Эти-то понимали, что значит ждать. Знал я одного из них, и другие его тоже знали, вот уж он ждал так ждал. Залез в яму и ждал.
Если тебе тоже зачем-то нужна была яма, поверь моему слову, проще было найти себе другую, или уж тогда сесть рядышком и покуривать длинные трубки терпения.
Потому что он и не думал оттуда вылезать.
Ему бросали камни, и он их съедал.
Удивлялся, а потом съедал. Он оставался там и когда спал, и когда не спал, — дольше, чем может прожить предрассудок, дольше, чем кедр, дольше псалмов, которые поют кедры, когда их валят, — так он все ждал и уменьшался и стал не больше пальца на собственной ноге.
* * *
Я был мимикой.
У человека — на лице, но у собаки я располагался в хвосте и, как положено, вилял, а когда повозка пронеслась и задела собачий зад, я свалился на землю.
Настал вечер, один человек решил, что это сигара, поднял мимику и жутко испугался.
* * *
Я был зародышем.
Моя мать будила меня, когда ей случалось подумать о г-не де Хаха.
Одновременно со мной иногда просыпались и другие зародыши, когда их матерей били, или они прикладывались к спиртному, или были в исповедальне.
Как-то вечером нас было семьдесят зародышей, мы беседовали: из живота в живот, на расстоянии, а каким образом, я не очень понимаю.
Потом мы больше никогда не встречались.
* * *
Он мирно посмеивался. Бывало, подойдешь к нему с палкой. Он ее в два счета ломал, но, быстро раскаявшись в своем поступке, сам же вкладывал тебе в руки целой и невредимой. И бесполезно искать, в каком месте она была сломана.
Но если человек приближался и пытался схватить его в охапку, такого он совал к себе в карман. А в карманах у него удушье и смерть. Когда человек начинал пованивать, он его выбрасывал из кармана. Человек падал вниз, ломая себе хребет.
* * *
Он являлся со страшным шумом и сам весь дрожал, хотя мог растоптать разом человек десять и все хозяйство, принадлежащее этим десяти человекам.
Все на него забирались, так уж повелось. Тогда он показывал, на что способен. Проходя, он расшвыривал дома направо и налево и за спину, но потом ставил их на землю с такой аккуратностью, какая появляется только с давней привычкой, словно носовой платок убирал в карман. И никто не удивлялся, разве что иногда молоденькие щенки.
* * *
Я сделал из хлебного мякиша маленькую зверюшку вроде мыши. Не успел я закончить третью лапку, как она дала деру… И скрылась в ночной темноте.