ГЛАВА 9 Захват ляодунского полуострова

Как то раз, в 1897 г. вовремя заседания чумной комиссии (См. стр. 503.) из министерства иностранных дел принесли экстренную депешу дешифрованную в министерстве, и подали ее министру иностранных дел графу Муравьеву.

Граф Муравьев, прочитав эту депешу и несколько взволновавшись, передал ее прочесть мне. В этой депеше говорилось, что германские военные суда вошли в порть Тзин-Тоу (Kиao-Чао).

Прочитав эту телеграмму, я сказал графу Муравьеву, что я надеюсь на то, что это, вероятно, временное занятие и что они (т. е. немцы) затем уйдут, но, если бы они не ушли, то я уверен, что Россия и другие державы заставят их покинуть этот порт.

На это граф Муравьев мне ничего не ответил, очевидно, не желая сказать ни "нет", ни "да".

После сказанного заседания чумной комиссии, на котором министр иностранных дел и я узнали о входе немецких военных судов в порт Цинтау причем для министра иностранных дел это известие не было вполне неожиданным, для меня же это было вполне неожиданно, - через несколько дней о входе этих судов в порт Цинтау сделалось известным из официальных сообщений, причем германская дипломатия объявила, что суда эти туда вошли для того, чтобы наказать китайцев, так как там несколько времени тому назад был убит один из немецких миссионеров. Но всем показалось странным, что для совершения такой экзекуции 120 понадобилось, чтобы в порт этот вошла довольно сильная эскадра, эскадра эта высадила на берег военную силу, которая и заняла Цинтау.

В скоромь времени, а именно в начале ноября, некоторые министры и я в том числе получили записку графа Муравьева, а затем и приглашение прибыть в заседание, которое будет под председательством Его Императорского Величества для обсуждения этой записки.

На заседании присутствовали: военный министр Ванновский, я, управляющий морским министерством Тыртов и министр иностранных дел граф Муравьев.

В записке этой высказывалось: что в виду того, что немцы заняли Цинтау, явился благоприятный для нас момент занять один из китайских портов, причем предлагалось занять Порт-Артур или рядом находящийся Да-лянь-ван.

В этом заседании граф Муравьев заявил, что считает такого рода занятие, или выражаясь правильнее "захват", - весьма своевременным, так как для России было бы желательно иметь порт в Тихом океане на Дальнем Востоке, причем порты эти (Порт-Артур или Да-лянь-ван) по стратегическому своему положению являются местами, которые имеют громадное значение.

Я весьма протестовал против этой меры, высказывал, что такого рода захват, после того, как мы провозгласили принцип неприкосновенности Китая, в силу этого принципа заставили Японию покинуть Ляодунский полуостров, - а в том числе Порт-Артур и Да-лянь-ван, которые входят в Ляодунский полуостров, - после того, как мы вошли с Китаем в секретный союзный оборонительный договор против Японии, причем обязались защищать Китай от всяких поползновений Японии занять какую-либо часть китайской территории, что после всего этого подобного рода захват явился бы мерою возмутительною и в высокой степени коварною.

Что кроме того, если оставить в стороне коварство подобной меры, как по отношению Японии, так и по отношению Китая и руководствоваться исключительно эгоистическими соображениями, то и в таком случае, по моему мнению, мера эта является опасною, ибо мы только что начали постройку Восточно-Китайской дороги через Монголию и Китай, отношения у нас там превосходные, но занятие Порт-Артура или Да-лянь-вана 121 несомненно возбудит Китай и из страны крайне к нам расположенной и дружественной сделает страну нас ненавидящую, вследствие нашего коварства. - Я сказал, что пункты эти, Порт-Артур и Да-лянь-ван, очевидно придется тогда соединить с восточно-китайской дорогой для того, чтобы хоть таким образом как-нибудь обеспечить прочность владения этими пунктами; кроме того это вынудит нас построить еще ветвь железной дороги и провести эту ветвь по Манджурии (местности, весьма густо насеянной китайцами) через Мукден, - родину китайского императорского дома. Все это вовлечет нас в такие осложнения, которые могут кончиться самыми плачевными результатами

Графа Муравьева очень поддерживал военный министр Ванновский, стоя на той точке зрения, что, хотя он не судья в вопросах международной дипломатии, но находит, что раз министр иностранных дел меру эту считает безопасною, то он со своей стороны, как военный министр, полагает, что следует захватить Порт-Артур или Да-лянь-ван.

Морской министр по существу вопроса не высказывался, а только заявлял, что он, как управляющей морским министерством, находит, что для флота было бы гораздо удобнее иметь русский порть где-нибудь на берегу Кореи, ближе к открытому Тихому океану; что порты эти Да-лянь-ван и Порт-Артур не являются такими пунктами, которые могли бы вполне удовлетворить морское министерство.

Так как я предвидел в этом шаге - дело роковое, которое должно было кончиться ужасами, то я несколько раз входил в прения с министром иностранных дел и военным министром, причем министр иностранных дел на мои указания, что к этим мерам не могут отнестись равнодушно ни Япония, ни Англия, - заявил, что он берет это на свою ответственность и уверен, что ни Япония, ни Англия никаких репрессий по этому предмету не предпримут.

Тем не менее, в виду моих горячих возражений, Государь Император (которому мои возражения, по-видимому, были неприятны) с ними изволил согласиться и таким образом был составлен журнал совещания, в котором было сказано, что Его Величеству не желательно было согласиться с предложением министра иностранных дел.

Должен сказать, что граф Муравьев, будучи человеком весьма пустым, тем не менее желал непременно чем-нибудь отличиться и ему не давал покоя тот факт, что, ранее вступления его на пост министра, я и князь Лобанов-Ростовский достигли таких 122 больших результатов в политике на Дальнем Востоке, что, с одной стороны, мы получили возможность вести прямо восточно-китайскую дорогу, а с другой получили преобладающее влияние, сравнительно с Японией, в Корее; вместе с тем сохранили весьма дружественный отношения с Китаем и не враждебные отношения с Японией, так как Япония мирилась с тем, что после японско-китайской войны мы удалили ее с Ляодунского полуострова; мирилась же она с этим потому, что ожидала больших для себя благ от проведения великого сибирского пути по прямой линии до Владивостока, - что еще в большей степени вводило Японию в сонм европейских держав.

Во время упомянутого заседания я, между прочим, развивал ту мысль, что я не могу понять подобной логики.

Если Германия вошла в Цинтау с намерением его захватить, и если этот шаг для нас вреден, то конечно мы должны воздействовать на Германию; но из этого факта, что Германия поступила некорректно и неправильно в отношении нас в том случае, если Цинтау нам нужен и для нас нежелательно и вредно, чтобы там воссела Германия, - никоим образом нельзя вывести заключения, что и мы должны поступить точно также, как Германия, и сделать также захват у Китая. Тем более такого вывода нельзя сделать потому, что Китай не находится с Германией в союзном отношении, а мы находимся с Китаем в союзе; мы обещались оборонять Китай и вдруг вместо обороны мы сами начнем захват его территории.

Через несколько дней после заседания, когда Государю Императору уже угодно было утвердить журнал совещания, я был у Его Величества с всеподданнейшим докладом. Государь Император, по-видимому, немного смущенный, сказал мне:

- А знаете ли, Сергей Юльевич, я решил взять Порт-Артур и Да-лянь-ван и направил уже туда нашу флотилию с военной силой, - причем прибавил: - Я это сделал потому, что министр иностранных дел мне доложил после заседания, что, по его сведениям, английские суда крейсируют в местностях около Порт-Артура и Да-лянь-ван и что, если мы не захватим эти порты, то их захватят англичане.

Конечно, последнее сведение, которое доложил граф Муравьев Государю, было неверно, как я узнал после об этом от английского посла: действительно в водах Тихого океана, около тех местностей находилось несколько английских военных судов, но они появились 123 там после того, как Германия вышла с своими военными судами в Цинтау, - но никакого намерения захватить какой-нибудь порт англичане не имели.

Сказанное Его Величеством сообщение меня весьма расстроило. Выходя из кабинета Государя, я в приемной встретил Великого Князя Александра Михайловича, которому, вероятно, о том, что наши суда были направлены в Порт-Артур, нагруженные войсками, уже было известно, так как он заговорил со мною об этом.

Я с ним в разговор не вступал, а только сказал:

- Вот, Ваше Императорское Высочество, припомните сегодняшний день, - вы увидите, какие этот роковой шаг будет иметь ужасные для России последствия.

Затем, от Государя Императора, из Царского Села, я прямо отправился к г. Чирскому - лицу, заменявшему германского посла, так как германский посол, - князь Радолин, - был в отпуску.

Г-ну Чирскому (который ныне состоит германским послом в Вене, а в то время был советником германского посольства в Петербурге) я сказал, что, когда здесь был Германский Император, то он мне говорил, что, если когда-нибудь я пожелаю просить его о чем-нибудь, или высказать ему какое-нибудь мое мнение, то я могу это сделать не стесняясь - прямо через посольство. И вот теперь, - сказал я, - я прошу Вас убедительно телеграфировать Германскому Императору, что я, как в интересах моего отечества, так и в интересах Германии - убедительно прошу и советую, расправившись с виновными в Цинтау, - казнив тех, кого он считает нужным казнить, взыскав контрибуцию, - если он это сочтет нужным, - удалиться из Цинтау, так как этот шаг повлечет за собою и другие шаги, которые будут иметь самые ужасные последствия.

Не прошло и нескольких дней, как Чирский приехал ко мне и показал мне, в ответ на мою телеграмму, телеграмму от имени Германского Императора, следующего содержания:

- Передайте Витте, что из его телеграммы я усмотрел, что ему некоторые обстоятельства, весьма существенные и касающаяся этого дела - неизвестны, а потому последовать его совету мы не можем.

Тогда я припомнил то, что мне говорил генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович; я припомнил о том, что случилось, когда Германский Император, будучи в Петергофе, ехал с 124 нашим Императором со смотра войск во дворец; припомнил также немое поведение графа Муравьева в чумной комиссии, когда получилось первое известие о входе германских судов в Цинтау.

Наконец, через некоторое время граф Муравьев, в оправдание себя, мне говорил: - Вот вы в заседании говорили, что если мы считаем для нас вредным шаг Германии по захвату Цинтау, то мы должны воздействовать на Германию, но не делать захватов у Китая, но мы не можем действовать на Германию, так как нами было дано неосторожно согласие на тот шаг, который она сделала.

Тем не менее, предвидя все пагубные последствия от того решения, которое Его Величеству угодно было принять - я все таки но сдавался и, с своей стороны, старался всяческими путями заставить одуматься и покинуть Порт-Артур, причем имел несколько, весьма резких объяснений с министром иностранных дел. Вследствие этих объяснений до самой смерти графа Муравьева (о чем я буду говорить далее) между мною и им установились весьма натянутые и холодные отношения.

Но все мои попытки привести к благоразумию были тщетны, что весьма понятно; раз Его Императорскому Величеству министр иностранных дел и военный министр советуют для блага России взять и захватить Порт-Артур или Да-лянь-ван, то довольно естественно было со стороны Государя Императора, молодого, жаждавшего славы, успехов и побед, следовать совету этих двух государственных деятелей.

Когда наши суда стояли еще около Порт-Артура и мы еще не делали высадку, я несколько раз виделся с английским послом О'Конором (который впоследствии был английским послом в Константинополе и несколько лет тому назад умер) и германским послом Радолиным (который впоследствии был послом в Париже и ныне находится в отставке). С Радолиным я лично был в очень хороших отношениях.

Когда Радолин вернулся из отпуска, то придя ко мне он заговорил со мною о происшедшем и спросил:

- Что вы думаете о всем происшедшем? Я ему ответил.: 125 - Я думаю, что все это большое ребячество и, к сожалению, это ребячество очень дурно кончится. (Причем, конечно, слово "ребячество" я относил к действиям Германского Императора, который и вызвал весь этот инцидент).

Радолин почел нужным дать по поводу этого разговора со мною телеграмму в Берлин. В каком виде он передал в этой телеграмме разговор со мною - я не знаю. Но вот что произошло.

Министерство иностранных дел, - как и вообще все министерства, конечно, стараются дешифрировать телеграммы, которые подаются иностранными послами; весьма естественно, что и наше министерство дешифрировало депеши, которые посылали иностранные послы, причем, несмотря на крайне запутанные дипломатические шифры и постоянную их перемену - у нас, в России, по крайней мере в мое время, не могли совладать лишь с некоторыми шифрами, а большинство шифров легко дешифрировали; поэтому и мой разговор с Радолиным был дешифрирован и передан графу Муравьеву.

Граф Муравьев почел порядочным телеграмму Радолина о моем с ним разговоре представить Его Величеству.

Когда я, через несколько дней после разговора с Радолиным, был у Его Величества, то Государь со мною был необыкновенно холоден и, когда я с ним прощался, он встал и сказал:

- Сергей Юльевич, я бы советовал вам быть более осторожным в разговорах с иностранными послами.

Я тогда сразу не понял, о каком именно разговоре идет речь, и ответил Государю:

- Ваше Императорское Величество, я не знаю, на какой разговор Вы намекаете, но знаю одно, что я никогда с иностранными послами не говорю что либо, что могло бы принести вред Вашему Императорскому Величеству или моей родине.

На это мне Государь Император ничего не ответил.

Наши суда с войсками все стояли около Порт-Артура, причем, когда они прибыли в Порт-Артур, то граф Муравьев дал указание нашему посланнику в Китае, чтобы он успокоил китайское правительство и заявил, что мы пришли туда для того, чтобы помочь Китаю избавиться от немцев, что мы пришли защищать Китай от немцев и как только немцы уйдут - и мы уйдем. 126 Поэтому Китай отнесся к нашему приходу весьма радостно и первые недели верил нашему сообщению.

Но вскоре китайское правительство от своего посла в Берлин узнало, что мы действуем по соглашению с Германией и поэтому начало к нам относиться крайне недоверчиво.

Между тем 1 января последовало увольнение военного министра генерал-адъютанта Ванновского; вместо него управляющим министерством был сделан генерал-лейтенант Куропаткин. - Таким образом вся эта история захватом Порт-Артура в первоначальном ее виде была совершена без участия Куропаткина.

Я надеялся, что с переменой военного министра, может быть, новый военный министр Куропаткин воздействует в моем направлении и мы покинем Порт-Артур.

В это время было назначено совещание под председательством Великого Князя Алексея Александровича, которое имело в виду определить: какие требования предъявить Китаю.

В этом заседании уже участвовал Куропаткин.

Ко всей этой затее, - как ранее, так и в этом заседании, я продолжал относиться отрицательно, но поддержки у Куропаткина не нашел.

Напротив того, Куропаткин считал, что нам следует предъявить Китаю не только требования, чтобы он нам уступил Порт-Артур и Да-лянь-ван, но и всю часть Ляодунского полуострова, которая составила нашу, так называемую, Квантунскую область. Куропаткин при этом опирался на тот довод, что без этого мы не будем в состоянии защищать Порт-Артур и Да-лянь-ван в случае войны. Затем он говорил, что кроме того необходимо скорей построить ветвь от восточно-китайской дороги до Порт-Артура.

Вообще Куропаткин не высказывался о том, хорошо ли мы сделали, что пошли в Порт-Артур и Да-лянь-ван, но только предъявил вот эти требования, как требования необходимые.

В этом совещании, согласно этим требованиям, были выработаны условия, которые и были предъявлены Китаю.

После этого, когда уже Его Величество переехал из Царского Села в Зимний Дворец и после того, как Государь сказал мне в Царском Селе, что советует мне быть более осторожным в 127 разговорах с послами - я при первом докладе Его Величеству в Зимнем Дворце высказал Государю, что в виду замечания, которое Его Величество мне сделал, и в виду моих разногласий по поводу всего происшедшего, я просил бы Его Величество освободить меня от должности министра.

Государь Император на это мне сказал, что не считает возможным меня отпустить, что как министру финансов он мне оказывает полнейшее доверие, что я на Его отношения ко мне, как к министру финансов, сетовать не могу (что совершенно правильно, так как до самого моего ухода с поста министра финансов Государь всегда оказывал мне полное доверие), что Он меня лично очень ценит, а поэтому не отпускает меня и просит продолжать ему оказывать содействие; причем Его Величество сказал мне, что вопрос относительно захвата Порт-Артура и Да-лянь-вана уже кончен, хорошо ли сделано это или дурно - покажет будущее, но, во всяком случае, дело это кончено и он этого не изменит; поэтому Государь просил меня оказать Ему содействие, чтобы дело это было приведено в исполнение возможно боле благополучно, что Он лично меня об этом просит.

Между тем в это время в Пекине посланник Павлов, заменяющий нашего посланника Кассини, предъявил условие, по которому Китай должен был нам передать в арендное содержание на 36 лет всю Квантунскую область вместе с Порт-Артуром и бухтой Да-лянь-ван, причем это арендное содержание было особого свойства, так как ни нами, ни со стороны Китая вопрос об уплате за аренду не подымался. Китайское правительство артачилось и не соглашалось на это.

Наши же военные суда, нагруженные войсками, стояли в бухте Порт-Артур; войска наши не высаживались. Причем сперва к нашим морякам и к нашим русским судам китайские власти в Порт-Артуре относились благосклонно, но затем резко переменили образ своего поведения.

Китайская Императрица-регентша, вместе с малолетним императором, переехала из Пекина в обыкновенное дачное местопребывание, недалеко от города, куда постоянно ездили с докладом министры и, под влиянием английских и японских дипломатов, ни на какие уступки не соглашалась. 128 При таком положении дела, видя, что Его Величество не уступит и, если мы не заключим договорных условий относительно передачи нам Квантунской области, то произойдет высадка наших войск и, в случае сопротивления, кровопролитие - я вмешался в дело, а именно: телеграфировал агенту министерства финансов Покотилову (который впоследствии был посланником в Пекине) - что я прошу его повидаться с Ли-Хун-Чаном и с другим сановником Чан-Ин-Хуаном и посоветовал им, от моего имени, оказать влияние на то, чтобы соглашение, нами предложенное, было принято; причем я пообещал как первому, так и второму сановнику значительные подарки, а именно - первому 500.000 руб., а второму - 250.000 руб. Это был единственный раз, когда в моих переговорах с китайцами я прибег к заинтересованию их посредством взяток.

Эти два сановника, видя, что передача нам Квантунской области, во всяком случае, является неизбежной, так как они узнали, что наши суда стоят нагруженные войсками и в полном боевом порядке, решили поехать к Императрице и уговорить ее разрешить подписать предложение России.

После долгих уговоров Императрица уступила, о чем я получил телеграмму от Покотилова, в которой говорилось, что соглашение будет подписано; эту телеграмму я сообщил Государю Императору, и, так как Его Величество не знал о предпринятых мною шагах, то он написал на моем сообщении: "Не понимаю, в чем дело?" Когда же я объяснил Государю, что дело идет о том, что китайское правительство согласилось, по моему настоянию, подписать соглашение, чего тщетно добивался несколько недель наш поверенный по делам, то Его Величеству угодно было на телеграмме отметить:

"Это так хорошо, что даже не верится".

Соглашение было подписано 15 то марта 1898 года Ли-Хун-Чаном и Чан-Ин-Хуаном с одной стороны и нашим поверенным - с другой.

Если бы китайское правительство нам не уступило, то главному командиру адмиралу Дубасову (который был главным командиром эскадры и сухопутных войск, там находящихся) был бы отдан приказ, чтобы через несколько дней, в случае отказа Китая - занять Квантунскую область, что было сделать, в сущности, весьма легко, так как самая крепость Порт-Артур была совершенно игрушечной и никаких войск в Квантунской области Китай не имел. 129 Таким образом совершился тот роковой шаг, который повлек за собой все дальнейшие последствия, кончившиеся несчастной для нас японской войной и затем и смутами. Этот захват нарушил все наши традиционные отношения к Китаю и нарушил их навсегда.

Захват и события, которые явились последствием его, привели Китай к тому положению, в котором он находится и ныне, т. е. к тому, что на днях должна рухнуть Китайская Империя и водвориться республика, которая есть результат вспыхнувшей среди китайцев междоусобной войны.

Несомненно эта междоусобица и падение Китайской Империи произведет такой громадный переворот на Дальнем Востоке, что последствия этого будут ощущаться и нами и Европою еще десятки и десятки лет.

Этот захват Квантунской области, как это видно из моего предыдущего рассказа, - последствия которого несомненно выяснять историки на основании документов, которые имеются в достаточной полноте у бывших государственных деятелей, в том числе и у меня, - представляет собою акт небывалого коварства.

Несколько лет до захвата Квантунской области, мы заставили уйти оттуда японцев и под лозунгом того, что мы не можем допустить нарушения целости Китая, заключили с Китаем секретный оборонительный союз против Японии, приобревши через это весьма существенные выгоды на Дальнем Востоке и затем, в самом непродолжительном времени, сами же захватили часть той области, из которой вынудили Японию, после победоносной войны, уйти под лозунгом, что мы не может допустить нарушения целости Китайской Империи.

Несомненно, что толчок к такому акту дал Император Вильгельм захватом Цинтау; может быть, он и не сознавал ясно, к каким последствиям это поведет, но несомненно то, что германская дипломатия и германский император в то время всячески старались нас втиснуть в дальневосточные авантюры; он стремился к тому, чтобы отвлечь все наши силы на Дальний Восток и быть спокойным относительно западной границы; это и было им вполне достигнуто, так как занятие Квантунской области повлекло за собой - (как это я буду иметь случай рассказывать далее) - жестокую японскую войну, в которой мы потерпели самое обидное и чрезвычайное поражение. - Во время этой войны Германский Император явился как бы защитником нашей западной границы, но, конечно, защитником 130 недобровольным. Под видом дружбы - он выхлопотал превыгодный для Германии и крайне невыгодный для России торговый договор.

Как только мы захватили Квантунскую область, все державы, имевшие там интересы, всполошились и прежде всего: Япония и Англия. Англия захватила Вей-ха-вей, а Япония начала предъявлять аналогичные притязания относительно Кореи.

Граф Муравьев, видимо, этого не ожидал, так как он уверил Его Величество, что все обойдется совершенно спокойно, - за это он ручался; поэтому он сейчас же, сделав уступки, вошел в соглашение с Англией и Японией.

Англии он формально обещал, что, если мы сделаем Порт-Артур своим портом, в который не будем допускать иностранные суда, то Россия обязуется рядом с Порт-Артуром устроить большой коммерчески порт, в который был бы доступ судам всех держав, что этот порт будет совершенно свободный от каких бы то ни было пошлин, т. е., что это будет порто-франко.

Конечно, такое обещание, сделанное Англии и всему свету, несколько сгладило впечатление, произведенное нашим захватом, но, тем не менее, не внедрило полного спокойствия; в особенности негодовала Япония. Поэтому мы начали уходить из Кореи на попятный двор.

Вследствие соглашения нашего с Японией, совершенного во время коронации Его Величества, мы имели преобладающее значение в Корее; там мы имели военных инструкторов, небольшой военный отряд и, главным образом, держали всю финансовую часть Корейской Империи в своих руках. Для этого, в соответствии с соглашением с Японией, совершенном во время коронации, я назначил туда советника при Корейском Императоре, который, в сущности, играл роль корейского министра финансов; советчиком этим был Алексеев, который ранее служил под моим начальством, в качестве управляющего канцелярией департамента таможенных сборов.

Алексеев в короткое время достиг полного влияния на Корейского Императора в смысле управления всеми финансами этой империи и несомненно, что постепенно он бы забрал в руки всю экономическую и финансовую часть Кореи. 131 Наш захват Квантунской области произвел такое удручающее впечатление на Японию, что граф Муравьев, боясь военного столкновения с Японией, по требованию ее - удалил из Кореи наших военных инструкторов, нашу военную команду, а засим должен был уехать оттуда и наш советник при Корейском Императоре Алексеев.

Как военное влияние в Корее, так и финансовое и экономическое нами было передано из рук наших агентов в руки агентов Японии.

В результате, чтобы успокоить Японию, последовало 13 апреля 1898 года соглашение с Японией, в котором мы явно отдали Корею под доминирующее влияние Японии. Япония это так и понимала и, до поры до времени, успокоилась.

Если бы мы это соглашение сдержали в точности, не только по букве, но и по духу его, т. е. предоставили бы Корею прямо полному влиянию Японии, то несомненно, что на долгое время установились бы миролюбивые отношения между Японией и Россией.

Возвращаясь к нашему соглашению с Китаем 15-го марта 1898 года, я хотел заметить, что с того момента, когда Ли-Хун-Чан подписал это соглашение - он уронил свой престиж в Китае и с того момента его престиж начал падать, так что он покинул высший, между всеми сановниками, пост, который до того времени занимал в Китае, и принял генерал-губернаторство на юге Китая.

Другого сановника, подписавшего тоже соглашение, Чан-Ин-Хуана, во время боксерского восстания, по причинам мне неизвестным, правительство сослало в глубь Китая в какую то тюрьму, там он был зарезан или удушен.

Бывший в то время послом в Петербурге и Берлине Сюн-Кинг-Шен, весьма почтенный и добросовестный китаец, когда вернулся в Пекин, - то был там публично казнен.

Эти вот отдельные факты показывают, как общественное мнение Китая относилось к этому соглашению о передач нам, России, Квантунской области.

После взятия Квантунской области более резко выступил вопрос о расширении сооружения нашего флота, вследствие этого в начале 1898 года генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович 132 вошел со мною в переговоры, нельзя ли отпустить вне государственной росписи чрезвычайный кредит на устройство судов по программе, которая была одобрена Его Величеством.

Мне было совершенно ясно, что раз мы влезли в Квантунскую область, нам необходимо на Дальнем Востоке иметь соответствующий флот, и поэтому я отнесся к желанию Великого Князя соответственно. Вследствие этого Его Величество призвал меня и генерал-адмирала Великого Князя Алексея Александровича и совещался с нами относительно направления этого дела. В этом маленьком совещании было решено, чтобы вне государственной росписи на 1898 год, которая в то время действовала, отпустить на расширение сооружения флота 90 миллионов рублей. Его Величество был очень доволен таким решением и это опять установило доброжелательные отношения Его Величества ко мне. Вследствие этого Государю Императору угодно было 26 февраля издать весьма милостивый на мое имя указ.

Когда мы взяли Квантунский полуостров и объявили Порт-Артур военным портом, в который не могут входить иностранные суда, и когда вследствие резкого протеста Англии обязались перед всем светом рядом открыть большой коммерческий порт, доступный судам всего света, и установить там в гавани Да-лянь-ван порто-франко и когда я приступил к сооружению этого порта, то явился вопросы как же назвать этот порт?

Тогда, согласно указанию Его Величества, я обратился к Президенту Академии, которым был тогда Великий Князь Константин Константинович, тот самый почтенный, благородный, в полном смысле "великий князь" Константин Константинович, который и ныне состоит Президентом Академии и просил его обсудить с академиками: как было бы всего соответственнее назвать порт, который строится в бухте Да-лянь-ван, почти что рядом с Порт-Артуром?

Я получил от Великого Князя письмо, в котором он мне указывал различные имена, которыми можно было бы назвать этот порт. Так было указано на возможность назвать его именем Императора Николая, например : "С в е т о н и к о л а е в с к ", можно было бы назвать от слова: "слава" - "П о р т - С л а в ь с я" ; можно было бы назвать порт от слова "свет", например, "Светозар"; можно было бы назвать "Алексеевск" в честь генерал-адмирала Великого Князя Алексея Александровича, так как порт этот был, в конце концов, взят нашей маленькой эскадрой под командой адмирала 133 Дубасова; начальником морского ведомства был Великий Князь Алексей Александрович.

При докладе в Петергофе я доложил об этом Его Величеству и указал на различные предложения Августейшего Президента Академии.

Когда Его Величеству угодно было меня спросить: "А как вы думаете, каким именем назвать этот порт?" - Тогда я Его Величеству сказал, что я бы не назвал его таким громким именем, потому что Бог знает какая будет участь этого порта? Может быть, он прославит Poccию, а, может быть, он будет причиной нанесения России большого урона. Лучше назвать каким-нибудь скромным именем.

Тогда Государь спросил: "Каким же, например?"

Мне сразу пришло в голову и я сказал: - Да вот, например, Ваше Величество, бухта называется Да-лянь-ван, вероятно, наши солдаты окрестят ее и скажут "Дальний", и это название будет соответствовать действительному положению дела, потому что этот порт ужасно как далек от России.

Государю это понравилось, он сказал:

- Да, я также нахожу, что было бы лучше назвать "Дальний". Я принес Государю приготовленный указ, в котором было оставлено свободное место для того, чтобы туда проставить название порта - когда будет решено, как пожелают его назвать.

Государь, подписав указ, сам прописал на свободном месте, которое было оставлено для названия порта: - порт "Дальний".

Я в общих чертах, в нескольких словах рассказал эту интересную и грустную страницу из нашей истории, при дальнейших рассказах я, может быть, буду еще возвращаться к различным отдельным эпизодам, касающимся этой истории.

Вообще, так как я веду свои рассказы, которые воспроизводятся посредством стенограмм, совершенно не подготовляясь к этим рассказам, а беру из моей памяти то, что я помню, то, конечно, рассказы эти не могут претендовать ни на какую бы то ни было систематичность, ни на полную точность; на что они имеют полное право претендовать - это на то, что в общих чертах все сказанное составляет несомненную правду и излагает обстоятельства дела вполне беспристрастно и добросовестно. 134