РЕНТГЕНОВСКАЯ ПЛЕНКА

Когда Коля, Дмитрий Дмитриевич и Человек вышли из отделения милиции, уже совсем стемнело. Асфальт был мокрым после дождя.

Впереди шел какой-то человек с ружьем за плечами. Все с любопытством оборачивались и оглядывались, а когда Коля поравнялся и также с любопытством взглянул на ружье и патронташ, человек этот издал радостное восклицание:

— Вот это да! Вот так встреча!

— Это же Серафим Яковлевич! — обрадованно закричал Коля. — Ну как вы не помните? Он с Человеком в одной палате лежал.

— Узнаю, — сказал Дмитрии Дмитриевич.

— Ко мне, сейчас же ко мне! — решительно заговорил Серафим Яковлевич. — Я ведь тоже неподалеку живу. Это дело отметить нужно, а как же — с выздоровлением! И охотник как раз сегодня обещал зайти попрощаться. Охотника-то помнишь, а, человечина? — Серафим Яковлевич хлопнул Человека по плечу.

Ярко вспыхнули уличные фонари.

— А Борис Федорович ругался, ужас как ругался, — продолжал Серафим Яковлевич. — Больного прямо из-под носа утащили!

— Борис Федорович меня ругал? — Дмитрий Дмитриевич остановился. — Как я раньше не подумал, это ужасно! Нужно к нему немедленно сходить…

— Идемте, идемте, — сказал Серафим Яковлевич. — Подумаешь, дело великое! Да он потом и вовсе успокоился. Я один раз ему напомнил, так он как закричит: «Не напоминай мне про дурацкие фокусы Дмитрия Дмитриевича!» Я и стал помалкивать.

— Как неприятно! — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нужно позвонить… нет, зайти, только самому зайти и все объяснить. Коля, приведешь Человека ко мне, я уже, наверное, буду дома…

Всю дорогу Дмитрий Дмитриевич мысленно оправдывался перед Борисом Федоровичем.

— Борис Федорович сейчас на операции, его срочно вызвали, — сказала сестра.

— Когда он освободится, вы передайте ему, что его ждет Михантьев. По вопросу о Человеке.

— Хорошо. Подождите здесь. Как только окончится операция, я ему скажу.

Минут через двадцать появился Борис Федорович.

— А, крокодилище! Здорово, здорово! — раздался его бодрый голос. — Я уже все знаю, все знаю…

Они прошли под невысоким сводчатым потолком к выкрашенной белой краской скамейке, стоявшей у открытого окна.

— Знаете, Борис Федорович, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — я зашел извиниться…

— А, пустяки! Да я все знаю. Эх, голова горячая, да разве так дело делается?! Нужно быть тактиком, Дмитрий Дмитриевич… Тактиком! Никогда не нужно просить слишком много сразу и уж, во всяком случае, не обещать! Хотя последнее не так уж страшно.

— О чем вы? — удивился Дмитрий Дмитриевич. — Ну как же, слухом земля полнится. А ты здорово подшутил! Говорят, ваш Пшеничный из любой идеи отбивную котлету делал. Вот что, Дмитрий Дмитриевич, переходи ко мне, мы с тобой таких дел наделаем!

— Но ведь я физик!

— Голубчик, у меня комплексные исследования… У меня уже есть биохимик, он, правда, по образованию врач, но специализировался на биохимических анализах; есть инженер-конструктор, мы с ним кое-что по инструментарию делаем. Да я немедленно организую биофизическую лабораторию, немедленно! Иди ко мне, Дмитрий Дмитриевич, да мы с тобой… Но раньше времени ни-ни… Дипломат из тебя никакой!..

— Дипломат?

— Ну разве можно говорить о бессмертии? Пятьдесят, сто лет сверх средней нормы…

— А если пятьсот? — едва приметно улыбнулся Дмитрий Дмитриевич. — Не сто, а пятьсот лет сверх средней нормы…

— Ну нельзя же быть ребенком, Дмитрий Дмитриевич! Разве это ваше бессмертие — не прием, не шутка? Вы что-то нашли в отношении борьбы со старостью, что-то нашли и решили взять быка за рога… Но не отбивайте хлеб у религии, оставьте ей эти «вечные» вопросы.

— Что ж, тем хуже для религии, да ей и не привыкать. Наука давно растворила бога-творца в своих пробирках, дотла сожгла его в огне электрической дуги, а человек только выиграл.

Борис Федорович задумался. Было видно, что он все-таки утомлен операцией. С наслаждением вдыхая влажный, прохладный воздух, пахнувший из открытого окна, он заговорил спокойно и задушевно:

— Я ведь сам иногда размышляю, Дмитрий Дмитриевич… Медик ведь атеист по самой сущности своей профессии. Вырвать у костлявой жизнь человека, вмешаться в его судьбу, сказать: «Будешь жить!» — тогда, когда еще так недавно был бессилен что-либо сделать, — это все несовместимо с религией… Но иногда появляется что-то напоминающее… Трудно подыскать слово… Напоминающее какую-то веру, но научную. Вы понимаете, что я хочу сказать? Иной раз задумываешься над каким-то явлением, казалось бы, лишним, ненужным, а на деле потом, иногда через десятки лет, после новых исследований и открытий все проясняется… Так вот, оказывается, для чего природа снабдила человеческий организм, казалось бы, совсем ненужной группой клеток, так вот зачем человеку тот или иной механизм, та или иная реакция!.. Это не мистика, но нет-нет да и придет в голову, до чего же все целесообразно устроено… Ведь должна же быть какая-то вера, черт возьми!

— Так, значит, имеют смысл и свое назначение и смерть, и войны, и голод, и…

— Что вы, что вы! Все в одну кучу валите!

— А как же иначе? Если все является необходимым, предопределенным, записанным в какую-то книгу судеб, то смирись, гордый человек?! Да? Я вас разочарую: книги судеб нет!

— Вы так разгорячились, Дмитрий Дмитриевич, что я подозреваю наличие веры во что-то у вас самого, и веры фанатичной…

— У меня не вера, у меня уверенность…

— Уверенность?

— Уверенность в том, что природа не знает ни своих сил, ни сил человечества, уверенность в том, что любой вопрос, который волнует человечество, будет решен, и за ним придут сотни новых задач и вопросов и они также будут обязательно решены.

— Простите, Дмитрий Дмитриевич, но в это верит любой пионер. Да, да… Мой сын, во всяком случае.

— А это уже победа, Борис Федорович, и как бы было хорошо нынешним пионерам пронести эту уверенность через всю жизнь! Мы сами строим ежечасно, ежесекундно судьбу человечества, судьбу Вселенной… И когда я столкнулся с Человеком, поверил…

— С человеком?

— Да, я забыл перед вами извиниться… Тот больной, который был у вас, вы, конечно, имели из-за него кучу неприятностей…

— Больной! — В голосе Бориса Федоровича зазвучали непонятные нотки. — Я не хочу об этом говорить. Я врач, медик; мой удел — живое. Будем говорить о живом.

— О живом?

— Ах вот как? Вы еще и прикидываетесь?

— Прикидываюсь?! Объяснитесь! Человек принес нам бессмертие…

— Бессмертие? — Борис Федорович рассмеялся. — Полно, Дмитрий Дмитриевич, не валяйте дурака! Бессмертие! Ваш Человек, конечно, бессмертен. Бессмертен, как камень!

— Камень?!

Борис Федорович пожал плечами и ушел, а Дмитрий Дмитриевич все еще растерянно стоял в коридоре. Какое-то чувство подсказывало ему, что в словах Бориса Федоровича была глубокая, пока скрытая от него правда. Чьи-то шаги раздались в коридоре. К Дмитрию Дмитриевичу подошел человек в белом халате.

— Я рентгенолог, — сказал он. — Здравствуйте, меня прислал Борис Федорович… Вы, кажется, физик? Вот, не угодно ли рентгенограмму. — Григорий Матвеевич вынул из конверта темный прямоугольник пленки.

— Ничего не понимаю, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Разве вы не в курсе дела?

— Я сказал Борису Федоровичу, что Человек…

— Ах, Человек!.. Понимаете ли, Борис Федорович навел у него целый ряд отклонений от нормы… Какая-то игра природы, так нам всем вначале показалось… Стоял вопрос лишь о том, чем вызваны подобные изменения. Какое-либо заболевание, или мы имеем дело с прирожденными аномалиями. Мы попытались сделать снимок. Два раза подносили к трубке, но, едва больной — ваш Человек, как вы его называете, — приближался, начинался разряд, будто в результате сильной ионизации. Мы вначале думали, что осталась поверхностная проводимость на цилиндре трубки. Протерли спиртом — опять та же картина… Кассету я ему подложил под голову, но могу гарантировать, что под лучом она не была ни секунды, потому что трубка не держала и тридцати киловольт. Про кассету я забыл, совсем забыл, но мой лаборант, человек очень внимательный, проявил и ту пленку, что была под его головой. Вот эта пленка, вы ее держите.

Они прошли в рентгеновский кабинет, и Дмитрий Дмитриевич, наложив пленку на ярко освещенное матовое стекло, взял из рук рентгенолога лупу.

— Смотрите, смотрите, вы физик и сразу все поймете. Я, вообще говоря, думал, что вам все известно, а Борис Федорович и сейчас так думает. «Подшутил надо мной Дмитрий Дмитриевич, говорит, а я еще консилиумы устраивал…»

Дмитрий Дмитриевич всмотрелся в поверхность пленки. В трех ее местах были крупные черные звезды с бледными пятнами посередине, а между ними — сеть тонких темных линий с какими-то шарообразными узелками… Через лупу было видно, что от каждого такого узелка отходят всё новые и новые, еще более тонкие нити.

— Фотография в его собственном излучении, — сказал Дмитрий Дмитриевич.

— И излучении, обладающем большой проникающей способностью, что-нибудь вроде гамма-лучей.

— Вот почему он вызывал ионизацию вокруг рентгеновской трубки… Но позвольте! — вскричал Дмитрий Дмитриевич. — Ведь это радиомонтаж!..

— Теперь вам понятна реакция Бориса Федоровича? Он лечит, ищет, волнуется, беспокоит очень занятых людей, а это нечеловек, это НЕ ЧЕЛОВЕК…

— Я не знал… Так это нечеловек!!! — Дмитрий Дмитриевич выбежал из кабинета, побежал через вестибюль. — Все ложь! — повторял он. — Нет бессмертия, и нет Человека! Есть кукла, манекен, робот!!!