"Земля будет вам прахом" - читать интересную книгу автора (Маршалл Майкл)Глава 37Я лежал на боку. Затылок болел, в голове была темнота и туман. Я лежал лицом на чем-то пахнущем пылью и царапающем мне щеку. Когда я открыл глаза, ничего не изменилось, и я закрыл их обратно. Немного спустя я снова пришел в себя. Я лежал на спине, и у меня болела щека. Голова казалась очень хрупкой, но не разбитой на кусочки, поэтому я открыл глаза и не стал их закрывать. Все равно ничего не изменилось. Я опасливо привстал на локтях. На это ушло больше времени, чем я предполагал. Когда мне это наконец удалось, я подтянул ноги и кое-как сел. Я дотронулся до затылка, нащупал шишку — от прикосновения к ней меня пронзила боль, и я убрал руку. Я дал глазам несколько минут, чтобы приспособиться к свету, но приспосабливаться оказалось не к чему. В глазах стояла чернота, иногда по ней проплывали разноцветные круги — реакция моего несчастного мозга на минувшую встряску. Я потер глаза и лицо, но стало только хуже. Я медленно проверил содержимое карманов и обнаружил, что исчез сотовый, но остались бумажник и сигареты. Я сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой перед лицом. Сигарета почти загорелась, когда я понял, что вижу кого-то. В трех-четырех ярдах от меня, скрестив ноги, сидел Скотт. «Господи!» — крикнул я, и сигарета выпала изо рта. Мир снова почернел, еще гуще, чем прежде. — Привет, Джон, — сказал женский голос. — Добро пожаловать домой. Я, не отдавая себе отчет, вскочил на ноги. Затылок по-прежнему болел, и я чуть не упал. Я принялся чиркать зажигалкой — один, другой, третий раз. Наконец она загорелась. Рядом с мальчиком на полу сидела Кэрол. Она сильно похудела со времени нашего последнего свидания. Я шагнул вперед и вгляделся в мальчика. Конечно, это был не Скотт. Через пару секунд я понял, что у него другие глаза и черты лица. Сходство было ощутимым, но если Скотт сильно напоминал меня, этот мальчик, несомненно, удался в мать. — Это Тайлер? Он продолжал смотреть на меня, словно на чудовище, которое, если он не будет двигаться, возможно, сожрет его не сразу. — Ну да, — сказала Кэрол. — Тайлер, это твой отец. Зажигалка сильно раскалилась, и я отпустил рычажок. На мгновение я порадовался воцарившейся темноте. Я сделал шаг вперед и осторожно опустился на пол. Взяв зажигалку в другую руку, я снова нажал на рычажок и недоуменно посмотрел в лицо женщины, которая прежде была моей женой. — Кэрол… что это значит, черт побери? Она сказала, что вчера их посреди ночи похитили из дома, который они снимают в Рентоне. За ними пришли двое. Одного из них она узнала — он принес послание в библиотеку, где она работала. С тех пор их держат здесь, в нашем старом доме. Она уже пыталась выбраться, но тот, кто закрывал дом, поработал на славу. — Я не об этом спрашивал, — сказал я. — Я спрашивал, что все это значит. Она не ответила. Я слышал, как они с Тайлером дышат в темноте, почти в унисон. Теперь, понимая, где нахожусь, я как будто стал ориентироваться в пространстве. Зажигалка снова раскалилась, и я, пошарив по полу, нашел упавшую сигарету. Я закурил, и, когда затягивался, в свете огонька проявлялись их лица, обращенные ко мне. — Тебе не следовало возвращаться, — заявила Кэрол. — Почему? — Не следовало, и все. — Я приехал, потому что один человек сообщил мне, будто ему известно, что случилось со Скоттом. — И что — известно? — Сложно сказать, — признался я. — Нередко мне казалось, что она немного не в своем уме. — Она? — Эллен Робертсон. Она была женой Джерри Робертсона. — Была? А что случилось? — Он умер несколько месяцев назад. Откуда тебе известно это имя? — Я выросла здесь неподалеку. — Ты его знала? — Почти нет. Я знала Брук. — Брук? Откуда? — Мы учились в одной школе. — Вы дружили? — Брук ни с кем не дружила. Она — Брук. Она — Робертсон. — Забавно. Сегодня утром то же самое сказал мне Билл Рейнз. Я так и не понял, что это должно означать. — Ты видел Билла? — Да. — И как он? Наступила моя очередь отмалчиваться. Я затянулся и увидел чопорное лицо Кэрол в шести футах от меня. — Тебе нечего мне сказать? — спросил я. — Не понимаю, чего ты хочешь. — Дерьмо собачье. — Это гадкое слово, — тихо сказал Тайлер. — Извини. Я знал, что, наверное, хорошо бы подойти к нему, обнять, сделать что-то, подобающее отцу. В свете зажигалки я уловил в чертах маленького лица сходство с тем младенцем, которого я когда-то держал на руках, кормил. Еще мне было ясно, что он не видел меня почти три года и я понятия не имею, сколько у нас времени. Однако остались вещи, которые мне необходимо было узнать. — Эллен мертва, — сказал я. — Кто-то убил ее и оставил с посланием ко мне. Молчание. — Хочешь узнать, что это было за послание? Молчание. — Футболка, в которой я бегал, когда мы жили здесь. Подаренный мне браслет. И письмо по электронке. Письмо от Дженни, которого я никогда не видел. Еще одна затяжка, и я заметил, что из глаз Кэрол выкатывается по слезе. — Пожалуйста, Кэрол. Столько времени прошло. Я имею право знать. Она сказала, что подозрений у нее не возникало, и, вероятно, не врала, но так и осталось неясным, что заставило ее однажды утром войти в мой кабинет и заглянуть в компьютер. Там все равно ничего не должно было быть. Мы с Дженни в то время не переписывались, а когда начали — все письма немедленно удалялись. Это правило номер один, если вы завели роман, что вам наверняка известно. Я настроил почтовую программу на проверку почты по расписанию. Один раз в середине дня и перед этим — утром в девять часов. Если я работал дома, то старался придерживаться такого распорядка, чтобы день не превращался в непрерывные вопросы, ответы и повторные вопросы от тех же людей. Когда у меня начался роман с женой Билла Рейнза, я стал снимать почту вручную. В тот день между нами ничего не было, как не было уже несколько месяцев, а потому я успел включить прежний режим. И вот утренняя почта была принята автоматически, включая те письма, что пришли ночью. И когда Кэрол взглянула на монитор… Типичный несчастный случай, хотя говорят, что мы сами творцы своего счастья. Кэрол прочла его — то письмо, распечатку которого я видел. Она стояла перед компьютерным столом, ее переполняли эмоции, которым нет названия, и она не знала, что делать. В конечном счете Кэрол распечатала это письмо, а потом стерла его из почты. Большую часть дня она провела на лужайке с ребенком, читая и перечитывая письмо, обдумывая его снова и снова. Оно не оставляло возможности для других толкований. Сила эмоций не вызывала сомнений, как не вызывало сомнений и то, что у этого письма была предыстория, о продолжительности которой она могла только догадываться. Кэрол сообразила, что надпись на браслете, подаренном женой другого мужчины, означает соединение двух «Дж» — Дженни и Джон. Присяжные в суде даже не потрудились бы покинуть зал заседания — все было ясно. Вопрос состоял в том, что же произошло на самом деле? Из письма следовало: то, что прежде творилось между этой женщиной и ее мужем, закончилось или как минимум приостановилось. Кэрол была гораздо умнее, чем считала сама, и поняла, что лучше всего сделать вид, словно ничего не произошло. Проглотить боль — и пусть будет что будет. В конечном счете с кем не случается. Не всегда такие романы затягиваются или бесповоротно меняют жизнь. Один-единственный ураган не означает, что вы должны покинуть дом и навсегда поселиться под землей. Еще Кэрол поняла: из того факта, что А, вероятно, время от времени трахает (или трахал) В, еще не следует, что жизнь и сердце А больше не принадлежит Б. Но ей было больно. Такую боль чувствуешь, когда человек умирает. Когда мир в один миг меняется, бесчисленные эпизоды наполняются новым смыслом, воспоминания блекнут, а улыбки становятся фальшивыми. — Как ты мог, Джон? Нет, как ты мог? Когда я была беременна? И потом? Скажи, потому что я три года пыталась понять, но так и не поняла. — Я тоже, — сказал я. Вернувшись в тот день с работы, я был с нею ласков. Я привез из книжного магазина «Якима бордерс» роман, на который она положила глаз, и что-то легкое на обед. Когда мы лежали в постели в ту ночь, всего в каких-то сорока футах от места, где сейчас сидела Кэрол, тихим бесстрастным голосом рассказывавшая мне все это, она знала, как поступить по-взрослому: сделать вид, будто ничего не произошло. Так, по крайней мере, ей следовало вести себя по отношению ко мне. Но Дженни? С ней дела обстояли иначе. Кэрол, случалось, приглашала ее на ужины, ходила с нею по магазинам, болтала за кофе. Она бывала в ее доме. Часто. До, во время и после. Спустить это ей Кэрол не могла. Моя сигарета давно догорела, и теперь мы сидели в темноте. Тайлер молчал, но я обратил внимание, что Кэрол использовала длинные и взрослые слова, чтобы ему было непонятно, о чем речь. В конечном счете ему ведь всего три с половиной. Нужно быть гораздо старше, чтобы понять, как можно испортить себе жизнь собственной глупостью, что жить нынешним мгновением — прекрасный способ изгадить бесконечное множество мгновений, которые у вас впереди. — И что ты сделала? Я услышал, как она сглотнула. — Что ты сделала, Кэрол? Она сказала, что пыталась забыть. Убеждала себя, что Дженни Рейнз виновата ничуть не больше, чем я. Но у нее не получалось. Она все время вспоминала тот день, приблизительно через месяц после рождения Тайлера, когда она случайно встретилась с Дженни в Рослине. В конце концов они вместе зашли в кондитерскую. Дженни взяла Тайлера на руки. Кэрол не знала, продолжались наши отношения в то время или нет. Это не имело значения. В любом случае Дженни не следовало вести себя с ней так легкомысленно. Я опустил голову. Я догадывался, что она чувствовала. Один раз я совершил ошибку, устроив для Кэрол вечеринку-сюрприз. Ей было жутко не по себе. Тот факт, что друзья приехали пожелать ей всех благ, оказался начисто сведен на нет другими соображениями: со многими из них она давно не разговаривала, ни один прежде не сказал ей ни слова добрых пожеланий. На самом деле они все лгали ей, искажали ее мир недомолвками, из-за них она ощущала, что реальности не стоит доверять. — И поэтому я напустила на нее печаль. — Что такое «печаль», Кэрол? — Печаль, она и есть печаль. — Выражайся проще, пожалуйста. — Вставать утром и чувствовать себя несчастной. Не понимать смысл происходящего. Смотреть на вещи, которые должны иметь для тебя ценность, быть тебе небезразличны, и не иметь возможности вспомнить почему. В памяти промелькнуло, что Билл говорил о Дженни — какой она была перед отъездом. — Ты имеешь в виду депрессию. — Нет. Это настоящее. Я покачал головой, хотя она все равно не разглядела бы в темноте. — Кэрол, это похоже на ерунду. Пожалуйста, скажи мне. Что ты сделала с Дженни? — Я же говорю, Джон. Я ничего не делала сама. Я просто пошла к человеку, который мог сделать. — К кому? — К Брук. — Брук Робертсон? И что она? — Она напустила это. На Дженни. — Ты хочешь сказать, что Брук — ведьма? — Не она. Ты, Джон, не здешний. Тебе не понять. — Прекрати, бога ради, Кэрол. Она говорила странным распевным голосом. — Я пошла к Брук. Я внесла плату. Я дала ей вещи, которые нужны. Она сделала то, о чем я просила. Оно… Она не могла подобрать нужные слова и снова принялась плакать. Навзрыд. — Что «оно», Кэрол? — Оно пошло наперекосяк. — Мама. Плач матери расстроил Тайлера. Меня тоже, но я ничего не мог поделать. — Что ты… — Я не хотела ничего, кроме печали, ничего больше. — Кэрол… — Да, блин, послушай, что тебе говорят. Ты спросил, так слушай же, идиот. Ты что — ничего не почувствовал? — Когда? — В день, когда это случилось. Ничего? Я встал и пошел прочь, но идти было некуда… И что бы ни делала Кэрол, я думаю, она мне не лгала. Я повернулся: — Рассказывай. |
||
|