"Последний камикадзе" - читать интересную книгу автора (Иванкин Анатолий Васильевич)

Пожилой шофер искусно вел такси по тесным переулкам, по широким магистралям, где под сенью небоскребов и высотных домов, в удушающем смоге, рычали моторами и визжали тормозами нескончаемые автомобильные стада.

У водителя чуткие руки, движения артистичны, казалось, ведя машину, он наслаждается своей работой и умением. Но отрешенный вид, резкие морщины у сжатого рта говорили, что это не наслаждение, а давно обретенное мастерство, украшенное великолепной реакцией. Рефлексы пожилого водителя были коротки, как вспышка молнии, и пришлись бы впору двадцатилетнему боксеру. Он довольно часто обгонял попутные машины. Но на это его толкала не лихость, а так же давно обретенный расчет и стремление к экономии времени.

Взглянув внимательно на водителя, можно было определить: он из тех, чьи предки поколениями жили в метрополии, не смешивая кровь с иноземцами, не принимая чужих, привычек и традиций. Лицо шофера по европейским стандартам даже красиво. Чуть косой разрез глаз придает ему сосредоточенный, суровый вид, подбородок крепкий, волевой. Лоб крутой и высокий. Одет подчеркнуто опрятно; не ему позволять небрежность — привилегию миллионеров и бесноватых юнцов — хиппи. Почти седая голова водителя заставляла думать, что он немало пережил. Замкнутый вид его не располагал к разговору: на все вопросы — короткие или односложные ответы — и снова молчание.

Вздумайте расспросить о нем его товарищей по работе, узнаете очень мало. «Такахиро-сан? Кажется, воевал. Кажется, одинок. Извините… он так неразговорчив. Но он свой. Работать умеет. Всегда придет на помощь товарищу. Вместе со всеми участвует в демонстрациях и забастовках».

Вот и все, что можно услышать о шофере Такахиро, человеке пятидесяти, а может быть, и более лет. Сложно определить возраст мужчины, если он здоров, мышцы его крепки и морщины залегли только у переносицы да в уголках рта.

При въезде на Гиндзу Такахиро резко затормозил: на огромном кинорекламном щите огненные, словно налитые кровью, иероглифы высвечивали:

Над иероглифами — молодой парень в очкастом пилотском шлеме. На его широких плечах — саван. Твердые скулы, широкие брови, сросшиеся на переносице, взлетали к вискам. Взгляд подавляюще жесток. «Итихара Хисаси…» — узнал Такахиро летчика с рекламы.

Припарковав машину к платной стоянке, преодолевая волнение, он зашагал вдруг отяжелевшими ногами к билетной кассе, словно загипнотизированный взглядом парня. Сел в кресло и, глядя на неосвещенный еще экран, подумал: «Неужели это он?»

Весной сорок пятого года в отряд, в котором служил Такахиро, приезжали кинорепортеры, что-то снимавшие своими громоздкими аппаратами. Ему так и не удалось тогда посмотреть отснятые кадры. Из каких же архивов извлекли этот фильм и пустили в прокат, чтобы через многие годы воскресить кошмары прошлого?

На экране отряд «Конго», вооруженный подводными лодками, носителями человекоторпед. Полным составом он выходит из базы в Куре к далеким берегам Гуама. Огромная флотилия катеров и лодок с провожающими заполнила всю акваторию порта. Они шлют восторженные улыбки и крики в адрес водителей человекоторпед, идущих в рейс, из которого не возвращаются. Виновники торжества восседают в самоходных гробах, воинственно потрясая саблями. Их головы обвязаны белыми повязками смертников. На лицах решимость: «Умрем за императора!» На стеньгах подлодок вместе с военно-морскими флагами реют вымпелы «Неотвратимая кайтэн».

Такахиро оглянулся — молодые парни, сверстники тех, чьи ожившие тени метались по экрану, смотрели фильм, лениво пережевывая резиновую жвачку. Но он, обычно невозмутимый Такахиро, сегодня не мог быть бесстрастным.

…На экране возник строй неправдоподобно юных пилотов, совсем мальчишек. Занялось столь же юное, раннее утро. На фоне рождающегося дня замерли тупоносые самолеты, разрисованные драконами и лепестками цветущей сакуры. Летчики из отряда смертников «Горная вишня» получают предполетный инструктаж. Перед строем — молодой капитан-лейтенант с усталыми глазами зрелого мужчины. Правильные черты лица, высокий лоб — истинно благородный самурай, капитан-лейтенант Ясудзиро Хаттори! На нем белый шарф. Грудь украшает орден Золотого коршуна — награда за высокую летную доблесть. В руке — фляга с рисовой водкой. Он подходит к пилоту, стоящему на правом фланге. Погребальный костюм пилота выделяет его из строя офицеров, одетых в обычную форму. Это заместитель Ясудзиро Хаттори лейтенант Итихара, тот самый Итихара Хисаси, чье мужественное лицо с подавляющим, жестоким взглядом высится сейчас на фасаде кинотеатра.

Лейтенант облизал пересохшие губы, отрешенно взглянул куда-то мимо командира, с трудом изобразил улыбку и с поклоном принял последнюю чашку сакэ. Ему, молодому, сильному, полному кипучей энергии, остается жить не более сорока минут. Прощальная церемония заканчивается. Ясудзиро Хаттори подает команду, и летчики, стремительно разбегаясь, занимают кабины своих самолетов. Сначала медленно, затем бешено вращаются винты. Капитан-лейтенант отбрасывает пустую флягу и выхватывает саблю:

— Банзай! За императора! — Сверкающая сабля показывает направление взлета.

Очередная группа камикадзе[2] уходит в последний полет, чтобы таранными ударами топить корабли американского флота, вошедшие в воды метрополии…

Такахиро, как во сне, вышел из зала и медленно побрел к своему автомобилю, придавленный тяжким грузом воспоминаний. Он мчался через город, затем крутил по серпантину спускающейся к морю автострады. Остановив машину у прибрежных камней, сошел к самой кромке прибоя и опустился на песок. Прошлое, от которого он бежал столько лет, настигло его властно и неотвратимо. Память понесла его против течения времени…

А в те же дни, по другую сторону океана, побывал на просмотре японо-американского фильма «Тора-Тора-Тора!»[3] Чарлз Мэллори, «розовый» журналист, изгнанный из солидных журналов за причастие к движению борцов за мир и прекращение войны во Вьетнаме. И фильм вызвал у него не меньшую, чем у японца, бурю воспоминаний.

Американский, журналист ничего не слышал о токийском шофере. Но тесен мир… И волею судеб, а если быть точнее, по воле «сильных мира сего» пути Чарлза и Такахиро скрещивались неоднократно. Не один раз они смотрели друг на друга через остекление коллиматорных прицелов, нажимая на гашетку управления огнем. Только необычное везение помогло им сохранить жизнь, и только чистая случайность помешала низвергнуть друг друга с сияющих небес в темную океанскую бездну…

Глава восемнадцатая

Они отправились в Полинезию, на Гуадалканал, не через пару, дней, как думал Боб, а значительно позже. Только через неделю летчики 932-й эскадрильи оказались на борту транспорта типа «Либерти», недавно спущенного со стапелей судостроительной верфи. Моряки рассказывали, что их судно построили по новому скоростному методу — чуть ли не за полмесяца.

— Эту посуду сейчас клепают на скорую руку, — говорил пожилой моряк, посасывая короткую трубку. — Качество постройки — видите сами. Расчет — лишь бы на один рейс хватило, а там хоть развались. Этих «Либерти» столько понастроили, что немецкие и японские подводные силы не управляются их топить. Потопят на полмиллиона дедвейт-тонн, а со стапелей уже сошло «Либерти» на миллион тонн…

Рассказ походил на правду. Спешка, дешевка и какая-то удручающая, заложенная в самом проекте судна идея разовости использования наблюдались во всем: в наскоро сваренных конурках, которые было трудно назвать каютами для размещения экипажа и пассажиров, в примитивности силовой установки (паровая машина на 2500 л.с.), которая не могла развить скорость более 10 узлов, в сиротливой зенитной пушчонке, воткнутой на корме словно для потехи японских летчиков, и даже в подборе команды, сплошь состоящей из пьяниц.

— Ты посмотри на их пиратские физиономии с фиолетовыми носами! — возмущался Роберт. — Такого экипажа не было даже у старика Флинта. А капитан! Ему завтра помирать пора.

— Не расстраивайся, мой командир. Кому суждено быть повешенным — тот не утонет. А мне капитан нравится. Смышленый старикашка, с опытом. Если не рассыплется по дороге, то доставит нас до места.

Вместе с летчиками в трюмах плыли их «лайтнинги», упакованные в большие самолетные ящики. Груз был размещен удобнее, чем пассажиры. Посквернословили и… смирились. Ведь они уплывали на войну.

«Либерти» и еще пять транспортов составили конвой, который от самого Пёрл-Харбора эскортировал дивизион эскадренных миноносцев. Как-то веселее становилось на душе, глядя на их стремительные силуэты. Хотелось верить, что парни на эсминцах, сидящие за гидролокаторами, не проворонят японскую субмарину и забросают ее «глубинками», прежде чем она выпустит свой торпедный веер.

Плыли долго, чуть не три недели. При переходе экватора подурачились. Искупали в брезентовой ванне новичков по приговору Нептуна, которого изобразил Боб Харрис.

По пути конвой обрастал новыми судами. У островов Самоа присоединилось еще семь транспортов, а на подходе к Фиджи опеку над ними взяли тяжелые крейсеры «Сан-Франциско» и «Солт Лейк Сити». Чувствовалось но всему, что они подходили все ближе к району боевых действий.

Как-то перед заходом солнца приятели стояли на корме, глядя на вспененную воду и недавно появившихся чаек, летевших за судном.

— Смотри, самолет! — показал Чарлз на силуэт летающей лодки.

— Японец, — уверенно сказал Роберт. — «Кавасаки». У нашей «каталины» два мотора, а это четырехмоторная.

«Кавасаки» покружила над конвоем за пределом досягаемости зенитных автоматов и ушла на северо-запад.

— Если этот разведчик пригласит сюда свои линкоры, нам будет невесело, — в раздумье сказал Чарлз.

— Понадеемся, что линкоры адмирала Ямамото заняты более важными делами, — успокоил Роберт.

— Да, ты оказался прав, — вздохнул Чарлз, — путешествие в Южные моря не сулит нам ничего привлекательного. Может, уже сейчас какой-нибудь скуластый парень поглядывает сквозь линзы перископа, ожидая, когда наш «Либерти» наползет на расчетную отметку нити прицела.

— Кончай выдумывать. А то от твоих слов хочется сбегать в кубрик за спасательным жилетом…

Изнуренные длительным плаванием, люди были даже обрадованы, когда из-за горизонта поднялся остров, покрытый ядовитой зеленью лесов. Это был печальной славы Гуадалканал. Летчики знали, что здесь их ждут москиты, тропическая лихорадка, влажная жара, неустроенность быта и боевая работа, связанная с постоянным риском.

После разгрузки транспорта летчиков отвезли и разместили в палаточном городке рядом с аэродромом Гендерсон. Туда же танковые тягачи притащили волоком на полозьях самолетные ящики.

Аэродром Гендерсон начали строить японцы. Американский десант, высаженный на Гуадалканале, захватил его, когда взлетно-посадочная полоса была еще не закончена. Ее длина составляла всего 1150 метров, что позволяло взлетать и садиться только истребителям и легким палубным бомбардировщикам. Искусственное покрытие выполнялось из коралловой крошки, глины, щебня и сухого цемента.

Самолеты, базирующиеся на аэродроме Гендерсон, стояли на грунте в легких капонирах, а иные на ровном месте, укрытые маскировочными сетями.

Глубокие колеи, оставленные колесами, говорили о том, что в период дождей выруливание на взлетную полосу дело непростое.

— Где у вас летчики размещаются? — спросил Роберт у встретившегося комендора-сержанта, на котором военная форма угадывалась лишь по нарукавным нашивкам да эмблеме 1-й дивизии морской пехоты — так он был неряшлив и расхлябан.

Сержант указал на палатку, разбитую под деревьями:

— Вот там сидят дежурные экипажи.

Из брезентовых домиков доносились негромкие голоса. Роберт приподнял полог и увидел за столом играющих в карты морских летчиков.

— Привет, джентльмены, из Гонолулу. Там ваши девчонки сохнут от тоски, а вы тут штаны протираете.

— Привет, Боб, привет, Чарлз! Каким ветром?

Моряки бросили карты и пожали руки пришедшим.

— Не спрашиваю, как вы здесь живете, — продолжал Роберт, пошлепывая по спинам парней. — Глядя на вашу банду в грязных комбинезонах, не скажешь, что вы племянники щедрого дядюшки Сэма.

— Ничего, — огрызались старожилы, — через месяц посмотрим на тебя. Три-четыре артналета да плюс дождичек, и ты слиняешь, как наше тряпье.

— Ты лучше, Боб, скажи, много ли виски с собой привез? Нас здесь маркитанты не балуют. Интендантство на острове не часто бывает, так что снабжают крайне дерьмово.

— На сегодня хватит промочить ваши иссохшие глотки и заодно отметить начало новой эры трогательного единения армейской авиации с морской.

— Слушай, мистер Харрис, ты где так трепаться научился, словно проповедник из Армии спасения?

— Это я с радости, что вижу ваши небритые физиономии. Знакомьтесь, мой друг и коллега первый лейтенант Чарлз Мэллори, — представил он Чарлза.

Мощный голос динамика прервал их гвалт:

— Дежурным экипажам готовность номер один! Немедленный запуск! Повторяю, дежурным экипажам готовность номер один…

Моряков словно ветром выдуло из палатки. Они бегом кинулись к своим самолетам. На столах остались рассыпанные карты.

Роберт взглянул на Чарлза:

— Пойдем, Чак, поищем убежище понадежнее этой палатки. Чует мой нос, скоро паленым запахнет.

Ночь прошла беспокойно. Трижды объявляли боевую тревогу, и большую часть ночи летчики и моряки провели, как тараканы, по щелям. Но тревоги оказались ложными. Противник не появлялся, а на экранах радаров возникали и исчезали какие-то непонятные цели.

На рассвете поступил отбой тревоги. Измученные ожиданием налета, люди разбрелись по палаткам и повалились на койки. В этот-то момент и посыпались на аэродром снаряды: японские эсминцы высадили десант на мыс Эсперанс и открыли огонь из всех видов оружия.

Снова пришлось мчаться в укрытия.

— А здесь не соскучишься, — сострил Роберт, сваливаясь в траншею.

Днем над аэродромом появился разведчик «ойодо», выскочил откуда-то из-за кряжа Лунга и, дважды пройдя над Гендерсоном бреющим, обстрелял стоянки и палаточный городок из пулеметов.

Дежурная пара истребителей «грумман» взлетела вдогонку, настигла его милях в пяти от побережья и расстреляла…

Инженеры и техники спешно приступили к сборке «лайтнингов». Летчики изнывали пока от безделья, валялись на койках, резались в карты. На третий день Чарлз Мэллори не выдержал, встал, бросил колоду:

— Кто знает, где разместился наш капеллан? Хочу сходить попросить у него радиоприемник. Живем здесь и ничего не знаем, что делается в мире.

— И охота тебе подниматься? — удивился Роберт. — Тебе что — мало шума от этой шарманки? — указал он на динамик оповещения.

— Разрешите войти? — прервал их разговор техник-лейтенант Хэлл, влезая в палатку. — Командир, ваша «двадцатка» к облету готова. Через полчаса закончим подготовку машины лейтенанта Мэллори.

— Все! — с сожалением вздохнул Роберт. — Кончилось славное время. Теперь дежурствами заездят, не говоря о боевых вылетах.

«Лайтнинги» все были собраны, и до позднего вечера летчики облетывали их. В палатки вернулись уже ночью. Завтра предстояло заступить на боевое дежурство.

Но летчики долго не могли заснуть, перешептывались, курили, ворочались под душными противомоскитными сетками.

— Чак, какое завтра число? — спросил Роберт друга. — Я совсем сбился со счета.

— Тринадцатое, командир.

— Чтобы дьявол его побрал! — выругался Роберт, — Мне чертовски не везет в этот день.

— Чепуха. Не верь, командир, в предрассудки. Спокойной ночи.

Подняли летчиков рано, еще до восхода солнца. Столы в столовой были уже накрыты, но есть не хотелось. Чарлз и Роберт выпили по чашке кофе и поспешили на аэродром.

Едва летчики уселись в кабины своих самолетов, как услышали над головой шелестящий свист тяжелых снарядов. Они тяжко взорвались в джунглях, содрогнув весь остров.

— Перелет!..

— Всем запуск и взлет! Посадка на Эспириту Санто.

Но уйти из-под артиллерийского обстрела удалось не всем. Тяжелые снаряды японских линкоров начали ложиться на взлетной полосе и самолетных стоянках. Летчики, не успевшие взлететь, забились по щелям и убежищам.

Роберт Харрис и Чарлз Мэллори, кружа над побережьем, хорошо видели с воздуха японскую эскадру и линкоры «Харуна» и «Конго», плевавшиеся огнем в направлении Гуадалканала. У Роберта чесались кулаки, по что они могли сделать бронированным гигантам из своих малокалиберных пушек и пулеметов?

Их вернули на Гуадалканал несколько дней спустя, когда на острове шли ожесточенные бои с высадившимися японскими подкреплениями. Теперь на Гуадалканале было около тридцати тысяч воинов микадо, стремящихся во что бы то ни стало захватить аэродром и сбросить американцев в море. Одному японскому отряду удалось прорваться к южной окраину Гендерсона, но контратакой морской пехоты он был отброшен назад в джунгли. Это событие имело некоторые неожиданные последствия.

Всю ночь шел дождь, и «лайтнинги» надежно засели в раскисшем грунте. А утром к аэродрому вышла группа японских палубных бомбардировщиков и истребителей. Пришлось Чарлзу и Роберту уткнуться носами в грязь, ожидая, что вот-вот на голову посыплются бомбы.

Но когда, услышав удивленное восклицание Роберта, Чарлз поднял голову, то увидел непонятное: японские самолеты выпустили шасси и летали по кругу, видимо собираясь садиться.

— Они что, в плен прилетели сдаваться? — удивился Чарлз.

— А ну давай, парни, вытаскивать самолеты на взлетную! — приказал механикам Роберт Харрис.

Авиаспециалисты опасливо поглядывали на японцев, но, ободренные тем, что они не стреляют, буквально на руках вытянули восемь «лайтнингов» на ВПП.[39] Сразу же после взлета они вступили в бой, расстреливая в упор ошалевших от неожиданности японцев.

Пленный японский летчик, спасшийся на парашюте, рассказывал, что армейский офицер поторопился доложить командованию о захвате аэродрома и японские летчики кружили над ним, ожидали сигнала на посадку.

В этом бою Боб Харрис и Чарлз Мэллори сбили по два японских самолета.

А через час после боя разразилась тропическая гроза. Но оглушительный гром, раскатывающийся в поднебесье, казался им жалкой пародией на огонь главных калибров японских линейных кораблей.