""Болваны"" - читать интересную книгу автора (Галкин Александр Борисович)

ГЛАВА 12. УШИ ЖИРАФА.

1.

- Птицын... Арсений!

Птицын обернулся. На выходе из института его поймала староста.

- Тебя искал Владлен Лазаревич.

Птицын все еще не понимал. Староста прервала трагический ход его мысли о том, что каждому судьбой отмерено свое.

- Виленкин, - уточнила она.

- А-а-а, - наконец дошло до Птицына.

- Просил зайти в партком. Говорит: обязательно! Я сказала: если увижу - передам. Зайди, пожалуйста...

- Ладно, - не скрывая недовольства, ответил Птицын, про себя чертыхнувшись.

"Если б не староста, его бы только и видели... Не хотелось ее подводить. Хороший человек. Вот не везёт! Какого рожна надо этому кретину?! Опять будет агитировать не дружить с Луниным?"

Птицын сдал пальто, пересек площадку между тремя памятниками; оказавшись под самым куполом, в резонансной точке, стукнул пяткой по каменному полу, получил привычный шлепок по темени и ногой толкнул дверь парткома.

В парткоме за пишущей машинкой сидел один Валера - улыбчивый юноша с шелковистой козлиной бородкой. Птицын толком не знал, какую должность он исполняет в парткоме: то ли помощника парторга, то ли его секретаря. По крайней мере, он вечно торчал в парткоме или был на побегушках у Виленкина. Кажется, он что-то преподавал у первого курса, какую-то методику. Впрочем, все его звали просто Валера. Он был сын какого-то крупного лингвиста. Птицын недавно даже листал учебник его отца... ничего не понял. У него какая-то пчелиная фамилия. Пчёлкин? Стрекозов? Склероз!

Ходили слухи, будто Валера - последний и самый любимый возлюбленный парторга. Кто-то заставал их вместе в полутьме кабинета Виленкина, а женщины, работавшие в парткоме, если их спрашивали, как найти Виленкина, неопределенно хмыкали и говорили, что он сейчас занят... с Валерой.

- Простите, а Владлен Лазаревич... здесь? - вкрадчиво спросил Птицын, втайне надеясь, что тот давно на "Ждановской" кушает с мамой куриный бульон.

- Как ваша фамилия? - проблеял Валера, схватив в кулак свою жидкую бородку и дважды прочесав по ней пятерней от подбородка до кадыка.

- Птицын.

- Секундочку... Я узнаю...

Валера подскочил со стула и мгновенно исчез в соседнем кабинете.

Птицын от нечего делать заглянул в текст, который печатал Валера. Текст его удивил. Заголовок был следующий: "Гомосексуалисты". Дальше шел список:

М.Ю.Лермонтов.

Оскар Уайльд.

Марсель Пруст.

Эрнест Хемингуэй.

Томас Манн.

Мигель Сервантес де Сааведра.

Вильям Шекспир.

Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Владимир Ленин и Лев Троцкий.

Жан-Поль Сартр.

Сергей Есенин.

Чарльз Диккенс.

Чингиз Айтматов.

Фазиль Искандер.

Нодар Думбадзе.

Валера печатал список в трех экземплярах, под копирку. Один, понятно, шефу, другой - себе, а третий - кому? Любопытное произведение. Из какого только источника, интересно? Валера печатал с рукописной тетрадочки, открытая страница которой была исписана крупным детским почерком.

Идея списка Птицыну была понятна: все писатели - гомосексуалисты, иначе они не писатели. Та же история и с деятелями революционного движения.

- Владлен Лазаревич ждет вас с нетерпением! - пронзительным тенором провозгласил Валера, широко улыбаясь и распахивая перед Птицыным дверь кабинета. Интонация его голоса напомнила Птицыну начало романса "Я встретил вас..." в исполнении Козловского.

Впрочем, особое добросердечие Валеры немного испугало Птицына: чего доброго Виленкин в этом своем гадюшнике - в полумраке кабинета - будет домогаться его, Птицына. Что ему тогда делать? Бежать, как Иосифу от жены Потифара? А в руках у парторга останутся его джинсы со свитером?! Дудки! У него одни джинсы. Сторублевые! Кукес достал через папу.

Вот что: если что, Птицын поднимет крик на весь институт: "Спасите! Помогите! Насилуют! Парторг насилует!" Вбежит Валера, устроит парторгу сцену ревности. Птицын под шумок смоется.

Ну а если на него нападут оба гомосексуалиста? Что тогда? Тогда он схватит со стола папье-маше и засунет им в задницу. Его честь им дорого обойдется!

2.

В таком боевом настроении Птицын вошел в кабинет Виленкина. Валера осторожно прикрыл дверь снаружи.

- Здравствуйте, Арсений! - Виленкин даже привстал с кресла, когда Птицын вошел. - Очень хорошо что вы пришли. Вам передали, что я вас искал? Присаживайтесь.

Парторг указал Птицыну на стул, стоявший на другом конце длинного стола под зеленым сукном. Пока все происходило в соответствии с этикетом, даже немного церемонно. Пожалуй, никаких непристойных предложений Виленкин делать не собирался.

Парторг достал из футляра очки, надел их и, приветливо улыбаясь, принялся изучать Птицына из-под толстых окуляров, которые делали его маленькие карие глаза в десять раз меньше. По правую руку от Виленкина стоял новенький бюст Ленина, и они оба смотрели на Птицына. Птицын, чтобы хоть как-то развлечься, тоже стал в ответ улыбаться Виленкину, а заодно и Ленину - двоим сразу. Так они сидели и улыбались друг другу.

Птицын не видел парторга недели три, с того момента, как досрочно сдал ему зачет по советской литературе. За это время много воды утекло: взорвался партком (раньше он был на втором этаже), Виленкина едва не уволили, он скрылся от ректорского возмездия в клинике голодания, результаты пребывания в которой Птицын со всей очевидностью наблюдал. Парторг из розовощекого добродушного толстяка, этакого Гаргантюа, превратился в худосочного земляного червя, тщедушное и сутулое тело которого копошилось в старом добром пиджаке, по-прежнему рассчитанном на фальстафовское тело. Виленкин как-то скукожился и иссох, как будто стал меньше, незначительней. К тому же он покрасил волосы хной, так что его голова приобрела странный иссиня-лиловый оттенок, - брюнет цвета спелой вишни.

- Ну-с... Как дела? - не теряя доброжелательности, спросил Виленкин. Голос у него был громкий, поставленный, правда в нос, чуть-чуть надтреснутый. Вроде бы оптимист и бодрячок, но с червоточинкой, верней с натугой. Птицын, прислушиваясь к его голосу, немного противному, никак не мог поверить в его веселый задор.

- Спасибо, хорошо.

Виленкин нажал на кнопку селектора (такие Птицын видел только в фильмах про больших начальников), прокричал в динамик:

- Валера, соедини меня с Первым отделом. Благодарю.

В динамике зашуршало, заскрипело, сквозь скрип послышался низкий мужской голос.

- Да, Сергей Сергеич, это я, Виленкин... Василь Васильич еще у вас? (Снова сквозь шипение и шорох прорвался бас; Птицын не разобрал слов.) У меня Птицын. (Шум из селектора.) Да. Жду. Спасибо.

- Вы знаете, что ваша работа по Сартру на общесоюзном конкурсе гуманитарных вузов отмечена дипломом?

- Нет, ничего не слышал, - удивился Птицын.

- Позавчера давали подарки, призы... в университете на Ленинских горах. Вы разве не в курсе?

Птицын пожал плечами: ему никто ничего не сказал.

- Я был членом жюри, - продолжал Виленкин, - международного жюри. Ваша работа случайно попала ко мне в руки. Неплохо, скажу я вам. Очень неплохо. Много спорного. Конечно, задор неофита, наивно полагающего, что он в науке первый и что до него никто ничего не писал... Не без этого... Но в целом весьма... весьма интересно. Особенно полемика с Великовским. Ловко вы его подцепили... И за дело... Я бы даже сказал: лягнули! Без всякого почтения к авторитетам...

Виленкин торжественно снял очки, положил их перед собой на стол.

- С одним бы я только поспорил - с тем, что Сартр...

Внезапно он подскочил в кресле, расплылся в сладкой улыбке, резво обежал длинный стол под зеленым сукном, бросился к двери навстречу рыхлому гиганту в сером костюме с овальной плешью на темени. Птицын не предполагал в Виленкине эдакой прыти: обычно Виленкин держался со студентами с величественным добродушием щедрого дядюшки, потакая шалостям молодежи и отечески пестуя юные дарования.

- Василь Васильич! Очень рад. Вот Птицын. Талантливый бездельник! Впрочем, подает большие надежды. Диплом на общесоюзном конкурсе студенческих работ по гуманитарным дисциплинам, - заверещал Виленкин, пожимая руку вошедшему.

- В курсе, - сурово отрезал толстомордый гигант, с высоты своего роста небрежно окинув взглядом жалкую фигурку заморыша Виленкина. (Клиника голодания не пошла тому на пользу.)

Внешне гигант одновременно напоминал свинью (если глядеть на лицо) и жирафа (если бросить беглый взгляд на всю фигуру). Птицын вспомнил, как в зоопарке жираф переходил из одной клетки в другую, похожую на открытый сетчатый лифт и поедал сено, лежавшее на самом верху этого лифта. Синкретическое существо -- свинья-жираф - не понравилось Птицыну. К тому же неожиданно он заговорил высоким тенором в тоне приказа:

- Сведите Беня с Наховым. Пусть они поработают в паре.

- Непременно! - сразу же согласился Виленкин, хотя и скосил тревожный глаз на Птицына.

Птицыну показалось, будто они обменялись быстрыми кивками, словно два масона, безошибочно вычислившие друг друга в беззаботной толпе праздных гуляк. Во все время ритуала взаимного приветствия Птицын терпеливо ждал, продолжая сидеть на месте.

Виленкин распахнул дверь и повелительно-капризно, по-женски протянул:

- Вале-е-е-ра! - после чего шагнул вон из кабинета, старательно притворив за собой дверь.

Кресло Виленкина занял плешивый Василь Васильевич, который поначалу играл очками Виленкина, забытыми парторгом на столе, потом долго сверлил Птицына маленькими свиными глазками.

По сравнению с массивным туловищем он имел совсем крошечную голову, что только усиливало его сходство с жирафом. Птицын задумался о шее жирафа. Имеет ли тот в действительности шею или это часть туловища, сразу переходящая в задницу? Ведь как такового туловища у жирафа нет или, точнее, нет шеи. Чертовщина какая-то! Во всяком случае у свиньи шеи нет точно, а есть одна голова.

Свинья-жираф хотел его, видно, загипнотизировать, но Птицын знал по опыту, что его мало кто переглядит, поэтому не опускал глаз, нахально играя в гляделки. Василь Васильич засуетился, погладил пятерней овальную лысину на затылке, заискивающе сказал:

- Владлен Лазаревич объяснил, зачем вызывали?

Он явно избегал говорить Птицыну "вы". Впрочем, небольшое неудобство первого свидания все-таки мешало ему сразу перейти на "ты". Следовательно, он предполагал сделать это в самом скором времени и устранить досадное смущение. Птицын ненавидел людей, с места в карьер ему "тыкавших", притом что часто он не мог им ответить той же монетой.

- Нет, не объяснил, - ответил Птицын громогласным басом, отчетливо артикулируя все гласные и согласные.

Гигант встал с кресла, сделал два гигантских шага к Птицыну и сунул ему под нос красную раскрытую книжечку, откуда Птицына сверлили те же маленькие свиные глазки из глубины плешивого черепа. Бесспорно, это было его собственное удостоверение, без подлога.

- Комитет государственной безопасности. Капитан ...кин.

Птицын как следует не расслышал фамилию: то ли Опенкин, то ли Опискин. "КГБ! Вот это да!..." Птицын привстал от неожиданности.

Гигант повернулся спиной к Птицыну, снова сделал два гигантских шага вдоль стола и опять уселся в кресло Виленкина. Теперь вид у него был вполне довольный собой. Он достал расческу из внутреннего кармана пиджака и принялся аккуратно расчесывать длинные пряди редких волос слева направо, поперек лысины. А потом справа налево. Наконец, спрятал расческу и лукаво поглядел на Птицына.

- Итак? - осклабился Василь Васильич. Глазки у него сделались масленые.

Птицын вопросительно склонил голову, ожидая дальнейших вопросов.

- Как делишки? - игриво поинтересовался Василь Васильич.

- Хорошо! - не подлаживаясь под тон кагэбэшника, серьезно ответил Птицын.

- Тяжело грызть гранит науки? - пошутил Василь Васильич.

- Не очень.

- Нравится учиться?

- В принципе, да!

- Что не устраивает?

- Методика русского языка.

- А-а-а! Понятно! - сочувственно протянул Василь Васильич, явно разочарованный лаконизмом честных ответов Птицына.

- Ну что ты так зажат? Расслабься! - с ласковым укором попенял он Птицыну.

Птицын вдруг обнаружил, что судорожно вцепился в подлокотники кресла.

- Да нет, ничего... - промямлил он в ответ и, чтобы показать, что совершенно расслаблен, оторвался от подлокотников и помахал правой кистью в воздухе: вот, мол, как я! - подивившись идиотизму своего жеста. Не к месту он вспомнил актерский анекдот, рассказанный Носковым. Носков изображал актера перед выходом на сцену: он корчил тупую рожу и, встряхивая руками, быстро приговаривал в нос: "Я свободен! Я свободен! Я абсолютно свободен!" - "Ваш выход!" Глаза Носкова вылезали из орбит, он круто наклонял голову вниз, делал руки по швам и деревянными шагами, на полусогнутых ковылял вперед. Этот анекдот имел бешеный успех у Люси Паншевой и Даши Шмабель.

- Ты каким-нибудь спортом занимался? - опять спросил Василь Васильич Птицына ободряюще.

- Да-а! Боксом! У меня первый разряд! - выпалил Птицын залпом, наконец-то обретя хоть какую-нибудь почву под ногами; казалось, сейчас разговор потечет; внезапно Птицын перепугался, что сболтнул лишнее (у него вспотели ладони), вот почему он, запинаясь, сам себя поправил: - Но сейчас я не соответствую... не тяну... на первый разряд... Время прошло много... не потяну...

- У меня тоже был первый разряд по боксу, - мечтательно улыбаясь, протянул Василь Васильич, отдавшись давним воспоминаниям.

- В тяжелом весе? - участливо поинтересовался Птицын.

- Нет, в весе петуха. Тогда я был еще такой же легкий, как ты... Это теперь... Годы... годы... Старость!

Опять возникла напряженная пауза, когда Птицын следил за чисто выбритым свинячьим подбородком Василь Васильича, а Василь Васильич, со всей цепкостью оперативника, - за бородатым лицом Птицына. Вот-вот кто-то расколется.

- Кто такой Дзержинский? - огорошил Птицына Василь Васильич внезапным вопросом.

- Дзержинский Феликс Эдмундович возглавлял, кажется с 1918 по 25 или 26 год, ВЧК, Всероссийскую Чрезвычайную комиссию.

Василь Васильич брезгливо поморщился:

- Я не про того. Ваш Дзержинский! Эдик Дзержинский. Твой однокурсник.

- А-а! Я его абсолютно не знаю. Мы с ним ходили в дружину только... И всё... Но не общались... Даже там...

Птицын мысленно представил этого Дзержинского. Глупо, что тот оказался однофамильцем шефа чекистов. Угрюмый сутулый усач из четвертой группы с немытыми, нечесаными волосами. Он ходит всегда в одних и тех же старых, грязных клёшах, которые волочатся по земле. Пожалуй, только однажды он спросил Птицына: "Ты в группе Люси Паншевой?" - "Это она в моей группе!" - нахально ответил Птицын.

Как он мог попасться на заметку КГБ?

- Ну а с кем ты общаешься?

Птицын задумался. Эта скотина, конечно, ждет фамилий. Ляпнешь кого-нибудь - и будет таскать всех подряд. Птицын вспомнил, как этот мерзкий человек-жираф со свинячьей харей, столкнувшись в дверях с Виленкиным, назвал Беня и Нахова. Значит, они на него уже работают! Не исключено, что кто-то их них и навел капитана на него, Птицына. Вот сволочи!

- С Егором Бенем, с Андреем Наховым... не очень часто. А из преподавателей - с Идеей Кузьминичной Кикиной и Валентином Ивановичем Козлищевым.

Птицын следил, как по скошенному к вискам, узкому лбу капитана быстро побежали продольные морщины, точно муравьи в потревоженном муравейнике. Морщины явственно обозначили наличие мыслительного процесса. Тот, по-видимому, лихорадочно соображал, издевается над ним Птицын или он на самом деле полный идиот. Внешне придраться было не к чему. Птицын смотрел на него не опуская глаз, светлым взором.

- Хорошо! Хорошо!.. - одобрил Василь Васильич, чтобы хоть что-нибудь сказать. - Ты знаешь, 17 января... через неделю... в институт приезжают англичане... по обмену?.. На студенческие каникулы. Ты ведь бывал в общежитии на "Юго-западной"?

- Нет!

- Ну-у... Как это? Надо заглянуть! Сможешь?

- Наверно, смогу... Там живут литовки из нашей группы.

- Вот! Замечательно! Поговоришь, пообщаешься с литовками, а потом как бы невзначай заглянешь на пятый этаж. Там поселят англичан. Если я попрошу тебя познакомиться... с ними... Ну не со всеми... с некоторыми... получится у тебя? Сможешь помочь?

- Я английский как-то... не знаю толком... Они меня не поймут... а я - их.

- Поймут... поймут... Они все говорят по-русски... Прилично говорят... Можешь не беспокоиться... Главное войти с ними в контакт. Так как?

- Постараюсь!

- Вот!.. У тебя есть знакомые с именем Василий?

- Нет.

- Если, допустим, я тебе позвоню... и назовусь Василий... для родителей... Сам понимаешь, не стоит по имени-отчеству... родители ничего не заподозрят? Не будут спрашивать, кто такой? Где ты с ним познакомился?

- Ну они же не знают всех моих знакомых!.. - горячо воскликнул Птицын.

- Ладно, - удовлетворенно кивнул Василь Васильич. - Надеюсь, ты понимаешь, что о нашей беседе никому рассказывать не стоит... не следует подводить ни себя, ни меня... Ты же умеешь хранить тайны?

- Разумеется.

Василь Васильич щелкнул ручкой, открыл записную книжку:

- Записываю твой домашний телефон.

Птицын с тяжелым сердцем продиктовал: "375 - 15 - 90". Мучительно искал он выход - и не находил. За три минуты его завербовали в бесплатные осведомители КГБ, попросту - в стукачи. Вот как надо работать!

Вдруг в его сознании высветилась спасительная формула - формула отказа:

- К сожалению, я не смогу быть вам полезным.

Круглое поросячье лицо жирафа вытянулось огурцом. Маленькие свиные глазки ощетинились короткими соломенными ресницами и заморгали. Птицын только сейчас заметил у него веснушки под глазами - когда он густо покраснел. Наверно, в юности, давным-давно, он был светло-рыжим или песочным блондином, неуклюжим увальнем, застенчивым и робким с девушками. Вот почему он пошел в КГБ -- для самоуважения.

- До свиданья! - бросил Птицын и не получил никакого ответа.

Пробираясь к двери, он чувствовал на своей спине тяжелую безмолвную ненависть человека, который мысленно уже составил победную реляцию для начальства и вдруг его с бухты-барахты шмякнули мордой об стол - и кто стукнул? - червь, пигмей, жалкий, тщедушный студентишка, какого он, будь его воля, одним пальцем раздавил!

3.

Ни Виленкина, ни Валеры в предбаннике, слава Богу, не было. Птицын пулей вылетел из парткома. Он перевел дух только за колонной, у мужского туалета. Из него вразвалку вышел Кукес. Птицын страшно ему обрадовался. Как всегда, теплая и мягкая, как подушка, ладонь Кукеса настраивала на мирный лад. Бури и страсти мира, казалось, для нее не существуют. Кукес пребывал в хорошем настроении: он только что пересдал старославянский - с двойки на четверку. Это радостное событие он увенчал актом грубого вандализма: спустил в сортир Ксюшины конспекты по старославянскому.

Кукес встретил Птицына коротким смешком:

- Тебе не попался навстречу Страхов?

Птицын мотнул головой.

- В коридоре была хорошая сцена... сейчас только... Страхов шел навстречу Виленкину... Ты, по-моему, никак не врубишься... Ну, Страхов... старичок такой... дряхлый... с тремя волосинками на лысине... по советской литературе... профессор... Ну, помнишь, он еще говорил об англичанах, что те, мол, квакают?.. Язык у них, как у лягушек: ква-ква... Вспомнил? Идет он по коридору второго этажа, увидел Виленкина и заорал на весь этаж: "Виленкин! Уже выздоровел? Яйца отрезали? Благополучно? После операции молодцом... молодцом!" Виленкин как в сторону шмыг - и бежать по лестнице вниз. А Страхов идет дальше как ни в чем не бывало и бормочет себе под нос песню: "Три танкиста, три веселых друга..." В глубоком маразме старичок... Я обхохотался!..

Птицыну было не до этого. Он даже не улыбнулся. Они вошли в парк Мандельштама, перешли обледенелый мостик. Светило солнце. День обещал быть погожим. Птицын рассказал Кукесу о плешивом кагэбэшнике, свинье-жирафе. Кукес одобрил его поведение:

- Ты правильно сделал! Молодец! Резко отказался... Если б ты тянул, пытался водить их за нос - тянул резину, короче, они тебя бы с потрохами сожрали. И все равно, рано или поздно, ты бы стал на них работать. А так нет... Нахов, я помню, как-то мне говорил, что они тобой интересовались...

- Кто они?

- Они - люди из Первого отдела.

- И что дальше?

- Нахов сказал, что абсолютно тебя не знает... Знает, что ты очень увлечен литературой... Они, я так думаю, искали одиночку!..

- А что, - перебил Птицын, - Нахов их? Они его завербовали? Ты об этом знал?

- О чем?

- Ну, что он стукач?

- Знал! - кивнул Кукес. - Он занимался фарцой, покупал на Белорусском джинсы у поляков... с поезда, а потом продавал их нашим... по другим ценам... Выгодный бизнес! Его застукали, сутки отсидел в милиции, грозились выгнать из института, отправить в армию, предложили на них поработать - ну, он согласился с радостью...

- А Виленкин тоже на них работает?

- Скорей всего! - подтвердил Кукес. - Вот я думаю, почему Дзержинский? Знаешь, он же поляк!

- Ну и что из этого?

- Он в дружине... за пельменями... я слышал, говорил нескольким людям, что Лех Валенса - хороший мужик.

- Это которого по телевизору ругают последними словами? Что он предал интересы рабочего класса?

- Ну да... Он организовал "Солидарность"...

- Чёрт с ним, с Дзержинским... Он, по крайней мере, не стукач. А Бень тоже стучит?

- Не думаю... Не уверен... Не похоже на него... - покачал головой Кукес и уселся на спинку скамейки. Он достал сигарету, с блаженным видом затянулся.

- Как же! Одна шайка-лейка! Все они одним миром мазаны, - с горечью констатировал Птицын. - Отовсюду торчат уши жирафа... ослиные уши... со свиной харей! Подлая контора! Мерзкая жизнь!..

Птицын устроился на скамейке рядом с Кукесом.

- Глубокая философия! - иронически подтвердил Кукес. - Крепко ты их... Целый паноптикум соорудил...

- Кстати, знаешь новость? - продолжал Кукес. - Бень больше не Бень.

- А кто?

- Архангельский! Правда, звучная фамилия?!

- Каким же образом? - удивился Птицын.

- Обыкновенная история. Женился на Маше Архангельской. Такая кудрявая толстушка из второй группы. Говорят, она беременна. А Жора Бень, то есть, я хочу сказать, Архангельский, - честный человек.

- Что это они все взялись скопом переименовываться? - возмутился Птицын. - Колбасников стал Кутузовым... фельдмаршалом, Ерухимович взял фамилию матери и превратился в Пинчевского... Поветрие какое-то... Ты не думаешь взять фамилию Ксюши: Смирнов?! Леонид Смирнов! Звучит... гордо!

Кукес пощипал усики и улыбнулся:

- Никто не поверит, увы! - что я Смирнов. Все равно скажут: еврейская рожа! Перекрасился!

- И будут правы! - отрубил Птицын. - Уж лучше тащить за собой, что получил от родителей...

Похоже, мысли Птицына были уже далеко.

- Я только что видел Беня, вернее Архангельского, - продолжал Кукес прерванную Птицыным какую-то свою линию мысли. - К нему подскочил Козлищев, радостный... Первый раз видел его таким... Бережно взял Беня за локоть и что-то шепнул ему на ухо. Бень криво улыбнулся и тоже нежно пожал локоть Козлищева. Козлищев тут же отошел... помчался вниз, прыгая через две ступеньки... Бень мне говорит: "Приняли в Союз писателей". И в его голосе такая тоска...

- Почему? - заинтересовался Птицын. - Потому что не его?

- Угадал! - хмыкнул Кукес. - Мечта детства. Со времен "Пионерской правды". Он же поэт!

- Ну да, - поморщился Птицын, - мне попадались в руки его стихи... ходили по институту... там что-то про автобус, который зимой на остановке "бьет копытом". Очень поэтично!

- В Астрахани, в стройотряде, - продолжал Кукес, - с Бенем произошло религиозное обращение... У нас кровати стояли рядом... он сам рассказывал...

- К его подушке явился ангел с огненным мечом? - желчно поинтересовался Птицын.

- Не совсем. Бень вышел в степь... Ночью... Звездное небо. "Звездам числа нет, бездне - дна". Опустился на колени. Одним словом, познал Бога. Потом написал стихотворение. Необыкновенно торжественное... Я бы сказал: благоговейное. Мне запомнилась одна рифма: незнанье - мирозданье...

- Богатая рифма! - согласился Птицын и уточнил: - Кстати, он был один... там... в степи?

- С Машей Архангельской!

- Вот как! Здорово! А она тоже опустилась с ним рядом... на колени?

- Нет, он просил ее подождать на дороге... минуточку... Правда, потом она тоже уверовала... позже...

- Бень знает женщин! Изощренная еврейская хитрость! Действует безотказно, как импортный пылесос... Особенно в стадии ухаживания...

- Не любишь ты людей, Птицын! - укоризненно покачал головой Кукес и пожевал губами. - Беню тоже не так уж легко живется. Когда он выпустил эту газету... атеистическую... После того как на Пасху его поймали в церкви... в Хамовниках... Виленкин его заставил... Маша Архангельская месяц с ним не разговаривала. Говорят, она даже в метро ему кричала: "Бень, ты отрекся от Бога. Оставь меня в покое!" А Бень, бедняга, чуть ли не на коленях ползал, вымаливал у нее прощения.

- Вот они - христиане! - посмеялся Птицын. - Так ему и надо.

- Не все же такие сильные, как ты... Людей надо прощать, быть к ним снисходительными...

- Не знаю... не знаю... Меня никто не прощает! - с горечью заметил Птицын. - Во всяком случае, сейчас-то они поладили: Бень стал Архангельским!

- Да, - заметил Кукес, теребя ус. - Теперь никто не скажет, что Жора Бень - еврей. Архангельский, Богоявленский, Богословский - это фамилии церковнослужителей: дьяконов, архидьяконов, протоиереев.

- Как ты встретил Новый год? - вдруг спросил Птицын.

Кукес бросил сигарету:

- Как всегда... в "Мытищах". Вероника сделала форшмак, а тетя Роза - фаршированную рыбу. Ксюша им помогала. Лёва нарядился Дедом Морозом и вручал подарки. Папа сделал фотогазету прошлогодних снимков "Кукесы в 1981-м". В общем, скучно...

- А я встречал Новый год один... в Ивантеевке.

- Ну да? Было весело?

- Хохотал всю ночь.

- Тогда мог бы ко мне заглянуть... От Ивантеевки до Мытищ пять остановок, двадцать минут езды...

- Ты меня не приглашал...

- Виноват. Каюсь...

- И, кроме того, - закончил Птицын,- 1-го приехал Лунин, а 2-го - Верстовская с Лянечкой.

- И что же было?

- Идиотизм!

Птицын по дороге до "Фрунзенской", а потом в метро рассказывал Кукесу об этом рандеву. Они остановились на "Таганке", между двумя линиями, и Птицын все продолжал говорить. Кукес пощипывал усики, жевал губами, глядел в дальнюю даль своими выпуклыми глазами, временами посмеивался, наконец, выдал свой вердикт:

- Вам нужно было поменяться. Тебе домогаться Лянечки, а Лунину приставать к Верстовской. Вы бы смешали им карты. Зря вы не договорились...

Птицын так был поражен замечанием Кукеса, что буквально проглотил язык. В Кукесе, бесспорно, таилась гениальность. Птицыну оставалось только восхититься фантазией Кукеса, точно произведением искусства.

- Ну а Джозеф? - после длинной паузы спросил Птицын.

- Что Джозеф? - не понял Кукес.

- Его роль какова? Зачем ему понадобилось встречаться с Верстовской, давать свой телефон? Кто из них врет, наконец? А эта женитьба на Гершкович? Блеф? Или на самом деле? А? Что за партию он ведет?

- Всё тебе объясни... растолкуй... Ты слишком много хочешь знать! - назидательно заметил Кукес. - "Во многой мудрости много печали", как сказал Экклезиаст. Всегда в жизни должна оставаться тайна. Жизнь ведь тебе не детектив. Джозеф всегда ведет свою партию. Он не человек оркестра. В "Кузьминках" на своем дне рождения... он пригласил нас с Ксюшей... Джозеф предлагал мне "поменяться дамами".

- Ну а ты?

- Я замял это дело...

- А Лянечка знала?

- Думаю, да... Она поглядывала на меня лукаво, косила глазом... ободряюще...

- Вот гадость! - с досадой пробормотал Птицын и как-то сник.

- Ты все-таки неисправимый моралист... кантианец... Молодец, Арсений! - Кукес мягко похлопал Птицына по плечу. - Живешь идеей долга, чувством морально-нравственной ответственности... Это не современно...

- К чёртовой матери современность! - в сердцах выпалил Птицын. - Слушай, Лёня, ты не хочешь выпить чаю? Поехали ко мне? До "Текстильщиков" 10 минут. Отпразднуем твой экзамен по старославянскому и мой побег на свободу...от КГБ? А? Как тебе?

- Почему бы нет? - кивнул Кукес. - Я, правда, обещал позвонить Ксюше...

- Позвонишь от меня. Она уж наверняка места себе не находит. Порадуешь ее. Только не говори, что утопил конспекты... Скажи лучше: оставил на парапете.