"Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко" - читать интересную книгу автораГлава четвертая Прокуроры на плахеИтак, начиная с 1936 года, когда прокурор Союза «успешно трудился» в своем уютном кабинете на Пушкинской улице, волна репрессий поднялась до критической высоты и неслась по стране Советов с невероятной скоростью. Во всех уголках необъятного государства производились массовые аресты, допросы с пристрастием, обычно в ночное время, а у попавших в застенки людей появлялось на всю жизнь клеймо «враг народа». Властям всюду мерещился пресловутый «правотроцкистский контрреволюционный» и даже «террористический» заговор. Военная коллегия Верховного суда СССР и «тройки» НКВД едва успевали пропускать людей через свои жернова. Многие процессы заканчивались трагически для их участников. Смертная казнь была наиболее распространенной мерой наказания по такого рода делам. Жертвами репрессий стали также и многие честные, неподкупные, непримиримые к нарушениям законности прокуроры и следователи. Причем звание «коллега» не являлось смягчающим вину обстоятельством. С юристами поступали не менее бесчеловечно, чем с другими подсудимыми, а вследствие их особой осведомленности издевались над ними еще более изощренно, причиняли им неимоверные страдания и мучения. Документы свидетельствуют, что в период массовых репрессий немало прокуроров пытались противостоять незаконным арестам, произволу следственного аппарата органов НКВД, фабрикации дел. При этом они, как правило, не находили поддержки в Прокуратуре СССР и лично у Вышинского. Более того, прокурор Союза сам ориентировал своих подчиненных на то, что по контрреволюционным делам соблюдение всех процессуальных формальностей вовсе не требуется. Совместно с Ежовым он даже подписывал письма на имя Сталина, в которых вносил предложение о направлении на места выездных сессий Военной коллегии для рассмотрения в массовом порядке дел в отношении так называемых вредителей и террористических групп. К письмам обычно прилагались списки лиц, которых предполагалось приговорить к расстрелу или заключению в лагерях на длительные сроки. Впрочем, объективности ради надо сказать, что среди прокуроров находились и такие, которых не надо было подгонять и ориентировать на репрессии. Они, вместо того чтобы «блюсти закон», сами допускали незаконные действия, без промедления выполняли все требования работников НКВД, санкционировали аресты по непроверенным материалам, а то и вовсе по маловразумительным справкам или заочно, а иногда проявляли такое рвение, что даже Вышинскому приходилось их одергивать. Одним из секретных приказов Вышинский запретил заочное рассмотрение дел «о социально-вредных элементах» на тройках НКВД, а в другом — предписал прокурорам аппарата Прокуратуры СССР производить аресты лиц, явившихся к ним по тем или иным вопросам на прием, лишь с его согласия или согласия его заместителей. Правда, было это еще до репрессий 1937 года. В течение второй половины 1937 г. и в начале 1938 года «большая чистка» нанесла значительный удар по работникам советской юстиции. Только по данным, имеющимися у авторов, на начало 1993 года установлено 280 репрессированных прокуроров и следователей, из них 90 человек расстреляны по приговорам судов и решениям «троек». Наиболее жестокие преследования осуществлялись в те годы в отношении прокуроров республик, краев и областей. 44 из них были арестованы и осуждены, причем 23 — к высшей мере наказания, а 17 — отправлены в лагеря, где отбывали длительный срок. Впоследствии трое умерли, а один покончил жизнь самоубийством. В числе репрессированных и расстрелянных были и женщины-прокуроры. Все прокуроры, чьи дела проверены, в настоящее время реабилитированы. Для прокурорских работников был отработан свой особый «трафарет». Как правило, уголовные дела возбуждались по докладным запискам, точнее, по доносам работников органов НКВД, недовольных действиями прокуроров. В них отмечалось, что такой-то прокурор противодействует борьбе с врагами народа, необоснованно отказывает в санкциях на арест, возвращает на доследование контрреволюционные дела, придирается по мелочам к «честным» чекистам. Вскоре появлялась некая оперативная разработка, свидетельствующая о якобы вскрытом антисоветском «подполье» с троцкистским уклоном, а то и о зреющем террористическом заговоре в прокуратуре. Наиболее сильные и влиятельные прокуроры «обкладывались» органами НКВД со всех сторон. На них долго и тщательно собирался компромат, при этом не гнушались даже посылать своих сотрудников в другие города, где ранее работали «неблагонадежные». Органы НКВД пытались даже расправляться с «законниками» руками самих же прокурорских работников. Один из сотрудников Прокуратуры СССР рассказал на следствии, как его хотели завербовать. С его слов, весной 1938 года к нему обратился «весьма ответственный» работник НКВД СССР с просьбой «помочь органам госбезопасности опытом, приобретенным им на прокурорской работе», а также своей «общеюридической и научной квалификацией» в борьбе с «преступлениями и преступниками в Прокуратуре СССР, в особенности в его верхушечном аппарате». Отказать в такой «просьбе» сотрудник не смог и обещал помочь, хотя никаких подписок не давал. С этого времени он стал устно и письменно передавать информацию в НКВД о том, что происходит в аппарате Прокуратуры Союза. В основном его данные касались следственной работы, степени доверия к статистической отчетности прокуратуры, состояния кадров, недобросовестном, по его мнению, поведении некоторых лиц. Однако вскоре представители НКВД «разъяснили» доносителю, что «область общеуголовных преступных деяний» работников прокуратуры их интересует в гораздо меньшей степени, так как они не склонны «исследовать причины отрицательных явлений в работе прокуратуры», а гораздо более заинтересованы в том, чтобы узнать, «где, кто, как выразился, нет ли у кого антисоветского душка», то есть просили дать оценки политического характера. Когда же сотрудник Прокуратуры, согласившийся «помогать» органам НКВД, не смог удовлетворить их любопытство, его самого отправили за решетку. Вышинский не только был хорошо осведомлен об арестах, казнях и осуждении к длительным срокам заключения прокуроров и следователей, но и сам усиленно раскручивал молох репрессий в собственном ведомстве: лично или через своих заместителей давал санкции на их арест по первому же требованию работников НКВД, увольнял прокуроров, иногда сам предлагал чекистам «присмотреться» к той или иной «неблагонадежной личности». Этому имеется немало свидетельств. Конечно, далеко не в каждом деле осужденного прокурора виден отчетливый «след» главного законника страны, но незримая тень его обязательно присутствует. В конце 1936 года на Украине была арестована большая группа прокурорских работников. По указанию Вышинского в феврале 1937 года туда выехали его помощники М. В. Острогорский и Л. Р. Шейнин. Вышинский поставил перед ними задачу «разрешить на месте ряд практических вопросов». Как показал потом на следствии Острогорский, в Киеве они столкнулись с «явно нездоровой обстановкой в Украинской прокуратуре». По его словам, «наличествовали паникерские настроения, растерянность, неуверенность в завтрашнем дне». Закончили свою работу в Киеве Острогорский и Шейнин тем, что собрали материалы, изобличающие как врагов ряд работников прокуратуры, «переброшенных» из Украины в другие местности страны. В частности, на прокурора Саратовской области Пригова, заместителя прокурора Московской области Торговца, работника Прокуратуры СССР Викторова. Материалы «розыска» были доложены Вышинскому. Вскоре все указанные Острогорским и Шейниным лица были арестованы, а первые двое — расстреляны. Как реагировал Вышинский на предложения прокуроров обуздать нарушителей законности, убедительно рассказал в своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Расправа. Прокурорские судьбы», бывший военный прокурор Михаил Михайлович Ишов. В юности он участвовал в Гражданской войне и в составе 2-й стрелковой дивизии находился на Польском фронте. При форсировании реки Березины был ранен и контужен. После выздоровления служил в Днепропетровске, потом учился на рабфаке и в вузе. С 1928 года начал работать военным следователем в Ленинградском военном округе. Через два года его назначили военным прокурором в Северо-Кавказский край (в Ростов-на-Дону), а в 1935 году перевели в Калининскую область. В 1937 году Ишов некоторое время работал в Главной военной прокуратуре РККА, а затем был направлен в Новосибирск, где стал заместителем военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД Северо-Западного округа. В то время приказом Вышинского на военную прокуратуру был возложен надзор за законностью в деятельности следственных органов не только в Красной Армии, но и в НКВД по так называемым контрреволюционным делам. Ишов пытался по-настоящему отстаивать законность по делам, расследуемым органами НКВД, бороться с фальсификацией и подлогами, неоднократно информировал о беззакониях Прокуратуры СССР и РСФСР, а в июле 1938 года добился приема у Вышинского. С документами в руках он пытался доказать ему о создании органами НКВД «дутых» дел, о необоснованных арестах, незаконных методах ведения следствия, избиениях и пытках, а также издевательствах над подследственными. «Андрей Януарьевич, — обратился он к Вышинскому, — прошу вас ознакомиться с документами, которые неопровержимо свидетельствуют о создании фиктивных дел, об арестах и расстрелах невиновных, честных коммунистов и беспартийных». Выслушав внимательно прокурора, Вышинский заявил: «Товарищ Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет в том, что мы врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал: «Если враг не сдается, его уничтожают». Врагов народа жалеть не будем». Далее Ишов пишет: «Долг коммуниста заставил меня доказывать Вышинскому порочность применяемых физических методов при допросах. Хотя я чувствовал, что мои доказательства ни к чему не приводят, все же продолжал настаивать на своем, на что-то надеясь. И вдруг я почувствовал леденящий душу холодок, который стоял в зрачках Вышинского и даже проступал сквозь стекла очков. Этот холодок был в лице, голосе, в обращении, он чувствовался даже в рукопожатии. Когда я выходил от Вышинского, он, обращаясь к Розовскому (главный военный прокурор. — «Не отношу себя к категории особо легковерных, — продолжал Ишов, — но в том, что Вышинский оказался чудовищным и к тому же коварным человеком, обманщиком, я убедился после отъезда из Москвы. Прошло немного дней, и я ясно увидел, что из всех «врагов народа» самый опасный тот, который прикинулся другом. У меня не было сомнения, что у самого Вышинского и вокруг него все дышало жестокостью и ложью». Прибыв в Новосибирск, Ишов сдал дела, стал собираться к отъезду в Москву, и в это время был арестован. Санкцию на арест дал Вышинский. Ишова обвинили в участии в «правотроцкистской террористической организации», во время следствия подвергли изощренным пыткам и истязаниям, но так и не смогли сломить его волю. И хотя впоследствии абсурдное обвинение отпало, а его основной гонитель, начальник Новосибирского управления НКВД Мальцев сам попал в тюрьму, Ишов не был освобожден из-под стражи. Для него отыскалась другая статья. 17 сентября 1939 года он был приговорен Особым совещанием к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на пять лет (за антисоветскую агитацию, якобы проводимую им в тюрьме). Так закончилось для М. М. Ишова «искание правды» у прокурора Вышинского. При Вышинском на плаху попали многие советские прокуроры, как бывшие, уже оставившие свой пост и занимающиеся другой деятельностью, так и действующие, отправлявшиеся в тюрьмы прямо из своего прокурорского кабинета. Среди них были те, кто стоял у истоков органов прокуратуры, руководил прокуратурами Союза ССР, республик, краев и областей. Некоторые из них были близки к верховной власти, поэтому судьба их решалась конечно же не Вышинским, а самим «хозяином». Редко кто из прокуроров, попавших на плаху, сумел «оправдаться». Для подавляющего большинства все заканчивалось приговором, определявшим «высшую меру социальной защиты» — расстрелом, реже — длительным сроком заключения и только единицы были оправданы. Расскажем о некоторых прокурорах, ставших жертвами «законности по Вышинскому». Первым и единственным прокурором Союза ССР, взошедшим на эшафот, был Иван Алексеевич Акулов. Важно также и то, что произошло сие событие при Вышинском, который был не только преемником Акулова, но и почти два года ходил в «боевых» заместителях первого прокурора СССР. Акулов родился 12 апреля 1888 года в Петербурге в бедной трудовой семье. Учился в начальном училище, а позднее — в торговой школе, которую окончил с отличием в 1905 году. Трудиться стал с 16 лет. Двадцатилетним юношей Акулов впервые подвергается аресту — вместе с девятью товарищами он был задержан во время собрания представителей подрайонов Петербургского комитета РСДРП. После шестимесячного следствия, в сентябре 1908 года, С.-Петербургская судебная палата приговорила его по статье 126 Уголовного уложения (участие в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя) к одному году заключения. Выйдя из крепости, Акулов вновь встал на путь революционной борьбы. В 1913 году за принадлежность к революционной партии его в административном порядке высылают в Самарскую губернию. Здесь он нелегально активно сотрудничает с местным партийным комитетом. Через два года ему удалось перебраться поближе к столице. После Октябрьской революции Акулов в течение ряда лет находится на ответственной партийной, военной и профсоюзной работе. В ноябре 1917 года его направляют на Урал, где он становится сначала секретарем Екатеринбургского комитета РСДРП(б), а затем — Уральского областного комитета партии. Во время мятежа белочехов его назначают комиссаром снабжения фронта. Вскоре после этого в тяжелых условиях Гражданской войны партия перебрасывает Акулова с одной должности на другую, причем он всегда оказывается в самых «горячих» точках. В 1920 году И. А. Акулов был избран секретарем Киргизского, в 1921 году — Крымского обкомов партии, в 1927—1929 годах возглавил Всеукраинский совет профсоюзов, а затем стал секретарем ВЦСПС. В 1930—1931 годах — он заместитель народного комиссара рабоче-крестьянской инспекции СССР и член Президиума ЦКК. В 1931 году партия направила его в органы государственного политического управления первым заместителем председателя ОГПУ. В 1933 году Иван Алексеевич Акулов стал прокурором Союза ССР. ...В мае 1937 года органами НКВД СССР была арестована группа крупных советских военачальников: М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, А. И. Корк и другие. В их числе оказался и давнишний приятель Акулова И. Э. Якир. С ним он поддерживал связь еще со времен Гражданской войны. В конце 20-х годов они два года жили по соседству в Киеве. 11 июня 1937 года Специальное присутствие Верховного суда СССР приговорило всех участников так называемого «военного заговора» к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение без промедления. После этого начались повальные аресты в армии. Обстановка в высших эшелонах власти становилась все более гнетущей в ожидании, кто окажется следующей жертвой, кто попадет в ежовские застенки. Акулов до самых последних дней, несмотря даже на освобождение от должности, не верил, что его могут арестовать. Его жена Н. И. Шапиро впоследствии писала: «В последние дни этот спокойный уравновешенный человек дошел до такой степени морального изнеможения, что не в состоянии был написать письмо в ЦК. Для него было все случившееся с ним непонятно, и неоднократно срывался вопрос «кому это нужно» и «за что?» Он также говорил: «О чем просить, если я не знаю, в чем я виноват». А в это время в НКВД СССР на него уже собирали компрометирующие материалы. Многие из них так или иначе были связаны с именем одного из «заговорщиков» — Якира. В июне 1937 года в очередном доносе сообщалось, что некий «источник», дежуривший около зала заседаний ЦИК СССР, слышал в январе — феврале 1936 года, как Акулов по телефону сказал, что к нему должен зайти Якир, просил хорошо его встретить, предоставить комнату, чтобы он отдохнул, а вечером обещал прислать билет в театр. В другом донесении сообщалось, что Акулов не верил тому, что Якир враг народа, так как с ним у него была «тесная дружба». Уже после ареста Акулова (в августе 1937 года) на закрытом партийном собрании секретариатов ЦИК и ВЦИК всплыли и другие «факты», о которых также было донесено в НКВД. В частности, сообщалось, что в кабинете Акулова «все время висел большой портрет Якира», что он «всячески выгораживал», звоня по вертушке в НКВД, и добился-таки освобождения из-под стражи арестованного органами внутренних дел своего шофера Захарова (он был также шофером у Каменева), что некий букинист Шишков находился с ним в «явочных тайнах», распространяя какую-то литературу. (Акулов любил читать. При обыске у него были опечатаны четыре огромных шкафа с книгами.) Ордер за № 3541 на арест Акулова и обыск был выдан заместителем наркома внутренних дел 23 июля 1937 года. Безусловно, об этом знал Вышинский. В тот же день Иван Алексеевич был задержан на своей даче в селе Покровское Красногорского района. Четверо сотрудников госбезопасности в присутствии сторожа обыскали дачу. Затем они же произвели обыск в московской квартире Акулова по Троицкой улице, дом 10, особняк ЦИК СССР. При обыске были изъяты несколько револьверов и охотничьих ружей, личная и служебная переписка. Среди изъятых вещей оказались книги Б. Савинкова «Воспоминания террориста» и «Конь белый». 25 июля 1937 года И. А. Акулов собственноручно заполнил так называемую «анкету арестованного», в которой сообщил свои основные биографические данные. В то время на его иждивении находилась жена Надежда Исааковна Шапиро, трехмесячная дочь Елена, девятилетний сын Гавриил (Ганя, как звал его отец), ученик второго класса, и мать Мария Ивановна, 74 лет. С ним проживали также сестры: Анна Алексеевна и Мария Алексеевна. Акулов был помещен в Лефортовскую тюрьму. Его делом занимались сотрудники госбезопасности А. А. Краев и Л. С. Альтман. Первоначально его допрашивал Краев. Протокол не составлялся. 4 августа Иван Алексеевич в собственноручном заявлении на имя следователя Альтмана написал: «Вчера на допросе у следователя Краева я дал частичные показания (устно) о своем участии в троцкистской организации и подготовке антисоветского вооруженного переворота в стране. Эти мои показания были еще далеко не полными, но по существу полностью правдивыми. Сегодня я снова сдвурушничал и вместо того, чтобы продолжить показания о своей предательской деятельности, я заявил, что участником троцкистской организации не являлся... Утверждаю, что правде соответствует следующее: я, Акулов, являлся участником антисоветской троцкистской организации и подготовки антисоветского вооруженного переворота...» Судя по этому заявлению, Акулов более десяти дней держался стойко и не давал каких-либо признательных показаний. Однако затем все же был сломлен. Видимо, следователи искусно использовали то обстоятельство, что у Акулова оставались жена с двумя малолетними детьми и престарелая мать. Возможно, на него воздействовали и физически. На фотографии Акулова, снятой в тюрьме, один глаз у него почему-то закрыт. Вероятно, заплыл. Не исключено, что и после написания признательного заявления Акулов продолжал упорствовать, так как первое развернутое его показание, отпечатанное на машинке на 27 листах, датировано только 17 августа 1937 года. В нем он признавался, что является «скрытым троцкистом», участвовал в заговорщической деятельности Якира, Пятакова, Бухарина и других лиц. После этого допрос продолжился более чем через месяц — 21 сентября 1937 года. Характерно, что протокол допроса состоит только из анкетных данных. Показания не записаны. Это дает основание полагать, что Акулов вновь стал все отрицать. В анкете зафиксирована заслушивающая внимания деталь. В графе: «Какие имеет награды при советской власти», отмечено: «Не имеет». Действительно, заслуженный революционер, занимавший на протяжении 20 лет высокие посты в партии и государстве, не был отмечен ни одной правительственной наградой. 15 октября 1937 года Акулову было предъявлено обвинение по статьям 58-2, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Его вновь допрашивали. Протокол на 9 машинописных листах с признательными показаниями хранится в деле. Закончив расследование, Краев 25 октября 1937 года составил стандартное по тем временам обвинительное заключение (на 3-х листах), которое утвердил заместитель прокурора СССР Рогинский. Он же участвовал 28 октября и в распорядительном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, которое вел Ульрих. Было принято решение заслушать дело на закрытом заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, то есть по максимально упрощенной схеме. Судебное заседание открылось 29 октября 1937 года в 11 часов 15 минут. Председательствовал на нем Ульрих. Иван Алексеевич сразу же заявил, что виновным себя не признает и показания, данные им на предварительном следствии, отрицает. Он добавил, что был лишь дружен с Якиром, но не считал его троцкистом. Тогда огласили его заявление на имя следователя Альтмана. Акулов, отрицая все свои «признательные» показания, объяснил, что «дал их в состоянии потери воли». В своем последнем слове он заявил, что троцкистом никогда не был, всегда боролся с ними и тем более не мог быть вредителем, террористом и изменником родины. О решении своей судьбы он ответил так: «Воля партии и суда». Совещание суда было коротким. Приговор — расстрел с конфискацией имущества судьи вынесли за несколько минут. Все заседание продолжалось полчаса. В приговоре отмечалось, что Акулов, являясь с 1927 года кадровым троцкистом, вел с того времени подрывную контрреволюционную работу против ВКП(б) и Советского правительства. По прямой директиве троцкистского центра, полученной от Пятакова, Акулов проводил вредительскую работу на шахтах Донбасса. В 1933 году был привлечен Якиром в антисоветский военно-фашистский заговор РККА. В 1935 году вошел в руководящий центр этого заговора и через Бухарина осуществлял связь с центром правых. Так же, как и во всех приговорах Военной коллегии тех лет, в деле нет ни одного доказательства в подтверждение этих обвинений! Приговор был приведен в исполнение 30 октября 1937 года. При этом присутствовали заместитель прокурора союза Рогинский и заместитель наркома внутренних дел Фриновский. После ареста И. А. Акулова его жену Надежду Исааковну Шапиро с малолетними детьми выселили из особняка ЦИК СССР. Затем еще раз переселили, и они поздней осенью оказались в холодном бараке из дранки. Н. И. Шапиро было тогда 30 лет. На следующий день после расстрела Акулова, 31 октября 1937 года, на его тени было заведено довольно странное следственное дело. В нем оказалось только два постановления (о завершении дела и направлении его на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР) и краткая справка о наличии у Н. И. Шапиро малолетних детей. 21 ноября 1937 года Особое совещание постановило: Н. И. Шапиро как члена семьи изменника родины заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. После ареста Надежду Исааковну ни разу не допрашивали, никуда не вызывали и даже постановление Особого совещания зачитали в коридоре. Н. И. Шапиро была направлена в Темниковский лагерь («Темлаг») НКВД в Мордовской АССР. После отбытия срока наказания, в ноябре 1945 года, ее однако не освободили, а задержали в лагере по так называемому «вольному найму» до особого распоряжения. В это время она работала статистиком при санчасти. 29 июля 1946 года все материалы в отношении нее вновь были направлены на рассмотрение Особого совещания, которое 16 декабря определило ей еще 5 лет ссылки как «социально-опасному элементу» (при этом срок исчислялся не со времени отбытия первого наказания, а со дня вынесения постановления). Она была отправлена «этапным порядком» в Тюкалинский район Омской области. Жалобы ее с просьбой пересмотреть дело остались без удовлетворения, хотя в них она указывала, что имеет несовершеннолетних детей и престарелую мать. За жену Акулова пробовала хлопотать солистка балета Театра оперы и балета имени С. М. Кирова, лауреат Сталинских премий, заслуженная артистка РСФСР Н. Дудинская. В декабре 1947 года она обратилась с письмом на имя И. В. Сталина — но все было напрасно. Отбыв ссылку, Надежда Исааковна проживала вместе с сыном Гавриилом в поселке Актау Карагандинской области, куда он был выслан в 1949 году. А 22 июня 1954 года она обратилась с большим письмом к Председателю Совета Министров Г. М. Маленкову, в котором подробно рассказала о всех своих злоключениях. Она просила реабилитировать своего мужа Ивана Алексеевича Акулова. Она писала: «Пусть его уже нет в живых, но пусть память о нем, если я права, будет для знавших его светлой». Делом Н. И. Шапиро по поручению Генерального прокурора СССР занялся в Следственном управлении КГБ СССР майор Будников. Он быстро подготовил заключение о необходимости прекратить дело за отсутствием состава преступления. Генеральный прокурор СССР внес протест в Военную коллегию Верховного суда СССР, которая 25 сентября 1954 года отменила постановления Особого совещания от 21 ноября 1937 года и 16 декабря 1946 года как необоснованные. Вскоре было пересмотрено и дело И. А. Акулова. 25 ноября 1954 года военный прокурор Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Аракчеев составил заключение о том, что приговор в отношении И. А. Акулова подлежит отмене, а дело — прекращению. При изучении также дел Бухарина, Пятакова, Якира, Тухачевского выяснилось, что однако ни в одном из них Акулов, как участник антисоветских организаций даже не упоминался. От своих же «признательных» показаний он отказался еще на суде. В материалах проверки имеются документы, подтверждающие применение к Акулову незаконных методов ведения следствия. Бывшие следователи НКВД, занимавшиеся его делом, Краев и Альтман еще в 1939 году были осуждены «за вредительскую деятельность в следственной работе». С заключением согласился заместитель главного военного прокурора Терехов, а 9 декабря его утвердил Генеральный прокурор Руденко. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции Чепцова 18 декабря 1954 года отменила приговор в отношении И. А. Акулова, и прекратила дело «за отсутствием состава преступления». В середине 50-х годов семья И. А. Акулова вернулась в Москву. Его жене была установлена персональная пенсия союзного значения. Наверное, с огромным удовлетворением А. Я. Вышинский воспринял весть о нависшей угрозе над его основным соперником в юридической среде — Николаем Васильевичем Крыленко. Родился Николай Васильевич 2 мая 1885 года в глухой деревушке Бехтеево Сычевского уезда Смоленской губернии в семье политического ссыльного. В 10-летнем возрасте поступил в люблинскую классическую гимназию, которую окончил в 1903 году. В 18 лет стал студентом историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, где вступил в так называемую «центральную» студенческую подпольную революционную организацию. С этого времени начинается его революционная борьба, особенно активизировавшаяся после первого соприкосновения с рабочей средой. Бурная деятельность молодого революционера не раз прерывалась арестами. В декабре 1907 года Крыленко был выслан из Петербурга в «порядке охраны» в Люблин, где пробыл до осени 1908 года. В этот сложный для него жизненный период Николай Васильевич серьезно переосмысливает свои взгляды, пишет книгу «В поисках ортодоксии», в которой теоретически порывает с официальной социал-демократией. Он временно отошел от партийной работы и активной революционной деятельности, хотя и продолжал участвовать в нелегальном студенческом движении. Весной 1909 года, несмотря на полулегальное положение, ему удалось окончить университет и получить диплом. В июне Крыленко подал прошение ректору о зачислении его на юридический факультет университета и в сентябре снова становится студентом. В декабре 1913 года по доносу провокатора Малиновского Крыленко в очередной раз был арестован. После освобождения в марте 1914 года его выслали в административном порядке на два года с запрещением жить в обеих столицах. Николай Васильевич обосновался в Харькове, где, не прерывая своей подпольной деятельности, сдал государственные экзамены на юридическом факультете местного университета, получив таким образом высшее юридическое образование. В мае 1917 года Крыленко, служивший в то время в царской армии, делегируется на съезд фронтовиков, проходивший в Петрограде, а затем на I Всероссийском съезде Советов был избран в состав первого Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. В сентябре — октябре 1917 года большевики во главе с В. И. Лениным стали усиленно готовиться к вооруженному захвату власти. 12 октября 1917 года создается Военно-революционный комитет при Петроградском Совете. В него вошли Н. И. Подвойский, В. А. Антонов-Овсеенко, Н. В. Крыленко и другие лидеры большевистской партии. Через несколько дней Николай Васильевич выступил на расширенном заседании ЦК партии, где от лица Военно-революционного комитета заверил, что «настроение в полках поголовно» в пользу большевиков и что партия должна взять на себя «инициативу восстания». Последние дни перед Октябрьским переворотом Крыленко проводил в бесконечных митингах и собраниях, на которых выступал по нескольку раз в день. Измотанный до предела, он тем не менее держался бодро, был энергичен и инициативен. В день восстания, 25 октября (7 ноября) 1917 года, ему было поручено руководство броневым дивизионом, который, по выражению американского писателя Джона Рида, «держал в руках ключ к положению». На открывшемся II Всероссийском съезде Советов Николай Васильевич был избран в первое Советское правительство как член комитета по военным и морским делам (совместно с В. А. Антоновым-Овсеенко и П. Е. Дыбенко), затем назначен Главнокомандующим революционной армии. После Гражданской войны Крыленко работал в революционном трибунале, Наркомюсте РСФСР, был прокурором республики и, наконец, — народным комиссаром юстиции СССР. Первая серьезная теоретическая «сшибка» произошла у Крыленко с прокурором СССР Вышинским на страницах журнала «Советская юстиция» в 1935 году. Вышинский выступил в Институте советского строительства и права с докладом на тему: «Речь т. Сталина 4 мая и задачи органов юстиции» (в ней вождь говорил о кадрах). В докладе Прокурор Союза сделал ряд резких выпадов против теоретических изысканий Крыленко. Последний не остался в долгу и написал, что «не может оставить без ответа выступление т. Вышинского, хотя и не видит ни особенной необходимости, ни особенной логики в связывании этих вопросов (т. е. своих с ним разногласий. — В этом журнале (№ 33) Вышинский напечатал «Ответ на ответ», в котором писал, что его доклад, посвященный речи Сталина 4 мая, вызвал со стороны Крыленко «сердитый ответ». Конечно, Вышинский не преминул подчеркнуть, что вначале хочет ответить на вопрос, «имеющий громадное принципиальное значение», хотя непосредственно не относящийся к их спору. «Это вопрос о том, что затронутые в моем докладе принципиальные вопросы нашей уголовной политики, как это утверждает т. Крыленко, не следует связывать с исторической речью т. Сталина 4 мая». И далее в том же духе. Здесь Вышинский явно передергивает факты, так как Крыленко писал, что не следует связывать с речью И. В. Сталина его теоретические разногласия с Вышинским, а не задачи уголовной политики. В том же номере журнала напечатана статья Крыленко «Точки над «и», в которой он убедительно разъяснил, что Вышинский все поставил с ног на голову и что его аргументация носит искусственный характер, а возводимые им обвинения нелепы. Пока в этом споре последнее слово осталось за Н. В. Крыленко. Но ненадолго. Вскоре доклад Вышинского вышел массовым тиражом, а спустя некоторое время прокурор СССР уже будет в официальном циркуляре предупреждать своих подчиненных, что в брошюре Крыленко «Сталинская Конституция в вопросах и ответах» имеется неправильное толкование статьи 128. Копию этой директивы Вышинский предусмотрительно направил в секретариат И. В. Сталина. Пройдет еще немного времени, и в речах Вышинского зазвучит презрительная кличка «крыленки». В январе 1938 года, когда первая сессия Верховного Совета Союза, избранного в соответствии с Конституцией СССР 1936 года, сформировала новое Правительство СССР, должности в нем для Крыленко уже не нашлось. Ему было уготовано иное место. Справка на арест Крыленко была составлена в НКВД еще 15 декабря 1937 года. Однако ход ей был дан только спустя полтора месяца. В ней отмечалось, что Крыленко «является активным участником антисоветской организации правых и организованно был связан с Бухариным, Томским и Углановым. С целью расширения антисоветской деятельности правых насаждал контрреволюционные кадры правых в наркомате. Лично выступал в защиту участников организации и проталкивал буржуазные теории в своей практической работе». В справке Крыленко назывался одним из руководителей троцкистской группы, занимающейся вредительской деятельностью и считавшей необходимым захват власти правыми, которые якобы являются истинными борцами за интересы трудящихся. 31 января 1938 года нарком внутренних дел Ежов начертал на этой справке лаконичную резолюцию: «Арестовать». В тот же день его заместитель Фриновский подписал ордер № 337 на арест Н. В. Крыленко и на обыск у него. В ночь на 1 февраля 1938 года Николай Васильевич был арестован в своей квартире в доме № 25 по Новинскому бульвару. Следствием по делу Н. В. Крыленко занимался сотрудник госбезопасности Л. В. Коган. Он и произвел первый допрос бывшего наркома. Однако «признательные» показания Николая Васильевича появились в его деле только 3 февраля 1938 года. Причем они даже не были оформлены официальным протоколом. Это было заявление Крыленко, адресованное наркому внутренних дел Н. И. Ежову и написанное на разрозненных листках бумаги. В нем он писал: «Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года являюсь участником антисоветской организации правых. С этого же года начинается моя борьба с партией и ее руководством. Антипартийные шатания я проявил еще в 1923 году по вопросу внутрипартийной демократии. Если в этот период я из своих взглядов никаких организационных выводов не сделал, то внутреннее недовольство положением в партии не изжилось. Организационной связи с троцкистами я тогда не имел, организационной борьбы с партией не вел, но оставался человеком оппозиционно настроенным на протяжении ряда лет...» Крыленко признавал, что центром правых через Бухарина перед ним была поставлена задача организовать подрывную работу в органах юстиции, чтобы «вредительской практикой судебных и прокурорских органов расшатывать диктатуру пролетариата». По его словам, вредительскую работу в области юстиции он проводил по трем направлениям: «а) на теоретическом правовом фронте, б) по развалу работы органов суда и прокуратуры, в) по разложению кадров в периферийных судебных органах». Первый протокол допроса Н. В. Крыленко был оформлен лишь спустя два месяца — 3 апреля 1938 года. Он был отпечатан на машинке на 26 листах. И хотя после этого Николая Васильевича неоднократно вызывали к следователю, второй протокол допроса (машинописный текст которого составил 30 листов) датирован 28 июля 1938 года. Примерно за 10 дней до окончания следствия его делом стал заниматься сотрудник госбезопасности Я. А. Аронсон. Он заканчивал дело сверхсрочно, видимо таково было указание начальства. Перед началом допроса Аронсон предъявил Крыленко обвинение в том, что он «является активным участником к[онтр] р[еволюционной] организации правых и проводил на протяжении ряда лет вредительскую деятельность», то есть по статьям 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. В тот же день, 28 июля 1938 года, следователь провел очную ставку Н. В. Крыленко с одним из обвиняемых по другому делу (этого протокола в деле Крыленко нет) и составил обвинительное заключение, которое утвердил заместитель прокурора Рогинский. (Не исключено, что обвинительное заключение было составлено даже на день раньше, так как Рогинский поставил на нем дату: «27 июля 1938 года».) Судебное заседание Военной коллегии Верховного суда открылось 29 июля 1938 в 13 часов 20 минут. На вопрос председательствующего Крыленко ответил, что виновным себя признает и показания, данные им на предварительном следствии, подтверждает. Он пояснил, что в 1936 году у него был разговор с Бухариным, во время которого затрагивались вопросы террористического порядка. Бухарин его информировал о террористической деятельности правых и спрашивал его и Пашуканиса, что они делают в этом направлении. Он Бухарину ответил, что пока конкретно им ничего не сделано, но если понадобится, то будет «работать» в этом направлении. Больше Н. В. Крыленко никаких вопросов не задавали, а сразу же предоставили последнее слова. Он сказал, что имеет 25 лет революционной работы и только 8 лет антисоветской деятельности и на этом сопоставлении суд своим решением даст соответствующий ответ. И суд действительно не замедлил с ответом. Прошло несколько минут, и Ульрих объявил приговор: высшая мера наказания — расстрел, с конфискацией имущества. Заседание суда продолжалось всего 20 минут. В тот же день приговор был приведен в исполнение. ...14 октября 1954 года в ЦК КПСС обратилась с заявлением З. А. Железняк, в котором просила реабилитировать ее мужа Н. В. Крыленко. По поручению Генерального прокурора Руденко дело по обвинению Н. В. Крыленко проверила Главная военная прокуратура. Военный прокурор подполковник юстиции Васильев, тщательно изучив все материалы и допросив ряд свидетелей, составил 25 апреля 1955 года мотивированное заключение, которое 9 августа было утверждено Р. А. Руденко. Военная коллегия Верховного суда СССР 10 октября 1955 года отменила приговор в отношении Н. В. Крыленко и дело прекратила за отсутствием в его действиях состава преступления. Они были осуждены в один день — известный революционер, бывший дипломат и прокурор республики Владимир Александрович Антонов-Овсеенко и его жена Софья Ивановна. В. А. Антонов-Овсеенко родился 9 (22) марта 1883 года в Чернигове в семье потомственного дворянина. В 1900 году был зачислен в Николаевское военно-инженерное училище в Петербурге. Однако к этому времени, возмужав и повзрослев, он заметно охладел к военной карьере. Уже через месяц после поступления в училище Антонов-Овсеенко попадает под арест на 11 дней за отказ от присяги «на верность царю и отечеству». С 1901 года Антонов-Овсеенко проживал в Варшаве, где впервые соприкоснулся с деятельностью социал-демократов — вошел в студенческий кружок. Весной 1902 года он покинул родительский дом и начал самостоятельную жизнь, а осенью того же года стал слушателем Петербургского юнкерского пехотного училища. Здесь он довольно прочно ступил на путь революционной борьбы: поддерживал связь с социал-революционерами, от которых получал нелегальную литературу, вел агитацию среди юнкеров. После производства в офицеры В. А. Антонов-Овсеенко начал службу в 40 пехотном Колыванском полку, который тогда стоял в Варшаве. Там он создал одну из первых в царской армии военно-революционных организаций. С этого времени началась его бурная революционная деятельность, сопровождающаяся арестами, побегами, конспирацией, вынужденной эмиграцией. Октябрьская революция — одна из ярчайших страниц биографии Антонова-Овсеенко. Именно ему совместно с Н. И. Подвойским и Г. И. Чудновским было поручено захватить Зимний дворец и арестовать Временное правительство. На II Всероссийском съезде Советов В. А. Антонов-Овсеенко совместно с прапорщиком Н. В. Крыленко и матросом (председателем Центробалта) П. Е. Дыбенко был введен в Совнарком членом коллегии Народного Комиссариата по военным и морским делам и одновременно назначен командующим Петроградским военным округом. Однако уже 6 декабря его направляют командовать армией на Украину, где красноармейцы вели ожесточенную борьбу с войсками атамана Каледина и Центральной рады. В последующем Антонов-Овсеенко почти беспрерывно перебрасывается с одной должности на другую: он был заместителем председателя Главкомтруда, членом коллегий Наркомтруда и Наркомата внутренних дел, заместителем председателя малого Совнаркома, уполномоченным ВЦИК по Пермской губернии (председателем Совета губкома и губполитпросвета), уполномоченным ВЦИК по ликвидации бандитизма. В октябре 1922 года он стал начальником Политуправления РККА и членом Реввоенсовета Республики, а в 1924 году был переведен в систему Народного комиссариата иностранных дел. С этого времени он более 10 лет выполняет ответственные дипломатические поручения в Чехословакии, Литве и Польше. В 1934 году Антонов-Овсеенко был назначен прокурором республики и оставался в этой должности более двух лет. Затем с дипломатической миссией находился в Барселоне. Именно в этот период в ЦК ВКП(б) стали появляться материалы, серьезно компрометирующие его. Через некоторое время он был отозван из сражающейся Испании в Москву, а 15 сентября 1937 года назначен народным комиссаром юстиции РСФСР. Владимир Александрович проживал в то время вместе с женой Софьей Ивановной и пятнадцатилетней падчерицей Валентиной на Новинском бульваре, в так называемом «втором доме Совнаркома». В конце сентября 1937 года Софья Ивановна уехала в Сухуми на лечение. В письмах мужа к ней иногда явственно звучали тревожные нотки. 10 октября 1937 года (за день до ареста) Антонов-Овсеенко писал: «...Чувствую напряженность борьбы». В. А. Антонов-Овсеенко был арестован в ночь с 11 на 12 октября 1937 года. Ордер на арест за № А-116 был подписан заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Сразу же были произведены обыски в его квартире, в служебном кабинете и на даче, в поселке Николина гора. Владимир Александрович был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД, а уже 13 октября 1937 года переведен в Лефортовскую тюрьму, где находился до 17 ноября. Затем его перевели в Бутырскую тюрьму. Там он содержался до 8 февраля 1938 года, после чего вновь помещен в Лефортово. Здесь Владимира Александровича вызывали на допросы не менее 15 раз, причем, как правило, по ночам. 14, 15 и 17 октября его допрашивали по два раза. Наиболее продолжительным по времени был первый ночной допрос 13 октября — 7 часов. Занимались им, в основном работники госбезопасности И. И. Ильицкий и И. И. Шнейдерман. Несмотря ни на что, Владимир Александрович держался исключительно твердо и мужественно. Интенсивные допросы в Лефортовской тюрьме привели лишь к тому, что он написал одно письмо на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова (от 14 октября) с признанием своей вины и дал показание в ноябре 1937 года (в протоколе дата не указана). Можно с уверенностью предположить, что после вырванного признания Антонов-Овсеенко вновь отказался от своих показаний и стал все отрицать. Лишь этим можно объяснить тот факт, что несмотря на неоднократные вызовы к следователю протоколы допросов не составлялись. В них просто нечего было писать. Потом следователи все-таки «вернули» его к признательным показаниям, но только до суда. Обвинительное заключение по делу В. А. Антонова-Овсеенко было составлено работником госбезопасности Ильицким и утверждено 5 февраля 1938 года заместителем прокурора СССР Рогинским. Он обвинялся в том, что еще в 1923 году, работая начальником ПУРа, совместно с Л. Д. Троцким разрабатывал план вооруженного выступления против Советской власти, а затем, занимая должность полпреда в Чехословакии, Литве и Польше, вел «троцкистскую деятельность в пользу польской и германской военных разведок». Не забыт был и испанский период службы. В обвинительном заключении указывалось, что Антонов-Овсеенко вошел в организационную связь с германским генеральным консулом и фактически руководил троцкистской организацией в Барселоне в «борьбе против Испанской республики». В. А. Антонов-Овсеенко был предан суду Военной коллегии Верховного суда СССР по статьям 58-1а, 58-6, 59-8 и 58-11 УК РСФСР. Ордер № А-117 на арест жены В. А. Антонова-Овсеенко Софьи Ивановны был выдан 12 октября 1937 года. На следующий день в Абхазию, где она тогда отдыхала, полетела шифрованная телеграмма, а 14 октября она уже была арестована в доме отдыха Синоп в Сухуми и этапирована в Москву. Первый допрос произвел сотрудник госбезопасности Шнейдерман, занимавшийся делом ее мужа, 28 октября 1937 года (по оплошности он поставил дату 28 сентября). Больше Софью Ивановну не допрашивали (во всяком случае, протоколов допросов в деле нет), и окончание следствия затянулось до начала февраля 1938 года. Обвинительное заключение составил Ильицкий, утвердил Рогинский. Она обвинялась в том, что была осведомлена о шпионской связи своего мужа В. А. Антонова-Овсеенко и Радека с польской разведкой, а также о деятельности троцкистской террористической организации, то есть по статьям 58-1а и 17-58-8 УК РСФСР (на подготовительном заседании Военной коллегии к ее обвинению была добавлена еще статья 58-11 УК РСФСР). Дела Владимира Александровича и Софьи Ивановны Антоновых-Овсеенко рассматривались Военной коллегией Верховного суда в один день — 8 февраля 1938 года. Судейская «бригада» была та же: председатель Ульрих, члены Зарянов и Кандыбин и секретарь Костюшко. Заседания были закрытые и проводились в порядке постановления ЦИК от 1 декабря 1934 года, то есть без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. В 19 часов 55 минут началось слушание дела С. И. Антоновой-Овсеенко. Она сразу же заявила, что виновной себя не признает, с польской разведкой связана не была, а также не знала, что ее муж является шпионом. В последнем слове Софья Ивановна сказала, что верит в справедливость советской власти. Приговор был коротким. В нем Ульрих еще более усугубил ее «вину», записав, что она оказывала содействие в шпионской деятельности некоторым лицам (этого не было даже в обвинительном заключении). Военная коллегия приговорила Антонову-Овсеенко к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Судебное заседание по делу ее мужа открылось в 22 часа 40 минут. На нем Владимир Александрович заявил, что виновным себя не признает, свои показания, данные на предварительном следствии, не подтверждает. Шпионажем он не занимался и троцкистом никогда не был. О своих ложных показаниях на предварительном следствии подавал заявление, но ответа на него не получил. В последнем слове Антонов-Овсеенко просил провести дополнительное расследование, так как он оговорил себя. Однако эти заявления никак не повлияли на приговор суда, который был также кратким и предельно жестоким — расстрел, с конфискацией имущества. Судебное заседание закрылось через 20 минут, в 23 часа. Приговор привели в исполнение 10 февраля 1938 года. 25 февраля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор в отношении В. А. Антонова-Овсеенко и полностью его реабилитировала, а 4 августа 1956 года была реабилитирована и Софья Ивановна. В одном из своих выступлений Вышинский иронически назвал и. о. прокурора республики Ф. Е. Нюрину «исполняющей обязанности герцогини». Фаина Ефимовна Нюрина родилась в декабре 1885 года в Бердичеве Киевской губернии в еврейской семье. С юных лет она приобщилась к революционной среде. Ее активная деятельность в составе Бунда продолжалась до Октябрьской революции. В первые годы советской власти Нюрина еще продолжала оставаться активным членом Бунда и поддерживала все меньшевистские лозунги. В 1918—1919 годах работала секретарем и заместителем заведующего отделом охраны труда Бердичевской городской управы, была членом городского Совета рабочих и крестьянских депутатов, президиума совпрофа и бундовского комитета. Бердичевская партийная организация избрала ее делегатом объединительного съезда РСДРП. Бунд выдвинул ее также кандидатом в Учредительное собрание и в члены Украинской Рады. От активной работы в Бунде Нюрина отошла в 1919 году, когда у нее возникли серьезные сомнения в правильности выбранной бундовцами позиции. Летом 1919 года она поселилась в Киеве, где стала работать заместителем заведующего районным отделом народного образования. Вскоре под натиском белогвардейцев Красная Армия оставила Киев. Нюрина не сумела эвакуироваться, и ей пришлось перейти на полулегальное положение. Когда большевики вернулись в Киев, Нюрина окончательно порвала с Бундом. В начале 1920 года вступила в партию большевиков и продолжала работать в советских органах. В июне 1922 года Нюрину выдвинули на должность заведующего подотделом женотдела ЦК ВКП(б), где она проработала более шести лет. Она входила в члены редколлегий журналов «Коммунистка» и «Работница», участвовала в деятельности Международного женского совета, неоднократно выезжала в служебные командировки за границу, в частности в Берлин и Прагу. 28 сентября 1928 года Совнарком РСФСР утвердил Нюрину членом коллегии Наркомата юстиции республики, который тогда возглавлял Н. М. Янсон, бывший одновременно и прокурором РСФСР. Она была зачислена в штат НКЮ РСФСР с 1 октября и сразу же возглавила отдел общего надзора в Прокуратуре республики. Ф. Е. Нюрина была арестована 26 апреля 1938 года по ордеру № 2466, который подписал заместитель наркома внутренних дел Фриновский. Основанием для ареста явились материалы, подготовленные первым отделением 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Справку на арест от 17 апреля 1938 года подписал начальник отделения Райхман. В ней отмечалось, что «агентурными данными и показаниями арестованных пом[ощника] прокурора РСФСР Бурмистрова, Крыленко Н. В. и Соколова Нюрина изобличается как участница антисоветской организации правых, по заданию которой вела активную контрреволюционную деятельность». Далее в справке приводились небольшие выдержки из показаний названных лиц, а также из агентурных донесений, полученных еще в январе — феврале 1938 года. В них приводился и такой «факт»: «Нюрина в годы Гражданской войны, — писал агент, — при занятии Житомира Петлюрой встречала его во главе делегации, держала перед ним погромную речь против большевиков, выставляя его как спасителя цивилизации и восстановителя демократии на Украине. При возвращении от Петлюры стреляла из пулемета по рабочему поселку». То, что Нюрина в первые годы советской власти идейно противостояла большевикам, был общеизвестный факт. Поэтому для пущей убедительности агент приплел к своему донесению «погромную речь» и «пулемет». По всей видимости, агент знал о материале, который в свое время рассматривался в ЦКК при ЦК ВКП(б). Дело заключалось в следующем. В конце 20-х годов некая С. и ее муж М. обратились с письмом в ЦК партии, в котором сообщали о том, что в 1919 году Ф. Е. Нюрина и ее брат Д. А. Петровский-Липец были причастны к расстрелу петлюровцами их родственников. ЦКК при ЦК ВКП(б) после соответствующей проверки рассмотрел этот вопрос на своем заседании 29 июня 1929 года и признал, что обвинения против Нюриной являются «недоказанными». Из материалов проверки усматривалось, что сестры С. действительно были арестованы и расстреляны петлюровцами, однако Нюрина никакого отношения к их аресту не имела. В документе ЦКК отмечалось, что Нюрина и ее брат Петровский-Липец, а также муж Нюренберг действительно являлись бундовцами и вели борьбу «против взглядов и деятельности большевистской партии». Однако этого она никогда не скрывала, от своих прежних взглядов отказалась и в 1920 году вступила в большевистскую партию. Дело Нюриной принял к производству оперуполномоченный 4-го отдела 1-го управления НКВД лейтенант госбезопасности Зайцев. Каких-либо свидетелей не вызывали. Следователь приобщил только выписки из протоколов допросов руководящих работников органов юстиции и прокуратуры, с которыми Нюрина общалась по роду своей службы, к тому времени уже арестованных. Все они «изобличали» Нюрину как активного участника антисоветской организации, якобы существовавшей в органах прокуратуры. Первый (и единственный) протокол допроса был составлен лишь 27 июля 1938 года. Накануне, 22 июля, ей было предъявлено обвинение в преступлениях, предусмотренных статьями 58-7, 19-58-8 и 58-11 УК РСФСР. Можно только догадываться, что происходило в течение трех месяцев, которые Фаина Ефимовна провела в тюрьме. Пытки, истязания, оскорбления... Однако ничто не могло сломить волю мужественной женщины. Все усилия «заплечных дел мастеров» оказались тщетными. Она твердо и решительно отвергала все обвинения и виновной себя не признавала. В отличие от некоторых прокуроров, сломленных в ежовских застенках, она не «потянула» за собой никого из окружавших ее людей. В тот же день оперуполномоченный Зайцев составил краткое, на одном листе, обвинительное заключение. Оно было согласовано с начальником 4-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД капитаном государственной безопасности Аронсоном, утвердили его начальник 4-го отдела Глебов и заместитель прокурора Союза Рогинский. Далее судебный «конвейер» действовал уже стремительно и без остановки. 28 июля под председательством диввоенюриста Никитченко состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда. На нем присутствовал и Рогинский. Было принято решение дело Ф. Е. Нюриной заслушать в закрытом судебном заседании в порядке закона от 1 декабря 1934 года, то есть без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Судебное заседание выездной сессии Военной коллегии «открылось» 29 июля 1938 года в 18 часов 20 минут под председательством того же Никитченко. Судьями были диввоенюрист Горячев и бригвоенюрист Романычев. Несколькими часами ранее они участвовали в рассмотрении дел Г. М. Леплевского и Н. В. Крыленко. Еще не высохли «кровавые» чернила на этих приговорах, как Никитченко и Горячев снова уселись в судейские кресла, чтобы расправиться с еще одним прокурором — Фаиной Ефимовной Нюриной. В последнем слове она сказала, что ее «оклеветали враги», что ни в каких контрреволюционных организациях она не состояла, и просила суд «тщательно разобраться» в деле. Однако это конечно же в планы суда не входило. Приговор был уже предрешен. Суд удалился на совещание только для того, чтобы через несколько минут выйти и объявить приговор. В нем содержались все те же «перепевы» из обвинительного заключения об участии в антисоветской террористической организации, вербовке в свои ряды других лиц и проведении в органах прокуратуры вредительской деятельности. Ф. Е. Нюрина была приговорена к расстрелу, с конфискацией имущества. Заседание суда закрылось, как отмечено в протоколе, в 18 часов 40 минут, то есть спустя двадцать минут после открытия. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно. 21 января 1956 года Военная коллегия Верховного суда Союза ССР в составе председательствующего генерал-майора юстиции Степанова и членов коллегии полковника юстиции Дашенко и подполковника юстиции Плющ рассмотрела заключение Главной военной прокуратуры по делу Ф. Е. Нюриной. Суд вынес следующее определение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 июля 1938 года в отношении Нюриной-Нюренберг Фаины Ефимовны отменить по вновь открывшимся обстоятельствам, а дело на нее производством прекратить за отсутствием состава преступления». Ф. Е. Нюрина была полностью реабилитирована. Непродолжительное время народным комиссаром республики и одновременно Прокурором РСФСР был Николай Михайлович Янсон. Родился он 6 декабря 1882 года в Петербурге, в семье рабочего-эстонца, уроженца острова Сааремаа. Первое время учился в церковно-приходской школе в Петербурге, где окончил три (из четырех) классов, а затем в портовой школе в Кронштадте. В августе 1896 года 14-летний Николай Янсон поступил учеником слесаря в минную школу в Кронштадте. С ноября 1900 года стал работать слесарем на Невском судостроительном заводе. Здесь юноша впервые соприкоснулся с революционным движением. В июле 1905 года Николай Янсон переехал в Ревель (Таллин), где поступил слесарем на завод «Вольта». Энергичный и увлекающийся юноша быстро завоевал авторитет в рабочей среде и выдвинулся в число руководителей местных революционеров. Более двух лет он проводил активную революционную работу в Петербурге, Варшаве, Ревеле, Нарве и других городах, а в ноябре 1907 года был вынужден эмигрировать в США, где пробыл почти десять лет. Николай Михайлович трудился слесарем-инструментальщиком на сталелитейном, электромеханическом и других заводах, не оставляя, однако, и активной политической деятельности среди рабочих-эмигрантов. Сразу же после получения известий о Февральской революции Николай Михайлович вместе с семьей вернулся в Россию. В июне 1917 года он был избран в состав Ревельского партийного комитета и Северо-Балтийского (Эстонского) бюро РСДРП(б), а с октября 1917 года по февраль 1918 года участвовал в установлении советской власти в Эстонии в должности заместителя председателя городской управы. После вступления немцев в Таллин (так с 1918 года стал именоваться Ревель), Янсон дважды подвергался аресту и после двухмесячного тюремного заключения был выслан в Советскую Россию. В мае 1918 года по заданию партии он выехал в Самару (Куйбышев), где в течение нескольких лет находился на хозяйственной и профсоюзной работе. Первое время был заместителем председателя губернского Совета профсоюзов. В ноябре 1918 года Янсон возглавил Самарский губернский Совет профсоюзов, а годом позже был избран первым «красным директором» Самарского трубочного завода. В 1920—1921 годах Николай Михайлович последовательно занимал должности председателя Самарского губернского Совета профсоюзов и заместителя секретаря губернского комитета РСДРП(б). В мае 1921 года Николай Михайлович был переведен в Москву, где работал секретарем ЦК союза металлистов, а впоследствии — председателем райкома этого же союза. В мае 1923 года он становится секретарем ЦКК ВКП(б). В 1925—1928 годах Н. М. Янсон был первым заместителем народного комиссара Рабоче-Крестьянской инспекции. 16 января 1928 года председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета М. И. Калинин и секретарь ВЦИК А. Киселев подписали следующее постановление: «1. Освободить тов. Д. И. Курского от обязанностей народного комиссара юстиции РСФСР и прокурора Республики. 2. Назначить тов. Н. М. Янсона народным комиссаром юстиции РСФСР и прокурором Республики». Народным комиссаром юстиции Н. М. Янсон был сравнительно недолго — по ноябрь 1930 года, а непосредственно Прокурором республики и того меньше — чуть более семи месяцев. После отставки с поста народного комиссара юстиции РСФСР Николай Михайлович некоторое время работал заместителем председателя Совнаркома РСФСР, а в феврале 1931 года был назначен народным комиссаром водного транспорта СССР. В этой должности он прослужил до марта 1934 года, когда, «согласно его просьбе», был переведен на должность заместителя наркома по морской части. Однако в августе 1935 года его сняли с этого поста, и лишь в октябре того же года он становится первым заместителем начальника Главного управления Северного Морского Пути при Совнаркоме СССР, где и служил до дня своего ареста. Осенью 1937 года были арестованы некоторые сотрудники Главсевморпути: начальник строительства судоремонтного завода в Мурманске, главный инженер и другие. Во время следствия они подробно рассказали о своей «вредительской» деятельности, назвав среди соучастников и Янсона. Однако органы НКВД не спешили с его арестом. Только 3 декабря 1937 года сотрудник госбезопасности составил справку на арест Янсона. В ней он отмечал, что XI отделом ГУГБ НКВД вскрыта и ликвидирована антисоветская правотроцкистская шпионская и диверсионно-вредительская организация в системе Главсевморпути, одним из руководителей которой был Н. М. Янсон. Николай Михайлович Янсон был арестован в ночь с 5 на 6 декабря 1937 года. Тогда же произвели обыски в его квартире и служебном кабинете. Его жена Лидия Федоровна Петрулевич (Янсон) обивала пороги органов НКВД, пытаясь хоть что-либо выяснить о судьбе своего мужа. Только однажды следователь, видимо, сжалившись над ней, сказал: «У вашего мужа хорошее, прекрасное прошлое, но последние два года он ездил по Ленинграду и Москве и создавал эстонскую антисоветскую организацию». Н. М. Янсона допрашивали во время следствия шесть раз. Особенно интенсивно — 9 декабря 1937 года (допрос вследствие продолжительности прерывался два раза). В начале февраля 1938 года Янсону было предъявлено обвинение в том, что он являлся участником антисоветской эстонской шпионско-диверсионной организации и, входя в состав антисоветской правотроцкистской организации в Главсевморпути и наркомате, вел враждебную деятельность. На следствии Янсон полностью признал себя виновным. Он почти сразу же стал давать развернутые «показания» (в том числе и собственноручные) о своей «деятельности». Обвинительное заключение было составлено сотрудником госбезопасности Звездичем и утверждено 15 июня 1938 года заместителем прокурора СССР Рогинским. Н. М. Янсона судила Военная коллегия Верховного суда СССР 20 июня 1938 года в порядке постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года, то есть по упрощенной процедуре, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Председательствовал на этом процессе (если его можно так назвать) диввоенюрист Зарянов. Было зачитано обвинительное заключение. Затем Янсон на вопрос председателя ответил, что виновным себя признает, все показания, данные на предварительном следствии, подтверждает и дополнить их ему нечем. На этом судебное следствие закончилось. В последнем слове Николай Михайлович просил отнестись к нему снисходительно и дать ему жить и работать. Военная коллегия приговорила Н. М. Янсона к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества. Весь процесс занял всего 15 минут. Приговор был приведен в исполнение сразу же после вынесения. Спустя полгода после ареста Янсона и за два дня до его расстрела, в ночь с 17 на 18 июня 1938 года, была арестована и Лидия Федоровна. Ей было предъявлено обвинение по статье 58-12 УК РСФСР. На вопрос следователя, признает ли она себя виновной, Петрулевич сказала: «Нет, виновной себя в предъявленном мне обвинении я не признаю». Тогда следователь спросил, кто из эстонцев посещал ее мужа и кого посещал он и что ей известно об антисоветской деятельности Янсона. Она ответила: «Об антисоветской деятельности Янсона мне ничего не известно. В моих глазах Янсон был предан Советской власти». 29 июня 1938 года следователь вынес постановление о направлении дела на рассмотрение Особого Совещания при НКВД, которое 4 августа приговорило ее «как члена семьи изменника родины к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет». Освободили ее только в 1945 году. В октября 1954 года Л. Ф. Петрулевич обратилась в КПК при ЦК КПСС с двумя заявлениями — о пересмотре уголовных дел и реабилитации ее и Н. М. Янсона. «Возможно, его нет в живых, — писала Лидия Федоровна, — пусть же память о нем останется чистой». Однако Лидия Федоровна так и не дождалась реабилитации. Она скончалась в феврале 1955 года. 16 марта 1955 года определением Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством полковника юстиции Борисоглебского дело в отношении Л. Ф. Петрулевич было прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления. Дело Н. М. Янсона было пересмотрено 24 декабря 1955 года. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством полковника юстиции А. Сенина вынесла следующее определение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 20 июня 1938 года в отношении Янсона Николая Михайловича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело о нем в уголовном порядке производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления». Среди лиц, попавших в ежовские застенки в бытность Вышинского «главным законником страны», оказалось немало и московских прокуроров: ответственных работников Прокуратуры СССР, Прокуратуры республики, Главной транспортной прокуратуры, прокуратур Москвы и Московской области. Эти процессы были связаны между собой одними и теми же стандартными формулировками обвинения и «свидетелями», в качестве которых, как правило, выступали те же обвиняемые, не выдержавшие выпавших на их долю испытаний. В этих делах полно взаимных «изобличений», подлогов, наветов, фальсификаций. Связанные, казалось бы, воедино, эти дела тем не менее расследовались разрозненно. Перед неумолимыми судьями каждый держал ответ за свои «деяния» самостоятельно. В августе — октябре 1937 года органами НКВД СССР были арестованы главный транспортный прокурор СССР Герман Михайлович Сегал, его заместитель Сергей Алексеевич Миронов и помощник Аркадий Маркович Липкин. Сегал обвинялся в том, что являлся участником контрреволюционной организации, в которую был завербован якобы еще в 1929 году тогдашним председателем Московского областного суда М. И. Челышевым. По версии следствия, «активная вредительская деятельность» Сегала заключалась в «искривлении революционной законности», «развороте массовых репрессий», острие которых направлялось против трудящихся железнодорожников, а не против «действительных виновников подрывной работы на транспорте», укрывательстве вредителей и диверсантов путем прекращения дел. Ему вменялось в вину также и то, что он был «агентом иностранной разведки», передавал врагам шпионские сведения «по паровозному хозяйству» и секретные материалы. Аналогичные обвинения (разве что без шпионажа) были предъявлены также Миронову и Липкину. 25 ноября 1937 года Военная коллегия Верховного суда приступила к рассмотрению дела Германа Михайловича Сегала. В судебном заседании он виновным себя не признал и от всех своих показаний, данных во время следствия, отказался. Однако это уже ничего не изменило в его судьбе. Г. М. Сегал был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. 9 декабря того же года Военная коллегия рассмотрела дело А. М. Липкина. Приговор — расстрел, с конфискацией имущества был вынесен без промедления. На следующий день такая же участь постигла и С. А. Миронова. На суде он также держался стойко, отрицая все домыслы и наветы, возводимые на него. Все трое погибли сравнительно молодыми. Липкину было тогда 34 года, Сегалу и Миронову — по 40 лет. 22 сентября 1937 года помощник начальника 13 отделения 4 отдела ГУГБ НКВД ССР старший лейтенант госбезопасности подготовил на имя Ежова справку, в которой сообщал о контрреволюционной деятельности В. М. Бурмистрова, бывшего в то время старшим помощником прокурора РСФСР и начальником гражданско-судебного отдела. Показания на него были «выбиты» у арестованного в Оренбурге С. М. Письменного. По его словам, в 1932 году Бурмистров, служивший тогда краевым прокурором, входил в так называемый средневолжский краевой руководящий центр правых. Характерно, что эти показания Письменный дал еще в мае 1937 года, однако о них «вспомнили» только четыре месяца спустя. 10 октября Ежов начертал на справке: «Арестовать». Арест был согласован с Вышинским. Виктор Михайлович Бурмистров родился в 1889 году в Саратове. После Октябрьской революции стал членом революционного трибунала в Заволжье. С момента основания органов прокуратуры занимал в них руководящие посты: был прокурором Саратовской губернии, помощником прокурора и прокурором Северо-Кавказского, Западно-Сибирского и Средне-Волжского краев. С 1935 года служил в должности старшего помощника прокурора РСФСР и возглавлял отдел. Кроме обвинения в том, что он состоял в руководящем центре контрреволюционной террористической организации правых, действовавшей в Средне-Волжском крае, ему еще «добавили» участие в подготовке террористического акта, направленного против Сталина. Конечно же, никаких доказательств в обвинительном заключении не приводилось, отсутствовали даже обычные в подобных случаях ссылки на свидетелей. В таком виде 19 марта 1938 года обвинительное заключение утвердил все тот же Рогинский, который принял участие в подготовительном заседании Военной коллегии Верховного суда. 2 апреля 1938 года состоялся суд, на котором председательствовал диввоенюрист Горячев. Весь процесс продолжался полчаса. Судя по протоколу, Виктор Михайлович виновным себя признавал, однако в последнем слове «ничего сказать не пожелал». Приговор — высшая мера наказания — был приведен в исполнение в тот же день. 22 ноября 1937 года по распоряжению Ежова был арестован и. о. прокурора Челябинской области А. В. Филиппов (ордер подписал начальник Московского областного управления НКВД Реденс). Андрей Владимирович Филиппов родился 26 октября 1904 года в Москве. После Октябрьской революции вступил в комсомол, а в 16-летнем возрасте — в партию, добровольцем ушел на фронт. В марте 1921 года он в колонне бойцов штурмовал Кронштадтскую крепость. Вернувшись с фронта, некоторое время секретарствовал, одновременно изучая право в Московском государственном университете. В 1923 году начал работать в только что образованных органах прокуратуры. Первое время занимал должность помощника прокурора Московской губернии, затем возглавил прокуратуру Бронницкого уезда. Впоследствии был помощником и старшим помощником, а с 1930 года — заместителем прокурора Московской области. Через год его выдвинули на должность помощника прокурора РСФСР, а вскоре назначили одновременно и прокурором города Москвы. Эти две должности он совмещал около четырех лет. В августе 1936 года Филиппов возглавил прокуратуры Москвы и Московской области. Спустя год его сняли с этих постов и направили в Челябинскую область исполняющим обязанности прокурора, где он и оставался до дня своего ареста. Андрей Владимирович, по словам его племянницы Вероники Юльевны Филипповой, был разносторонне одаренным, жизнерадостным, красивым и добрым человеком. Он хорошо пел, танцевал, а в юности с блеском выступал на любительской сцене (его даже приглашали в Малый театр). Работая в прокуратуре, серьезно занимался наукой в секции уголовной политики Института советского строительства и права, возглавлял прокурорское отделение Института советского права имени Стучки. А. В. Филиппова обвинили в том, что он создал в Москве три боевые группы для совершения террористических актов против руководителей партии и правительства: Сталина, Ежова, Вышинского, Хрущева, бывшего тогда первым секретарем МК и МГК ВКП(б). По версии следствия, он руководил подпольными совещаниями и всячески противодействовал разгрому троцкистов, сознательно уничтожал заявления граждан, разоблачавших деятельность «врагов народа», смазывал дела правых и особенно кулацкие путем их переквалификации, «придирался» к материалам следствия и т. п. Под пытками Филиппов признал себя виновным. Не раз его бросали в камеру после допросов, сопровождавшихся жестокими избиениями, в полусознательном состоянии. Однако во время суда Андрей Владимирович отказался от своих показаний. 29 августа 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания. В тот же день он был расстрелян. 22 декабря 1937 года арестовали бывшего заместителя прокурора РСФСР Георгия Яковлевича Мерэна. Через два месяца по постановлению Особого совещания при НКВД СССР его расстреляли. 10 марта 1938 года был арестован заместитель прокурора Союза ССР Григорий Моисеевич Леплевский. Он родился 1 мая 1889 года в Брест-Литовске, в семье еврейского мещанина. Рано приобщился к революционному движению, а с 1905 года состоял уже членом Бунда. Получил образование сначала в коммерческом училище, а затем на экономическом факультете Киевского коммерческого института, который окончил в 1915 году. До Февральской революции 1917 года Леплевский перебивался частными уроками. Затем вступил в большевистскую партию и стал вести активную революционную работу. После Октября занимал должности председателя городского Совета в Гомеле и заместителя председателя — в Самаре. В мае 1920 года его направили на работу в Москву, где он был последовательно заведующим организационно-инструкторским отделом Народного комиссариата внутренних дел, членом коллегии этого наркомата и исполняющим обязанности заместителя наркома. Одновременно с этим Леплевский состоял членом малого Совнаркома РСФСР. С образованием Союза ССР был назначен председателем административно-финансовой комиссии, а затем — заместителем управляющего делами Совнаркома СССР. В 1934 году его выдвинули на работу в органы прокуратуры, где он стал первым заместителем прокурора Союза ССР. Следствие считало Г. М. Леплевского одним из руководителей правотроцкистской организации в системе прокуратуры. Он якобы получал «террористические директивы заговорщического центра» и передавал их другим участникам организации. Обвинялся Григорий Моисеевич также в том, что завербовал в антисоветскую организацию своего брата И. М. Леплевского, работавшего в органах безопасности. В процессе следствия на первом и единственном допросе, 23 мая 1938 года, Г. М. Леплевский признал свою причастность к антисоветской организации. Обвинительное заключение было составлено помощником начальника 4-го отдела 1-го управления НКВД лейтенантом госбезопасности Зайцевым, согласовано с начальником отделения Ароновым и утверждено Рогинским. Он же участвовал и в подготовительном заседании. Дело по обвинению Леплевского рассматривалось Военной коллегией Верховного суда 29 июля 1938 года. Судебное заседание открылось в 13 часов 40 минут под председательством Ульриха (в нем участвовали также Никитченко и Горячев) и завершилось через 20 минут. Леплевский (как записано в протоколе) своей вины не отрицал. Он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян в тот же день. В 1938 году были арестованы, а затем расстреляны прокурор Московской области Владимир Александрович Малюнов (14 апреля 1938 года Вышинский назначил его и. о. прокурора РСФСР, но на следующий день приказ отменил), а также ответственные работники московской прокуратуры Виктор Давидович Торговец и Роман Артемович Прохоров. 3 июля 1938 года был арестован прокурор Москвы Константин Ипполитович Маслов, а в сентябре того же года органы НКВД «взяли» и. о. прокурора Москвы Вениамина Исааковича Кобленца. Оба они 7 марта 1939 года «за участие в антисоветской правотроцкистской организации» были приговорены Военной коллегией Верховного суда к расстрелу. 16 сентября 1938 года органы НКВД арестовали заместителя прокурора Москвы по спецделам Исаака Наумовича Евзерихина. Следствие обвиняло его в проведении подрывной вредительской работы по заданию контрреволюционной троцкистской организации, направленной на дискредитацию советских законов, «на вызов озлобления масс против ВКП(б) и Советской власти», а также в том, что он «не принимал мер по заявлениям жалобщиков, в результате чего жалобщики-женщины месяцами не получали ответы на законные жалобы», «намеренно создавал залежи дел по жилищным вопросам, чем вызывал резкое недовольство трудящихся». Кроме того, Евзерихину еще «добавили» участие в обсуждении планов подготовки к совершению террористических актов в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства. На судебном заседании, которое состоялось 7 марта 1939 года, И. Н. Евзерихин виновным себя не признал, однако Военная коллегия Верховного суда приговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно. 27 июля 1938 года был арестован бывший старший помощник прокурора РСФСР Владимир Александрович Деготь. Родился он в 1889 году в Одессе. Работать начал на фабрике уже в 8 лет. С юности приобщился к революционной среде, участвовал в восстании 1905 года, затем эмигрировал. Некоторое время жил в Париже, посещал там партийную школу, в которой преподавали Ленин, Зиновьев, Каменев. В 1909 году вернулся в Россию, был секретарем партийного комитета в Одессе. Здесь же был арестован и приговорен к вечному поселению в Сибири. Однако Владимиру удалось скрыться за границу, где он пробыл до свержения царизма. Вернувшись в революционную России, Деготь состоял в Совете рабочих депутатов в Одессе, затем был представителем Коминтерна в Италии и Франции, где опять угодил на несколько месяцев в тюрьму. После возвращения в Советский Союз занимал должность председателя губпрофсовета в Иваново-Вознесенске, работал в ВЦСПС, был заместителем директора Тимирязевской академии. В 1933 году был выдвинут на должность старшего помощника прокурора РСФСР, занимался вопросами общего надзора. Как человек, не имевший специального образования, Деготь нередко допускал серьезные ошибки в работе, на что ему неоднократно указывалось. Незадолго до ареста он был снят с должности и исключен из партии за поддержку троцкистов. ЦК ВКП(б) в партии его вскоре восстановил, но работать ему пришлось только начальником сектора труда в монтажном тресте. Во время следствия В. А. Деготь виновным себя не признавал, отвечал наступательно и дерзко. 31 июля 1938 года следователю пришлось даже составить акт по поводу его поведения, что было редкостью для того времени. Он, в частности, писал, что Деготь вел себя «вызывающе», вместо ответа на вопросы «демонстративно устроил обструкцию», угрожал следователю и назвал его «мерзавцем», бросился на него с кулаками, за то что тот назвал его контрреволюционером, грозил объявить голодовку, заявлял, что арестован по ложному доносу, которых «в НКВД 90 процентов». На следствии Деготь смело говорил о беззакониях, творившихся в стране, о том, что рабочих судили за всякие пустяки. В своих показаниях он привел пример, когда одного рабочего осудили на 5 лет тюрьмы только за то, что тот «осмелился» сказал некой стахановке: «Ты скоро будешь нарядной дамой и шляпу наденешь». А вот другой приведенный им факт. В 1935 году, проводя проверку в Иваново-Вознесенской тюрьме, он обнаружил целую бригаду женщин-ударниц (25 человек), которых посадили только за то, что они не вышли на работу в знак протеста против невыдачи им зарплаты за два месяца. В. А. Деготь дал весьма нелестные характеристики и некоторым руководителям Прокуратуры Союза. Вышинского он назвал «лакействующим интриганом, глубоко затаившим в себе озлобление против партии и Советской власти, и усиленно маскирующегося». О его заместителе Рогинском сказал, что тот «типичный чиновник, не имеющий в себе ничего большевистского». Следствие по делу затянулось на полтора года. Только в январе 1940 года следователем ГУГБ НКВД было составлено обвинительное заключение, которое утвердил сменивший Вышинского прокурор Союза Панкратьев. Однако с этим делом случилась осечка, редкая для того времени. Бригвоенюрист Кандыбин вернул дело в Главную военную прокуратуру «для устранения... процессуальных нарушений». Вторично оно слушалось 21 марта 1940 года уже самим председателем Военной коллегии Верховного суда армвоенюристом Ульрихом. В. А. Деготь виновным себя не признал, заявив, что он «работал честно, троцкистам никогда не потворствовал и им не симпатизировал». Суд приговорил его к 10 годам лишения свободы. Умер Владимир Александрович в заключении в 1944 году. В 1939—1940 годах были осуждены на длительные сроки лишения свободы помощник прокурора РСФСР Михаил Петрович Глазков, помощники прокурора Союза Евсей Густавович Ширвиндт, Борис Лазаревич Борисов-Эйдельман, Михаил Владимирович Острогорский и многие другие московские прокуроры. С мая по август 1937 года органами НКВД была арестована большая группа прокурорско-следственных работников и судей Ярославской области. Они проходили по так называемому делу № 475 и обвинялись в создании троцкистской террористической организации, которая, по версии следствия, проводила «подрывную контрреволюционную деятельность, направленную на сохранение контрреволюционных кадров от репрессий, на разложение прокурорско-судебного аппарата и дискредитацию карательной политики Советской власти». Расследование дела, значившегося под одним номером, проводилось, как тогда практиковалось, разрозненно. По мере отработки «вины» того или иного обвиняемого или его «важности» с точки зрения следствия дела направлялись в суд или Особое совещание при НКВД СССР. В качестве основных обвиняемых проходили заместитель прокурора Ярославской области Ф. Л. Марчук, помощник прокурора И. В. Гаврилов; прокурор Н. Ф. Никифоров и старший судья Гаврилов-Ямского района А. И. Рынков. Судьба людей, привлеченных по этому делу, оказалась различной: одних расстреляли, других осудили к отбыванию наказания в лагерях. (В настоящее время все они полностью реабилитированы.) Были и оправданные. В отношении ряда лиц дела прекратили еще во время следствия. Некоторых реабилитировали еще в 1941 году (одного — после расстрела). И такое случалось. Извлеченное из архива дело свидетельствует о том, как в годы массовых репрессий при попустительстве и поощрении прокурора Союза Вышинского создавались «дутые» обвинения в отношении людей, действительно стоявших на страже законности и правопорядка, пытавшихся по мере своих сил и возможностей противостоять произволу. Листая пожелтевшие страницы, можно наглядно увидеть обстановку в органах прокуратуры, которая сложилась при «сталинском инквизиторе». В этих делах переплелось все: честность и подлость, смелость и малодушие, самооговоры и доносы, ревностное исполнение служебных обязанностей и двурушничество. Здесь можно увидеть, как «ломались» сильные личности и как доносчики или, скажем так, лица, ложно понимавшие свой долг (ведь они писали докладные записки с «благими» намерениями — разоблачая «врагов народа»), сами пополняли ряды жертв. Прокурором Ярославской области в те годы работал Борис Кононович Юрчук (он и санкционировал многие аресты своих подчиненных). Юрчук был назначен на эту должность 20 июля 1936 года приказом наркома юстиции РСФСР Крыленко по представлению прокурора республики Антонова-Овсеенко. Родился Юрчук в 1895 году в Гродненской губернии, в семье крестьянина-середняка. Учился в церковно-приходской школе, затем занимался сельским хозяйством, а в 1915 году был призван в армию. Служил матросом на корабле «Двина» на Балтийском флоте. В августе 1918 года Реввоенсоветом республики в числе 500 матросов Балтфлота был направлен комиссаром в Волжскую военную флотилию, участвовавшую в боях под Казанью и Царицыным. В июне 1920 года Юрчука назначили членом Реввоентрибунала Черноморо-Азовского флота. Затем он занимал должности председателя Костромского губернского и Ульяновского окружного судов, прокурора Чапаевска. За это время окончил Высшие юридические курсы в Москве. В июне 1931 года Юрчук был «переброшен» на партийную работу и избран секретарем Каменского райкома ВКП(б), а затем утвержден заведующим орготделом краевого исполкома. Непосредственно перед назначением на должность прокурора области он работал начальником политотдела совхоза имени М. Горького в Оренбургской области. Первой жертвой среди прокуроров области стал прокурор Гаврилов-Ямского района Николай Флавионович Никифоров. Его арестовали 25 мая 1937 года. Донос на него (в форме докладной записки) поступил в управление НКВД по Ярославской области еще в феврале 1937 года и был подписан начальником районного отделения НКВД сержантом госбезопасности Ш. Он писал, что прокурор в «процессе повседневной своей работы проводит тенденцию к смазыванию наших (т. е. расследованных органами НКВД. — Н. Ф. Никифоров, как мог, боролся с незаконным арестом: протестовал, писал заявления Вышинскому, прокурору Ярославской области Юрчуку, прося их изъять дело из рук недобросовестных работников НКВД, которых он ранее изобличал в нарушениях закона, — но все было напрасно. Никифоров сообщал об издевательствах и оскорблениях со стороны следователей, которые нередко держали его «столбом» по нескольку часов, выбивая нужные показания. Когда он потребовал вызвать прокурора по спецделам, работники НКВД, цинично выругавшись, ответили: «Мы будем вести следствие восемь месяцев, а то и больше. Прокурора тебе не дадим. Ты знаешь, что они у нас в руках, что хотим, то и делаем. Они все штампуют дела по нашему требованию. Вот ты не штамповал, за это и попал». 20 июля 1937 года был арестован заместитель прокурора Ярославской области по спецделам Федор Лукьянович Марчук. Ф. М. Марчук родился в 1898 году в Харьковской губернии, в рабочей семье. Учился в Александро-Невской церковно-приходской школе. С 15 лет стал работать счетоводом в банке. В феврале 1917 года был призван в армию и служил рядовым в пехотном полку. После Октябрьской революции работал милиционером, а с августа 1919 года по март 1922 года находился на фронтах Гражданской войны, участвуя в боях на бронепоездах. В дальнейшем работал ответственным секретарем исполкома в Стародубском и Новозыбковском уездах, инспектором РКИ в Гомеле, помощником губернского и заместителем окружного прокурора в Брянске, районным прокурором в Людиново и Смоленске, прокурором оперсектора в Клинцах и помощником прокурора в Ивановской промышленной области. После разделения ее на две области — Ярославскую и Ивановскую, в апреле 1936 года был назначен заместителем прокурора Ярославской области. Занимаясь спецделами, Марчук давал письменные указания своим подчиненным, требуя от них тщательной проверки дел политического (контрреволюционного) характера, расследовавшихся органами НКВД, нередко возвращал такие дела для дополнительного расследования, отказывал в санкциях на арест. На закрытых совещаниях прокурорских работников он прямо заявлял, что органам внутренних дел доверять нельзя, так как они «создают дутые дела». Он называл органы НКВД «липогонами» с «фальшивым авторитетом», а спецдела — «туфтой». В уголовном деле Марчука есть немало его писем и указаний по конкретным делам, свидетельствующих о требовательном и справедливом отношении к делу, об активной жизненной позиции. Он, например, распекал прокурора Ростовского района Грачева, которому указал на то, что его отношение к руководству следствием по делам районного управления госбезопасности НКВД есть «грубое нарушение служебного долга и мелкобуржуазная распущенность». Возвращая прокурору Парфеньевского района Каляскину для дополнительного расследования дело Шилова, Марчук предложил исключить из предъявленного тому обвинения контрреволюционную и антисоветскую агитацию и освободить из-под стражи, взяв подписку о невыезде. Прокурору Пречистенского района Соболеву, возвращая дело по обвинению Ильинского, дал распоряжение передопросить свидетеля и выяснить, в чем конкретно выражается «контрреволюционная, гнусная клевета на т. Сталина». В одной из докладных записок (фактически доноса), направленной «весьма секретно» прокурору Ярославской области Юрчуку, подчиненный Марчука П. написал: «Доношу, что Начальник Спецотдела Яр[ославской] облпрокуратуры, т. е. Ваш заместитель т. Марчук явно антисоветски настроен, этих же взглядов придерживаются и пом[ощники] облпрокурора по спецделам Кошелев, Гаврилов» (через несколько дней они будут арестованы. — 3 августа 1937 года органы НКВД арестовали помощника прокурора Ярославской области по спецделам Ивана Викторовича Гаврилова, упоминавшегося в доносе. До этого он работал прокурором Большесольского района Ивановской области. На него поступали докладные записки-доносы, подписаннные начальником райотделения НКВД С. о том, что Гаврилов «неудовлетворительно взаимодействует с органами внутренних дел», изымает дела, заведенные милицией, и прекращает их «без достаточных на то оснований», ориентирует суды на вынесение «низкой меры социальной защиты», в том числе и по делам о вредительстве. Следствие по делам Марчука и Гаврилова проводилось с грубыми нарушениями закона и недозволенными методами, в связи с чем прокуроры были сломлены. Гаврилов писал на имя начальника управления НКВД по Ярославской области: «Не желая вести какой-либо борьбы со следствием, я желаю дать чистосердечные показания о моем участии в троцкистской организации, существовавшей в облпрокуратуре...» 4 августа 1937 года был арестован начальник отдела жалоб Ярославской областной прокуратуры Михаил Васильевич Еремеев. В середине 30-х годов он работал прокурором Кинешемского района Ивановской области. За то, что он дал «неправильное» заключение по одному из контрреволюционных дел, его сняли с работы и хотели отдать под суд. Однако через несколько месяцев Еремеева восстановили на работе в органах прокуратуры и назначили старшим следователем областного аппарата. Затем он возглавил отдел жалоб. 29 декабря 1937 года в Ярославле выездной сессией Военной коллегии Верховного суда рассматривались, одно за другим, дела в отношении заместителя Ф. Л. Марчука, И. В. Гаврилова, Н. Ф. Никифорова и А. И. Рынкова. Председательствовал на этих процессах корвоенюрист Матулевич, членами суда были диввоенюрист Голяков и бригвоенюрист Ждан. Все подсудимые в судебном заседании категорически отвергли свою вину. В последнем слове Марчук просил суд о снисхождении, Гаврилов предлагал учесть, что он оговорил себя, а Никифоров настаивал на возвращении дела на доследование. Судьи, конечно, к этим заявлениям не прислушались. Процессы были недолгими, в духе того времени. Четыре дела рассмотрели менее чем за два часа. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания. Казнь состоялась на следующий день. 31 декабря 1937 года Военная коллегия Верховного суда в том же составе рассмотрела дело по обвинению М. В. Еремеева. Хотя фабула дела была аналогичной, судьи оказались к нему более снисходительными. Еремеева приговорили к 10 годам лишения свободы с поражением в политических правах сроком на 5 лет. В тюрьме Михаил Васильевич пробыл около четырех лет. 23 июня 1941 года (на второй день войны) военный прокурор Главной военной прокуратуры военюрист 2 ранга Скотченко, изучив его дело, пришел к выводу, что вина Еремеева не доказана. К этому времени уже были осуждены прокурор Ярославской области Юрчук и начальник областного управления НКВД Ершов за допущенные ими злоупотребления. Последний признался, что многие дела фальсифицировались, а к обвиняемым применялись незаконные методы ведения следствия. Заключение военного прокурора было утверждено заместителем главного военного прокурора Н. П. Афанасьевым. 23 сентября военная коллегия Верховного суда СССР под председательством диввоенюриста Кандыбина приговор в отношении Еремеева отменила и уголовное дело прекратила с последующим освобождением его из тюрьмы. По протесту главного военного прокурора В. И. Носова Военной коллегией Верховного суда в тот же день было пересмотрено и дело в отношении И. В. Гаврилова. За недоказанностью предъявленного ему обвинения приговор был отменен, а уголовное дело прекращено. Произошел редкий для тех лет случай, когда после вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение человек, обвиненный по трем статьям о контрреволюционных преступлениях, был полностью реабилитирован. Проходивший по одному делу с Марчуком, Гавриловым и Никифоровым, осужденными к смертной казни, помощник прокурора области Дмитрий Андреевич Кошелев все же не разделил их судьбу. Расследование его дела затянулось до начала первой волны частичной реабилитации. Оно слушалось в Ярославле Военным трибуналом Московского военного округа 23 ноября 1939 года. И хотя Кошелев обвинялся по двум статьям о контрреволюционных преступлениях, суд полностью его оправдал. В 1940 году готовилась реабилитация и Ф. Л. Марчука. Прокурор Союза Панкратьев внес даже протест в Пленум Верховного суда на приговор Военной коллегии от 29 декабря 1937 года, но в последний момент дрогнул и предложил снять его с обсуждения. Дела в отношении ряда прокурорских работников Ярославской области были направлены не в суд, а в Особое совещание при НКВД ССР. Арестованный 5 августа 1937 года по этому делу прокурор Костромы Петр Иванович Иванов спустя полгода (27 марта 1938 года) был приговорен Особым совещанием за «контрреволюционные действия» к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Помощник прокурора области Константин Федорович Шишлов в марте 1938 года был приговорен к 5 годам лагерей. Юрисконсульт горторга (ранее работавший помощником прокурора) Иван Григорьевич Пальгунов в августе 1938 года осужден к 8 годам заключения. Народный следователь Гаврилов-Ямского района Алексей Капитонович Карпов, спасаясь от грозящего ему ареста, уехал в Москву, где пытался добиться справедливости в Прокуратуре республики. Но стоило только ему явиться в отдел кадров, как он был немедленно арестован с санкции прокурора РСФСР Рычкова и направлен в Московскую таганскую тюрьму № 1, откуда этапирован в Ярославль. После недолгого следствия в августе 1938 года Особым совещанием при НКВД Карпов был приговорен к 5 годам лагерей. Дело по обвинению помощника прокурора Ярославской области Павла Ивановича Андреева, взятого под стражу позднее всех — 16 января 1938 года, до суда не дошло. Оно было прекращено 14 августа 1939 года следователем следственной части управления НКВД по Ярославской области Шифриным по предложению помощника военного прокурора Калининского военного округа Тряскина. Однако, ознакомившись с постановлением, он не согласился только с основаниями прекращения, но 17 августа 1939 года написал следующую резолюцию: «Поскольку при личном допросе Андреева нач[альником] УНКВД т. Носовым и мною 16/УШ-39 г. Андреев указал на ряд документов, подтверждающих его борьбу за рев[олюционную] законность, и эти документы, добытые следствием, действительно подтверждают заявление Андреева — считаю необходимым Андреева полностью реабилитировать, а потому уг[оловное] преследование и производство след[ствия] по его делу прекратить по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР». Военным прокурором Калининского военного округа бригвоенюристом Деевым 27 октября 1939 года было прекращено производство и по уголовному делу помощника прокурора Ярославской области Федора Григорьевича Галкина, арестованного 3 августа 1937 года. Ф. Г. Галкин и В. И. Андреев из-под стражи были освобождены. Прокуроров с мест, особенно с независимыми взглядами, самостоятельных, уверенных в себе, Вышинский недолюбливал, иронически называл их «удельными князьями», «ханами» и всячески пытался «поставить на место». Волны репрессий 1937 и 1938 годов, обрушившиеся на провинцию, одного за другим сметали прокуроров, пытавшихся еще говорить о законе и законности. В республиках, краях и областях прокуроров и даже следователей арестовывали целыми группами. Заговор есть заговор. Заговорщик одним не бывает. Ну а окраска такого «заговора» была всегда одна — «правотроцкисткая», да еще «террористическая». Для союзных и автономных республик применялся еще один термин — «националистический контрреволюционный». В одном из исследований, проведенных в Башкортостане, например, отмечается: «К концу 1937 года репрессии в органах прокуратуры БАССР приняли массовый характер — партком рассматривал одновременно десятки «дел» по самым незначительным анонимным доносам... По постановлению парткома прокуратуры республики от 20 октября 1937 года были уволены с работы беспартийные работники центрального аппарата Тимашев, Петропавловская, Аравицкая, Конвиссер, Матвеева, Варфоломеев, исключены из партии и уволены из центрального аппарата Саковский, Мухамадиев, Султанов, Киселев, Первина, прокурор Миякинского района Нуритдинов. Впоследствии все были арестованы, их дальнейшая судьба неизвестна. Здесь же было принято решение: «Проверить материалы в отношении прокурора БАССР Г. И. Хазова, заместителей прокурора Кривого, Мурашева», поскольку «...в вопросах подготовки кадров руководство прокуратуры проявило политическую беспечность и слепоту, благодаря которым аппарат был засорен чуждыми и случайными элементами (Саковский — эсер, Киселев — белый офицер, Первина и Конвиссер — жены врагов народа, Петропавловская — бывшая попадья, Аравицкая — монашка).» После такого решения парткома расправа над прокурором республики Хазовым не заставила себя ждать. Г. И. Хазов родился на Урале и был выходцем из рабочей среды. До 1917 года работал на Кусинском заводе близ Челябинска. После Октябрьской революции стал председателем Совета рабочих депутатов Никольского завода Уральской области, а затем несколько лет занимал руководящие должности в партийных и советских органах Башкирии. В 1925 году его выдвинули на пост председателя Башкирского ЦК крестьянской взаимопомощи, а в 1928 году — ответственным секретарем парткома Башкирского обкома ВКП(б). В 1933 году Хазов стал народным комиссаром юстиции и прокурором БАССР. 20 сентября 1936 года в соответствии с постановлением Совнаркома СССР об образовании Народного комиссариата юстиции СССР и выделения из системы НКЮ органов прокуратуры Хазов сдал дела по наркомату юстиции А. С. Хисматуллину, а сам вступил в исполнение обязанностей прокурора Башкирской республики. 22 октября 1937 года Башкирский обком ВКП(б) исключил Хазова из партии. В решении обкома причина расправы с прокурором объяснялась тем, что «на протяжении ряда лет в работе прокуратуры существовала антипартийная линия замазывания классовой борьбы, смазывания политических дел и прямая защита ныне разоблаченных врагов народа, исключительное засорение аппарата прокуратуры классово-враждебными элементами». В тот же день Г. И. Хазов покончил с собой. Было ему тогда чуть больше 40 лет. Но даже самоубийство было расценено парткомом прокуратуры как доказательство его «контрреволюционности». В 1937 году Военной коллегией Верховного суда был приговорен к расстрелу первый прокурор Башкирии И. С. Герасимов. В конце 20-х — начале 30-х годов он работал также прокурором Свердловской области и заместителем прокурора РСФСР, а затем был выдвинут на должность управляющего делами Совнаркома РСФСР. 19 августа 1937 года Военная коллегия осудила к смертной казни третьего прокурора Башкирской АССР Г. К. Касымова. Перед арестом он был директором Казанского государственного педагогического института. В 1939 году был репрессирован еще один прокурор Башкирской АССР — Х. Х. Хадычев. 2 июня 1937 года органами НКВД был арестован первый прокурор Татарской АССР Гимаз Богаутдинович Богаутдинов. Октябрьская революция выдвинула на руководящие посты многих молодых, энергичных людей, с оружием в руках отстоявших ее завоевания. В 20-летнем возрасте Богаутдинов стал председателем кассационного трибунала Татарской республики, затем — народным комиссаром и, наконец, в двадцать пять лет прокурором Татарской АССР. Эту высокую должность он занимал шесть лет, успев окончить химическое отделение физико-математического факультета Казанского университета. Получив диплом, он расстался с прокурорским креслом и был назначен заместителем директора, а потом и директором КГУ. Вскоре по его инициативе был создан Казанский химико-технологический институт, который он и возглавил. Следствие по делу Богаутдинова продолжалось 10 месяцев. Вышинский, хорошо знавший его по совместной работе, даже не подумал хотя бы облегчить участь бывшего прокурора. В мае 1938 года в Казань приехала выездная сессия Военной коллегии Верховного суда во главе с диввоенюристом Матулевичем и с «разнарядкой» на расправу с лучшими людьми республики. В течение трех дней коллегия неустанно «слушала» дела на татарских «контрреволюционеров». На каждый такой процесс отводилось максимум 8—10 минут. В таком темпе решилась судьба и жизнь 120 руководителей Татарии и соседней Марийской республики. 10 мая 1938 года этой «коллегией» было рассмотрено и дело Богаутдинова. Его приговорили к расстрелу. Б. Султанбеков в очерке «Архивы КГБ: легенды и реальность», опубликованном в книге «Мертвым не больно. Больно живым» (Казань, 2000 год) пишет: «Немало прокурорских работников подверглись необоснованным репрессиям и в Татарии. Назову только несколько трагических судеб прокуроров. После того как прокурор Чистопольского района Маннихан Закиров обратился в Прокуратуру СССР по поводу систематических избиений арестованных и доведения их до умопомешательства работниками местного НКВД, в мае 1938 года был арестован сам. Подвергаясь избиениям в самых жестоких и извращенных формах, Закиров держался до октября 1938 года, когда «признал», что возглавлял вредительскую группировку судебных и прокурорских работников района. Так же были выбиты показания во враждебной деятельности у прокурора Кукморского района Гизатуллина. Был исключен в январе 1938 года из партии за мягкость, проявляемую к семьям арестованных врагов народа, прокурор республики Е. М. Лейбович. В специальном письме на имя Вышинского секретарь обкома Алемасов просил не переводить опального прокурора в другое место, ибо его вопрос будет «решен» на месте». И далее: «Речь не идет о том, что работники юстиции и спецслужб противостояли репрессиям. Они были обязаны выполнять партийные решения, которыми задавались даже нормы отстрела. Так, например, в Татарии решением ЦК ВКП(б), отраженном в оперативном приказе НКВД СССР № 00447 от 30.07.37 г., была дана «квота» на ликвидацию через «тройку» 500 человек в течение августа — декабря 1937 года, а в следующем году цифры были увеличены. Но те из них, кто пытался соблюдать хотя бы подобие законности, немедленно подвергались репрессиям». Вскоре после Казани выездная сессия Военной коллегии оказалась в Саратове, где ее уже «поджидала» большая группа арестованных «заговорщиков», среди которых было и немало прокурорских работников во главе с прокурором области Семеном Александровичем Приговым. Ему было предъявлено обвинение в том, что он с 1934 года являлся членом контрреволюционной организации, в которую его вовлек бывший заместитель наркома юстиции Украины Бенедиктов. По версии следствия, в 1935 году Пригов был «переброшен» для контрреволюционной работы в Саратовскую область, где связался с антисоветской организацией, во главе которой стоял Криницкий. Ранее, с 1925 по 1933 год, он был также участником националистической организации на Украине, руководимой Скрыпником. Пригову вменялось в вину также то, что он лично занимался вербовкой новых членов организации и создал правотроцкистскую группу в прокуратуре области. Дело рассматривалось 20 мая 1938 года. Приговор к высшей мере наказания был приведен в исполнение через день. В тот же день были расстреляны его заместители Борис Ефимович Кулаков и Алексей Иванович Полухин, помощник прокурора Василий Николаевич Устинов, прокурор Саратова Вячеслав Михайлович Ткаченко, старший следователь облпрокуратуры Леонид Максимович Микицинский, следователи прокуратуры Фрунзенского района Саратова Виктор Казимирович Томашайтис и Юрий Рувимович Фрадкин. Ранее, 1 ноября 1937 года, в Москве был осужден и погиб еще один саратовец — прокурор Рязано-Уральской железной дороги Василий Алексеевич Репнин. Борис Наумович Бенедиктов, на которого делалась ссылка в деле Пригова, был арестован органами НКВД 26 августа 1936 года. В то время он работал старшим помощником Генерального прокурора Украины. В материалах его дела отмечено, что он был вовлечен в контрреволюционную троцкистскую террористическую организацию бывшим секретарем ЦК КП(б)У Киллерогом и проводил «вражескую работу в органах прокуратуры». 8 марта 1937 года Военная коллегия Верховного суда приговорила его к высшей мере наказания. 2 июля 1937 года был арестован прокурор Восточно-Сибирского края Владимир Исаакович Фридберг. В обвинительном заключении сказано, что Фридберг, «используя свое положение краевого прокурора, по заданию к[онтр]р[еволюционной] организации занимался вредительством в прокуратуре края, то есть в целях сохранения к[онтр]р[еволюционных] кадров прекращал дела на правых и троцкистов». И далее: «Состоял на позициях индивидуального террора против руководителей ВКП(б) и Сов[етского] правительства. С этой целью создал террористическую организацию из молодежи». 5 июня 1938 года В. И. Фридберг был приговорен к расстрелу. В апреле 1937 года органы НКВД арестовали прокурора Курской области Георгия Георгиевича Заславского. Обвинение трафаретное: проводил вредительскую деятельность по линии прокуратуры, которая выражалась в стремлении не допустить разоблачения и осуждения участников организации, направлял деятельность прокуратуры не по линии борьбы с подлинными врагами народа, а по пути незаконных массовых арестов, чтобы вызвать недовольство политикой партии, с вредительской целью допускал засорение аппарата прокуратуры контрреволюционными элементами. 20 октября 1938 года Военной коллегией Г. Г. Заславский был приговорен к расстрелу. В июне 1938 года выездная «бригада» Военной коллегии развернула «бурную деятельность» в Бурят-Монгольской АССР. В ее жернова попал и прокурор республики Александр Ильич Гросс, арестованный за полгода до этого. Это был исключительно принципиальный и бескомпромиссный прокурор, что в конечном счете и определило его судьбу. Органы НКВД не могли простить ему того, что он давал им письменные указания о прекращении дел по контрреволюционным преступлениям, причем не по десяткам, а по сотням дел! В отличие от некоторых прокуроров, сломленных на следствии, Гросс виновным себя не признал. Правда, это на приговор не повлияло. На то она и выездная сессия, чтобы приговаривать только к расстрелу. Так же мужественно держался на следствии и суде и бывший прокурор Орджоникидзевского края Яков Иванович Агеев. За «смазывание» политических дел 25 июня 1938 года он был приговорен к высшей мере наказания. Тогда же был расстрелян и старший помощник прокурора края Исайя Вениаминович Лифшиц. 10 августа 1937 года в застенки НКВД попал прокурор Дальневосточного края Михаил Яковлевич Чернин. К аресту он был готов. Но после того как при рассмотрении персонального дела на бюро райкома партии его обвинили и в шпионаже, в связях с троцкистами и в том, что им волокитились дела на вредителей и исключили из партии, — ждал ареста со дня на день. В очерке В. Широкова «Прокурор Дальневосточного края» («Социалистическая законность», 1989, № 8) приводится довольно примечательный рапорт лейтенанта госбезопасности Полякова, производившего арест: «Доношу, что при аресте гражданина Чернина последний, открыв дверь на звонок в его квартиру и увидев меня, заявил: «А... вы за мной пришли. Я вас давно жду». Когда же я предложил ему ознакомиться с ордером на арест, Чернин заявил: «Не нужно. Я и так знаю». Подобное заявление говорит о том, что он подготовился к аресту, о чем сообщаю для сведения». Характерно, что прокурор Союза не раз одергивал Чернина, отменял его постановления о прекращении дел. В упомянутом очерке В. Широкова приводится одно из писем Вышинского прокурору края: «Факт прекращения вами дела свидетельствует о том, что вы подошли к нему поверхностно и политически безответственно... Дело Павленко — второй случай неправильного, грубого, ошибочного прекращения троцкистских дел. Возьмите все дела о троцкистах под свое непосредственное наблюдение. Учтите, что вы будете нести всю политическую ответственность за правильное разрешение дел этой категории. Предлагаю немедленно сделать соответствующие выводы и самым серьезным образом перестроить в указанной плоскости работу». Дело М. Я. Чернина рассматривалось Военной коллегией 26 мая 1938 года. Приговор был предсказуем — расстрел. Таким же исходом окончилось 1 февраля 1940 года рассмотрение дела прокурора Западной области Моисея Никитича Еремина, арестованного еще в августе 1937 года, бывшего прокурора Оренбургской области Сергея Ивановича Лутцева (31 января 1938 года), следователя прокуратуры Вышневолоцкого района Калининской области Анатолия Трофимовича Перекреста (январь 1938 года), Владимирского прокурора Федора Яковлевича Сверкунова (29 сентября 1938 года), прокурора Свердловской области Густава Ивановича Леймана (19 января 1938 года), арестованного с личной санкции Вышинского. По приговорам судов были расстреляны также бывший прокурор Северного края Борис Наумович Сахов, прокурорские работники Ленинградской области: Борис Павлович Позерн, Григорий Алексеевич Шпигель, Георгий Сергеевич Сергеев, Владислав Владиславович Бернацкий, Рудольф Петрович Булатов, Александр Яковлевич Антонов, Доминик Казимирович Шканар, Виктор Онуфриевич Петкевич, Николай Александрович Вальтер. Сталинская юстиция не пощадила также и женщин: были расстреляны заместитель прокурора Красноярского края Полина Георгиевна Столбова, помощник прокурора Алтайского края Зельма Ивановна Матч, прокурор Белозерского района Курганской области Софья Николаевна Яндукина. Жертвами репрессий стали и военные прокуроры, в их числе Григорий Григорьевич Суслов (осужден к расстрелу 2 октября 1938 года), бывший старший помощник Прокурора Верховного суда СССР (так в 1924 году называлась должность главного военного прокурора) Николай Николаевич Кузьмин (октябрь 1937 года). Сотни прокуроров и следователей, брошенные в ежовские застенки с санкции Вышинского или его заместителей, а иногда и прокуроров краев и областей, были приговорены за различные «контрреволюционные преступления» судами или Особым совещанием к длительным срокам лишения свободы. Среди них — прокурор Белорусской ССР Павел Васильевич Кузьмин, прокурор Савинского района Ивановской области Петр Антонович Березкин, следователь прокуратуры Верхоянского района Якутской АССР И. Прудецкий, первый прокурор Ямальского (Ненецкого) округа Петр Алексеевич Урванов и многие другие. Всех трудно перечислить. Но даже в тех жесточайших условиях массового беззакония и произвола некоторым прокурорам все же удавалось вырваться на свободу. Конечно, этому способствовало то, что после осуждения и расстрела Ежова, его заместителя Фриновского и других «подручных», а также целого ряда местных работников НКВД (репрессии теперь обрушились на тех, кто их проводил), после принятия секретного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», приостановившем на время массовые репрессии, атмосфера в стране несколько разрядилась. «Контрреволюционные преступления» теперь определялись не столь бездумно, и хотя приговоры к высшей мере наказания все еще звучали в судах, но уже не так часто, как это было ранее. Немалая заслуга в этом принадлежала и самим прокурорам, их стойкости, выдержке, упорству. Постановление поручало прокурору СССР А. Я. Вышинскому «выделить квалифицированных работников для проверки следственных дел в центральном аппарате НКВД и на местах». Прокуроры были уполномочены не только Вышинским, но и ЦК партии, который их утверждал. Однако это почти ничего не изменило. Разъехавшись по местам, они стали «чистить» кадры НКВД от нарушителей законности. Характерна судьба прокурора Кировской области Сергея Сергеевича Постникова. Он был арестован в феврале 1938 года. Когда в управлении НКВД, куда его доставили, он напомнил, что может быть арестован только с санкции Прокурора СССР, ему, смеясь, показали ордер, на котором карандашом наискосок было начертано: «Согласен на арест по согласованию с Вышинским. Знаю по прошлому Постникова. Он сволочь несусветная. Эсер!» И стояла подпись: «Ежов». Чуть ниже — резолюция Вышинского: «Согласен». Сергей Сергеевич вынес почти два года истязаний и издевательств и устоял до того дня, когда Военный трибунал Уральского военного округа оправдал его. Не был сломлен в тюрьме и прокурор Омской области Евсей Лазаревич Раппопорт, арестованный в Москве, куда он был вызван Вышинским на очередной «разнос», а затем этапированный в Омск. Раппопорт был очень неудобной фигурой для работников НКВД. Вместо того чтобы преследовать «контрреволюционеров», он осмеливался не только давать указания чекистам, но и возбуждать против них уголовные дела и дисциплинарные преследования, за что его не раз одергивал Вышинский. Уголовное дело в отношении Раппопорта было прекращено 8 июля 1939 года. Неожиданным оказался и исход дела, возбужденного в отношении целого ряда прокурорских и судебных работников Красноярского края. По нему были арестованы бывшие прокуроры края Эфроим Соломонович Любашевский, Николай Петрович Черепов и Яков Павлович Коваленко, помощники прокурора края Рувим Яковлевич Крынский, Нил Федорович Лидвановский и Анатолий Михайлович Якубович, прокурор Красноярска Николай Васильевич Шипулин и прокурор Новоселовского района Красноярского края Георгий Агафонович Шалагонов, а также трое судебных работников: заместитель председателя краевого суда Михаил Акимович Винокуров, нарсудья Новоселовского района Федор Фадеевич Паршуто и секретарь краевого суда Мария Михайловна Яблонская. На судебном заседании Военного трибунала Сибирского военного округа, которое состоялось 19—25 июня 1939 года, все подсудимые заявили, что на предварительном следствии они вынуждены были оговорить себя, так как к ним применялись меры физического воздействия. Во время суда у всех подсудимых сразу же отпали «контрреволюционные статьи», причем пятеро были оправданы сразу же, а шестерых (Любашевского, Лидвановского, Крынского, Якубовича, Черепова и Шипулина) признали виновными только в злоупотреблениях и приговорили к различным срокам наказания. Однако уже в октябре 1939 года Н. Ф. Лидвановский был оправдан Военной коллегией Верховного суда СССР. Спустя еще два года, 12 февраля 1942 года, Пленум Верховного суда СССР прекратил дело и в отношении остальных прокурорских работников. |
||
|