"Земля будет вам прахом" - читать интересную книгу автора (Маршалл Майкл)

Глава 20

Ее отвезли в окружную больницу «Хоуп мемориал». Я эту больницу знал, потому что один раз сидел там на нервах, пока Скотту накладывали швы на рану под коленкой — спасибо подлому гвоздю, торчавшему из доски пристани; после этого происшествия я с молотком в руке весь вечер ползал по пристани на коленках, чтобы такого больше не повторилось. Я помню, как сидел в ожидании приема, прижимая сложенный кусок ткани к ноге Скотта и слушая рассказ моего побледневшего сына: он посмотрел на ранку после того, как гвоздь врезался в кожу, сначала она была «пустая», а потом он увидел, как к ней притекает кровь, наполняет порез и начинает капать на пристань. Я помню, что улыбался, одобрительно кивая, и в то же время был абсолютно уверен, что сейчас меня вырвет — такого я не чувствовал в обстоятельствах гораздо, гораздо более суровых в те времена, когда носил форму.

Я узнал у санитаров, куда отправят Эллен, и проникся надеждой: если ее везут в ту же больницу, то (несмотря на кровь, залившую лицо и свитер) она не проломила голову, не сломала позвоночник и так далее. Дорога была забита, и мне понадобилось какое-то время, чтобы найти объезд вдоль дальней окраины Кле-Элума, а потом повернуть назад через самую высокую часть Блэк-Риджа (пришлось проехать неподалеку от дома Билла Рейнза, что вызвало у меня чувство вины). Добравшись до больницы, я справился об Эллен в приемном покое, назвавшись другом; мне сказали, что ей оказывают помощь. Я немного успокоился.

В ожидании я удалился на парковку и присел на капот машины, когда с другой стороны въехал большой автомобиль. Он припарковался справа, и обе его двери одновременно открылись.

С пассажирского сиденья вылез Кори Робертсон, а с водительского — женщина, приблизительно его же роста и возраста. На ней был изящный брючный костюм черного цвета. Они, шагая чуть ли не в ногу, направились к главному входу.

Я решил, что пора еще раз справиться о состоянии Эллен.


Выйдя из лифта на втором этаже, я увидел Кори — с ним высокомерно разговаривала медицинская сестра, которая, видимо, сказала ему то же, что и мне: посетители нежелательны, и на час — не говоря уже о большем — к больным редко кого пускают.

Я остановился поодаль, восхищаясь холодной непроницаемостью женщины за столиком. Если нашей стране будет угрожать вторжение, достаточно посадить вдоль береговой линии медицинских сестер из приемного покоя — эти никого не пропустят. Когда Кори наконец в раздражении пошел прочь, я решил, что вполне могу убить одним выстрелом двух зайцев.

Я вышел из коридора, давая ему достаточно времени заметить меня. Женщина никак не отреагировала, а Кори Робертсон отвел взгляд, но тут же снова уставился на меня:

— А вы что здесь делаете?

— Навещаю друга, — сказал я. — А вы?

— Я думал… вы здесь проездом.

— Обстоятельства меняются.

Я повернулся к женщине. Хотя я не видел ее прежде, семейное сходство было очевидно. Но если лицо Кори уже сделалось одутловатым, то ее черты оставались точеными, тело — стройным, как у людей, которые много времени проводят на собственных теннисных кортах и в собственных бассейнах. На шее висел крохотный золотой ключик на золотой цепочке.

— Здравствуйте, — сказал я, протягивая руку. — Меня зовут Джон Хендерсон. Но вы это, конечно, уже знаете.

Она не пожала мне руку, даже малейшего движения в мою сторону не сделала. Она только смотрела на меня с легким удивлением.

Кори казался смущенным.

— Вы сказали, вас зовут Тед… фамилии не помню.

— Я солгал.

— Так кто же вы, черт побери?

— Неужели вы двое не сравниваете свои записи? Ваша сестра вроде бы точно знала, кто я такой, когда звонила мне в мотель посреди ночи.

Я увидел, что мои слова произвели должный эффект.

— Вы вошли в наш дом под надуманным предлогом, сэр, — сказал Кори, и голос его прозвучал так, будто он мигом состарился раза в три.

— Виноват. А вы сказали, что другой дом на вашем участке пуст, тогда как «постоялица» все время находилась там.

— А вам что за дело?

— Дело в том, что он ее трахает, — раздался хрипловатый женский голос.

Я уставился на Брук:

— Прошу прощения?

Она тепло улыбнулась:

— Кори, ведь уже несколько месяцев прошло. Я уверена, что эта невинная овечка, эта наша восточноевропейская потаскушка теперь уже снова одержима вожделением — ее дырки требуют затычек.

Я оказался не способен ответить.

Брук наклонила голову:

— Скажите, мистер Хендерсон, тот факт, что она убийца, добавляет что-то? Придает особую остроту ощущениям?

— Не здесь, — мягко сказал ей Кори. — Вообще-то нам придется подождать с посещением нашего бедного друга. Вернемся попозже.

— Хорошая мысль, братишка, — ответила сестра. — Мы наверняка еще встретимся? — добавила она, обращаясь ко мне, и подмигнула. — С нетерпением жду, красавчик.

И парочка удалилась.


Сорок минут спустя появился измученный доктор и сказал, что я могу посетить Эллен — только недолго. Меня провели в палату, где на кровати полулежала Эллен. Она смотрела в окно — там на небе собирались облака. Я простоял в центре палаты около минуты, когда она наконец повернула голову:

— Они здесь?

— Нет, — ответил я. — Если вы имеете ввиду Кори и Брук. Они были, но ушли.

— Вы ее видели?

— А как же, — сказал я. — У нас состоялась встреча.

Я подошел к кровати. Лицо у нее с одной стороны было туго забинтовано, но кровь от глубоких царапин все равно проступала.

— Как вы?

Она пожала плечами.

— Серьезные повреждения?

— Двадцать швов.

— Я видел машину. Чудо, что вы живы.

— Повезло.

— Похоже, вас не удивляет, что я здесь.

— Сестра сказала, что какой-то мужчина дожидается за дверью. На Кори это не похоже, а больше никто прийти не мог.

— Вы пытались что-то сделать сегодня утром?

Она перевела взгляд на свои руки.

— Нет, — ответила она.

Я сомневался, верить ли ей.

— Хотя, может, и стоило бы. Вышло бы быстрее.

— Эллен, что происходит?

— Я вам говорила. Пыталась.

Я обошел кровать и сел на стул между окном и ею.

— Расскажите еще раз.


Она сказала, что это началось на следующий день после похорон. Прежде Робертсоны относились к ней сочувственно, словно она была одной из них. Они, конечно, тогда еще не знали, что по воле их отца Эллен может оставаться в доме сколько пожелает. Как только этот пункт завещания стал известен, ситуация изменилась.

Сначала Брук и Кори просто перестали с ней разговаривать и замечать ее существование. Если они сталкивались с ней на участке или на улицах Блэк-Риджа, то вели себя так, будто ее не было, и поэтому Эллен стала проводить больше времени в других местах, например в Шеффере, где и услышала разговор о смерти Скотта. Горничная, которая прежде убирала дом Эллен, прекратила появляться. Wi-Fi, который раньше работал на всем участке, вдруг стал требовать пароль, который Эллен не знала, но сутки спустя заработал снова безо всякого пароля. Приблизительно в это время она начала подозревать, что Кори (бизнес которого состоял в оснащении местных фирм электронным оборудованием) отслеживает ее связь с внешним миром. Если Эллен пыталась позвонить Робертсонам, на звонок никто не отвечал. Если стучала в дверь, то в доме никогда никого не было.

Когда Брук и Кори стало ясно, что такого охлаждения недостаточно, чтобы выжить ее, они усилили натиск. В ее дом прекратила поступать почта. Вообще-то она никогда не получала много писем — так, изредка писала мать, но и эти письма перестали приходить, а вместе с ними счета и каталоги товаров по почте, благодаря которым человек чувствует себя связанным с миром. После разборок с банком из-за несвоевременной оплаты задолженности по счету, которого она не получала, ей пришлось перейти на онлайн-платежи.

— Я понимаю, со стороны может показаться, что ничего страшного со мной не происходило, — сказала Эллен.

Я мог понять, какие чувства обуревали ее. Наше существование поддерживают самые обыденные вещи. Вы думаете, что пережили кризис, но утром обнаруживаете, что в хлебнице на кухне нет хлеба или вам не нравятся ваши туфли, а потом вы ударяетесь лбом о стену и плачете так, что не можете остановиться.

А тем временем стало происходить еще кое-что.

Посреди ночи в ее дверь раздавался стук. В первые несколько раз она спускалась, но никого не находила. На пятый или шестой раз ей показалось это нелепым, и она перестала спускаться, но как-то утром обнаружила, что из комнат на первом этаже пропадают вещи или по меньшей мере оказываются на других местах, словно тот, кто стучал, но не получал ответа, отпирал дверь своим ключом и входил в дом. Трудно было предположить, что пропавшие вещи могли кого-то заинтересовать. Исчезли две-три семейные ценности, а также приставной столик, который Эллен купила за пять долларов на распродаже, старая кастрюля и, наконец, все мыло из ванной, которая располагалась на том же этаже, что и спальня Эллен.

Поэтому она снова стала реагировать на стук — сбегала вниз и яростно кричала на того из Робертсонов, кто вел эту дурацкую игру.

Но никого по-прежнему не обнаруживалось за дверью, а вещи продолжали пропадать.

Как-то ночью Эллен решила устроить проверку. До одиннадцати она смотрела телевизор, потом выключила его, а вместе с ним и весь свет в доме. Но она не легла спать, а села в холле, завернувшись в одеяло, и принялась ждать. Она несла вахту, а кофе, сигареты и журналы помогали ей не заснуть.

Около двух часов в дверь принялись колотить — громко, неожиданно и словно ниоткуда. Она не ответила на стук, осталась сидеть на полу, держа в руке кухонный нож и ожидая, что дверь сейчас отопрут.

Но этого не случилось, и она провела на полу всю ночь, пока не стало светать.

Она поднялась наверх после семи, испытывая смутное чувство торжества.

Но ее зубная щетка пропала, и хотя она перевернула весь дом, щетку так и не нашла.

Ну, зубную щетку всегда можно купить, что она и сделала. Но запирая на ночь дверь, она больше не чувствовала, что дом принадлежит ей или что она живет здесь одна. Тот факт, что все окна и двери были надежно заперты, только усиливал это чувство.

Стук в дверь продолжался. По прошествии какого-то времени стучать начали и в окно ее спальни. И из ее стенного шкафа, и из-под кровати. По крайней мере, так ей чудилось. Звуки никогда не были достаточно громкими, чтобы с уверенностью сказать: нет, это не доски скрипят при изменении температуры (а дом оказался очень чувствителен к температурным колебаниям), но она все равно не спала ночь за ночью. Молоко, купленное днем, скисало к вечеру, хотя, возможно, виной тому была вода или новая марка кофе, которую она стала покупать, чтобы каждая чашка не напоминала ей об их с Джерри любимом напитке.

Потом как-то вечером перед сном она на мгновение приподняла жалюзи на одном из окон спальни — теперь она держала их постоянно опущенными — и увидела большую черную птицу над прудом.

Она, казалось, парила на одном месте, и ветер, порывы которого наполняли шумом ветви деревьев, никак не влиял на нее. Потом птица исчезла, и она услышала звук чего-то, удаляющегося в лес. Чего-то крупного.

Эллен опустила жалюзи и провела ночь, сидя на краю кровати. Вот тогда-то, по ее словам, она и поняла.

— Что поняли? — спросил я.

— Это была стриж, — прошептала она, и ее бостонское произношение пропало совершенно.

— Что-что?

Она повернула голову и уставилась в окно.


Скорбь — такая штука, никто не знает, что она может сотворить с вами. Она приходит из столь глубокого источника, что способна искорежить реальность… или, по крайней мере, исказить — сделать такой, какой ее видят душевнобольные. Я сам чувствовал, или слышал, или видел вещи, которые, как я прекрасно знал, были невозможны. Лицо, мелькнувшее на улице или детской площадке, счастливый крик, доносящийся издалека, который кажется таким знакомым — вы даже не можете представить, что это кричал кто-то другой… вы припускаете бегом и видите, что кричал парнишка, ничуть не похожий на вашего сына. Смерть наносит рану такую болезненную, что вы ловите себя на том, что забиваете квадратнейший из колышков в круглейшую из дырочек, пытаясь заделать пробоину во вселенной.

Я слышал крики Скотта. Я видел лицо матери, которой уже лет десять не было на свете. Но конечно же, на самом деле я ничего не видел и не слышал.

Не стоило говорить об этом Эллен. Я надеялся, что она сама скоро поймет, и я по собственному опыту знал, что невозможно изменить чью-то систему убеждений, приводя противоположные свидетельства. Вера и разум несовместимы.

— Брук назвала вас убийцей — почему? — спросил я.

— Она говорит, что я угробила их отца. Что он умер из-за меня. И поэтому они меня наказывают.

— Заключение коронера было совершенно недвусмысленным. Инфаркт, как вы и говорили.

— Откуда вы знаете?

— Пообщался кое с кем. Почему же они преследуют вас?

— Они не верят заключению.

— Откуда вы знаете, если они вас игнорируют?

— Потому что три недели назад она поговорила-таки со мной. Я была на Келли-стрит… собиралась зайти в бар «Горный вид». Ну, просто чтобы побыть где-то, переброситься с кем-нибудь парой слов. Но тут вдруг передо мной оказалась Брук и повела себя отвратительно.

— Как?

— Стала кричать на меня перед другими людьми — людьми, которых я знала, которые разговаривали со мной, когда Джерри был жив, а теперь проходили мимо, будто ничего не происходило. Она кричала, что я заплачу за содеянное. И с тех пор все стало еще хуже. У меня мысли путаются.

— Эллен, почему бы вам не уехать? Начнете где-нибудь заново в другом месте.

— Как вы? После того, что случилось с вашим сыном?

Я промолчал.

— И что — помогло? Вы убежали. И что вы нашли? Невозможно просто взять и уехать. Прошлое остается с нами. Оно внутри нас.

— «Стриж» — это что-то с вашей родины? Румынское?

Она раздраженно кивнула.

— И откуда этому взяться здесь, в Америке?

Она посмотрела на меня как на последнего идиота.

— У нас в Румынии есть вещи, которые мы называем «аборэ», — сказала она. — И «мунтэ», а еще «ноаптэ». Это очень странно, но, оказывается, они есть и здесь.

— И что же это?

— Деревья. Горы. Ночь.

Я начал терять терпение.

— Ваш английский превосходен, Эллен. А что здесь означает «стриж»? Самое близкое по смыслу слово?

Она наклонила голову и посмотрела мне прямо в глаза:

— Ведьма. Ясно?

Я тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, снова подумав, стоит ли рассказать ей о мелькающих лицах и звучащих голосах. Я знал, что это ни к чему не приведет. Для нее мои призывы вернуться к реальности прозвучат неубедительно, и это при условии, что мне хватит терпения вообще что-нибудь ей объяснить.

— Вы думаете, я спятила?

— Нет, — сказал я. — Думаю, что Джерри Робертсону очень не повезло умереть вскоре после того, как он встретил женщину, которая так сильно его любила. И продолжает любить.

— И вы думаете, что это все? Что я рассказала вам все?

— Я ухожу, — заявил я, вставая. — Но я должен задать вам один вопрос. Если, по-вашему, то, что происходит, происходит в действительности, какое отношение это имеет ко мне? Или к Скотту? Кому понадобилось вредить мне?

— Не знаю, — призналась она. — Если только вас тоже не наказывают.

— За что?

Она холодно улыбнулась:

— Уж это вы сами должны знать. Скажите, что вы сделали?

Я предложил ей отдохнуть и покинул палату. Я прошел полпути по коридору, когда услышал ее крик:

— Что вы такого сделали?