"Последний камикадзе" - читать интересную книгу автора (Иванкин Анатолий Васильевич)

Пожилой шофер искусно вел такси по тесным переулкам, по широким магистралям, где под сенью небоскребов и высотных домов, в удушающем смоге, рычали моторами и визжали тормозами нескончаемые автомобильные стада.

У водителя чуткие руки, движения артистичны, казалось, ведя машину, он наслаждается своей работой и умением. Но отрешенный вид, резкие морщины у сжатого рта говорили, что это не наслаждение, а давно обретенное мастерство, украшенное великолепной реакцией. Рефлексы пожилого водителя были коротки, как вспышка молнии, и пришлись бы впору двадцатилетнему боксеру. Он довольно часто обгонял попутные машины. Но на это его толкала не лихость, а так же давно обретенный расчет и стремление к экономии времени.

Взглянув внимательно на водителя, можно было определить: он из тех, чьи предки поколениями жили в метрополии, не смешивая кровь с иноземцами, не принимая чужих, привычек и традиций. Лицо шофера по европейским стандартам даже красиво. Чуть косой разрез глаз придает ему сосредоточенный, суровый вид, подбородок крепкий, волевой. Лоб крутой и высокий. Одет подчеркнуто опрятно; не ему позволять небрежность — привилегию миллионеров и бесноватых юнцов — хиппи. Почти седая голова водителя заставляла думать, что он немало пережил. Замкнутый вид его не располагал к разговору: на все вопросы — короткие или односложные ответы — и снова молчание.

Вздумайте расспросить о нем его товарищей по работе, узнаете очень мало. «Такахиро-сан? Кажется, воевал. Кажется, одинок. Извините… он так неразговорчив. Но он свой. Работать умеет. Всегда придет на помощь товарищу. Вместе со всеми участвует в демонстрациях и забастовках».

Вот и все, что можно услышать о шофере Такахиро, человеке пятидесяти, а может быть, и более лет. Сложно определить возраст мужчины, если он здоров, мышцы его крепки и морщины залегли только у переносицы да в уголках рта.

При въезде на Гиндзу Такахиро резко затормозил: на огромном кинорекламном щите огненные, словно налитые кровью, иероглифы высвечивали:

«Так сражались сыны Ниппон!»[1]

Над иероглифами — молодой парень в очкастом пилотском шлеме. На его широких плечах — саван. Твердые скулы, широкие брови, сросшиеся на переносице, взлетали к вискам. Взгляд подавляюще жесток. «Итихара Хисаси…» — узнал Такахиро летчика с рекламы.

Припарковав машину к платной стоянке, преодолевая волнение, он зашагал вдруг отяжелевшими ногами к билетной кассе, словно загипнотизированный взглядом парня. Сел в кресло и, глядя на неосвещенный еще экран, подумал: «Неужели это он?»

Весной сорок пятого года в отряд, в котором служил Такахиро, приезжали кинорепортеры, что-то снимавшие своими громоздкими аппаратами. Ему так и не удалось тогда посмотреть отснятые кадры. Из каких же архивов извлекли этот фильм и пустили в прокат, чтобы через многие годы воскресить кошмары прошлого?

На экране отряд «Конго», вооруженный подводными лодками, носителями человекоторпед. Полным составом он выходит из базы в Куре к далеким берегам Гуама. Огромная флотилия катеров и лодок с провожающими заполнила всю акваторию порта. Они шлют восторженные улыбки и крики в адрес водителей человекоторпед, идущих в рейс, из которого не возвращаются. Виновники торжества восседают в самоходных гробах, воинственно потрясая саблями. Их головы обвязаны белыми повязками смертников. На лицах решимость: «Умрем за императора!» На стеньгах подлодок вместе с военно-морскими флагами реют вымпелы «Неотвратимая кайтэн».

Такахиро оглянулся — молодые парни, сверстники тех, чьи ожившие тени метались по экрану, смотрели фильм, лениво пережевывая резиновую жвачку. Но он, обычно невозмутимый Такахиро, сегодня не мог быть бесстрастным.

…На экране возник строй неправдоподобно юных пилотов, совсем мальчишек. Занялось столь же юное, раннее утро. На фоне рождающегося дня замерли тупоносые самолеты, разрисованные драконами и лепестками цветущей сакуры. Летчики из отряда смертников «Горная вишня» получают предполетный инструктаж. Перед строем — молодой капитан-лейтенант с усталыми глазами зрелого мужчины. Правильные черты лица, высокий лоб — истинно благородный самурай, капитан-лейтенант Ясудзиро Хаттори! На нем белый шарф. Грудь украшает орден Золотого коршуна — награда за высокую летную доблесть. В руке — фляга с рисовой водкой. Он подходит к пилоту, стоящему на правом фланге. Погребальный костюм пилота выделяет его из строя офицеров, одетых в обычную форму. Это заместитель Ясудзиро Хаттори лейтенант Итихара, тот самый Итихара Хисаси, чье мужественное лицо с подавляющим, жестоким взглядом высится сейчас на фасаде кинотеатра.

Лейтенант облизал пересохшие губы, отрешенно взглянул куда-то мимо командира, с трудом изобразил улыбку и с поклоном принял последнюю чашку сакэ. Ему, молодому, сильному, полному кипучей энергии, остается жить не более сорока минут. Прощальная церемония заканчивается. Ясудзиро Хаттори подает команду, и летчики, стремительно разбегаясь, занимают кабины своих самолетов. Сначала медленно, затем бешено вращаются винты. Капитан-лейтенант отбрасывает пустую флягу и выхватывает саблю:

— Банзай! За императора! — Сверкающая сабля показывает направление взлета.

Очередная группа камикадзе[2] уходит в последний полет, чтобы таранными ударами топить корабли американского флота, вошедшие в воды метрополии…

Такахиро, как во сне, вышел из зала и медленно побрел к своему автомобилю, придавленный тяжким грузом воспоминаний. Он мчался через город, затем крутил по серпантину спускающейся к морю автострады. Остановив машину у прибрежных камней, сошел к самой кромке прибоя и опустился на песок. Прошлое, от которого он бежал столько лет, настигло его властно и неотвратимо. Память понесла его против течения времени…


А в те же дни, по другую сторону океана, побывал на просмотре японо-американского фильма «Тора-Тора-Тора!»[3] Чарлз Мэллори, «розовый» журналист, изгнанный из солидных журналов за причастие к движению борцов за мир и прекращение войны во Вьетнаме. И фильм вызвал у него не меньшую, чем у японца, бурю воспоминаний.

Американский, журналист ничего не слышал о токийском шофере. Но тесен мир… И волею судеб, а если быть точнее, по воле «сильных мира сего» пути Чарлза и Такахиро скрещивались неоднократно. Не один раз они смотрели друг на друга через остекление коллиматорных прицелов, нажимая на гашетку управления огнем. Только необычное везение помогло им сохранить жизнь, и только чистая случайность помешала низвергнуть друг друга с сияющих небес в темную океанскую бездну…


Глава первая

1

Пятнадцатый год Сёва[4] близился к концу. В ноябре состоялся выпуск Йокосукской авиашколы, готовившей пилотов для японского флота. Переполненные радостью и гордостью выпускники, в новых, с иголочки, парадных мундирах, выстроились в актовом зале. Начальник авиашколы капитан 1 ранга Мотомура, ас, стяжавший славу безжалостного разрушителя китайских городов, сказал им свое напутственное слово:

— Счастлив поздравить вас в этот радостный день, когда вы стали офицерами императорского военно-морского флота. Сейчас империи, как никогда, нужны умелые и беззаветно храбрые воины. Гнев вызывает политика англосаксов: вчера они растоптали договор девяти держав о предоставлении Стране восходящего солнца равных возможностей в Китае, а сегодня американцы рвут японо-американские торговые соглашения. Но они будут наказаны! Барометр отношений Японии и США падает все ниже, предвещая грозную бурю в бассейне Тихого океана. Совсем близки великие свершения, в которых мы будем обязаны проявить все величие японского духа. Банзай императору! Банзай нашим молодым офицерам, рыцарям океанского неба!

Слушая Мотомура, Ясудзиро испытал захватывающее чувство, словно перед парашютным прыжком.

Когда закончил речь, выпускники зычно рявкнули: «Банзай!» Их глаза сверкали отвагой.

Немного успокоившись, молодые офицеры и высокие гости, приглашенные на церемонию, дружно подхватили торжественную и протяжную мелодию «Хотару-но хикари» («Мерцание светляка») — самурайскую песню, исполняющуюся в особо торжественных случаях. Затем начался праздничный банкет. Подогретые воинственными речами своих начальников и праздничным сакэ, лейтенанты не могли молчать. Отовсюду слышались тосты и крики «банзай». В дальнем углу кто-то нестройно затянул «Уми Юкаба» — песню верноподданных:

Выйди на море — трупы в волнах, В горы пойдешь — трупы в кустах. Все умрем за государя! Без оглядки примем смерть.

Слова песни звали на подвиг, на смерть. И это так импонировало их сегодняшнему настроению! Вскоре песню подхватил весь зал, и «Уми Юкаба» зазвучала с грозной силой.

К закату солнца, покачиваясь и бренча никелированными ножнами палашей, выпускники Йокосукской авиашколы с превеликой радостью покинули ее стены, не ставшие родными из-за жестокой муштры и строгой, ничего не прощающей дисциплины.

2

Электричка в считанные минуты донесла Ясудзиро и его приятелей Кэндзи Такаси и Хоюро Осада к новому месту службы. Оно находилось так близко от авиашколы, что лишило летчиков права на получение подъемных денег, на которые, кстати сказать, возлагалось так много приятных надежд. «А впрочем, — подумал Ясудзиро, — красотка О-Хару-сан подождет долг до первой офицерской получки».

Сойдя с электрички, летчики поставили на перрон чемоданы (все свое движимое и недвижимое имущество) и огляделись.

— Эй, матрос! — окликнул Хоюро четко отдавшего им честь парня. — Как пройти к казармам морского авиаотряда?

Идти оказалось недалеко.

Отряд морской авиации разместился в Оппама, на берегу Токийского залива, в довольно живописном месте. За широкой прибрежной равниной, постепенно переходящей в предгорья, возвышался снежный конус Фудзиямы. До священного вулкана, воспетого многими поэтами и художниками, казалось, рукой подать, хотя расстояние, замеренное по карте, равнялось семидесяти километрам,

— Не пойму, — сказал Кэндзи, — почему старые поэты про эти места писали:

На широкой долине Мусаси Совсем нет холмов, Где могла бы отдохнуть луна, Когда она плывет над морем травы.

— Это сочинялось давно, когда вместо Токио и Иокогамы зеленела травка, — улыбнулся Ясудзиро.

— И видимость в день, когда поэт сочинял стихи, была не больше десяти километров, а то бы он рассмотрел вон те сопки.

— Вы говорите справедливые слова. Но поэтам нужно верить, — нравоучительным тоном произнес Хоюро, состроив на своем лукавом лице строгое выражение, как у бывшего преподавателя тактики подполковника Итикава. Получилось так похоже, что все рассмеялись.

Хотя невзрачные казармы отряда как две капли воды походили на все ранее видимые, летчики немного заволновались, мысленно задавая себе вопрос: «А что ждет здесь, на новом месте?»


В кабинет командира отряда капитана 3 ранга Сасада летчики входили по одному. Первым вошел Ясудзиро.

— Лейтенант Ясудзиро Хаттори, назначен в ваше распоряжение.

— Здравствуй, здравствуй! Садись сюда, поближе. Ну, с чего начнем? — Сасада вежливо улыбнулся, показав прокуренные зубы. — Семья есть?

— Никак нет. Холост.

— Молодец! Правильно делаешь. В нашем деле спешить обзаводиться семьей не нужно. Ну а где твои родители живут? Помогаешь им деньгами?

— Мои родители, господин капитан 3 ранга, живут в Хиросиме. С ними проживают и старшие братья. Отец — Анахито Хаттори, отставной полковник, — служит в правлении банка «Сумитомо». Он состоятельный человек и в моей материальной поддержке не нуждается.

— Хай![5] На каких самолетах летаешь?

— Летную школу, господин капитан 3 ранга, я закончил на истребителе И-96.

— Неплохая машина, но здесь тебе придется летать на другом аппарате. На днях в отряд прибыли с завода новейшие палубные торпедоносцы «Мицубиси-97». Слыхал о таком?

— Нет, господин капитан 3 ранга.

— Грозная машина! Ее не сравнить со стрекозой, на которой ты летал в школе. Два мощнейших мотора. Скорость — больше четырехсот. За ней не всякий истребитель угонится. А какое вооружение! Две тонны торпед, а пять пулеметов дают такой шквал огня, что ни Иван, ни Джонни к тебе не подойдут. Словом, лейтенант, считай, что тебе повезло. Назначаю всех молодых пилотов в звено капитан-лейтенанта Моримото. Это отличный командир и великолепный летчик. Он успел понюхать пороху в небе Китая и над Халхин-Голом. Уверяю, он быстро сделает из вас настоящих самураев. Счастливой службы!

Ясудзиро поднялся и, переломившись в поясе, замер в поклоне. Затем, отдав честь, вышел из кабинета и направился на самолетную стоянку представляться командиру звена.

Нашел его под крылом сверкающего заводским лаком двухмоторного самолета. Моримото был коренаст, плотен. У него рваное ухо и следы ожога на лице. Фуражка и сетчатый шлемофон лежали на траве. В жестком ежике волос командира молодой летчик увидел седину.

Выслушав доклад, Моримото не проявил к молодому лейтенанту никакого интереса. Отшвырнув потушенный о землю окурок сигареты и прихватив свои летные доспехи, забрался в кабину «97». Запустил моторы и порулил к взлетной полосе.

Обескураженный таким приемом, Ясудзиро не знал, что ему делать дальше. Восхищение сменилось злостью. «Истукан с пустыми глазами», — подумал он, чем тайно согрешил против правил кодекса бусидо, предписывавшего уважать и почитать старших.

Появился матрос-писарь и передал молодому офицеру приглашение зайти к начальнику штаба отряда. Упитанный капитан-лейтенант в очках с толстыми линзами был краток:

— Лейтенант Хаттори, вы заступаете в наряд помощником дежурного по отряду. Заодно познакомитесь с нашим распорядком дня, личным составом и его размещением.

Лейтенанта проводили в выделенную для него квартиру и дали возможность подремать перед разводом караула. Итак, служба молодых офицеров началась, к их огорчению, не с полетов, а с дежурств по отряду и хождения в стартовый наряд.

3

Неделю спустя после прибытия молодых офицеров в Оппама произошло незначительное на первый взгляд событие, которое, однако, помогло Ясудзиро быстрее войти в строй боевых летчиков. Из-за низкой облачности, которую натянуло с океана, дали отбой полетам. Летчики ворча снимали комбинезоны и облачались в униформу. Моримото посмотрел на Ясудзиро, как будто увидел его впервые, и неожиданно пригласил с собой в спортивный зал.

— Как ваши успехи, лейтенант, в фехтовании на мечах?

— Меня этому немного учили в авиашколе, #8213; скромно ответил Ясудзиро, радуясь, что сможет показать себя в лучшем свете. В авиашколе он был одним из первых в фехтовании, борьбе дзюдо и хорошо освоил приемы боевого каратэ.

В зале для фехтования уже собралась добрая половина летчиков из отряда. Они оживленно болели за своих фаворитов. Чувствовалось, что занятия спортом занимают не последнее место в жизни летчиков из Иокосукского отряда. Моримото и Ясудзиро переоделись в черные хаори[6] и вооружились деревянными мечами. Ясудзиро, зная себя как отличного фехтовальщика, рассчитывал одержать быструю победу над грузноватым Моримото. Но с первых ударов понял, что в лице капитан-лейтенанта встретил серьезного противника. Моримото действовал очень напористо и рубил мечом всерьез. Ясудзиро едва успевал отражать серию горизонтальных и косых ударов сверху, но потом захватил инициативу и сам перешел в контратаку, пытаясь нанести свой излюбленный удар по вертикали сверху вниз.

Глухие удары скрещивающихся мечей и громкие выкрики фехтовальщиков привлекли к ним внимание зрителей. Летчики болели за чемпиона отряда Моримото, подбадривали его одобрительными возгласами и давали советы, которых он не слышал, всецело отдавшись суровой богатырской игре.

«А ничего фехтует мальчик! — подумал капитан-лейтенант, — Только я по его лицу вижу, что он хочет сделать… Сейчас будет «полет ласточки»!.» Отразив этот горизонтальный удар, Моримото перешел в атаку, тесня Ясудзиро в угол зала, где не было простора для фехтования. Сильным боковым ударом он чуть было не выбил меч из рук Ясудзиро и, на какую-то долю секунды опередив лейтенанта, провел прием «удар сокола».

Победу завоевал Моримото. Летчики встретили ее громкими криками в честь своего аса. Но она ему досталась нелегко. Сплевывая кровь, высосанную из разрубленного ударом Ясудзиро пальца, капитан-лейтенант с истинно японской вежливостью поблагодарил молодого нилота за доставленное удовольствие.

На следующий день Моримото предложил ему слетать в паре на знакомом по школе И-96.

— Задание на первый раз будет простое. Взлетаем. Выдерживаешь интервал и дистанцию тридцать на тридцать метров. Пойдем над Саламийским заливом, повиражим над Фудзи, а затем выполним пилотаж в паре. Комплекс фигур следующий: вираж вправо, переворот влево, петля и боевой разворот. Если будешь хорошо держаться, то по моей команде выйдешь вперед и я тебе покажу атаку. Можешь маневрировать как угодно. Только смотри за высотой. Усвоил?

— Хай!

— По самолетам!

Ясудзиро стремился выполнить полет как можно лучше. Взлет и групповой полет ему удались, а при выполнении вертикальных фигур он приотстал и оказался в хвосте Моримото на увеличенной дистанции. Моримото не ожидал от новичка лучшего и в общем-то остался доволен.

— Выходи вперед, — услышал Ясудзиро в наушниках летного шлема. Он добавил газ и ввел машину в глубокий вираж. Моримото дал ему фору — позволил провернуться градусов на сорок, а затем пошел в атаку.

Ясудзиро тянул на предельно допустимой, перегрузке. С плоскостей срывались белые струи видимого глазом влажного воздуха, спрессованного и закрученного скоростным потоком, огибающим профиль крыла, Тяжесть многократно возросшего веса тела вдавила его в сиденье. И-96 подрагивал и качался, предупреждая о предштопорном режиме. Ясудзиро казалось, что он выжал все из своего старенького истребителя с неубирающимся шасси, но, оглянувшись назад, увидел самолет Моримото, который мертвой хваткой вцепился в его хвост и, по-видимому, лупил его из фотопулемета.

«Бой» закончился плачевно для молодого летчика.

«Какой же я еще щенок! — грустно подумал Ясудзиро. — Прав командир отряда — у Моримото есть чему поучиться».

После посадки Ясудзиро направился к самолету, у которого стоял Моримото и что-то говорил почтительно кланяющемуся технику. Моримото, как всегда, был непроницаем. По выражению его лица невозможно было судить об оценке полета. Бесстрастным голосом командир разобрал ошибки молодого летчика:

— При вводе в вертикаль запаздываешь с дачей газа, поэтому и отстаешь. При выходе из-под атаки тянешь очень сильно. Самолет теряет скорость и трясется, как в лихорадке. Я даже в прицел видел, как его швыряло с крыла на крыло. Так, лейтенант, не выходят из-под удара, а срываются в штопор. Если уходить виражом, то его нужно выполнять на грани тряски и со снижением. Тогда сохранятся и перегрузка и скорость. Завтра попробуешь отработать такой вираж в зоне. А сейчас — в спортзал!

В этот раз Моримото решил проверить, на что способен Ясудзиро в борьбе дзюдо и чему научен в каратэ.

Они переоделись в борцовские костюмы, состоящие из широких холщовых курток, стянутых поясом, и коротких брюк. Мягко ступая босыми ногами по татами,[7] Моримото прошел в угол борцовского зала к груде коротко напиленных досок. Выбрав одну, толщиной в полтора сантиметра, он положил ее краями на два камня и, сильно размахнувшись на приседании, хватил ребром ладони поперек доски. Доска разлетелась пополам.

— Позвольте мне попытаться повторить ваш великолепный удар, — попросил Ясудзиро. Моримото кивнул.

Ясудзиро выбрал точно такую же доску и столь же искусным ударом развалил ее на две части. Моримото был доволен:

— Хорошо, лейтенант!

Затем они сошлись на ковре. Ясудзиро был выше противника и имел более длинные руки. Но мускулистый стремительный Моримото, казалось, не придал этому никакого значения. Он пошел в атаку без всякой разведки. Захваты, подсечки…

— На каждый прием, проводимый Моримото, у Ясудзиро находился контрприем. Несколько минут борьба, шла без преимущества кого-либо из борцов. Наконец Ясудзиро удалось провести прием. Схваченный им за ногу, Моримото летел плашмя, готовый припечататься на лопатки. Вслед за ним, уже предвкушая победу, метнулся Ясудзиро. Но Моримото как кошка вывернулся из проигрышного положения. Он упал на татами на четвереньки и, оттолкнувшись, молниеносно взлетел в воздух, словно легендарный Сансиро.

Ясудзиро увидел его бесстрастное, как маска, лицо над своей головой, попытался рывком уйти в сторону. Но здесь он почувствовал едва ощутимое прикосновение железной пятки противника к своей ключице. Будь эта схватка всерьез — его ключица была бы сломана, вырвана вместе с мышцами.

А сейчас великодушный партнер погладил ошеломленному внезапным поражением Ясудзиро плечо, подул на него, словно стряхивая пыль, впервые за все время улыбнувшись, сказал:

— Вы хороший борец, Хаттори-сан. И мне снова было приятно поработать с вами.

Ясудзиро испытал в этот момент сложное чувство. Его огорчало поражение, и в то же время было радостно услышать такое обращение из уст Моримото; этим командир как бы допускал молодого лейтенанта к себе, делая его достойным своего общества.

4

Наступил канун Нового года, самого высокочтимого японского праздника. Двери всех жилищ украсили ветвями сосны, сливового дерева и листьями бамбука — символами долголетия, жизнерадостности и стойкости перед житейскими невзгодами.

Прежде в Японии не было принято отмечать дни рождения. Это событие приурочили к Новому году, который стал как бы общим для японского народа праздником — днем рождения. С последним, сто восьмым, ударом новогоднего колокола все добавляли себе по целому году, независимо от того, кто когда появился на свет божий.

Японцы свято верили, что каждый новогодний удар бронзового колокола прогоняет одну из ста восьми бед, омрачающих их существование. Но слишком много бед и несчастий накопилось в мире, чтобы можно было все их прогнать раскатами колокольного звона. После праздника они снова выползали из всех углов…

Под Новый год многие офицеры выехали из расположения отряда. Одни спешили к семьям, другие собрались развлечься и отдохнуть от службы. Небольшую группу молодых пилотов возглавил старый холостяк Моримото. Когда у перрона остановилась электричка, он спросил:

— Куда поедем, господа лейтенанты?

Кэндзи Такаси, соскучившийся по старым знакомым, назвал адрес одного йокосукского веселого дома. Но Моримото поморщился:

— Что за вкус, господа офицеры? Вам пора забыть дорогу в солдатские бордели. Сегодня я вас завезу в один шикарный ресторан, куда заглядывают чаще всего моряки-европейцы. Заведение состряпано в угоду их вкусам. Но там подают напитки покрепче нашего сакэ. Простую матросню туда не пускают, так что общество будет вполне приличным.

Когда они сели в замусоренный до неприличия вагон электрички, Моримото, бросив окурок сигареты на пол, объяснил:

— В Токио-то мы не поедем. Ресторан рядом, в Иокогаме. Сойдем на следующей остановке.

Ночной клуб «Дзинрэй» никогда не пустовал. Лучшей его рекламой было объявление перед входом: «Очаровательные дамы по требованию посетителей — сто иен в час и по пятьдесят иен за каждые последующие 15 минут».

Моримото щелкнул по объявлению:

— Эта часть программы сегодня меня не интересует. Я заказываю женщин после трех месяцев воздержания или когда сакэ переборет все мои шесть чувств. А пока мне красотка нужна не больше, чем кошке каменный Будда.

— Если б я знал, что он такой, — шепнул Хоюро Осада на ухо Ясудзиро, — ни за что бы не поехал с вами.

— Пропал вечер! — пробурчал Кэндзи Такаси.

— Ничего, — утешил его Ясудзиро, — мы сегодня постараемся выпить так, что у железного самурая откажут все шесть чувств общения с внешним миром.

Не успели летчики разместиться на непривычных креслах, как появился изысканный метрдотель в смокинге. Замерев в вежливом поклоне, он произнес, втягивая в себя воздух:

— Мы счастливы за ту высокую честь, которую вы оказали, посетив наш скромный клуб. Господа офицеры доблестного императорского флота встретят у нас самый лучший прием. Мы будем счастливы выполнить любое желание господ офицеров.

Он вручил Моримото, которого знал по прежним посещениям, тисненную золотом карту вин и напитков, подаваемых в «Дзинрэй».

— Пусть господа сделают свой выбор вин и назовут сумму, ассигнованную на вечер.

— Я думаю, что двести иен хватит? Только чтобы обязательно повар сделал нам «национальный флаг».[8] А из напитков пусть официант откроет бутылку шотландского виски «Белая лошадь», бутылку русской «Смирновской водки» — говорят, ее неплохо изготавливают русские эмигранты в Харбине — и, пожалуй, вот этот французский коньяк. В конце ужина подадите две бутылки шампанского «Вдова Клико».

Молодые офицеры молчали, пораженные познаниями Моримото в этой, совершенно неизвестной им области, размахом кутежа и щедростью своего предводителя.


Сначала их ошеломила гневностью русская водка, вдвое превосходящая по крепости сакэ. И они долго приходили в себя, глотая виски, изрядно разбавленное содовой водой. И наконец, коньяк зажег в них задор. В речах зазвучала воинственность.

— Хоюро-сан, позвольте я добавлю в ваш бокал водки?

— Хай! Мне так хорошо сейчас, но если я выпью еще немного, то будет плохо.

Поняв вежливую форму отказа, Ясудзиро отставил бутылку. Моримото восседал на почетном месте. Юные спутники с благоговением внимали каждому его слову. Крепкие европейские напитки ударили в голову. Тёплая волна опьянения захлестнула даже закаленного капитан-лейтенанта. Привычная сдержанность оставила его. Мышцы лица расслабились. Моримото нравилось это состояние, хотя по всем канонам бусидо оно не делало самураю чести, а ставило на грань «потери лица». Зато сейчас, когда летчиков оставили напряженность, самоунизительное преклонение перед авторитетом старшего и вежливое приятие каждого его слова, можно было услышать от них откровения. Моримото и самому захотелось излить свою душу.

Для начала он преподал им урок на тему, что отличает благородного самурая от людишек — крестьян, рыбаков и торговцев, к которым полагалось обращаться не по имени, а по роду занятий.

— Вы славные ребята, — говорил Моримото, жмурясь от сигаретного дыма, — но вам еще не хватает закалки духа и тела. Меч самурая — его душа. Самурай не имеет жалости даже к себе… Я читал: в старину у европейцев самыми лучшими воинами были монахи, давшие обет бедности. У нас это не принято, но, на мой взгляд, настоящий воин не должен иметь ничего, кроме острой сабли да самурайской чести. Деньги, господа, зло. Они способны вызвать перерождение разбогатевшего храбреца в жалкого труса, дрожащего за свою шкуру и свое богатство. И немудрено! Погибнуть с туго набитым кошельком, оставить его неизвестно в чье распоряжение — это, по-моему, рекорд глупости. С деньгами нужно расправляться решительно, по-военному, как это делаем мы сейчас. Пусть деньги для вас будут послушными слугами, которые исполнят любое ваше желание, но не хозяевами ваших душ. Не питайте пристрастия к спиртному. Пейте не чаще двух раз в месяц, когда вам будет нужно снять усталость или нервное напряжение, и никогда не делайте этого накануне полетов.

Ясудзиро спросил:

— Моримото-сан, обязан ли самурай постичь все восемь этапов к спасению души, начертанных Буддой?

— Когда я был столь же юным, как вы, мной однажды овладел припадок религиозного рвения. Вызван он был полным отсутствием денег. Но я преуспел немного, так как это продолжалось лишь до первой получки. А затем интенсивные пирушки в обществе гейш помешали благим намерениям. Я не смог продвинуться дальше первого пункта, увязнув в философских истинах «этапа правильного смотрения». Впрочем, господа, я об этом не сожалею. С нас, воинов, достаточно веры в основы буддийской религии, веры в божественное происхождение микадо и решимости в нужный момент принять за него смерть. А над вопросами теологии пусть ломают голову ученые-буддисты. У нас другое предназначение!

Ясудзиро добавил в бокалы виски. Молодому летчику было радостно. Мышцы казались сильными, как у льва. Участники пирушки стали как-то особенно близки и приятны. Все громко говорили и хохотали почти беспричинно. Обычная скованность жесткими правилами приличий исчезла. Ясудзиро набрался смелости задать Моримото вопрос, занимавший молодого человека с момента первого знакомства с командиром:

— Господин капитан-лейтенант, скажите, пожалуйста, если это не будет для вас неприятно, где вы получили ранения, оставившие следы на вашем лице?

— Хай! Не будем портить вечер неприятными воспоминаниями.

Все примолкли. Из-за перегородки донесся звон струн сямисена и нежные женские голоса.

Кэндзи разрядил паузу другим вопросом:

— Господин капитан-лейтенант, правда, что в десятом отряде Квантунской армии на учебные воздушные бои заряжают по одному боевому патрону во все пулеметы?

#8213; Совсем недавно так делали, но когда потеряли три самолета, командующий армией был вынужден с болью в сердце запретить этот отличный воспитательный прием. То были бои! Совсем как на войне! Никто не хотел подставлять хвост партнеру. Вероятность поражения была невелика, но летчиков дисциплинировала.

Кэндзи Такаси разлил в бокалы остатки «Смирновской».

— Выпьем русскую водку за японскую Сибирь, Мы должны ее завоевать для империи!

— Банзай! — вскричали Ясудзиро и Хоюро.

— За новую Цусиму! За новый Порт-Артур!

Моримото отставил бокал, не пригубив. Густые брови его насупились. От недавней веселости не осталось и следа. Он понял, что наступило время сказать правду этим едва оперившимся птенцам, возомнившим себя орлами, ибо зазнайство и недооценка противника всегда приводили к печальным результатам.

— Вижу, придется рассказать то, о чем сегодня мне не хотелось говорить… Слушая вac, мне, как командиру, приятно, что вы стремитесь к подвигам во имя империи. Но не кажется ли вам, что вы слишком легко рассчитываете победить русских?.. Когда я был моложе, то думал так же, как и вы. Да не только я один. Мы рвались в бой очертя голову, как бойцовые петухи, совершенно не желая считаться с противником. В Китае и Маньчжурии нам это сходило с рук. Добившись крупных успехов, мы думали, что и дальше все будет идти так же. Мы готовы были без оглядки ломиться через Монголию до самого Урала. «Подарим Сибирь нашему божественному микадо!» А потом наступило отрезвление… Летом тридцать девятого мы перелетели из Маньчжурии черт знает в какую глушь. Пустыня. Дрянной городишко Халун-Аршан. С остальным миром связывает одна нитка железной дороги. Наш отряд бросили в августовские бои над рекой Халхин-Гол. Сначала нам везло. Русские летали на стареньких истребителях И-15. Наши И-97 превосходили их и по скорости и по вооружению. Мне запомнился один бой… Двадцать И-97 шли на штурмовку наземных войск. Нас атаковала десятка русских И-15. Мы вышли из боя, набрали высоту в стороне, а потом навалились на них сверху. На нашей стороне было качественное и количественное преимущество. Мы сбили все десять русских истребителей, но и потеряли семь своих. Русские дрались геройски, гибли, но ни один не вышел из боя, хотя с самого начала было понятно, что этот бой они проиграли. Наша штурмовка русских войск в тот день не состоялась.

А потом Сталин прислал на Халхин-Гол новейшие самолеты И-15.3 и И-16 с пушечным вооружением. И летали на них летчики, вернувшиеся из Испании. В воздухе начался кромешный ад. Каждый день, каждый вылет увеличивали счет наших потерь. Двадцать восьмого августа на моих глазах погиб высокочтимый старший брат, Сёдзиро Моримото. А он был храбрый летчик с большим опытом. На следующий день после похорон я вылетел с мыслью отомстить за смерть брата. В этом полете я встретился с каким-то русским дьяволом и чуть не последовал вслед за Сёдзиро. Не знаю, кто из асов пилотировал преследующий меня истребитель, Грицевец или Кравченко, но делал он это великолепно. #8213; Моримото немного помолчал, словно споткнувшись о трудные фамилии. #8213; Я ломал свой И-97 до кровотечения из носа, но так и не смог стряхнуть противника с хвоста. Отметины на лице, о каких спрашивал Ясудзиро, от того боя. Самолет загорелся, я оставил его и раскрыл парашют. Русский сбавил скорость и прошел в, нескольких метрах от меня, а я, обожженный, окровавленный, висел на шелковой тряпке между небом и землей. Русскому ничего не стоило полоснуть в меня очередью из пулемета или рубануть крылом по стропам парашюта. Но он этого не сделал, и поэтому я сижу с вами, пью коньяк. — Моримото помолчал, глядя на дым сигареты. — Черт их поймет, русских! Они то свирепы в бою, как тигры, то великодушны к поверженному противнику. Совсем не похожи на нас. Но русские — сильный и храбрый народ, а Сибирь, где они живут, необъятна, непроходима и зверски холодна,

— Мой отец в двадцатом году оставил там ногу, и он об этой Сибири даже слышать не желает, — довольно трезво высказался совершенно опьяневший Хоюро. Моримото одобрил:

— Я тоже не хотел бы больше встречаться с русскими в бою. Есть много других народов, которых можно потеснить, чтобы обеспечить империи побольше пространства. А русские? Будь я высоким стратегом, оставил бы их в покое вместе с их Сибирью и белыми медведями.

Ясудзиро с тревогой слушал своего командира. Неужели от него, Моримото, непобедимого в спорте и в полетах, невозмутимого, храбрейшего самурая, он услышал эти слова? Может быть, он слишком пьян и не дает себе отчета в сказанном? Или он шутит, испытывая их? Но Моримото был явно трезвее всех сидевших за столом, а голос его звучал ровно и серьезно. Хоюро взревел невпопад, но, пожалуй, вовремя:

— Банзай нашему божественному микадо!

На этот раз осушили бокалы без задержки.

— Мрачные мысли в сторону! — объявил Моримото и вполсилы стукнул по столу ребром ладони. Жалобно звякнула посуда. Лак на столе от удара покрылся трещинами. Капитан-лейтенант окликнул официанта и прошептал ему на ухо какое-то распоряжение. Через несколько минут за столиком оказались «очаровательные дамы», приглашаемые по требованию посетителей.