"Месть" - читать интересную книгу автора (Льюис Сьюзен)

ГЛАВА 25

Ее пальцы торопливо перелистывали страницы альбома, с которых смотрели лица тех, кого она сделала частью своей жизни. Глаза ее лихорадочно блестели, сердце замирало. Младенец плакал, но она не обращала на это внимания. Пусть плачет, ведь она занята фотографиями. Вот детская фотография Лоренса. Или это Том? Они так похожи. Нет, должно быть, это все-таки Лоренса! Как ей его не хватало! Но теперь он с ней, он здесь, или скоро будет… и станет для нее всем. Они будут так счастливы все вместе. Теперь никто этому не помешает. Воспоминания выстроились, у нее были все необходимые фотографии.

В ее глазах появилось мечтательное выражение, на губах нежная улыбка, она взглянула на свадебную фотографию. Лоренс на ней такой высокий, красивый… Пиппы там больше не было, ей вообще там не следовало появляться, а потому с помощью ножниц она избавилась от Пиппы.

Она с любовью погладила фотографию, затем перевернула страницу и задрожала от возбуждения, увидев самую замечательную из них — здесь они были вместе. Над ней она здорово потрудилась… Вот тут она, еще совсем малышка, на руках у матери, а отец с обожанием смотрит на них обеих. Она знала, что бывают счастливые семьи, ведь у нее самой была именно такая семья и скоро опять будет.

Вдруг она вскинула голову, замерев от страха. Дэрмот Кемпбел мог все испортить. Он писал неправду. Но разве мог он доказать, что было совершено убийство, если даже полиция убедилась, что убийства не было. Горькая усмешка искривила ее губы. Дэрмот Кемпбел не сумел даже провалить съемки фильма, хотя, возможно, он считал, что ему это удалось. Уж ей-то это известно! Она знала, что съемки продолжатся сразу же после Рождества. Поскольку установлено, что Анна умерла естественной смертью, страховая компания выплатит страховку…

Анна умерла! Эти два слова, соединившись, словно током ударили ее. Перед ее глазами вспыхнул многоцветный фейерверк. Она это сделала. Она убила человека и теперь погрузилась в мир бесконечного хаоса и ужаса. Сердце ее резкими толчками гнало ужас по кровеносным сосудам, усиливая разлад в ее мыслях. Она убила один раз и знала, что, если потребуется, сделает это снова. Где-то около глаза забилась жилка. Она прижала ее пальцем. Пальцы были негибкие, скрюченные, словно когти. Ей вдруг стало трудно дышать, потому что она испугалась самой себя. Оттолкнув альбом, она зажала уши руками. Младенец все плакал, плакал, плакал… Волна безумия подкатывала все ближе, грозя захлестнуть ее с головой.

С тех пор, как они возвратились из Нового Орлеана, прошло всего десять дней, но уже полным ходом шла подготовка к пересъемке фильма. Как понимала Кирстен, всем им предстояло работать до ночи в канун Рождества, после чего Лоренс предоставлял каждому неделю отдыха, чтобы начать сразу же после Нового года и закончить к середине января все подготовительные работы. На роль Мойны О'Молли уже пригласили новую актрису, Элизабет Брэдли, с которой Кирстен приходилось работать раньше. Она согласилась принять предложение с одним условием — что ей расскажут во всех подробностях о смерти Анны. Кирстен отнеслась к этому с полным пониманием. Поскольку это событие все еще на все лады пережевывалось прессой, ей казалось естественным, что Элизабет хочет узнать о случившемся из первых рук. Поэтому Кирстен и Лоренс пригласили Элизабет на ужин и рассказали все, о чем она спрашивала. Как и все, Элизабет была заинтригована этой загадочной смертью, хотя, зная Кирстен, не сомневалась, что в намеках на ее причастность к убийству, которые проскальзывали в газетах, нет и доли правды.

Теперь Кирстен стало очень трудно появляться на публике. Она удивлялась, как удалось Кемпбелу раздобыть столько фотографий, где она изображена смеющейся. Не прошло и года со дня смерти Пола, минуло только шесть месяцев с тех пор, как Лоренса оставила жена, и всего две недели после загадочной смерти Анны. Счастливое лицо Кирстен должно было, по замыслу Кемпбела, внушать окружающим мысль о ее беспощадности и опасности, ибо, как утверждал все тот же Кемпбел, ничто, даже человеческая жизнь, не могло стать для нее преградой на пути к достижению цели.

Читая посвященные ей статьи, Кирстен не узнавала себя, словно речь в них шла о незнакомке, присвоившей ее имя и обличье с коварными и злыми намерениями. Кирстен никак не могла смириться с тем, что ее изображают таким чудовищем, и не понимала, почему стала жертвой предубеждений и несправедливости. Ее адвокаты решили попытаться наложить судебный запрет на газету Кемпбела, но Кирстен сомневалась, что судебное предписание удастся получить до Рождества. Между тем клеветническая кампания продолжалась. Кирстен совсем не хотелось вступать в юридическую баталию с Дэрмотом Кемпбелом и Диллис Фишер, поскольку это привлекло бы к ней нездоровое любопытство широкой общественности, но Лоренс убедил ее в том, что это единственная возможность остановить клеветнические измышления Кемпбела.

Кирстен никому не сказала о записке, полученной ею перед самым отъездом из Нового Орлеана. Теперь она была уверена, что ее написал сам Кемпбел. Но если он действительно мог доказать, что она убила Анну, как говорилось в записке, то почему до сих пор не сделал этого? Чтобы продолжать мучить ее? Возможно, ибо ничто не заставляет так страдать, как обвинение в убийстве. Кирстен понимала, что, несмотря на угрозы, у Кемпбела не было доказательств, и она сожалела, что не сохранила записку и не могла показать ее своим адвокатам.

Сейчас они с Лоренсом сидели в празднично украшенном офисе производственного отдела, обсуждая заново пересмотренный график. Вокруг звонили телефоны, работали принтеры, приходили факсы и сотрудники перекликались громкими голосами. Некоторые отснятые сцены годились в дело, из других выбирали отдельные эпизоды, так что на сей раз составить график работ было сложнее, чем изначально. Ко всему прочему их могла подвести непредсказуемая погода.

— Значит, ты предлагаешь, — обратилась Кирстен к Мелвину, главному по производству, — чтобы мы, приехав в Новый Орлеан, сразу же отправились в дом на плантации и сначала отсняли сцены там?

Мелвин кивнул.

— Если мы этого не сделаем, — сказал он, — то рискуем попасть в самый разгар Марди грас.

— Ты прав, — согласилась Кирстен, просматривая снимки дома на плантации в Дубовой аллее, выбранного для съемок. Она с радостью предвкушала, как будет работать в этом месте, ибо дом был великолепен и стоял — что очень важно для съемок — на неосвоенной территории. — А ты что думаешь, Лоренс? — спросила она.

— По-моему, предложение разумное, — ответил он, взяв у нее фотографии.

— Ты говорил об этом с Маленьким Джо, Мелвин? — спросила Кирстен, усевшись перед ним на краешек стола и вытянув ноги. — Сможет ли он раздобыть для нас необходимое оборудование и бригаду во время Марди грас?

— Он говорит, что сможет, — ответил Мелвин, — и позвонит мне на этой неделе. Я не могу представить себе, чтобы Маленький Джо нас подвел. Думаю, если ему не удастся раздобыть то, что нам надо, на месте, он достанет это в Голливуде.

— Не разрешайте ему это делать, пока не переговорите со мной, — прервал его Лоренс. — И вообще пока ничего там не заказывайте, договоритесь только предварительно. То же самое относится и к заказу авиабилетов.

— Полагаю, что, принимая во внимание Марди грас, — возразил Мелвин, — нам придется договариваться более конкретно.

— Сначала поставьте меня в известность, — повторил Лоренс, смущенный слишком пристальным взглядом Кирстен. Он вернул Кирстен фотографии и рассеянно уставился на ее вытянутые ноги в длинных черных сапожках и обтягивающих бриджах. Затем, стараясь не встречаться с ней взглядом, удалился.

— Кажется, у него поубавилось энтузиазма, — заметил Мелвин. — Может, он хочет бросить всю эту затею?

— Нет, — Кирстен старалась придать своему голову уверенность, хотя не чувствовала ее. — Он просто проявляет осторожность.

— По правде говоря, только из-за него все стали такими раздражительными. Если он хочет выйти из игры, то должен предупредить нас об этом заранее. Многие ради этого отказались от другой работы.

— Он не собирается выходить из игры, — заверила его Кирстен. — Просто на него свалилась масса проблем. Так на Чем мы остановились?

Они еще более часа подробно обсуждали график работ, потом Мелвин сказал, что умирает с голоду, и отправился вместе с другими обедать.

Когда он ушел, Кирстен медленно побрела в свой офис, размышляя, стоит ли туда заходить.

Она знала, что там сейчас Руби. В последнее время она чувствовала себя не слишком уютно в ее обществе, особенно с тех пор, как Руби внезапно уверовала в Бога. По правде говоря, иногда это выглядело довольно комично, но когда тебя постоянно призывают покаяться в грехах, это раздражает. К тому же Кирстен казалось, что Руби в чем-то обвиняет ее. Однако беседы Руби со священником не только излечили ее от «кокосового бреда», но и избавили от пристрастия к джину.

Кирстен открыла дверь в офис и увидела, что Руби сидит там одна и читает Библию. Взглянув на Кирстен, она торопливо перекрестилась.

— Лучше бы ты не делала этого, Руби, — устало заметила Кирстен.

— Ищите Господа, пока Его можно найти, обращайтесь к Нему, пока Он рядом, — посоветовала Руби.

— О'кей, — сказала Кирстен, усаживаясь за свой стол. — Где Лоренс?

— В просмотровом зале, — ответила Руби, потом, молитвенно сложив руки и склонив голову, начала что-то бубнить себе под нос.

— Руби, тебе не кажется, что ты немного переигрываешь? — тяжело вздохнув, спросила Кирстен.

— Нельзя зайти слишком далеко по дороге, ведущей к Господу нашему, — вразумила ее Руби. — Я сейчас молюсь за тебя, Кирстен.

— Очень мило с твоей стороны, — заметила Кирстен, — но это отвлекает от работы.

Они помолчали. Кирстен проверяла по сценарию, не пропущены ли какие-нибудь эпизоды в графике, а Руби вернулась к чтению Библии. Заметив, что Руби как-то странно поглядывает на нее, Кирстен спросила:

— Тебя что-нибудь беспокоит?

— По правде говоря, да, — ответила Руби, засовывая в рот антиникотиновую жевательную резинку. Она откинулась на спинку кресла Лоренса, положила локти на подлокотники и сплела пальцы на груди. — Забывая о том, что было, и устремляясь мыслями к тому, что будет, я хочу сказать следующее, — зловещим тоном возвестила она.

Кирстен молча ждала продолжения.

Руби кивнула головой.

— Научись молчать, слушать и воспринимать услышанное, — посоветовала она. — Это сказал Пифагор, — пояснила Руби.

— Неужели? Тогда я слушаю.

Руби скорбно поглядела на нее, потом, с состраданием улыбнувшись, продолжала:

— Господь посоветовал мне сказать это. Есть вещи, о которых Лоренс не хочет говорить, поэтому я скажу за него. Кто-то ведь должен это сделать. Кирстен, дитя мое, если бы у тебя хватило здравого смысла самой отстраниться от работы над фильмом после отъезда из Нового Орлеана, мне вообще не пришлось бы упоминать об этом.

Кирстен молча слушала ее.

— Вот что, милочка, — вкрадчиво сказала Руби. — Мы с Лоренсом работали вместе над этим фильмом задолго до того, как на сцене появилась ты. Тебе это известно. Этот фильм много для нас значит.

— А для меня разве нет?

— Остановись. — Руби предостерегающе подняла руку. — Не забывай: «слушай и воспринимай услышанное». Ну, конечно, для тебя фильм тоже кое-что значит, но по другой причине. Ты вложила в него свое наследство, чтобы вернуть Лоренса — это известно каждому. Но теперь тебе пора понять, что этого не произойдет. Даже после того, как бедняжка Анна устранена с твоей дороги, ты его не получишь.

— Это похоже на обвинение, — резко заметила Кирстен.

Руби несколько смутилась.

— О, я понимаю, к чему ты клонишь. Конечно, кое-кто считает, что этот трагический случай произошел не без твоего участия, — сказала она, осеняя себя крестом. — Я другого мнения. — Она пожала плечами. — Но ведь ты читала, что пишут в газетах, и я прошу сейчас об одном: подумай о Лоренсе. Это его фильм. Он хочет его снять, но не сможет теперь получить страховку. Как ты думаешь, почему?

— Может, скажешь мне, Руби?

— Хорошо. В тот злополучный день на съемочной площадке произошло нечто поистине загадочное, мы все это знаем. Я не хочу сказать, что это сделала ты, но помни, Кирстен, когда-нибудь тебе придется отвечать перед Господом. Господь наш милостив… Даже если ты и не убила эту женщину своими руками, кто-то сделал это, причем так, чтобы подозрения пали на тебя. Поэтому твое участие в съемках не сулит ничего хорошего, согласна?

— Анну никто не убивал, она умерла естественной смертью, — возразила Кирстен, борясь с ужасной тревогой, внезапно овладевшей ею.

— Ну, конечно, упокой, Господь, ее душу. Я только говорю о том, что думают некоторые люди. Теперь о Лоренсе. Он не хочет увольнять тебя, опасаясь, что ты изымешь свой капитал, если он это сделает. Ты, надеюсь, улавливаешь ход моих мыслей?

Кирстен ход ее мыслей улавливала. По правде говоря, Кирстен сама понимала, хотя и не хотела себе признаться в этом, что продолжать работу над фильмом вместе с ней нельзя, ибо газеты печатали всяческие измышления о ней, да и кто бы не стал опасаться повторения того, что произошло?

Кирстен рано ушла из офиса, предупредив, что хочет поработать дома. Уходя, она, как всегда, бодро улыбалась, а потому никто из сотрудников не догадывался, как тяжело было у нее на душе. Она изо всех сил старалась не думать о том, что полюбила их, стала считать их своей семьей, что ей будет не хватать их и дни ее станут невыносимо пустыми без их шуток и поддержки.

Кирстен добралась до дома, едва сдерживая слезы, но закрыв за собой дверь, сломалась окончательно. Казалось, что всякий раз, когда Кирстен была близка к достижению цели, жестокая судьба подстерегала ее, чтобы разрушить все, чего она достигла. Ее поступки неправильно истолковывались, на нее клеветали и заставляли чувствовать себя отверженной. Не считая себя безгрешной, Кирстен никогда не стремилась причинить кому-нибудь зло, как это проделывала с ней Диллис Фишер, которая никогда не показывала своего лица, но, пользуясь властью, сосредоточенной в ее руках, наносила удар в самое сердце.

Не снимая пальто, Кирстен прошла в гостиную и взяла в руки фотографию Пола. Вглядываясь в его улыбающееся лицо, доброе и чуть насмешливое, она поняла, что несмотря ни на что, никогда не пожалеет о годах, проведенных с ним. Кирстен очень хотелось, чтобы он был сейчас рядом и помог ей справиться с тем, что, как она понимала, станет еще одним переломом в ее жизни. В ней нарастало чувство обиды. Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал, что ей придется столкнуться с отчуждением и даже враждебностью съемочной группы, с непонятным поведением Лоренса, с флиртом, который он завел с другой женщиной, с ужасным подозрением, что она причастна к убийству этой женщины, Кирстен не поверила бы. Она обнаружила в себе скрытые силы, о существовании которых не подозревала, и, как могла, справлялась со всем этим. Но сейчас Кирстен чувствовала, что силы покидают ее, исчезая словно в страшной пропасти, поглощающей все, чем она дорожила: работу, друзей и любовь к Лоренсу.

Ей отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить. Больше всего, конечно, с Лоренсом, но разве это возможно? Он наверняка горько раскаивается в том, что пригласил ее работать. Его последний фильм обернулся неудачей, не став «кассовым», и он не мог позволить себе еще одного провала. Каким безумием было надеяться, что они смогут противостоять Диллис Фишер, но разве это беспокоило сейчас Лоренса? Может, он неуверен, что Кирстен непричастна к смерти Анны? Отчаяние и гнев овладели Кирстен и она обхватила голову руками. Только безумец мог заподозрить ее в этом, но думать о том, что в ней сомневается Лоренс, было невыносимо.

Она хотела было позвонить Элен, но после возвращения из Нового Орлеана они почти не виделись. У Кирстен защемило сердце. Она была так занята, что не могла выкроить время для встречи с Элен, хотя и знала о ее проблемах с Дэрмотом. Презрение Кирстен к этому типу было так велико, что она не находила в себе сил обсуждать с Элен эти проблемы. Поэтому теперь она не могла рассчитывать на сочувствие Элен.

Закрыв лицо руками, она повернулась к стене и зарыдала. Страшась одиночества, устав от борьбы, Кирстен знала, что все это неизбежно и не в ее силах противостоять этому.

Внезапно она подумала о Джейн, застенчивой, не уверенной в себе маленькой Джейн, которая так храбро предложила ей однажды свою помощь. При воспоминании о словах Джейн на сердце у Кирстен потеплело. Но она не хотела обременять Джейн своими проблемами, особенно потому, что девушка находится рядом с Лоренсом. Да и чем могла помочь Джейн? Ей следует самой пересмотреть свою жизнь, разобраться во всем и решить, что делать. Прежде всего надо поговорить с Лоренсом. Необходимо расторгнуть их партнерское соглашение, привести в порядок финансовые вопросы и передать дела новому режиссеру-постановщику. Кирстен охватил страх при мысли о том, что ей предстоит.

— То, что ты делаешь, Дэрмот, не имеет никакого оправдания, это глупо и, в сущности, достойно жалости. Я не хочу даже говорить об этом, — сказала Элен, взяв телефонный аппарат и перетащив его на диван.

— Хорошо. Давай побеседуем о чем-нибудь другом, — сказал он. — Позволь мне прийти к тебе.

— Я уже сказала тебе: нет, я не желаю видеть тебя.

— Надеюсь, ты больше не считаешь меня причастным к тому, что произошло в Новом Орлеане? — неуверенно спросил он.

— Откровенно говоря, Дэрмот, я теперь думаю только о том, что ты делаешь с репутацией Кирстен, я уж не упоминаю о ее жизни — все это отвратительно и, так трагично…

— Элен! Ты же знаешь, что не я пищу эти статьи. Диллис Фишер публикует их под моей фамилией.

— А ты ей позволяешь! Бога ради, Дэрмот, неужели у тебя не хватает мужества противостоять ей?

— Будь на ее месте кто-нибудь другой, у меня хватило бы мужества! — воскликнул Кемпбел. — Но не полагаешь же ты, что я пожалею Кирстен Мередит, если она получила все — в том числе и тебя? Скажи, неужели ты и впрямь веришь, что она вспомнит о тебе, когда заарканит Лоренса и взберется наверх? Она о тебе сразу забудет. С чем ты тогда останешься?

— Ты же ее совсем не знаешь! — горячо возразила Элен, потянувшись за сигаретой. — Кирстен не такая, Дэрмот, и именно поэтому меня особенно раздражает то, что ты говоришь. Поверь, как только дело о клевете будет рассмотрено в суде, ты потеряешь все, ты и твоя Диллис Фишер, а не я. И не Кирстен, потому что она никого не убивала.

— А вот Диллис Фишер твердо уверена, что это ее рук дело. Она даже утверждает, что может доказать это…

— Не вешай мне лапшу на уши! — презрительно воскликнула Элен. — Как, черт возьми, она это сделает, если даже новоорлеанская полиция не нашла никаких доказательств убийства?

— Не знаю, — признался Кемпбел. — Просто она говорит, что сможет доказать это. А когда Диллис что-то утверждает, то, уж поверь мне, она не отступится, и не будь у нее доказательств, она не стала бы поднимать такой шум в газетах. А Кирстен сыграла ей на руку, возбудив судебный иск, потому что это прямой путь к пересмотру дела о смерти при невыясненных обстоятельствах.

— Но почему ты позволяешь Диллис раздувать все это?

— Ты с ума сошла? Я потеряю все, если пойду против нее, и многое выиграю, если не сделаю этого.

— Ты в этом уверен? Ты подумал, что будет с тобой, если у Диллис ничего не выйдет?

— У таких, как Диллис, всегда все получается, — заявил Кемпбел. — Я же сказал, она не стала бы рисковать, если бы не была уверена в своей победе.

— Ну что ж, Дэрмот, пока ты на стороне Диллис, между нами не может быть ничего общего. Я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как ты преследуешь мою лучшую подругу. Получается так, будто я сама принимаю в этом участие.

— Элен, ты знаешь, что этим меня не проймешь. Что, по-твоему, я должен испытывать к женщине, по вине которой ты не желаешь меня видеть?

Элен, откинув голову на спинку дивана, глубоко затянулась сигаретой.

— Из твоих слов, Дэрмот, — спокойно сказала она, — я поняла, что даже если бы я стала встречаться с тобой, вся эта травля в газетах не прекратилась бы.

— Я не могу контролировать то, что делает Диллис, и ты это знаешь.

— Так ты уверяешь, что она может доказать, что Кирстен сделала это?

— Диллис так говорит.

Элен покачала головой.

— Я не верю этому, Дэрмот, и знаю, что Кирстен этого не делала. Но запомни: я увижусь с тобой при одном условии. Постарайся узнать, как Диллис собирается доказать, что Анна была убита.

Последовала очень долгая пауза, но Кемпбел все же согласился попробовать, и Элен с удовлетворенной улыбкой повесила трубку. Ее обрадовало, что удалась ее маленькая хитрость, а также и то, что ей не придется встречать Рождество в одиночестве.

Несколько минут спустя она подняла телефонную трубку, решив позвонить Кирстен. Той дома не оказалось, в офисе ее тоже не было. Ну да ладно, особой срочности нет, рано или поздно они поговорят об этом… Кстати, когда сама Кирстен звонила ей последний раз?

Теплый желтоватый свет от ламп под абажурами, отделанными бахромой, наполнял праздничным мерцанием по-семейному уютную комнату. На ярко украшенной рождественской елке в углу горели разноцветные фонарики и откуда-то издали доносились звуки милой мелодии: это играл маленький магнитофон Тома. В камине потрескивали и шипели дрова, внося что-то старомодное в этот уютный зимний вечер.

Лоренс стоял, повернувшись к ней спиной, и Кирстен не видела его лица. Он ставил на поднос чашки, ожидая, когда будет готов кофе. Кирстен сидела у стола, изо всех сил стараясь не выказывать эмоций. Несмотря на успокаивающую атмосферу, она испытывала беспокойство, и ей хотелось убежать как можно дальше от Лоренса, однако Кирстен знала, что стоит ей переступить порог этого дома, как боль обрушится на нее.

Она посмотрела на чуть покачивающиеся елочные украшения. Кирстен понимала, что, вероятно, видит Лоренса последний раз, а если он уйдет из ее жизни, умрет половина ее души. Однако Кирстен держалась спокойно и была преисполнена решимости выполнить то, о чем сказала Лоренсу пять минут назад. Она мечтала о том, что он попросит ее не уходить, но по его молчанию понимала, что Лоренс этого не скажет.

Лоренс подошел к ней с подносом в руке, и, когда она заметила сосредоточенное выражение на его красивом смуглом лице, у нее защемило сердце. Увидев, что она за ним наблюдает, он насмешливо вскинул брови.

— Тебе не холодно? — тихо спросил он.

— Нет, спасибо, — так же тихо ответила она.

Он молча налил ей кофе, не спрашивая, добавить ли сливки и сахар, потому что давно знал ее вкус. Наконец, взяв свою чашку и поставив локти на стол, он сказал:

— Я не принимаю твое заявление об уходе…

— Лоренс, будь благоразумен, — перебила его Кирстен все тем же спокойным и даже не дрогнувшим голосом. Боже милостивый, неужели он действительно собирается встать на ее защиту? Если это так, она не должна позволить ему сделать это. — Мы с тобой знаем, — продолжала она, — что, если я останусь, ты не получишь страховку.

— Чушь! — воскликнул он.

— Лоренс, прошу тебя, послушай…

— Нет, это ты послушай. Я тебе не позволю сейчас уйти. Мне наплевать на Диллис Фишер и ее месть. Именно ты раскрутила работу над этим фильмом. Теперь он немыслим без тебя, как без меня или без Руби… Но если ты будешь слушать болтовню этой женщины…

— Она сказала тебе, что говорила со мной?

— Да. А я сказал ей то, что говорю тебе сейчас. Только я принимаю решение о том, кого брать на работу и кого увольнять. И я не только не увольняю тебя, но и не принимаю твоего заявления об уходе.

— Я не заберу свои деньги, — заметила Кирстен, поднеся чашку к губам, но, не отпив ни глотка, снова поставив ее на стол. — Так что об этом не беспокойся.

— Я и не беспокоюсь. Я знаю, что ты не изымешь капитал, ибо уверен, что ты меня не предашь. Я тоже не предам тебя. Я получу страховку, и мы начнем все с самого начала.

Кирстен покачала головой.

— Ради твоего блага и моего тоже я должна уйти. Это единственная возможность положить конец шумихе, поднятой газетами. Диллис Фишер получит, что хочет, а страховая компания… — у нее вдруг задрожал голос, но, овладев собой, она продолжала: — Я приведу в порядок все дела, чтобы у того, кто займет мое место, не возникло проблем, а после этого не буду ничем интересоваться, — она улыбнулась, — кроме прибыли с моих денег. Это мое последнее слово, так что прошу тебя не спорить.

Поднося ко рту чашку с кофе, она чувствовала на себе его пристальный взгляд. Кирстен сомневалась, что сможет долго сдерживаться, и надеялась лишь не сломаться у него на глазах. Она не знала, о чем он думает и что намерен сказать, но была уверена в правильности своего решения, а сейчас только это имело значение.

Лоренс продолжал смотреть на нее молча, почти с изумлением. В мягком мерцающем свете она была невероятно красивой и трогательно беззащитной. Он так хорошо знал ее, что ей не удалось обмануть его своей бравадой. Он знал также, что она не колеблется, рассчитывая, очевидно, на свою внутреннюю силу, которая, может, и даст ей какое-то время продержаться. Но он больше не позволит ей бороться в одиночку. Теперь он будет рядом с ней. Ему очень хотелось сказать Кирстен, что он ее любит и никогда не переставал любить ее. Но как объяснить ей свои поступки, если он сам не понимал их? Зачем он прилагал столько усилий, чтобы изгнать Кирстен из своей жизни, если в ней сосредоточилось все, что он когда-либо желал? Почему он женился на Пиппе, зная, что это разобьет сердце Кирстен? Как мог он под влиянием гнева принимать решения? Лоренс знал, какое горе причинил ей. Он это очень хорошо знал, потому что тоже испытывал боль. Он чуть не уничтожил Кирстен, а, возможно, в какой-то степени и самого себя.

В какой лжи он прожил эти шесть лет и скольким людям причинил зло? И все продолжал и продолжал причинять его Пиппе, Кирстен, Анне… Ему казалось, что он не сможет остановиться. Однако из всех этих людей для него имела значение только Кирстен. Если он кого-нибудь и любил в жизни, то это ее, но из-за позорной неспособности признать свои ошибки и разобраться в своих чувствах именно с ней он поступил хуже всего. Занимаясь с ней любовью в Новом Орлеане, он чувствовал, как возрождается его душа, и, если быть честным с самим собой, ему следовало бы признать, что часть ее жила в нем так же, как и его часть жила в ней. Если бы Пиппа не позвонила ему сразу же после этого и не стала его высмеивать за неспособность признаться самому себе в своих чувствах, он, может быть, вел бы себя иначе. Черт бы его побрал, зачем ему понадобилось доказывать себе, что Пиппа ошибается? Какое значение имело то, что она думает? Ведь самым главным была Кирстен и их любовь, от которой ни ему, ни ей не удастся избавиться.

Ему хотелось теперь не бороться с любовью, а отдаться ей. Ему хотелось обнять Кирстен и почувствовать, как сливаются их души. Ему хотелось ощутить мягкость ее волос, движение ее губ, прижатых к его губам, биение ее сердца, теплоту кожи и снова испытать непостижимую глубину ее любви.

Видя, как вздымается и опускается ее грудь, он чувствовал непреодолимое желание прикоснуться к ней. Лоренса останавливала решимость в ее глазах. Он был свидетелем того, как по воле женщины, одержимой безумной ревностью, разрушалась жизнь Кирстен, и понимал, что до сих пор ей одной приходилось противостоять этому. Но теперь он будет рядом с ней. Он обязан заставить ее продолжать работу над фильмом, Кирстен должна получить шанс выстоять в борьбе с тем, что на нее обрушилось. Он обязан сделать это ради нее, но как поступить, если действительно из-за нее он не сможет получить необходимую им страховку?

У него сжалось сердце, когда Кирстен опустила голову, чтобы избежать его пристального взгляда.

— Кирстен, — тихо сказал он, взяв ее за руку.

Кирстен закрыла глаза.

— Нет, Лоренс! — в голосе ее он расслышал плач.

— Кирсти, посмотри на меня, пожалуйста.

— Не могу, — пробормотала она, высвобождая руку.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— О Боже, не говори этого! — воскликнула она, закрыв лицо руками. — Пожалуйста, не говори этих слов! Не надо, Лоренс.

Когда он обнял ее за плечи, у нее перехватило дыхание.

— Кирстен, выслушай меня, — сказал он. — Позволь мне рассказать тебе об Анне.

— Нет! Лоренс, я не хочу об этом слышать, — всхлипнула она, когда он снова попытался взять ее за руку. — Как ты этого не понимаешь? Зачем причиняешь мне боль…

— Дорогая, я не причиню тебе боли. Я люблю тебя…

— Надолго ли, Лоренс? На сегодняшний вечер, когда тебе одиноко? На следующую неделю, на месяц, пока ты не найдешь кого-нибудь еще? Нет! Между нами все кончено, Лоренс. Все закончилось шесть лет назад. Я не могла заставить себя поверить этому, но теперь я это знаю и потому ухожу. Я прощаюсь, ибо уже не надеюсь, что ты когда-нибудь снова будешь со мной. В глубине души я знаю, что не могу больше верить тебе.

— Кирстен, вернись! — закричал он, вскакивая, когда она побежала к двери. Он видел, как Кирстен быстро спустилась вниз, но остался на месте, позволив ей уйти. Он знал, что сейчас так нужно. Ничто из сказанного им сегодня до нее не дошло, она настроена против него, да и можно ли винить ее за это после всего, что было? Но ведь должен найтись какой-то выход, какое-то решение их проблемы?