"Последний камикадзе" - читать интересную книгу автора (Иванкин Анатолий Васильевич)

Пожилой шофер искусно вел такси по тесным переулкам, по широким магистралям, где под сенью небоскребов и высотных домов, в удушающем смоге, рычали моторами и визжали тормозами нескончаемые автомобильные стада.

У водителя чуткие руки, движения артистичны, казалось, ведя машину, он наслаждается своей работой и умением. Но отрешенный вид, резкие морщины у сжатого рта говорили, что это не наслаждение, а давно обретенное мастерство, украшенное великолепной реакцией. Рефлексы пожилого водителя были коротки, как вспышка молнии, и пришлись бы впору двадцатилетнему боксеру. Он довольно часто обгонял попутные машины. Но на это его толкала не лихость, а так же давно обретенный расчет и стремление к экономии времени.

Взглянув внимательно на водителя, можно было определить: он из тех, чьи предки поколениями жили в метрополии, не смешивая кровь с иноземцами, не принимая чужих, привычек и традиций. Лицо шофера по европейским стандартам даже красиво. Чуть косой разрез глаз придает ему сосредоточенный, суровый вид, подбородок крепкий, волевой. Лоб крутой и высокий. Одет подчеркнуто опрятно; не ему позволять небрежность — привилегию миллионеров и бесноватых юнцов — хиппи. Почти седая голова водителя заставляла думать, что он немало пережил. Замкнутый вид его не располагал к разговору: на все вопросы — короткие или односложные ответы — и снова молчание.

Вздумайте расспросить о нем его товарищей по работе, узнаете очень мало. «Такахиро-сан? Кажется, воевал. Кажется, одинок. Извините… он так неразговорчив. Но он свой. Работать умеет. Всегда придет на помощь товарищу. Вместе со всеми участвует в демонстрациях и забастовках».

Вот и все, что можно услышать о шофере Такахиро, человеке пятидесяти, а может быть, и более лет. Сложно определить возраст мужчины, если он здоров, мышцы его крепки и морщины залегли только у переносицы да в уголках рта.

При въезде на Гиндзу Такахиро резко затормозил: на огромном кинорекламном щите огненные, словно налитые кровью, иероглифы высвечивали:

Над иероглифами — молодой парень в очкастом пилотском шлеме. На его широких плечах — саван. Твердые скулы, широкие брови, сросшиеся на переносице, взлетали к вискам. Взгляд подавляюще жесток. «Итихара Хисаси…» — узнал Такахиро летчика с рекламы.

Припарковав машину к платной стоянке, преодолевая волнение, он зашагал вдруг отяжелевшими ногами к билетной кассе, словно загипнотизированный взглядом парня. Сел в кресло и, глядя на неосвещенный еще экран, подумал: «Неужели это он?»

Весной сорок пятого года в отряд, в котором служил Такахиро, приезжали кинорепортеры, что-то снимавшие своими громоздкими аппаратами. Ему так и не удалось тогда посмотреть отснятые кадры. Из каких же архивов извлекли этот фильм и пустили в прокат, чтобы через многие годы воскресить кошмары прошлого?

На экране отряд «Конго», вооруженный подводными лодками, носителями человекоторпед. Полным составом он выходит из базы в Куре к далеким берегам Гуама. Огромная флотилия катеров и лодок с провожающими заполнила всю акваторию порта. Они шлют восторженные улыбки и крики в адрес водителей человекоторпед, идущих в рейс, из которого не возвращаются. Виновники торжества восседают в самоходных гробах, воинственно потрясая саблями. Их головы обвязаны белыми повязками смертников. На лицах решимость: «Умрем за императора!» На стеньгах подлодок вместе с военно-морскими флагами реют вымпелы «Неотвратимая кайтэн».

Такахиро оглянулся — молодые парни, сверстники тех, чьи ожившие тени метались по экрану, смотрели фильм, лениво пережевывая резиновую жвачку. Но он, обычно невозмутимый Такахиро, сегодня не мог быть бесстрастным.

…На экране возник строй неправдоподобно юных пилотов, совсем мальчишек. Занялось столь же юное, раннее утро. На фоне рождающегося дня замерли тупоносые самолеты, разрисованные драконами и лепестками цветущей сакуры. Летчики из отряда смертников «Горная вишня» получают предполетный инструктаж. Перед строем — молодой капитан-лейтенант с усталыми глазами зрелого мужчины. Правильные черты лица, высокий лоб — истинно благородный самурай, капитан-лейтенант Ясудзиро Хаттори! На нем белый шарф. Грудь украшает орден Золотого коршуна — награда за высокую летную доблесть. В руке — фляга с рисовой водкой. Он подходит к пилоту, стоящему на правом фланге. Погребальный костюм пилота выделяет его из строя офицеров, одетых в обычную форму. Это заместитель Ясудзиро Хаттори лейтенант Итихара, тот самый Итихара Хисаси, чье мужественное лицо с подавляющим, жестоким взглядом высится сейчас на фасаде кинотеатра.

Лейтенант облизал пересохшие губы, отрешенно взглянул куда-то мимо командира, с трудом изобразил улыбку и с поклоном принял последнюю чашку сакэ. Ему, молодому, сильному, полному кипучей энергии, остается жить не более сорока минут. Прощальная церемония заканчивается. Ясудзиро Хаттори подает команду, и летчики, стремительно разбегаясь, занимают кабины своих самолетов. Сначала медленно, затем бешено вращаются винты. Капитан-лейтенант отбрасывает пустую флягу и выхватывает саблю:

— Банзай! За императора! — Сверкающая сабля показывает направление взлета.

Очередная группа камикадзе[2] уходит в последний полет, чтобы таранными ударами топить корабли американского флота, вошедшие в воды метрополии…

Такахиро, как во сне, вышел из зала и медленно побрел к своему автомобилю, придавленный тяжким грузом воспоминаний. Он мчался через город, затем крутил по серпантину спускающейся к морю автострады. Остановив машину у прибрежных камней, сошел к самой кромке прибоя и опустился на песок. Прошлое, от которого он бежал столько лет, настигло его властно и неотвратимо. Память понесла его против течения времени…

А в те же дни, по другую сторону океана, побывал на просмотре японо-американского фильма «Тора-Тора-Тора!»[3] Чарлз Мэллори, «розовый» журналист, изгнанный из солидных журналов за причастие к движению борцов за мир и прекращение войны во Вьетнаме. И фильм вызвал у него не меньшую, чем у японца, бурю воспоминаний.

Американский, журналист ничего не слышал о токийском шофере. Но тесен мир… И волею судеб, а если быть точнее, по воле «сильных мира сего» пути Чарлза и Такахиро скрещивались неоднократно. Не один раз они смотрели друг на друга через остекление коллиматорных прицелов, нажимая на гашетку управления огнем. Только необычное везение помогло им сохранить жизнь, и только чистая случайность помешала низвергнуть друг друга с сияющих небес в темную океанскую бездну…

Глава пятая

Взлетев на гребень волны, Чарлз Мэллори оглянулся. Пляж был так далеко, что людей на нем пилот не различал. Подумал: «Пожалуй, пора возвращаться». Но его командир Роберт Харрис, держась за доску, продолжал плыть в сторону открытого океана. Чарлз наигранно бодро спросил:

— Боб, Фудзияму еще не видно?

Голова в голубой резиновой шапочке повернулась.

— Сейчас пойдем назад. Дождемся порядочной волны.

Через несколько минут подошел огромный вал с белопенным гребнем.

— Давай! — крикнул Роберт.

Приготовив доски, они развернулись лицом к берегу, ожидая приближения «девятого вала». Он подкрался, чуть слышно шипя пеной на гребне. Подхваченная валом доска едва не вырвалась из рук Чарлза. Изловчившись, он взобрался на нее и, балансируя, понесся к пляжу. Неподалеку, словно горнолыжник на дистанции слалома, скользил на доске Роберт.

— Ого-го-го! — закричал Чарли, приходя в неистовый восторг.

— Чудесно! — откликнулся Боб Харрис. — Жаль только, что берег подходит быстро.

Действительно, берег приближался куда быстрее, чем удалялся, когда они заплывали в океан. Уже слышался шум прибоя. При подходе к берегу приятели рассмотрели, какое чудовище оседлали они. Это был действительно девятый вал — исполин среди других волн, набегавших на Уайкики — фешенебельный пляж на Гавайских островах. Чарлз внезапно ощутил напряженность с долей страха — такое ему приходилось преодолевать на парашютных прыжках, перед тем как шагнуть за борт самолета. Он изготовился и, когда вал, подойдя к отмели, замедлил бег, а вершина его стала закручиваться, оттолкнулся от доски и нырнул в сторону. Вал обрушился на летчика многотонной глыбой и тут же завертел его, закружил, увлек в свое чрево. Чарлз не мог потом вспомнить, сколько времени продолжалось ошеломительное кувыркание в ревущем потоке. Когда его ударило спиной о песчаное дно, он изловчился, оттолкнулся изо всех сил ногами и вынырнул на поверхность. Но едва глотнул воздуха, как тело его подхватил откатывающийся от берега поток и увлек назад, на глубину, где закручивался очередной вал, к счастью меньших размеров.

Задыхаясь от напряжения, Чарлз пытался вырваться из объятий пучины. Но что значила его сила против энергии океанского прибоя? Пилота швырнуло, как былинку, накрыло кипящей пеной и снова закувыркало в нескольких метрах от берега…

Когда наконец Чарлз выбрался на сушу, ноги его дрожали и сердце работало, как перегретый мотор, на предельных оборотах — вот-вот захлебнётся. Подняв выброшенную морем доску, он направился к растянувшемуся на горячем песке Роберту. У приятеля вид был куда бодрее. С деланной небрежностью он поинтересовался:

— Как впечатление?

— Боялся, не выберусь: закрутило. — Но откровенничать не стал, продолжил весело: — А в общем, купание на Гавайях — удовольствие ни с чем не сравнимое. И главное, здесь этим спортом можно заниматься круглый год. Жаль только, отпуска остается всего три дня.

Слова Чарлза заглушила «аэрокобра». Она пронеслась над пляжем на малой высоте и, накрутив серию восходящих бочек, растворилась в синеве.

Роберт проводил самолет взглядом.

— Знаете, сэр, а мне полетать захотелось…

— Разве у тебя бывает настроение, когда не хочется летать?

— Иногда бывает… Когда несколько летных смен подряд высидишь в кабине.

— А мне кажется, никогда не налетаюсь. Когда я впервые поднялся в небо, то сразу понял, в чем мое призвание. И занятия в университете стали проформой, лишь бы родителей не злить.

— И переходил бы сразу в военное училище.

— Не так-то просто было это сделать. У родителей не нашлось знакомых президентов и сенаторов, чтобы получить для меня рекомендации. Да и не особенно одобряли они мой выбор…

Солнце пригревало. Роберт перевернулся на спину.

— Как бы нам не подгореть…

Рядом послышался женский смех. Чарлз приподнялся. Мимо, направляясь к воде, шли две молодые женщины. Одна — худенькая, с веснушками на лице, другая — упитанная, смуглая и большеглазая, как индианка. На женщин с вожделением заглядывались бездельники, усыпавшие пляж.

— Послушай, Боб, ты не знаешь эту мисс? — Чарлз кивнул на красотку.

Роберт взглянул и ловким, кошачьим движением распрямился.

— Хелло, Кэт! Идите загорать к нам.

— Боб? Сто лет тебя не видела! Позагораем. Но сначала мы искупаемся.

— Сегодня сильная волна.

— А я люблю такое море.

— Кэт, возьмите меня с собой. Вам нельзя в море без охраны. — Все тихоокеанские акулы сбегутся на такой лакомый кусочек.

— Ты по-прежнему несносный, Боб, — погрозила Кэт, одновременно постреливая глазами в сторону Чарлза. — Это твой приятель? Познакомь его с Мэри. — Она дотронулась до руки худенькой подружки. — Кстати, ты, Боб, тоже с ней незнаком. Прошу любить и жаловать. Это Мэри Честер, моя кузина из Хьюстона.

— Роберт Харрис, летчик-истребитель. Родился в Ок-Хилле, Восточная Вирджиния.

— Как официально! — Мэри улыбнулась и, отступив на шаг, сделала книксен.

— Чарли, подойди сюда, — позвал Роберт лейтенанта. — Этот джентльмен. — мой друг и ведомый летчик. Он не просто пилот, как мы грешные, а еще и магистр каких-то изящных наук, журналист и будущий писатель к тому же.

— Приятно познакомиться с такой знаменитостью! — воскликнула Кэт. — До скорой встречи! — Она упрятала, волосы под резиновую шапочку и нырнула в накатывающую волну. Мэри не рискнула зайти в воду глубже чем по колено. Море показалось ей слишком бурным.

— Кто эта Кэт? — спросил Чарлз у Роберта.

— Моя старинная любовь. Я за ней ухаживал одновременно с Юджином Теккером, летчиком из корпуса морской пехоты. Вроде бы шансы у нас были равными, но она предпочла Юджина. Я долго не мог простить ей. Год назад она овдовела. А недавно заявила, что никогда больше не выйдет замуж за летчика. Сейчас вокруг нее увивается какой-то Генри Хьюз, морячок с авианосца «Йорктаун». И черт его знает, на каких он правах, то ли жених, то ли любовник. Словом, я сегодня постараюсь это выяснить.

Вскоре Кэт вышла из моря. Чарли выразил свое восхищение ее смелостью и искусством, пловчихи. Мужчины расположились вокруг шезлонга, на котором, как королева на троне, воссела Кэт. Она повелела:

— Чак, поухаживайте за моей подругой! Мэри — скромная и славная девушка.

«Мисс указала мне мое место, — подумал Чарлз. — Ну что же, выступим и на вторых ролях. На какую жертву не пойдешь ради дружбы!»

«Скромная девушка» Мэри, чувствуя, что все внимание мужчин сфокусировано на ее яркой подружке, задымила сигаретой и, водрузив на нос огромные очки, уткнулась в детектив, на обложке которого гангстер в маске отстреливался из двух кольтов. Приятели развлекали Кэт свежими анекдотами, вывезенными с континента, до тех пор, пока Мэри, о присутствии которой мужчины забыли, не напомнила о своем существовании:

— Джентльмены, сходите кто-нибудь вон к той серой машине, покопайтесь в ее багажнике. Я умираю от трех зол: скуки, жажды и желания напиться.

Роберт распорядился:

— Профессор, вам, как младшему и самому обязательному джентльмену, придется прогуляться по поручению Мэри. Считайте, что сразу совершаете два добрых дела: выполняете каприз дамы и делаете приятное начальнику.

Чарлз поднялся и неохотно побрел к серому «крейслеру», стоявшему у входа на пляж. Пить ему совершенно не хотелось. Да он еще и не умел это делать так лихо, как Роберт и другие пилоты из их эскадрильи, пропустившие через свой организм не один галлон всяких алкогольных смесей.

Чарли проснулся поздно вечером. Повернув тяжелую, как пушечное ядро, голову, осмотрелся, пытаясь решить вопрос, где он и кто это так чудовищно храпит неподалеку.

В душной темноте, насыщенной запахом табачного дыма, плыли, раздваиваясь, смутные очертания незнакомой мебели. Некто, храпевший неподалеку, смолк, скрипнул зубами и пошевелился. Второй, неподвижный, едва обозначался в углу. Нащупав выключатель, Чарлз зажег верхний свет. Его глазам предстала замусоренная после попойки комната с задрапированными китайским шелком стенами. Некто, сидящий в углу, оказался деревянным Буддой. На стене над головой Будды висела коллекция японских вееров. Стоявший посреди комнаты стол был заставлен пустыми бутылками, бокалами, грязной посудой. Поперек тахты у противоположной стены лежал Роберт Харрис в мятой форме. Яркий свет, ударивший в глаза, пробудил его. Боб недовольно помычал, пожмурился и открыл веки. Лицо его выражало страдание. Он сел на тахту, потер ладонями лоб и спросил:

— Ты не спишь, Чак?

— Проснулся, но не могу сообразить, где мы.

— Да, братец, ты вчера под конец совсем отключился. Хотя это и немудрено. Мы весь день пили, как ковбои с Дикого Запада. Сначала на пляже, потом в японском ресторане «Суте-Ро», а затем в доме у Кэт Теккер.

— Теперь что-то смутно припоминаю. По-моему, мы с тобой устроили родео на газоне у дома Кэтти. Я изображал корову, жевал траву, мычал и бодался. — А ты был ковбоем и все пытался набросить на меня лассо из своих подтяжек.

— Да, что-то было в этом роде.

— Слушай, надо смываться, пока не проснулись хозяйки. Иначе сгорим со стыда за свои деяния.

— Успокойся, малыш. Хозяйки сами были на приличном взводе и по достоинству оценили наш юмор.

— Нет, я должен ехать домой. Какое у нас сегодня число?

— Седьмое было с утра.

— Так у нас, Роберт, кончился отпуск.

— Не кончился — сегодня воскресенье.

— Все равно я не могу здесь оставаться больше! Где у них телефон?

— Посмотри в соседней комнате.

Чарлз набрал номер дежурного по авиабазе.

— Алло! Это ты, Стеф? Беспокоит Чарлз Мэллори. Помоги мне, старик, добраться до своей берлоги.

Дежурных офицеров давно перестали удивлять ночные звонки подгулявших пилотов. Уточнив адрес, он направил за вторым лейтенантом «виллис».