Глава четырнадцатая НОЧЬ

Вечером их пригласили на концерт; потом был ужин. Они вернулись к себе довольно поздно, усталые и быстро заснули, предупредив, что не желают ни бодрина, ни чего-либо иного.

Ночью Хеджес проснулся. Несколько минут он сердито прислушивался, поворочался с боку на бок… Нет, черт возьми, придется вставать. Он нехотя открыл глаза. Что-то изменилось.

Только в следующую минуту он понял, что с обеих сторон кровати появилось нечто вроде сетки. Эта сетка слабо светилась.

Потом Хеджес увидел, что мерцавший рассеянным голубоватым светом плафон на потолке теперь висит так низко, что при желании до него можно дотронуться рукой.

Он так и сделал, просто из любопытства. Но, промахнувшись, ткнул рукой не в плафон, а в потолок.

Хеджес стукнулся довольно больно костяшками пальцев и целую минуту чертыхался. От его возни проснулся Крэгс и слегка приподнялся на своей кровати, также обрамленной светящейся сеткой.

— В чем дело? — Крэгс зевнул.

— А черт его знает! — Хеджес облизывал ноющие пальцы. — Похоже, было землетрясение.

Крэгс раскрыл глаза пошире и вдруг подскочил, ухватившись за светящуюся сетку:

— Новые фокусы, черт возьми! Мы висим под потолком!

Хеджес, моментально забыв о своих пальцах, заглянул вниз. Под кроватями была пустота: они висели в воздухе, в двух с половиной метрах от пола.

— Прекратите это! — заорал Хеджес, покрываясь липким потом. — Мы сейчас грохнемся!

Став на колени, Крэгс с любопытством смотрел вниз.

— Впечатление такое, что мы действительно висим в воздухе Какой-то цирк…

— Безобразие! — волновался Хеджес. — Никакого уважения к королю и премьер-министру! Нелепые шуточки…

Схватив подушку, он запустил ею в дверь. Дверь не открылась, но раздался мелодичный звонок, и одновременно они ощутили несколько легких толчков.

— Я ведь говорил… Это землетрясение… — почему-то шепотом произнес побледневший Хеджес. — Или уже началась война?..

— Смотрите! — закричал Крэгс.

Кое-как уцепившись ногами за сетку кровати, они свесили головы, заглядывая в окна, то светлевшие, то темневшие, словно от быстро пробегающих туч.

Но это были не тучи. Это мелькали кроны деревьев. Здание неслось по воздуху.

Хеджес вдруг захихикал:

— А где лампа Аладдина? Где джинны? Это ведь кино, правда?

— Нет, это не кино, — медленно и очень серьезно сказал Крэгс.

В этот момент дверь под ними распахнулась, и вошел встревоженный Андрюхин.

— О-о! — произнес он и поспешно коснулся кнопки у окна. Кровати мягко, но мгновенно опустились на пол. — Я прошу прощения. Система, обслуживающая эту комнату, по недосмотру персонала не отрегулирована. Завтра я строго накажу виновных. Такое беспокойство! Представляю ваше ощущение!..

При этом он незаметно приглядывался к Крэгсу и Хеджесу, едва скрывая удовольствие.

— Да, сэр! — рявкнул Хеджес, осторожно опуская ноги и недоверчиво щупая пол. — Это никуда не годится! Мы требуем расследования и наказания виновных! Случай беспримерный в международной практике…

— Беспримерный, — согласился Андрюхин.

— Фокус с кроватями, если это фокус, как-то объясним, — тихо сказал Крэгс, — но здание… Кажется, мы совершаем посадку?

— Вы правы, — весело поддакнул Андрюхин.

— Мне хотелось бы что-то понять во всей этой истории, — пробормотал Крэгс, не глядя на Андрюхина.

— Третий час ночи, — Андрюхин сокрушенно развел руками. — Завтра я буду к вашим услугам. Спите спокойно — больше ничего не произойдет в эту ночь. — И он быстро вышел.

Несмотря на его заверение, ни Крэгс, ни Хеджес не сомкнули глаз до утра…

Утром в дверь коротко и решительно постучали. Хеджес испуганно уставился на Крэгса. Несколько помедлив, Крэгс сказал:

— Войдите!

Дверь распахнулась, и, пропуская вперед Юру, вошел академик Андрюхин.

— Прошу извинить за раннее вторжение, — Андрюхин старательно раскланивался. — Считаю своим долгом еще раз выразить сожаление по поводу ночных происшествий. Прошу познакомиться: этот юноша, Сергеев, один из работников Института научной фантастики. Если хотите, мы вам кое-что покажем. Только заранее предупреждаю, господа: вы увидите конечные результаты, факты, все же прочее — увы… Одни факты! Вы готовы, господа?

Широким коридором они вышли в оранжерею. Гости не сразу заметили, что это совсем особая оранжерея. Ни стены, ни потолки не отделяли великолепные розы и томно благоухающие кусты жасмина от лежащего в десятке метров пушистого снега… Морозное небо прямо над головой строго глядело, как два человека в легких пижамах, с непокрытыми головами недоуменно оглядываются по сторонам.

— Что это? — спросил Крэгс, указывая на странный седой лишайник, тяжело распластавший огромные лапы в стороне от терпко пахнущих цветов.

— Это мне привезли с Луны. — Андрюхин, наклонившись, ласково потрогал массивные завитки лишайника. — Неплохо прижились. Вообще же вся эта оранжерея — хозяйство Института добрых микробов. Результаты работ по микроклимату. Так сказать, факт номер один. Вас он, впрочем, не может заинтересовать… Пока товарищ Сергеев приготовится, посидим здесь.

Они уселись втроем под пышным кустом цветущей сирени. Хеджес, кося глазами на сугробы снега, лежавшие в нескольких шагах от них, пригнул одну ветку и тщательно обнюхивал гроздья душистых цветов. Андрюхин повернулся к Крэгсу:

— Итак, ваша миссия в том и заключалась, чтобы переложить на плечи кибернетических машин решение о формах человеческого общества?

— Не относитесь к этому слишком легко. — Крэгс говорил без раздражения, как человек, которому теперь уже все равно. — Соображения насчет того, кто же составит программу для машин, кто, так сказать, сформулирует вопросы, могут быть учтены, конечно…

— Учтены? — усмехнулся Андрюхин.

— Да… Испытания можно провести на машине, которая должна быть сконструирована совместными усилиями лучших ученых Запада и Востока… Теперь, впрочем, все это ни к чему. Торжествует бессмыслица…

— Наша точка зрения предельно ясна, — негромко и спокойно отвечал Андрюхин. — Есть вопросы, на которые люди могут получить убедительный и окончательный ответ только в результате своего собственного исторического опыта, ценою, быть может, борьбы, лишений, вдохновенного, созидания, а не путем научного эксперимента, как бы он ни был замечателен. Такой эксперимент не убедит людей.

— Что же их убедит? — вяло усмехнулся Крэгс.

— Добрая и искренняя воля людей к миру. Их объединенные усилия, в том числе и работа людей науки… Впрочем, это долгий разговор. Лучше посмотрите…

Перед ними, казалось, прямо из-под их ног, вспыхнул и ушел в небо столб голубого огня. В его твердых, строго очерченных гранях клубились редкие снежинки. Небо почернело, и все, что было за пределами голубого столба, стало казаться чужим.

В полосу света вошел человек в черном лыжном костюме и шлеме на голове. Глаза его были закрыты защитными очками.

— Это знакомый вам Юрий Сергеев, — сказал Андрюхин. — Внимание! — Он поднял руку.

Юра нарочито отчетливым жестом медленно передвинул металлическую пряжку на широком поясе. Тотчас, оторвавшись от земли, он начал плавно подниматься вверх. Его большая черная фигура поднималась все выше и выше и казалась нереальной в голубом луче среди пляшущих снежинок. Он поднялся примерно на тридцать метров и пошел в сторону. Луч следовал за ним. Потом Юра медленно опустился, постоял над головой испуганно вскочившего Хеджеса и по знаку Андрюхина неторопливо сошел на землю.

— Явление Христа народу. Впрочем, этого и Христос не умел, — усмехнулся Андрюхин и продолжал уже серьезно: — Испытание антигравитационного костюма. Можете взглянуть… (Хеджес немедленно кинулся к Юре, Крэгс последовал за ним.) Но должен вас разочаровать, — сказал Андрюхин, — осмотр, к сожалению, не даст ничего…

Все же оба гостя минут десять ощупывали пояс, осматривали пряжки, а Хеджес торопливо прощупал все: ботинки, брюки, куртку.

— Это можно повторить? — недоверчиво спросил он.

Взглянув на Андрюхина, Юра так стремительно взмыл в небо, что Хеджес шарахнулся в сторону. Все увеличивая скорость полета, Юра то уходил вверх на пятьдесят — сто метров, то оказывался на земле. За ним было трудно следить. Наконец, слегка запыхавшись и вытирая пот с крутого лба, он приземлился окончательно и отстегнул пояс… Луч тотчас погас, и Юры не стало видно.

— У меня нет слов!.. — Голос Крэгса звучал глухо и неуверенно. — Вот, оказывается, что означает наш ночной полет! С этим может сравниться только открытие внутриядерной энергии. Вы овладели силой тяготения!

— Пока мы учимся… — вставил Андрюхин. — Но в этом есть какой-то смысл, не так ли? Помните, я писал вам о джиннах, которые за ночь переносили дворец с одного конца земли на другой? Это ведь не такая уж хитрая штука, если дворец приведен в состояние невесомости. Не кажется ли Лайонелю Крэгсу, что он рано начал консервировать знания в своих черепахах?

— Прошу прощения, — вежливо осведомился Хеджес, — а я мог бы повторить то же, что проделал сейчас этот парень?

— Пожалуйста. — Андрюхин покосился на Хеджеса. — Только раньше составьте завещание.

— Почему?!

— Нам не дешево обошлось даже то небольшое преодоление силы тяжести, которое вы сейчас видели. Несколько наших товарищей погибли. Установлено, что для работы в антигравитационном костюме человек должен быть абсолютно здоровым и пройти серьезную подготовку… Вы, господин Хеджес, рискуете отправиться прямо на небеса…

— Преклоняюсь перед вами и вашими коллегами, — сказал Крэгс, несколько придя в себя. — И все же, поразмыслив, прихожу к выводу, что самое разумное, что вы можете сделать, — это воспользоваться моими черепаховыми консервами… Да, да! Как это ни печально! Ведь даже управление силой тяготения в тех пределах, какие вам пока доступны, не может спасти мир от атомной бомбы. Гибель все же неотвратима!

— Я прошу вас отодвинуться друг от друга, господа, — деловым тоном произнес Андрюхин.

Послушные его жесту, Крэгс и Хеджес молча, недоумевая, расселись по краям садовой скамьи.

— На старости лет я вынужден стать фокусником, — усмехнулся Андрюхин. — Не пугайтесь, господа…

Он нажал на штырёк, выступающий над верхней опорой скамьи. Вспышка яркого света была столь мгновенной, что они не успели убедиться в ее реальности. И тотчас Крэгс и Хеджес увидели, что между ними стоит поднос с кофейным сервизом и бутылка ликера. Крышка кофейника подпрыгивала, словно сердясь на убегающее облачко пара.

— Это похоже на то, что проделывают в китайском цирке, — вежливо улыбнулся Хеджес, отодвигаясь на всякий случай подальше от подноса.

— Могу подтвердить, что один китаец серьезно причастен к тому, что я демонстрировал вам раньше и что покажу сейчас. — Андрюхин взял кофейник: — Разрешите?

— Пожалуйста… — нерешительно проговорил Крэгс, пытаясь сообразить, что же все-таки происходит.

— Анна Михеевна отлично варит кофе! — Голос Андрюхина звучал спокойно, но глаза не в силах были скрыть волнение. И это волнение все острее охватывало Крэгса. — Вам с ликером, господа?

— Прошу извинить мое безусловно неуместное вмешательство, — пролепетал сверхвежливый Хеджес, — но не соблаговолит ли мистер Эндрюхи все-таки объяснить, что здесь произошло?

— Что ж, быть может, мистер Крэгс простит мне невинную шутку, если узнает, — голос Андрюхина невольно зазвенел едва сдерживаемым торжеством, — что он присутствовал при работе нашей первой, теперь уже музейной, установки по взаимопревращению энергии и материи в строго определенных формах!

Шевеля губами и ошалело выпучив глаза, Хеджес повернулся к Крэгсу. Но, не обращая ни малейшего внимания на своего банкира, Крэгс с остановившимся взглядом медленно приподнимался со скамьи.

— Вы сказали… — едва выговорил он. — Вы, кажется, что-то сказали…

— Я сказал, — голос Андрюхина загремел во всю мощь, — что вы видели, как поднос, кофейник и все прочее по данному мною звонка было мгновенно превращено в луч, переброшено сюда, то есть примерно за сто метров, причем лучистая энергия вновь воплотилась в свою материальную форму… Ведь вы пьете кофе, господа, не так ли? Обыкновенный кофе… А несколько раньше вы видели кусочек России на своих банановых островах. Березки, грибы… Мы отправили их с изрядным пластом земли прямо отсюда, с берегов Ирги! К этому следует добавить — запомните хорошенько, господин Хеджес! — что виденное вами — для нас история, давно пройденный этап. Мы овладели сложнейшей методикой, позволяющей производить с живой материей, даже с высокоорганизованной живой материей, то же, что вы только что видели с материей мертвой… Мы научились бросать такой луч за десятки тысяч километров… Мне кажется, даже вы, Крэгс, не станете утверждать, что все это бесполезно…

— Простите, очень прошу извинить… — Хеджес помотал головой, чтобы убедиться, что он не спит. — Значит, что угодно, даже вот мистера Крэгса, скажем, или… меня, вы можете превратить просто в луч света?

— Да, — отрубил Андрюхин.

— А обратно, возврат, так сказать, в первоначальное, извините, состояние? Он наступает обязательно?

— Конечно, нет, — отмахнулся от него Андрюхин. — Но он возможен.

Хеджес незаметно вытер с лица обильный пот.

— Но, владея этим оружием, — выдавил он, — вы можете покорить весь мир…

— «Покорение мира»! — возмутился Андрюхин. — Нет ничего бессмысленнее, чем «покорять мир». История с удивительным постоянством доказывает это. Вы напрасно назвали нашу установку оружием, мистер Хеджес. Только самоубийцы могут сейчас желать войны. Нет идеи преступнее и глупее, мистер Хеджес…

— Простите, сэр, — сбивчиво заговорил упорно молчавший Крэгс, — я не могу прийти в себя. То, что вы показали, ученые всего мира относили к области чистой фантастики, причем такой, которая вряд ли будет осуществлена когда-либо. Льщу себя надеждой, что вы найдете возможным поделиться хотя бы принципиальной схемой.

— Ньютон говорил, — весело процитировал Андрюхин: — «Причину свойств тяготения я не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю…» Нам удалось продвинуться несколько дальше Ньютона, но не принуждайте меня измышлять гипотезы! А ничего более я пока предложить не могу.

Крэгс почтительно наклонил голову. Андрюхин озабоченно заглянул в его лицо:

— А вы когда-нибудь смеетесь, Крэгс? Не могу же я снова угощать вас бодрином, на это не хватит моего заработка! Ведь то, что мы с вами посмотрели, дает, черт возьми, право утверждать, что война не так уж страшна! Вот что такое новая наука — наука в руках нового общества. Недалек тот миг, когда война не будет грозить человечеству! Неужели вы не порадуетесь вместе с нами?

— Дорогой учитель, — голос Крэгса звучал несколько хрипло, — я совершил непростительную бестактность, когда при нашей встрече пытался зачеркнуть ценнейшее, что во мне есть, — то, что я ваш ученик. Вы учили меня уважать науку! Там, у себя, я потерял к ней уважение… Трагедия Эйнштейна, Ферми… Даже лучшие умы, даже величайшие открытия питали прожорливое брюхо войны. И, знаете, не хотелось работать.

Было страшно думать. Но сегодня я снова увидел науку, большую науку. Мне стыдно, учитель, за мою измену. Сегодня вы вернули мне веру. Я не хочу заниматься с вами социологией, это не мое дело, но я хочу быть ученым. Хорошо быть ученым, когда на свете существуют такие, как вы, как ваши ученики… Сейчас я не смею называть себя даже вашим учеником. Я консервировал науку, вы двигали ее вперед… Но я хочу вернуться в строй!

— И вы поможете мне! — подхватил Андрюхин, стараясь облегчить положение Крэгса. — Завтра я выезжаю в Москву со специальным докладом. Через сутки я надеюсь вернуться, и мы с вами развернем подготовку к такому опыту, перед которым побледнеет все, что было когда-нибудь в науке…

Глубокой ночью, когда Крэгс, все еще не в силах заснуть, перебирал в памяти мгновение за мгновением события этого вечера, над ним наклонилась вдруг тощая рожа Хеджеса.

— Держитесь этого Эндрюхи, я вам говорю! — с жаром, от всей души посоветовал он. — С ним не пропадешь, даже если мир пойдет прахом!

Крэгс промолчал.

— Я хотел вас кое о чем попросить, — продолжал Хеджес. — Здесь есть Институт долголетия и в нем люди, дожившие почти до двухсот лет. А на вид им не дашь и пятидесяти! Знаете, я бы не возражал пожить в этом институте при условии, что это добавит лет сто к отпущенной мне норме. Подбросьте-ка эту идею господину Эндрюхи, а?

— Спите, Хеджес. — Крэгс отвернулся к стене. — Никому не нужно ваше долголетие…

Хеджес обиделся и ушел, но еще долго ворочался в кровати, чувствуя себя непривычно одиноким и заброшенным.

В эту ночь, пожалуй, впервые за всю жизнь не спал и Юра. Он знал, с каким проектом вылетает на рассвете Андрюхин в Москву, и знал, насколько этот проект касается лично его, Юры Сергеева. У него было странное ощущение неправдоподобия, недостоверности всего, что должно было произойти. Даже когда он пытался представить, как будет себя вести в случае, если поездка Ивана Дмитриевича увенчается успехом, то ему казалось, что он думает не о себе, а о ком-то другом.

Накануне они долго сидели с Иваном Дмитриевичем вдвоем в его служебном кабинете. Никогда еще Андрюхин не разговаривал с Юрой так открыто, так душевно-распахнуто, и постепенно восхищение большим ученым, его научными подвигами, восторг перед тем огромным, что создавалось коллективом Академического городка, начисто смыли волнение и тревоги Юры.

Нет, он вовсе не чувствовал себя спокойно. Недавно он прочел воспоминания Константина Потехина, первого человека, побывавшего на Луне. Потехин описывал свои ощущения в последние дни перед стартом ракеты, и Юра находил, что это очень напоминает его собственное состояние. Были и страх, и гордость за свою судьбу, и мучительное ожидание, и нетерпение, но над всем этим жило сознание, что все решено и так надо. Пожалуй, неприятнее всего была необходимость молчать. Он привык обо всем советоваться с ребятами, а здесь нельзя было даже заикнуться. Он и с Женей пока не ног обмолвиться ни словом…

Весь день Андрюхин был в Москве. Юра поплутал по лесу, исходив на лыжах несколько десятков километров и стараюсь никого не встречать.

Он вернулся, когда уже начало темнеть, лыжи скользили по синему снегу. Ему очень хотелось кинуться к Андрюхину, который уже, наверное, вернулся, но он не мог себя заставить идти туда. Юре казалось это навязчивым, недостойным.

Он медленно шел к корпусу долголетних, когда из-за разукрашенного снегом куста выскочила Женя.

— Ох, Юрка! — Она едва не свалилась ему на руки. — Андрюхин прилетел, всюду тебя ищет… Где ты пропадал?

Не отвечая, он осторожно взял ее лицо в руки и медленно приблизил губы к ее губам. Конечно, он хотел ее поцеловать. Но не поцеловал. Он отстранил Женю и, подобрав свалившиеся палки, пошел к Андрюхину.

Она растерянно глядела ему вслед.