"Кавказский принц" - читать интересную книгу автора (Величко Андрей Феликсович)

Глава 11

– Р-р-р– хлоп-хлоп-чих… Несчастный мотор наконец заглох. Последние два часа он, правда, толком и не работал, а мучился, но испытание надо было довести до конца. Мы с Густавом подошли к закрепленному на стенде пытуемому.

– Шестьдесят два часа! – с гордостью сказал Густав. – И еще четыре с потерей мощности. Смело можно вписывать в регламент пятьдесят часов до капремонта.

– Поздравляю! Думаю, теперь счетвереный вариант ждать осталось недолго, – предположил я.

Наш новый мотор представлял из себя, собственно, два старых друг над другом с редуктором между ними, его называли «двойкой». Кроме того, был еще вариант, когда те же два спаривались последовательно, цилиндрами друг за другом. Две таких спарки вертикально и опять же с расположенным в центре редуктором называли «четверкой», но он еще не был готов. Восемь цилиндров, мощностью в сто шестьдесят сил и весом сто сорок килограмм. Это был конец нашей двухтакной программы, дальнейшие разработки предполагались только в области четырех тактов. Собственно, я потому и раздавал движки с такой легкостью, что их схема представляла собой тупиковую ветвь развития. Ну, вылизав конструкцию (а вылизывание процесс дорогой и долгий), можно, наверное, будет получить сил двести, а то и двести пятьдесят при мизерном ресурсе. И все. А получив прототипы, наши заграничные друзья по логике должны были теперь все силы бросить на совершенствование именно двухтактных двигателей.

Дальше мой путь лежал в заготовительный цех авиазавода. Собственно, заготовительным была только его четверть, дальше дорогу преграждала внутренняя вахта. Я показал пропуск. Изучив его, словно видел в первый раз, а не в сто какой-то, дежурный вернул картонку мне и дал команду открыть дверь. Я вошел в загцех-два. Тут в обстановке полной секретности собирались первые настоящие самолеты – сразу четыре параллельно. Три учебных двухместных и один боевой одноместный. Именно вокруг остова одноместного фюзеляжа кучковались два бывших студента, а ныне главные конструкторы Миронов и Гольденберг.

– Неудобно залезать, – пожаловался Саша Миронов, выкарабкивась из кабины. – На бумаге как-то незаметно было, а тут видно – слишком низко центроплан, и мешают его подкосы.

– Ну-ка, дайте я попробую… Нет, ребята, это вам неудобно, а мне просто мучительно. Так что придется с одной стороны вместо прямой рейки поставить фигурную деталь из фанеры, чтобы опустить борт миллиметров на двести, вот примерно такую, – я быстро набросал рисунок, – а поднимать центроплан нельзя. Кстати, я вот что хотел сказать. Закончите компоновку кабины, посидите там каждый часов по шесть – восемь, а потом подумайте, как сделать этот процесс менее похожим на пытку. Так сходу какие-нибудь мелочи можно пропустить, а пилоты за вас потом расплачивайся (это я вспомнил свои страдания в перелете Париж – Кале). Кстати, надо в полу кабины предусмотреть лючок-писсуар и испробовать его на удобство пользования. Что смеетесь, начнут пилоты тяги управления или проводку обоссывать – какими словами они вас помянут?

Такой роскоши, как сначала полностью спроектировать самолет, а потом его построить, мы себе позволить не могли. Доводка мелочей и постройка шли одновременно.

Из заготовительного цеха я зашел в сборочный. Там все было нормально, «Святогоры» шли уже без каких-либо доработок, серийные. Армия заказала нам десять штук. Поторговавшись, пришли к выводу, что в цену аппарата, те самые пятнадцать тысяч рублей, входят подготовка пилота, летнаба и механика для каждого. Как раз скоро должен быть первый выпуск летной школы (обучение пять месяцев), и можно было делать новый набор. Понятно, что все пилоты первого выпуска становятся инструкторами. С флотом шли переговоры о совместных учениях с реальной бомбардировкой какого-нибудь старого корабля в качестве мишени. В общем, дело шло к тому, что по крайней мере в России авиация начинала получать хоть какое-то признание.

Закончив обход, я отправился к себе в кабинет, пора прикидывать контуры нового самолета. По замыслу это было что-то вроде антоновской «Пчелки», только поменьше – двухмоторный подкосный высокоплан. По идее, этот аппарат на небольшое расстояние сможет нести полтонны бомб, а на приличное – килограмм триста. И сбросить их с пикирования, понятно, иначе он никому не нужен. Вот я и прикидывал, какая получтся картина, если крыло крепить не на стойках, а просто положить сверху на фюзеляж – создадут ли в этом случае подкосы достаточную прочность? Вроде выходило, что создадут. От расчетов меня отвлек секретарь, сообщивший, что ко мне посетитель, причем его фамилию я вроде недавно слышал.

– Запускайте.

Опа, на ловца и зверь бежит. Ко мне пришел бригадир с нервюрного участка. Я глянул в свой склерозник – да, он самый, Михеев Илья Андреевич. Он обратил на себя мое внимание, когда вдруг участок прекратил гнать брак. Более того, нервюры имели даже меньший разброс, чем требовала документация! Выяснилось, что свеженазначенный бригадир внедрил что-то вроде конвейера, каждый столяр делал одну-две операции. И еще он, помнится, говорил, что на склейку нервюр можно посадить женщин, так как они аккуратнее. Мне еще подумалось, что через некоторое время его можно двигать на повышение.

– Здравствуйте, господин Михеев. Я вас внимательно слушаю.

– Здравствуйте, господин Найденов. Тут вот какое дело… – он слегка замялся, – в общем, я насчет оплаты труда наших женщин. Заранее прошу прощения, что лезу не в свое дело, но так нельзя. Они работают лучше многих мужчин…

– Если работают лучше, то, конечно, и получать должны больше. Какие конкретно цифры вы предлагаете?

Еще не кончив фразу, я понял, что говорю, похоже, не то – Михеев смотрел на меня с немалым изумлением. Я заинтересовался.

– В чем тут дело? Что, если они станут получать больше мужчин, это может вызвать… э-э-э… нежелательные настроения в бригаде?

– Так ведь они получают вдвое меньше! – выпалил Михеев.

Вот те раз, какие интересные новости иногда приходится узнавать о своем заводе, – подумал я. Но ситуация наводила на некоторые размышления, оставалось кое-что уточнить.

– То есть вы, господин Михеев, считаете, что повышение оплаты поднимет качество работы ваших женщин? Количество ведь определяется не ими. Михеев опустил глаза, но потом, видимо, решился:

– Нет, не поднимет. Они и сейчас работают так хорошо, как могут. Но… это несправедливо!

Ага, у человека есть чувство справедливости. Кроме того, есть организаторские способности и авторитет среди рабочих. Попробую-ка я экспромтом воплотить в жизнь одну свою задумку – ежу понятно, что на наших заводах, как и везде по России, скоро прорежется рабочее движение самых разнообразных толков. И раз уж это явление нельзя предотвратить, то, в соответствии с комсомольскими заветами моей юности, его надо возглавить. А потенциальный возглавитель – вот он, сам пришел.

– Скажите, господин Михеев, вам знаком термин «тред-юнион»? Или, если по-русски, «профсоюз»?

– Знаком, – насторожился он.

– Тогда подумайте вот о чем. Вопрос с вашими женщинами мы решим прямо сейчас – то есть вы скажете, сколько им надо платить, и я распоряжусь. Но это ведь не единственная… говоря вашими словами, несправедливость на нашем заводе. И администрация про многие такие вещи может просто не знать. Кроме того, эта администрация еще может считать, что так и надо – возможно, ошибочно. В принципе любой работник завода имеет возможность записаться ко мне на прием и, придя, начать качать права (Михеев недоуменно поднял брови; следи за речью, осёл, мысленно сказал я себе). Может – но скорее всего не придет. Но если явится хотя бы каждый десятый, у меня просто не хватит времени выслушать всех – раз, и их пожелания будут противоречить друг другу – два. Вы согласны?

– В общих чертах да…

– А отсюда вывод – нужен какой-то орган для защиты интересов рабочих перед администрацией. И лучше, если рабочие его сами сформируют, их же интересы, в конце концов. Например, тот самый профсоюз.

– И вы допустите появление такой организации на вашем заводе?

– Что значит «на вашем»? Мы делаем самолеты для России. Повторяю – мы! Вы вкладываете свой труд. Я – знания. Великий князь Георгий – деньги и связи. И противостояние звеньев этой цепи друг другу ни к чему хорошему не приведет. В общем, подумайте. Надумаете – дайте знать. После ухода Михеева я вызвал одного из сотрудников шестого отдела.

– Значит, так. На заводе организуется профсоюз. Скорее всего, бригадир Михеев это сделает. Вам предстоит … э-э-э … курировать этот процесс. Наверно, для вас в заводоуправлении введем должность «секретарь по трудовым вопросом» или еще как, сами подумайте. Задач две. Первая – приглядывать за этим профсоюзом, чтобы его деятельность не вышла за конструктивные рамки. Вторая – обеспечить ему отсутствие конкурентов. Если оные возникнут сами, внутри завода, то действовать мягко, но они должны в конце концов влиться в михеевскую структуру. А вот любые попытки извне организовать что-то подобное должны пресекаться жестко. То есть если окажется, что какой-нибудь заезжий агитатор не был в тот же день избит до полусмерти возмущенными рабочими – я этого не пойму. Да, вот еще что. В процессе работы с приезжими эти самые рабочие могут поиметь неприятности с полицией. Значит, нужно заранее озаботиться знакомствами в данной конторе. Ну и все неприятности будут тут же материально компенсированы, это понятно.

Вечером я еще поразмыслил на данную тему. Какие другие неприятности могут идти снизу? Наверное, которые с национальным привкусом. Насколько я помнил, в России бузили в основном поляки и евреи. Ладно, евреев как-то можно понять, черта оседлости и прочие подобные вещи не способствуют впадению в нирвану, но поляков вроде никто особенно не притеснял. Так что я сделал еще пару пометок. Выяснить, есть ли сейчас какая-нибудь дискриминация поляков. Если нет, то при малейшем намеке на попытку организоваться – сразу оргвыводы. Узнать, есть ли на заводе евреи. Найдутся – намекнуть, что, если есть желание, можно создать что-то вроде ма-аленького такого Бунда.

Закончив с планами по отбиванию хлеба у борцов за освобождение труда, я взял ноутбук и, вздохнув, принялся читать статью про лечение тифа. Будем надеяться, что в результате моей терапии Николай не помрет, а то неудобно получится. Весь остаток вечера я пытался, продираясь сквозь медицинские термины, понять – при каком течении болезни левомитицин следует заменять бисептолом и коим боком тут оказался преднизолон, который вообще-то вроде как мазь от нарывов. Нет, пожалуй, всякие сильнодействующие, да еще и незнакомые препараты больному Николаю лучше не подсовывать. Поливитаминов ему, от этого точно вреда не будет. Тут меня осенила еще одна околомедицинская идея. Вот, предположим, приехал на завод какой-нибудь агитатор, неважно от кого, и его согласно моим указаниям надо бить. А если он будет женского пола, такое случалось, тогда что? Я сделал в склерознике еще пару записей: Посмотреть насчет сильнодействующих слабительных;

Поискать что-нибудь химическое, чтобы от него прыщи пошли по всей роже и долго не сходили.

На следующий день из Москвы, где он вел переговоры с англичанами, приехал Гоша.

– Берут, – сообщил он, – две штуки. Но не по, а за восемнадцать тысяч, с ценой ты уж очень загнул. Я вообще удивляюсь, как они и два-то за эти деньги взяли.

– Самому надо было коммерцию вести, – огрызнулся я. – Учти, если и со штатовцами мне придется решать финансовые вопросы, я им сразу миллион назначу. У меня случаются иногда приступы неконтролируемой алчности, чтоб ты знал.

– Ладно, посмотрим. Возвращаясь к англичанам – сюда на днях пять человек от них приедет, на предмет обучения полетам. Я сказал, что за месяц научим.

– Одного.

– Почему?

– Потому что мне, во-первых, лень. Во-вторых, если умеющих летать будет два или более, они смогут одновременно и проводить войсковые испытания, и готовить своих пилотов. Нефиг, пускай по очереди это делают.

– Я вообще-то уже пообещал…

– Ну и что? Не ты же их будешь готовить. А я скажу, что из этих пяти к полетам способен только один, остальные бездари, рожденные ползать. И кто оспорит мнение одного из двух лучших пилотов? Начнут возникать – привлечем Машу, она им объяснит, что таких, как они, все пятеро, к аэроплану вообще подпускать нельзя, и дальше комментарии в ее стиле.

– Кстати, хотел спросить – почему у тебя такие разные подходы? Англичанам втридорога, а Сантос-Дюмону за разумные деньги. Про Цеппелина не спрашиваю, тут все ясно, пусть дирижабли ваяет.

– Потому что Сантос-Дюмон – талантливый инженер, ему в принципе хватит того, что он и так увидел. Такому заломишь цену – еще сам чего-нибудь изобретать начнет. А у англичан сейчас никого подобного нет. И они помнят, небось, какое им недавно Максим позорище вместо самолета построил – за ничуть не меньшие деньги, кстати. Так что получат они нашу этажерку и начнут себе её копировать. А я еще их ученика напугаю до полусмерти – опущу нос чуть ниже обычного, тогда нас на первой же воздушной яме так дернет вниз, что мало не покажется. И потом на земле буду дрожащим голосом рассказывать, что самолет может летать только носом по горизонту! Чуть опустишь, сразу гроб.

– В заботе о ближнем главное – не перестараться, – философски заметил Гоша. Уже собираясь уходить, он вдруг спохватился.

– Тьфу ты, чуть самое главное не забыл. Знаешь, что мы с Машей изобрели? Ни за что не догадаешься!

– Неужели прокладки?

– И субъект с таким уровнем фантазии пытается открыть человечеству дорогу в небо… Ладно, помогу. Мультипликацию!

– А чем она принципиально от кино отличается?

– Гораздо проще. Не нужно съемочной камеры. И главное – можно обойтись без пленки! Маша рисовала тушью на бумажной ленте, потом ленту покрыли парафином – и все. Мы в Москве знакомым показали – полный восторг.

– Что-то мне кажется, что такую штуку Эдисон изобрел лет десять назад, – с сомнением сказал я, – хотя… Кажись, идея. Помнишь, мы хотели устроить бомбометание по настоящему кораблю? Но корабль может выделить только твой дядя, это который гибрид генерала с адмиралом. И чтоб дяде лучше думалось на эту тему, подари-ка ты ему такую игрушку, а Машу попросим нарисовать несколько мультиков порнографического содержания. Он же не только обжора и пьянь, но еще и б…дун каких мало, так что должно понравиться. Глядишь, после этого и про пароходик будет попроще договориться.

– Вот люди стараются, изобретают… Затем художник мучается, ночей не спит, все думает, как донести до зрителя свое видение прекрасного… А потом приходит такой, вроде тебя – и зритель получает свою долгожданную порнуху.