А может, все пройдет, — тихо и неуверенно проговорила мать.

— Если он окажется крепким, если…

— Эта проклятая война!..

Болезнь снова на какое-то время приковала Уво к постели.

«Значит, нужно издать еще три года, а потом: или — или…»

Уво и виду не подал, что догадывается о том, что уготовила ему судьба. Поправившись, он вместе с тремя своими товарищами решил отправиться в путешествие по Гарцу. Мечты помогали ему забыть действительность.

— Поедем с нами, Уво, — предложил ему друг по имени Штоль.

— Спасибо…

— Выглядишь ты хорошо, здорово…

— Я редко когда так хорошо себя чувствовал.

— Ну-ну…

Через два года Уво стал кандидатом партии, а в 1957 году он пошел в Национальную народную армию, окончил школу унтер-офицеров и был назначен на должность командира орудия.

Харкус и другие офицеры полка хотели, чтобы Уво стал офицером, но он отклонил их предложение, так как в его селе организовали кооператив и там он был нужнее, чем в полку.

Осенью 1960 года он демобилизовался и поехал домой, где праздновались сразу две свадьбы: мать Уво вышла за Бискуна, а старшая сестра — за агронома.

Уво работал в кооперативе бухгалтером и трактористом одновременно. Он был абсолютно здоров и счастлив. Так прошел ровно год. В 1961 году, в августе, он написал Харкусу письмо и очень скоро получил ответ.

«Я рад, что ты принял такое решение, — писал ему Харкус. — Мы ждем тебя в полку. Откровенно говоря, я почему-то предчувствовал, что так оно и будет. Жду тебя. Твой Берт Харкус».

Уво направили в офицерское училище. Учась на первом курсе, он познакомился с Ютой Гертнер, милой и спокойной девушкой.

Уво подождал ее однажды у ворот школы, где она преподавала, и, когда она вышла, увидел, что она хромает. Заметив поджидающего ее Уво, Юта покраснела и спросила:

— Зачем вы меня ждете?

— Хотел узнать, почему вы не вышли вместе со всеми.

— Теперь вы знаете, почему! — Девушка печально усмехнулась.

— Могу я вас проводить?

— Пожалуйста, если хотите.

Они спустились вниз. Уво хотел взять у нее портфель.

— Он у меня не тяжелый.

— Все равно.

Однако она не отдала портфеля.

— Несчастный случай? — спросил он.

Она покачала головой и сказала:

— Это у меня с шести лет.

Они пошли через парк, недалеко от которого она жила.

На медной дощечке на двери было выгравировано: «Доктор Гертнер».

— Это мой отец, — пояснила Юта.

— Могу я вас еще увидеть?

Юта снова покраснела, лишь на мгновение в глазах у нее промелькнула радость, а затем она снова стала печальной.

— Зачем? — с горечью произнесла девушка. — Зачем? — И пошла, не оглядываясь.

Через два дня Уво снова поджидал девушку у школы. Она и на этот раз вышла последней. Он пошел ей навстречу.

Увидев его, Юта замерла на месте.

Через две недели отец Юты остановил Уво на улице, чтобы поговорить с ним.

— Господин Каргер, я прошу вас быть откровенным, — начал доктор, — речь идет о Юте. За время болезни Юты мы старались воспитать в ней такие качества, чтобы она чувствовала себя счастливой и без мужа. Она преподает, занимается музыкой, много читает. Как врач, я лучше других знаю, какими жестокими могут быть мужчины. Именно потому я хотел бы предостеречь свою дочь от разочарования. Поэтому я и спрашиваю вас, чего вы от нее хотите?

Уво хотел ответить подробно, но передумал и сказал самое главное:

— Господин Гертнер, я люблю вашу дочь. Правда, я хотел сначала сказать это ей, а потом уже вам. — Уво рассмеялся от нахлынувшей на него радости.

У отца Юты были такие же глаза, как и у нее: светлые и лучистые.

— Это ваше твердое желание, господин Каргер? Я надеюсь, что в вас говорит не чувство сострадания и не любопытство.

— Нет, конечно. Я уверен в своем чувстве.

— Вы сильный, здоровый мужчина, а Юта никогда не сможет пойти с вами на танцы, не сможет водить автомобиль.

— Меня это нисколько не пугает.

И Уво рассказал доктору Гертнеру о своей юности и о своей болезни.

В 1963 году они поженились, и на следующий год унтер-лейтенант Уво Каргер снова уехал служить в полк, забрав с собою Юту. В Еснаке у них родился ребенок.

У Вебера заболели глаза от усталости. После первого дня учений четвертой батареи он вернулся в полк, чтобы вместе с Кисельбахом, Хофмайстером и Герхардом закончить писать свой доклад для партийного собрания. Расстались они в два часа ночи, а утром нужно было рано вставать. В семь часов они снова собрались у него в кабинете, чтобы еще раз обсудить доклад. Изменили несколько фраз, внесли новые цифры. У всех четверых было единое мнение, которое они и собирались высказать на собрании в пятницу.

А в четверг их мнения уже разделились.

И вот наконец долгожданное ответственное собрание.

Когда выступал Кисельбах, в зале стояла тишина, Пельцер временами кивал головой в знак согласия с докладчиком. Кисельбах остановился на результатах, которых, несмотря на сложные условия, добился личный состав. Далее следовало простое перечисление дел.

Пельцер и его сторонники сидели довольные, полагая, что это есть не что иное, как оценка полка.

Но вдруг Кисельбах переменил тон и сказал:

— Но разве мы, товарищи, можем успокоиться на достигнутых результатах? Особенно если сравнить наши успехи с требованиями, которые были предъявлены войскам, участвовавшим в маневрах в Тюрингии, и учесть современное политическое положение в Европе. Разве мы можем удовлетвориться лишь тем, что наши артиллеристы отстрелялись на «отлично»? Разве нас могут удовлетворить наши достижения в боевой и политической подготовке? Разве мы можем мириться с теми ошибками, которые у нас вскрыл новый командир полка?

Услышав эти слова, Пельцер перестал кивать головой, а с лица Хауфера мгновенно сползла улыбка. Кое-кто втянул голову в плечи, словно старался сделаться меньше.

Врайткант, сидевший слева от Вебера, схватил свою трубку, лежавшую перед ним на столе, затем оглянулся и отыскал глазами командира полка.

Харкус переводил взгляд с Кисельбаха на Вебера и обратно. Несколько раз майор тянулся к своей тетради, но тут же отдергивал руку.

Когда Кисельбах перечислял успехи, достигнутые в полку, майор хмурил брови и бросал сумрачные взгляды в сторону Вебера. Однако замполит не замечал этих взглядов командира или, быть может, не хотел замечать. Он сидел спокойно, положив руки на стол.

Кисельбах выдержал небольшую паузу, слегка откашлялся и, перевернув страницу доклада, продолжал, уже не заглядывая в текст.

— Нет, товарищи, нас такое положение устроить не может.

Хауфер листал конспект своего выступления, что-то вычеркивал и снова листал.

Пельцер сжал губы и сидел не шевелясь, не отводя взгляда от президиума.

Далее Кисельбах остановился на мероприятиях, проведенных Харкусом, дав им положительную оценку. А затем продолжал:

— Хотелось бы, чтобы товарищ Харкус со своей стороны был бы более терпелив и деликатен с людьми, в том числе и с женщинами. Командовать полком — значит руководить людьми, личным составом. Товарищ Харкус подчас проявлял нетерпеливость, что как бы парализовывало людей. Первое время, когда он вскрыл целый ряд ошибок и указал на них некоторым товарищам, которые не разделяли его точки зрения, он действовал единолично, ни разу не посоветовался с членами партийного бюро, не считал нужным информировать их о своих действиях. В такой обстановке нам было очень трудно работать. Мы, конечно, убеждены в том, что все действия майора были направлены на искоренение недостатков. Но, как мы знаем, не все добрые намерения дают положительный эффект, если они проводятся в жизнь неверными методами.

Харкус согласно кивал.

Хауфер злился, так как после такого выступления Кисельбаха он уже не мог говорить того, что у него было написано на бумаге.

Пельцер не разделял мнения секретаря партбюро, считая, что у него все было в порядке до тех пор, пока не появился Харкус. С помощью унтер-лейтенанта Заксе подполковник подготовил выступление, в котором говорилось о нарушении командиром полка норм расхода горючего и смазочных веществ. Выступить с таким заявлением должен был сам Заксе, который, как заметил Пельцер, вдруг почему-то сложил свои листочки и спрятал их в карман.

Пельцер чувствовал, что в зале постепенно растут симпатии к командиру полка. Это обеспокоило подполковника. Он понимал, что симпатии эти, видимо, родились не сейчас и не здесь. Одновременно Пельцер злился на себя за то, что он вовремя не заметил, как возникли эти симпатии.

— Вот сегодня вернулась с учения четвертая батарея, — продолжал докладчик, — а мы ничего не знаем о том, как оно прошло, но мы надеемся, что товарищ Харкус здесь скажет нам об этом.

Харкус несколько раз кивнул. Он и на самом деле собирался довольно подробно остановиться на результатах учений четвертой батареи.

— Надеюсь, товарищи коммунисты в прениях выскажут свое мнение о нашей работе, вскроют недостатки и укажут пути их устранения. — Этими словами капитан Кисельбах закончил свое выступление и, собрав бумаги, сел на место.

Аплодисментов не было.

Капитан Хофмайстер посмотрел на часы и объявил пятнадцатиминутный перерыв. Все вышли в коридор, многие закурили. Подполковник Брайткант понял, что после такого доклада собрание пойдет по правильному руслу. Закурив трубку, он подошел к Харкусу, который разговаривал с Вебером, и сказал:

— Завтра-послезавтра после маневров вернется в казармы полк, у которого вы должны перенять опыт использования новой техники. Поезжайте к ним на следующей неделе, поздравьте с успехом и посмотрите, как они живут.

— Хорошо, — ответил Харкус.

— Я позвоню туда, скажу о вас командиру полка полковнику Мошникову.

Харкус кивнул, и подполковник отошел в сторону. Подойдя к Пельцеру, Харкус спросил:

— Как вы думаете, товарищ Пельцер, кого нам назначить на место капитана Мейера?

— А почему?

— Его следует перевести в другую часть.

— Так неожиданно? Он мне об этом ничего не говорил.

— Мне он тоже не говорил, зато я ему сказал.

— Значит, Мейер, — проговорил как бы между прочим Пельцер и осуждающе покачал головой.

— Вы думаете, я охотно расстаюсь с таким офицером? Другой на его месте сам давным-давно подал бы рапорт с просьбой о переводе… Так кого же мы можем назначить на его место?

— Такого, как Мейер, мы не найдем.

— И Мейер не сразу стал хорошим. А что вы думаете о Калочеке?

Пельцер разглядывал свои руки. Калочек был одним из лучших артиллерийских техников дивизиона, но быть начальником артиллерийских мастерских — дело серьезное, тем более что Пельцер раньше и мысли не допускал, что Мейер может уйти и на его место нужно будет искать другого.

— Это что, срочно? — спросил Пельцер. — Мне необходимо подумать, кого назначить на место Калочека.

— Хорошо, подумайте до завтра.

Штокхайнер открыл дверцу машины, чтобы сесть и уехать, но на миг задержался и сказал, обращаясь к Харкусу:

— Всего хорошего, Харкус. Тебе позавидуешь.

— До свидания.

Когда дивизионная машина отъехала, Вебер спросил майора:

— Что он хотел этим сказать?

— Как я понимаю, он жалеет, что не попал в наш полк.

— Вон как! — Вебер закурил.

Дождь уже перестал. Они стояли у КПП. Вебер догадывался, что Берт поджидает Кристу. Все, кто шел с собрания, проходили мимо них. Кто-то пожал Харкусу руку и поздравил с победой. Этому примеру последовали и другие.

— Что же теперь делать с Экснером? — спросил Вебер у майора.

— Или он исправится, я ему дам такую возможность, или пусть пишет рапорт о переводе в другую часть.

— А что это за возможность?

— Пойти учиться.

— На это Венцель не пойдет.

— Все зависит от нас… Каргер неплохо и без него справится с батареей.

— Без старшего на батарее?

— Справится, я чувствую… Рапорт Экснера лежит у меня в сейфе, но так легко я его не отпущу: он офицер способный. Думаю, что он сам ко мне придет и попросит назад свой рапорт. Я отдам — пусть разорвет.

— Идея, пожалуй, неплохая, — согласился Вебер.

Последними из клуба вышли Криста, Кисельбах и его жена. Вебер присоединился к Кисельбаху, а Берт и Криста пошли вдвоем. Берт нес сверток Кристы с книгами.

— Ну, доволен ты собранием? — спросил Вебер Кисельбаха.

— Давно у нас такого не было.

— Я даже помолодел.

— Точно, а чья заслуга?

— Чья? Если честно говорить, то Харкуса.

— Угадал, только его самого.

— Ну, немного и наша с тобой.

— Тоже верно, — согласился Кисельбах.

Берт и Криста шли рядом и молчали. Шли плечо к плечу, будто заранее договорились об этом. Первым нарушил молчание Берт.

— А книгу-то я все еще не прочитал.

— Прочтете позднее.

— Скажите, почему вы не уехали? — спросил он вдруг.

Криста не ответила.

Берт повторил свой вопрос.

Она с удивлением посмотрела на него, но опять ничего не сказала.

Майор выпустил сверток с книгами из рук и, взяв голову Кристы ладонями, притянул ее к себе, нежно погладил по волосам. Так они постояли несколько минут. Наконец Берт сказал:

— А я уже простился с тобой, думал, никогда и не увижу больше. В четверг я заходил в библиотеку…

— Я знаю об этом…

— Знаешь? Откуда?

— Я ведь не спала.

— Тогда почему же ты?..

— Я видела, как вы шли, не знаю откуда, но видела. Говорить с тобой я не могла. Тогда я и сама еще не знала, останусь здесь или уеду, ведь ты мне в лесу ничем не намекнул, чтобы я осталась. Фрау Штельтер я отослала домой, чтобы остаться одной и все обдумать. И тут неожиданно появился ты. Я не знала, что делать… и притворилась спящей.

— А если бы я тебя разбудил?

— Об этом я не подумала.

— Я ведь тебе тогда ни слова не сказал…

— Но ты дотронулся до моих волос.

— А если бы я этого не сделал?

— Тогда, может, я бы и уехала.

— Я очень рад, что так не случилось.

Оба радостно засмеялись.

— Пошли, — предложила Криста.

Через несколько минут Берт сидел в квартире Кристы, где уже никто и ничто не могло им помешать. Они проговорили до поздней ночи, вспоминая не только события последних двух недель, но и то, что связывало их друг с другом несколько лет назад. Говорили и о том, что их ждет в будущем.