"Земля будет вам прахом" - читать интересную книгу автора (Маршалл Майкл)

Глава 11

Я добрался до «Горного вида» в начале девятого. Это было единственное место в Блэк-Ридже, которое пришло мне на ум, а я хотел произвести впечатление человека, который хоть немного владеет ситуацией. Свой мотель я не предлагал, потому что такие предложения не делают незнакомым женщинам. Она согласилась, не спросив, где находится бар. Обещала быть там между половиной девятого и десятью, а точнее сказать и прийти надолго у нее не получится.

Я направился назад по пристани, потом по лужайке, перебрался через ворота. У моего прежнего жилья был вид обычного заброшенного дома, и шел я не медленнее, чем требовалось.

На мгновение я все же остановился на вершине, повернулся и сказал слова прощания, а потом пошел по подъездной дорожке. Ощущения, что я непоследователен, у меня не возникло.


Когда я вошел в бар, он оказался почти пустым. Одинокие пьяницы расположились по углам, словно колышки палатки. У стойки никого не было, а именно там рассаживаются обычно профессиональные пьяницы — во-первых, не надо вставать за выпивкой, во-вторых, можно перекидываться фразочками с барменом. Я решил, что или попал в пересменок, или заведение пришло в упадок окончательно, или Блэк-Ридж медленно погружается в болото и первыми это поняли пьяницы. Даже если бы музыкальным автоматом тут заведовал сам Мэрилин Мэнсон, это не спасло бы ситуацию.

Я несколько минут простоял в ожидании и наконец услышал чьи-то шаги из подсобного помещения. Повернувшись, я с удивлением увидел женщину, на которую обратил внимание, пока сидел днем на скамейке по другую сторону улицы.

Она несколько секунд смотрела на меня, потом подняла одну бровь.

— Я что, влипла?

— Понятия не имею, — сказал я. — Просто хочу пива.

Бровь опустилась, и женщина, прикасаясь по очереди ко всем кранам, перечислила мне марки пива.

— А что пользуется успехом? — спросил я.

— Деньги и счастье, — не моргнув глазом ответила она. — Ни того ни другого у нас нет.

Я кивнул на средний кран.

— Курить здесь можно?

— О да, — ответила она. — Сколько угодно.

Я смотрел, как она наклоняется, чтобы достать пепельницу. По моим прикидкам, ей было под тридцать. Высокая и худая, с высоким лбом, выразительными чертами и выкрашенными в иссиня-черный цвет коротко стриженными волосами. Кожа ее казалась бледной, движения — быстрыми и уверенными.

— Заплатите сразу или посидите? — спросила она.

— Некоторое время, — ответил я. — Жду кое-кого.

— Вот как… и кого же?

Я помедлил — она мне подмигнула. Не уверен, что видел прежде подмигивающую женщину.

— О'кей, — сказала она. — Поняла.

— Не поняли, — возразил я. — Жду старого друга.

— Как угодно.

Один из выпивох подошел за очередной порцией пива, а я воспользовался случаем и слинял — взгромоздился на табуретку у стойки вдоль окна, достал сигареты. Я давно уже не курил и даже не выпивал в помещении, и воспоминания о тех временах, когда я позволял себе это, не доставляли мне удовольствия. Вам случалось когда-нибудь в состоянии сильного подпития при попытке закурить поджигать свисающие на лицо волосы, хотя другая тлеющая сигарета лежала рядом с вами в переполненной пепельнице? Зрелище не из приятных. Ни на кого не производит впечатления.

Но то было прежде.


Период пьянства продолжался около года. Он начался просто — ты даже не понимаешь, что сделал сознательный выбор, предпочел один маршрут в супермаркет другому. В первый раз это случайность, во второй ты идешь знакомым путем, а потом даже не задумываешься об этом.

Прежде я не пил дома, не пил в одиночестве, не пил неумеренно. А потом вдруг стал это делать. Малые различия. Большая разница.

Преимущество пьянства не в том, что оно помогает забыться, хотя действительно удерживает реальность на некотором отдалении. Просто оно придает вульгарный блеск вещам, которые не дают тебе покоя, — лучше так, чем если бы они являлись в виде неприкрытых жестоких фактов. Проблема была не в пьянстве — я не становился агрессивным (только пьяным и слезливым), — а в похмелье. Я так и не дошел до того поворотного момента, за которым становишься профессионалом и на следующий день с утра пораньше принимаешься лечить подобное подобным, начиная все сначала. Четыре или пять раз в неделю я погружался в болото обезвоженного отчаяния, занимался самобичеванием, прекрасно понимая, что предаю память Скотта, отказываясь быть гордым и независимым, каким хотел вырастить его.

Если меня мучает похмелье, я ухожу в себя и не слышу других людей. А Кэрол было нужно, чтобы я ее слушал. Она переживала то, о чем мы не могли говорить (мы не пускались ни в какие рассуждения после того, как поняли, что врачи не способны объяснить, почему вдруг взорвался мозг Скотта, а долгие часы, проведенные в Интернете, тоже не дали результата), беседуя обо всем остальном. Она словно чувствовала, что, упаковывая обыденный хаос жизни в слова, в навязчивые подробности, его можно связать, не допустить, чтобы он и дальше вредил нам. Я не только не верил в это, я просто не выносил многочасовую бессмысленную болтовню из уст человека, который прежде был крайне лаконичен.

В результате я стал пить еще больше, чтобы как-то терпеть ее бесконечные монологи, а похмелье усиливалось, учащалось, и моя готовность слушать уменьшалась. Дошло до того, что она начала болтать постоянно. Она знала, что я не слушаю, но не могла остановиться, не могла понять, что я готов ее ненавидеть, ведь она наполняла мир шумом, убивая целительную тишину. В конечном счете мы проводили вместе все меньше и меньше времени, я стал упускать из ее повествования все большие куски, пока не понял, что окончательно потерял нить, и решил, что это не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Я осознал ее слова, когда она ушла. Со смерти Скотта минуло больше трех месяцев. Я проснулся поздно, и дома царили пустота и тишина. Я поблуждал по комнатам на нетвердых ногах и в конечном счете понял, что отсутствует нечто важное, а именно моя жена и ребенок. Потом я обнаружил письмо на столе в кабинете. Написано там было вот что: «Мир сломался, ты скатился в болото, я в этом не участвую».

В следующие шесть недель я сделал то, что нужно было сделать давно, — то, что Кэрол много раз пыталась заставить меня сделать. Я продал дом. Ей я отправил три четверти выручки, после того как погасил кредит. Половину суммы ей, четверть Тайлеру. Странное имя для ребенка, но не я его выбирал. Кэрол переносила Тайлера, и он стал ее сыном еще до рождения. Я бы все равно его любил, но моим настоящим сыном был Скотт. Теперь же я перестал чувствовать себя отцом, а притвориться у меня не получилось.

В последний раз мы с Кэрол виделись спустя шесть месяцев после трагедии. Мы встретились в ресторане на полпути между Рентоном, где она поселилась (неподалеку от ее брата, с той стороны Каскадных гор), и Блэк-Риджем, где я жил тогда в мотеле. У Кэрол был усталый, изможденный вид. Тайлер, похоже, особо не почувствовал моего отсутствия. Я, однако, узнал, что теперь он хорошо спит ночами, и это началось, как только они с матерью покинули дом у озера. Мы с Кэрол состояли в браке почти семь лет, а расстались меньше чем за месяц до этой встречи. Но с первой минуты было ясно, что никто из нас не ищет примирения.

— Ты по-прежнему пьешь? — спросила она.

Ее руки (возможно, безотчетно) в строгом порядке раскладывали приборы на столе.

— Нет, — солгал я.

К тому времени я стал пить меньше, словно мой демон понял: он свое дело сделал и можно приниматься за следующую жертву. Но ситуация оставалась опасной, а я не хотел рисковать своими достижениями. Оставив меня, Кэрол сделала пьянство моей личной проблемой, и мне потребовалось еще полгода, чтобы почувствовать себя хозяином положения.

Она вскинула подбородок, и я увидел, что она все понимает. Я не возражал. Это было даже приятно — на мгновение почувствовать себя женатым и понимаемым. Пожалуй, это единственное, что настраивало меня на безмятежную волну. В прежние времена в ее глазах была улыбка. Теперь они стали темными, печальными и старыми.

Через двадцать минут мы поднялись и чопорно поцеловали друг друга в щеки. С тех пор я не видел ни ее, ни Тайлера. Наверное, можно было попытаться что-то предпринять, но я чувствовал себя подавленным. В благополучные времена мы казались неплохой парой, но понятия не имели, как ужиться друг с другом, когда времена переменились. Мы обращались к психоаналитику, но проблема в том, что брак — это язык, у которого нет алфавита. Как только вы начинаете приводить его в систему, он умирает. В отношениях между людьми слишком много мелких уловок, и не надо раскрывать карты — чертовски велик риск, что, зная секреты всех фокусов, вы не захотите дальше смотреть представление.

Видимо, наш союз был рассчитан на ясную погоду, а тут начался жестокий шторм. Вообще-то в тот вечер, когда я сидел на пластиковом стуле и три часа глазел в пустой бассейн мотеля, напиваясь все сильнее, небо, казалось, стало плотным штормовым одеялом, которым мир укрылся навечно. В конечном счете я уснул на этом стуле и проснулся после четырех, когда на меня стали падать капли дождя.

На следующий день я съехал из мотеля. Пару месяцев жил на колесах, стараясь похоронить прошлое под новыми впечатлениями. В результате, я оказался в Орегоне. Там есть как будто пустоты, куда можно провалиться и жить какой-никакой жизнью, а другие почти не будут тебя замечать. Еще какое-то время я продолжал пить. Потом перестал и впал в спячку.


К половине десятого я начал раздражаться. Пил я медленно, но успел неплохо набраться. Улица была холодной и пустой, да и бар не производил уютного впечатления.

— Еще?

Я поднял глаза и увидел барменшу, облокотившуюся о стойку в шести футах от меня. Она с характерным для местных спокойным безразличием уставилась в окно.

— Пожалуй, — сказал я. — Только скажите, где именно тут у вас нужно встать, чтобы открылся вид на горы?

— На улице, — ответила она, повернувшись ко мне.

От ее взгляда веяло прохладой, словно из незакрытого окна.

— К тому же придется задрать голову или дойти до перекрестка. А что? Хотите подать на нас в суд за название?

— Меня зовут Джон, — сказал я и протянул руку.

Она модным энергичным движением пожала мою руку. Ладонь оказалась широкая и сухая.

— Кристина. Сейчас подам пиво. Эй, постойте-ка. Вы не ее ждете?

Я повернулся к окну. Все заведения на той стороне улицы были уже закрыты, но на тротуаре под фонарем стояла фигура.

— Не знаю, — автоматически сказал я.

— Ну да, так бывает со старыми друзьями.

— Бога ради. — Я смиренно тряхнул головой. — Как называется это пойло, что я пью?

— Напиток правды. Поостерегитесь. — Она усмехнулась и направилась за пивом.

Я смотрел на женщину за окном. Минуты две она стояла не шевелясь, потом стала переходить дорогу.

Когда она добралась до входа в бар, сомнений у меня не осталось: именно ее я и жду.