"Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь" - читать интересную книгу автора (Шкаровский Михаил Витальевич)

2 Русская Православная Церковь и германская политика на Балканах в 1941–1945 гг.

К середине 1930-х гг. Балканы оказались в поле зрения нацистской внешней политики. Расположенные в этом регионе государства населяли в основном православные народы — болгары, румыны, греки, сербы и т. д. Православные национальные Церкви традиционно играли большую роль в жизни балканских стран, и германский МИД в 1936–1944 гг. постоянно пытался различными способами включить их в сферу своего влияния. Важное значение имел тот факт, что Болгария и Румыния стали союзниками Германии во Второй мировой войне. Особенно большое внимание нацистские ведомства принялись уделять церковной политике на Балканах с 1941 г. — после оккупации Югославии и Греции и начала войны с СССР. 24 сентября реферат культуры МИД запросил на эти цели на 1942 г. небывало большую прежде сумму в 100 тыс. марок. В качестве обоснования указывалось: «Поражение англо-американской, французской, римско-куриальной и панславянской культурной политики, которая, по существу, проявляется в поддержке молодых кадров Православных Церквей Востока и Юго-Востока, является первостепенной задачей немецкой культурной политики, которая, принимая во внимание развитие военной ситуации на Востоке и будущие отношения Германии с Украиной, имеет в этом поле деятельности постоянно расширяющиеся возможности»[317]. Запрашиваемая сумма была выделена.

Интерес к церковной политике на Балканах проявлял не только МИД, но и другие ведомства. Ранее уже говорилось о «Заседании разработчиков Церкви при органах государственной полиции» 22–23 сентября 1941 г. в Берлине. В докладе о «проблематике Восточных Церквей», прочитанном унтерштурмфюрером СС Вандеслебеном, среди прочих ставилась задача «поддержки православных в качестве противовеса Римской Церкви (поддержка Церквей меньшинства)»[318]. Католическая Церковь казалась нацистам более сильным противником в мировоззренческом плане.

Одним из способов оказания влияния на Православные Церкви было предоставление с 1936 г. стипендий для научной работы и учебы богословов в Германии. Так, в 1941 г. 26 православным стипендиатам из Болгарии, Румынии, Греции, Хорватии, Словакии и Финляндии выделили 46 800 марок. Подчеркивая важность подбора кандидатов на получение стипендий, МИД в январе 1942 г. указывал своим представителям в столицах различных балканских государств: «Цель этой стипендиальной акции состоит в том, чтобы насколько возможно духовно ориентировать всю Православную Церковь на Германский рейх, получить через нее влияние на ее приверженцев и по возможности придать ей силу, способную остановить ее вытеснение воинствующей Католической Церковью»[319].

В определении общей церковной ситуации на Юго-Востоке Европы заметную роль играла Зарубежная (карловацкая) Церковь. Ее приверженцы проживали в Болгарии, Румынии, Греции, Венгрии, но в основном в Югославии. На территории этого государства в начале 1920-х гг. поселилось 85 тыс. русских эмигрантов. Они построили 3 церкви, образовали более 10 приходов, духовные братства — Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, Св. князя Владимира, Святой Руси и др. Монахи из России проживали в двух сербских монастырях и, кроме того, образовали еще 2 самостоятельных — мужской в Мильсково с 25 насельниками и женский в Хопово с 70 монахинями. На богословском факультете Белградского университета в 1939 г. преподавали два — русских профессора и обучались 23 русских студента. В городе Сремски Карловцы находился руководящий орган РПЦЗ — Архиерейский Синод во главе с митрополитом Анастасием (Грибановским)[320].

На территории же Германии в 1930-е гг. русские эмигранты составляли большую часть всех православных, и греки, болгары, сербы, румыны зачастую входили в русские приходы. Поэтому образованное в 1935 г. Министерство церковных дел (РКМ) свою политику определенного покровительства РПЦЗ не случайно связывало с достижением влияния на Православные Церкви Балкан. Так, 9 июля 1938 г. рейхсминистр Керл писал в Счетную палату по вопросу пособия при строительстве православного собора в Берлине: «Кроме прочего, поддержка Русской Православной Церкви будет благоприятно влиять на отношения Германского рейха с государствами Юго-Востока (Болгарией, Румынией, Югославией), в которых Церковь играет большую роль в политической жизни. Может быть, результате поддержки Русской Православной Церкви в Германии эти государства войдут в общий антибольшевистский фронт во главе с Третьем рейхом»[321].

На важность отношения к русскому православию обращал внимание в своем письме в МИД от 10 июля 1940 г. и руководитель международной службы Германской Евангелической Церкви епископ Д. Хеккель: «Православные Церкви требуют большого внимания не только для ближайшего, но и для дальнейшего будущего формирования европейской культуры… Со всей уместной осторожностью в связи с этим необходимо обратить особое внимание на вопрос русского православия в эмиграции. В настоящий момент еще следует учитывать научные и церковные силы Русской Православной Церкви в эмиграции. Поскольку она до сегодняшнего дня находилась в сфере влияния Запада, теперь ее необходимо включить в сферу непосредственного воздействия рейха»[322].

Уже в этом письме заметна значительно более осторожная, чем у РКМ, оценка русского православия. Хеккель полагал, что оно испытывает влияние враждебных Германии стран Запада. Эту точку зрения разделяли и внешнеполитические ведомства, кроме того, считавшие, что РПЦЗ является активным проводником чуждой русской националистической и монархической идеологии и к тому же тесно связана с врагом рейха, сербским патриархом Гавриилом. В записи к аресту патриарха от 11 июня 1941 г., сделанной Внешнеполитической службой НСДАП, говорилось: «В Сремских Карловцах находится Синод бежавших из России епископов. Этот Синод является выразителем реакционных течений Русской Православной Церкви… В 1938 в Сремских Карловцах состоялся конгресс представителей всех Грекоправославных Церквей из всех стран. На этом конгрессе был объявлен манифест, провозгласивший великого князя Владимира русским царем»[323]. В этой записи даже присутствует заметное преувеличение — в соборе 1938 г. участвовали лишь представители русской церковной эмиграции, да и то не всей.

Еще более жесткую позицию по отношению к РПЦЗ занимали руководство НСДАП, Главное управление имперской безопасности (РСХА) и Министерство занятых восточных территорий (РМО). После начала войны с СССР их линия полностью возобладала и проявилась открыто и ярко. Почти во всех директивах второй половины 1941 г. о церковной политике на Востоке говорилось о категорическом недопущении священников из других стран на занятую территорию СССР. Впервые эта фраза присутствовала в «Указаниях военным организациям об отношениях в религиозном вопросе» от 3 августа 1941 г., разработанных РМО: «Въезд из эмиграции в занятые области или послания церковных организаций из других стран запрещены»[324]. Потом соответствующее указание было повторено в изданных на основе июльских директив Гитлера приказе Верховного командования вермахта от 6 августа 1941 г., приказе шефа РСХА Гейдрихаот 16 августа и др.

Некоторые причины негативного отношения Восточного министерства к РПЦЗ были изложены в докладной записке главного отдела политики о нежелательной активности русских монархистов от 17 июня 1942 г.: «Работа легитимистов также распространяется на Русскую Православную Церковь, которая особенно восприимчива к этому… В поле зрения мировой общественности Русская Синодальная Церковь вошла во время нынешней войны благодаря личности поддерживающего ее сербского патриарха Гавриила, который находился в тесной связи с русскими легитимистами в Югославии и был арестован как сербский преследователь [Германии] после вступления немецких войск в Югославию»[325].

1941 г. явился рубежом изменения германской политики по отношению к Русской Церкви в целом, что также проявилось и на Балканах. Здесь определенную роль сыграло еще одно обстоятельство. Проникнув на Юго-Восток Европы, германские ведомства установили прямые постоянные контакты с Православными Церквами этого региона, и РПЦЗ в качестве посреднического, связующего звена стала им не нужна. Возможно, что в случае победы Третьего рейха во Второй мировой войне РПЦЗ ждала бы трагическая судьба. Так, в сообщении полиции безопасности и СД от 2 февраля 1942 г. говорилось, что после конца большевизма карловацкий вопрос должен быть как-нибудь разрешен, так как нельзя допустить возобновления старорусских теократических устремлений, подобных существовавшим в царское время[326].

Значительная часть русских священнослужителей-эмигрантов считала, что обновление и возрождение России должно происходить под духовным руководством Православной Церкви. Это подразумевало и ее особую роль в борьбе против коммунистического режима, в 1930-е гг. особенно активно искоренявшего религию в СССР. В Рождественском послании 1939 г. митрополит Анастасий указывал, что «ничто не нужно в такой степени для нас ныне перед лицом грядущих решительных событий, как тесное единение всех наших национальных сил, сосредоточенных на одной священной мысли — низвержении большевизма и возрождении России. К этому не перестает нас звать наша Матерь Церковь, исконная собирательница и печальница Русской земли… к этому зовет нас и Сам Христос Спаситель»[327].

Начало Второй мировой войны пробудило надежды части эмиграции на возможность падения советской власти, и эти надежды связывались прежде всего с пробуждением духовных сил собственного народа. В обращении митрополита Анастасия и представителей русских национальных организаций в Югославии к великому князю Владимиру Кирилловичу от 3 сентября 1939 г. говорилось: «Начавшаяся жестокая война может выдвинуть вопрос о судьбе русского народа, о судьбе нашей настрадавшейся Родины… Ход развертывающихся событий будет нас держать в наивысшем напряжении, и русская эмиграция за рубежом не имеет права не пользоваться могущим представиться случаем, чтобы подвигнуть дорогое нам русское национальное дело. Мы можем и должны рассчитывать на самих себя и на те народные силы „там“, которые сохранили в душах своих чувство любви ко всему родному и русскому»[328]. При этом всякая возможность компромиссов с советской властью во имя решения исторических задач России категорически отвергалась. Власть коммунистов представлялась абсолютным злом, хуже которого быть уже не может. В другом своем обращении от сентября 1939 г. митр. Анастасий писал: «Да спасет только Господь нас от насилия этой власти, и тогда Россия обретет в себе силу, чтобы восстановить свое державное могущество и занять снова достойное ее место среди других народов мира. Преодолеть соблазн возрастающего большевизма и его мнимого служения историческим задачам России — значит совершить новый подвиг, к которому Бог призывает русский народ в эти грозные дни. Война есть огонь поедающий и очищающий в одно и то же время, и, быть может, самому большевизму, ставшему угрозой для всей Европы, суждено сгореть в этом пламени, который он так старательно разжигает ныне повсюду»[329]. С такими чаяниями, надеждой и самосознанием подошла русская правая церковная эмиграция к началу войны Германии с СССР.

Вспыхнувшие в сентябре 1939 г. в Европе боевые действия не сразу отразились на деятельности Архиерейского Синода РПЦЗ, Югославия еще больше года оставалась нейтральным государством, однако постепенно появились трудности в связи с епархиями на территории воюющих стран. Митрополит Анастасий опасался более серьезных осложнений в ближайшем будущем и написал письмо протопресвитеру С. Орлову в Женеву, спрашивая его о возможности переноса церковного центра в Швейцарию, чтобы оказаться вне сражающихся сил. Это письмо было перехвачено гестапо, воспринявшим его с большим подозрением. 6–7 апреля 1941 г. Белград был подвергнут неожиданной ожесточенной бомбардировке. В эти же дни русские священники, в промежутках между налетами, самоотверженно ходили со Св. Дарами по городу, напутствуя раненых и совершая молебные пения по убежищам. Вблизи церкви Пресвятой Троицы упало 5 бомб, но в ней беспрерывно шла служба[330].

Через неделю в разгромленную столицу Югославии вошли части вермахта. Почти сразу же последовали репрессии против руководства Сербской Православной Церкви. Патриарх Гавриил и епископ Николай, сопровождавшие короля Петра вместе с отступавшими войсками до границы страны, были арестованы и заключены под охраной в один из монастырей вблизи Белграда. Русскую эмиграцию также затронули всевозможные стеснения и ограничения со стороны оккупационных властей. Глава русской колонии Е. Ковалевский был убит во время бомбардировки, а бывший посол России В. Штрандтман арестован. Его освободили через несколько дней благодаря заступничеству Архиерейского Синода, но от руководства делами эмиграции полностью отстранили. В карловацкой литературе упоминаются случаи спасения прихожан белградского храма от обысков гестапо благодаря чудотворной Курской иконе Знамения[331].

В первый же день нападения Германии на СССР — 22 июня 1941 г. был произведен обыск в покоях митрополита Анастасия. В гестапо митрополит имел репутацию англофила, и агенты искали прежде всего компрометирующую его в этом плане переписку. Одновременно были произведены тщательные обыски в канцелярии Архиерейского Синода и на квартире правителя дел синодальной канцелярии Г. Граббе. Последний был на 3–4 дня подвергнут домашнему аресту. Изъятые при обыске делопроизводство Синода и множество других документов были отправлены в Германию для изучения. В 1945 г. они достались советским войскам и сейчас находятся в Москве, в Государственном архиве Российской Федерации, составляя большой отдельный фонд, включающий 387 дел. Сведений о политической деятельности митрополита гестапо найти не удалось, и оно оставило его в покое. Прекращение его дела отчасти произошло под воздействием командующего германскими войсками в Сербии генерала Шредера[332]. Военная администрация в Югославии, как и на оккупированных территориях СССР, старалась проводить по отношению к Русской Церкви более мягкую политику, чем другие ведомства.

В русской эмигрантской литературе содержится упоминание о том, что оккупационные власти предложили митр. Анастасию выпустить специальное воззвание к русскому народу с призывом содействовать германской армии, будто бы идущей крестовым походом для освобождения России от большевизма. Предложение это якобы было подкреплено угрозой интернирования в случае отказа. Но митрополит отверг его, «указав, что при неясности для него немецкой политики и полной невыясненности целей, с которыми немцы идут в Россию, — он такого призыва делать не может». По другим сведениям, с просьбой выпустить подобное воззвание к митр. Анастасию обращались представители некоторых эмигрантских организаций[333]. В любом случае митрополит, всегда проявлявший осторожность, никакого послания в связи с началом войны на территории СССР летом 1941 г. не написал.

Такая же ситуация существовала и в отношении молений. В официальном заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. говорилось: «Синод не считал возможным разрешить служение торжественных и частных молебствий о даровании победы немецкому оружию, чего хотели некоторые недальновидные русские патриоты в Югославии, отождествлявшие заранее немецкие победы с успехом русского национального дела. Отрицательное отношение нацистов к религии еще более должно было укрепить его в таком решении. Если в русской церкви в Белграде с начала войны совершались перед Курской чудотворной иконой молебны каждый воскресный день, то никаких других молений на них не возносилось, кроме обычных, положенных на таком молебне, с присоединением возносившихся и до войны прошений о спасении Отечества: „Возстави, спаси и помилуй страждующее Отечество наше“»[334]. Вскоре после окончания войны и сам митр. Анастасий заявил, что Синод никогда не «предписывал молитв о „победах Гитлера“ и даже запрещал их, требуя, чтобы русские люди молились в это время только о спасении России»[335].

Несомненно, что значительное количество правых эмигрантов сочло Третий рейх меньшим злом, чем сталинский режим. Они приветствовали начало войны между Германией и СССР, надеясь, что сталинский режим вскоре рухнет и русский народ освободится от коммунистической диктатуры. При этом надо отличать позицию руководящих органов РПЦЗ от мнения отдельных священнослужителей и светских эмигрантских организаций. В первые дни Великой Отечественной войны некоторые архиереи и священники РПЦЗ в своих статьях и воззваниях горячо приветствовали поход вермахта на территорию СССР. Наиболее известным из них является послание Западноевропейского митрополита Серафима (Лукьянова) от 22 июня 1941 г.[336]. Другие, занимая гораздо более осторожную, скорее негативную позицию по отношению к германскому вторжению, были против любой помощи Советскому Союзу. Так, в обращении архиеп. Виталия (Максименко) и других деятелей Русско-американского национального комитета к президенту Ф. Рузвельту говорилось: «Русский народ стоит сейчас перед трагической дилеммой: либо использовать нападение Германии на Сталина для своего освобождения от советского ига, либо, подчинившись Сталину, навсегда отказаться от надежды стряхнуть с себя оковы коммунистического рабства… Мы полагаем, что было бы фатальной ошибкой для Соединенных Штатов выступать на защиту Советов… принципиально и безоговорочно мы противимся всякой попытке захвата русской территории… Мы полагаем, однако, что задача охранения целости России является долгом самих русских и, далее, что как только придет к власти компетентное русское национальное правительство, оно сумеет разрешить все территориальные проблемы без вмешательства какого-либо иностранного правительства»[337]. Имелись и священнослужители РПЦЗ, настроенные резко антифашистски. Эта позиция, к примеру, хорошо видна в письме русского монаха с горы Афон, горячо приветствовавшего первые победы греческой армии против войск интервентов в январе 1941 г.[338].

Синод же с лета 1941 г., избегая проявлять свое одобрение политике Третьего рейха, всячески старался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. С этой целью он пошел на контакт с германскими ведомствами и относительно редко открыто критиковал те или иные их действия. Согласно свидетельству Г. Граббе: «Главным врагом для русских иерархов был коммунизм, и пока германское правительство так или иначе вело борьбу с ним, хотя и очень неудачно, выступать против него как бы то ни было и невозможно и нецелесообразно»[339].

Уже 26 июня, через 4 дня после начала войны и проведенного у него обыска, митр. Анастасий при посредничестве генерала Шредера послал в РКМ письмо с просьбой исходатайствовать ему разрешение на проезд в Берлин. Владыка хотел обсудить с германскими ведомствами вопрос об удовлетворении духовных нужд на занятых русских территориях и организации там церковной власти. РКМ, традиционно занимавшее по отношению к РПЦЗ благожелательную позицию и, кроме того, усмотревшее в письме повод для себя заняться церковными делами на Востоке, сразу же ответило согласием. 12 июля архиепископ Берлинский и Германский Серафим (Ляде) написал митрополиту: «Рейхсминистерство… сообщило внешнеполитическому ведомству и государственной полиции, что Ваша поездка в Германию не вызывает возражений»[340]. Но другие, гораздо более влиятельные ведомства, прежде всего Министерство занятых восточных территорий и МИД, занимали противоположную позицию. Категорическое неприятие у них вызывал сам факт возможных переговоров РКМ и митрополита. Поэтому в середине июля Анастасий получил первый отказ по поводу разрешения на поездку в Берлин.

После этого последовали новые многократные попытки. 29 июля митрополит встречался с генералом Шредером и уполномоченным МИД в Белграде Бенцлером. Последний, еще не зная о мнении своего начальства, обещал помочь в получении требуемого разрешения. В тот же день он действительно послал руководству телеграмму с рекомендацией пойти навстречу просьбе митрополита. Незадолго перед этим в МИД поступило письмо РКМ от 11 июля, а затем вскоре и негативный отзыв министра занятых восточных территорий А. Розенберга «из соображений принципиального характера». В самом МИД считали так же. В заметке начальника реферата культуры Гранова от 12 августа выдвигались возражения против предложения РКМ и утверждалось, что «регулирование отношений Православных Церквей за границами рейха не является задачей и правом Церковного министерства, а целиком относится к компетенции Министерства иностранных дел»[341].

В начале и конце октября 1941 г. митр. Анастасий еще дважды встречался с Бенцлером и передавал ему ходатайства о поездке в Берлин. Но каждый раз на запросы своего уполномоченного МИД отвечал категорическим отказом. 12 декабря он наконец отправил официальный ответ на письмо РКМ от 11 июля, в котором дипломатично объяснил свое нежелание разрешить поездку тем, что «принимая во внимание еще неясные церковные отношения на занятых восточных территориях, привлечение представителей Русской Православной эмигрантской Церкви к регулированию русских церковных вопросов пока представляется нецелесообразным»[342]. Но фактически речь шла о целенаправленной политике изоляции Архиерейского Синода, создавались препятствия даже его контактам с Берлинским архиеп. Серафимом.

Митр. Анастасий долго не терял надежду на появление возможностей активной церковной деятельности в России. В связи с этим в июле канцелярия Синода стала рассылать русским священникам в Югославии опросные листы с целью выявления желающих ехать на Родину. К 26 июля в соответствующем списке зарегистрировались 12 человек, к 7 августа уже 19–10 протоиереев, 7 священников, 1 игумен, 1 протодиакон и т. д. В ответ на запрос свящ. Вячеслава Зейна канцелярия отвечала 12 августа, что «пока производится только учет русского духовенства, которое пожелало бы при первой возможности поехать в Россию для миссионерской работы там и удовлетворения духовных нужд православного населения… Выражающим желание ехать в Россию надо иметь в виду, что, вероятно, ехать можно будет без семьи и первоначально на очень тяжелые условия жизни»[343].

О желании служить на Родине заявило большинство проживавших в Югославии русских священников. Но митр. Анастасий понимал, что для возрождения церковной жизни их нужно гораздо больше, и поэтому, согласно заметке канцелярии Синода от 3 августа 1941 г., планировал обсудить в Берлине с РКМ вопрос об организации в Белграде шестимесячных пастырских курсов примерно на 100 человек. Все эти планы реализованы не были. Их неудачный исход хорошо характеризует письмо из Вены архиеп. Серафима митр. Анастасию от 12 августа 1942 г.: «По вопросу о посылке священников в Россию: к прискорбию, по всем данным высшие правительственные власти относятся пока еще отрицательно к положительному решению этого вопроса. Я возбудил несколько таких ходатайств, но без успеха. По всей вероятности, власти подозревают, что заграничное духовенство является носителем политической идеологии, неприемлемой для германских властей в настоящее время. Мне даже не удалось получить разрешение на переезд в Германию некоторых священников из-за границы (напр., о. Родзянко), а по дошедшим до меня сведениям, разрешение не было дано, потому что эти священники якобы работали вместе с политическими эмигрантскими организациями»[344]. Предположение архиеп. Серафима о причине негативного отношения германских ведомств было совершенно правильным.

Высказал Архиерейский Синод и свои представления о создании церковного управления в занятых областях России. Здесь так же нужно разграничивать позиции руководства РПЦЗ и отдельных архиереев. Первоначально свой «Проект организации высшей церковной власти Православной Церкви в России» разработал и 9 сентября 1941 г. отправил в РКМ митрополит Серафим (Лукьянов). В этом проекте говорилось: «Для восстановления России чрезвычайно необходимо сразу после падения советской власти и образования национального русского правительства организовать в Москве единую высшую церковную власть Православной Церкви… следует позаботиться о том, чтобы национальное русское правительство признало главу Зарубежной Русской Церкви митрополита Анастасия временным Местоблюстителем Патриаршего престола и поручило ему образование временного Патриаршего Синода». Митрополит подчеркивал, что он написал это письмо исходя из своих представлений и предлагал «устроить в ближайшее время в Берлине конференцию, в которой участвовали бы митрополит Анастасий, он сам и архиепископ Берлинский Серафим»[345]. В письме хорошо видны характерные для некоторых эмигрантских кругов политические иллюзии, определявшие и их церковные действия. Конечно, нацистское руководство никоим образом не планировало содействовать организации «национального русского правительства» или «единой высшей церковной власти Православной Церкви», оно имело прямо противоположные цели.

Ознакомившись с указанным проектом, архиеп. Серафим (Ляде), видимо, не согласился с некоторыми высказанными в нем идеями и 16 сентября обратился к митрополиту Анастасию с просьбой прислать подобный документ[346]. Анастасий откликнулся быстро и уже 1 октября отправил краткое мнение Архиерейского Синода относительно регулирования церковных дел в России. В нем говорилось о двойной задаче: 1. Возобновление церковной жизни в освобожденных от коммунистической власти областях и 2. Воссоздание законной всероссийской церковной власти. Для решения первой задачи предлагалось предоставить Синоду возможность командировать епископов в Россию. Другая задача признавалась «едва ли разрешимой в полном объеме, прежде чем будет освобождена от коммунистической власти вся Россия и выяснена судьба главы Русского Патриархата митрополита Казанского Кирилла»[347]. А до этого времени считалось необходимым «в Москве в возможно ближайшее время по освобождении ея… созвать Собор из всех наличных епископов Русской Церкви, не скомпрометированных сотрудничеством с митрополитом Сергием и особенно участием в его Синоде, во главе со старейшим из них и составить временное высшее церковное управление, которое впоследствии созвало бы и Всероссийский Собор для восстановления Патриаршества и суждения о дальнейшем устройстве Русской Церкви»[348].

Митр. Кирилл (Смирнов) расценивался РПЦЗ после смерти митр. Петра (Полянского) как законный, канонический руководитель Русской Церкви. В этом качестве он с 1936 г. поминался за богослужениями в зарубежных храмах, в то время как в СССР поминали митр. Сергия (Страгородского). За границей тогда не знали, что владыка Кирилл после многолетней ссылки в Сибири и Казахстане был расстрелян 20 ноября 1937 г. Не теряя надежды получить разрешение на поездку в Берлин, митр. Анастасий 29 октября передал меморандум Синода с предложениями о регулировании церковной жизни в России уполномоченному МИД в Белграде. Этот документ в основном повторял письмо от 1 октября [349].

После весеннего немецкого наступления 1942 г., считаясь с тем, что Москва может быть завоевана летом, Синод решил подготовиться к новой ситуации и последний раз обратился к германским ведомствам со своими предложениями по организации церковного управления в России. В его июньском письме говорилось: «…в духе канонов Православной Церкви существует только одно решение в деле организации церковного управления, а именно созыв Собора русских архиереев старейшим среди них и назначение этим Собором временного главы Церкви и остального церковного управления». Окончательная организация руководящих органов и выборы патриарха, по мнению Синода, могли состояться только тогда, «когда будут назначены архиереи на все пустующие кафедры и в стране утвердятся нормальные отношения» [350].

Германский историк Г. Зайде вполне справедливо писал: «В этом документе ясно видно, что русские епископы в эмиграции проявляли большой интерес к восстановлению канонической церковной власти в России, но она могла бы быть восстановлена только общим Собором всех архиереев… Кроме того, было разъяснено, что Архиерейский Синод не стремится взять на себя руководство всей Русской Церковью… Со стороны германского правительства было предпринято все, чтобы воспрепятствовать воздействию зарубежных русских архиереев на реорганизацию церковной жизни оккупированных территорий, так как для германского правительства речь шла не о сильной, единой Русской Церкви, а о ее раздроблении. Берлин справедливо опасался, что Православная Церковь может быть организацией национального сплочения»[351]. В то же время следует отметить, что и митр. Анастасий и Архиерейский Синод в целом в первый период войны сильно ошибались в оценке германских планов и церковной политики Третьего рейха. Иерархи РПЦЗ фактически ничего не знали и о яростной междоусобной борьбе нацистских ведомств, почти полной потере влияния РКМ. Обращения в Берлин не имели ни малейшего смысла. Все письма Синода с планами создания церковного управления в России остались без ответа.

Несмотря на разнообразные запреты, РПЦЗ пыталась, насколько было возможно, участвовать в церковном возрождении на территории СССР. Главным образом это проявлялось в помощи церковной литературой и утварью. Особенно активно подобная деятельность осуществлялась в 1942–1943 гг. Впервые митр. Анастасий обратился с просьбой о разрешении оказания благотворительной помощи в России 11 ноября 1941 г. к шефу штаба управления командующего войсками в Сербии Турнеру. При этом митрополит ссылался на заметку в русской газете «Новое слово», не зная, что подобный сбор в Берлине был в конце концов запрещен[352]. В Белграде его также не разрешили.

И все-таки летом 1942 г. был создан Комитет по сбору средств в фонд при Архиерейском Синоде для приобретения богослужебных книг и предметов для нужд Церкви в России. 1 августа 1942 г. митр. Анастасий написал митрополиту Серафиму в Берлин: «…при мне организован комитет, который собирает средства на снабжение верующих в России церковной утварью, богослужебными книгами и т. д. Некоторое количество книг нами уже приобретено, отпечатано 80 антиминсов, заказаны нательные крестики и 30 комплектов церковных сосудов. Если у Вас действительно налаживается связь с освобожденными областями, мы могли бы часть заготовленного материала послать Вам для пересылки по назначению». Владыка Серафим ответил, что существует возможность отправлять из Берлина на Украину и в Россию посылки по почте или с надежными людьми, таких посылок передано уже большое количество и в ответ получено множество благодарственных писем[353].

Это известие было воспринято с радостью, и уже в сентябре 1942 г. митрополиту Серафиму отправили 30 антиминсов и 2500 нательных крестиков, приобретенных на добровольные пожертвования белградских прихожан. Подтверждая их получение, он 12 октября писал: «Но нужда в крестиках и т. д. очень большая. Почти каждый день я получаю письма от духовенства в России, которое просит помощи. Там нет ничего. Нет богослужебных книг, сосудов и пр. Своими средствами мы не в состоянии оказывать помощь, так как мы все уже раздали, что имелось в наших храмах. Поэтому я за все благодарен, что получаю от Вас». К середине ноября 1942 г. митр. Серафим получил из Белграда еще 3000 крестиков и отправил на Украину и в Россию 520 антиминсов. Эта связь продолжалась и дальше. Например, 2 мая 1943 г. Синодальная канцелярия переслала митрополиту Серафиму 20 антиминсов, 1000 крестиков и сосуд св. мира[354].

Но Синод и своими силами пытался распространять богослужебную литературу и утварь. Так, 2 сентября 1942 г. для отправки с капитаном парохода в Россию были переданы Евангелие, часослов, 3 катехизиса и другие книги. В сопроводительном письме митр. Анастасий писал: «Зная о скудости, которая испытывается на Родине в богослужебных книгах и вообще в церковной литературе, мы посылаем при сем небольшое количество книг, изданных Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви за границей или при его ближайшем участии. Просим, если представится возможность, уведомить нас о получении посланного». 10 сентября 1942 г. Синодальная канцелярия переслала настоятелю церкви в Линце часослов и 500 крестиков для раздачи военнопленным и рабочим из России и т. д. К ноябрю 1942 г. в Белграде было отпечатано 2000 экземпляров миссионерского листка, причем половину тиража уже удалось переслать на Родину. По свидетельству карловацкого епископа Григория (Граббе), только металлических крестиков было изготовлено и отправлено в Россию около 200 тысяч[355]. При этом надо учитывать бедственное материальное положение самой русской эмиграции, лишившейся прежней помощи со стороны югославского правительства[356].

Не только русские священнослужители, но и миряне мечтали вернуться на Родину, среди них и бывшие офицеры и солдаты белой армии. В Югославии их поселилось в начале 1920-х гг. около 40 тысяч и часть желала снова с оружием в руках продолжить борьбу с коммунистами и воссоздать Российскую империю. Начало войны между Германией и СССР было воспринято ими как благоприятный момент для осуществления своих намерений. Показательно в этом плане дело генерала Скородумова — монархиста, с мая 1941 г. возглавлявшего «Бюро для представительства интересов и поддержки русских эмигрантов в Сербии». Когда в начале сентября с германского разрешения начала формироваться русская охранная группа, генералу было указано, что она предназначена исключительно для защиты промышленных предприятий на территории Югославии, создание же боевых частей запрещается. Однако Скородумов опубликовал в «Русском Бюллетене» от 14 сентября 1941 г. приказ о мобилизации для всех эмигрантов в возрасте 18–55 лете последующей отправкой в Россию. Согласно докладной записке РМО генерал был снят со своего поста и арестован, причем отмечалось, что до оккупации Югославии он относился к Германии враждебно[357]. Григорий Граббе так описывает в своих воспоминаниях деятельность Скородумова, пытавшегося «мобилизовать» на борьбу и РПЦЗ: «Он был боевым офицером, по-видимому, очень храбрым, который мечтал поднять русскую эмиграцию для участия в борьбе с коммунизмом. В этом отношении он был готов идти вместе с немцами, но одновременно с этим он был и патриотом, который не хотел сдавать немцам никаких позиций. Но надо сказать, что в церковном отношении он понимал очень мало. У нас сразу же возникли с ним столкновения, потому что он написал приказ, который был адресован духовенству. И в этом приказе было сказано, как служить молебны, как служить литургию, и вообще давались самые неожиданные указания духовенству, которые, конечно, мы никак не могли принять». По поводу этих требований Граббе имел «неприятный разговор» в гестапо, где заявил, что Церковь никаким распоряжениям, издаваемым людьми, не имеющими к ней отношения, подчиняться не будет[358].

Общеизвестно, что Гитлер на протяжении всей войны противился созданию воинских строевых частей из славян, и особенно из русских. Но при всем неприятии этой идеи высшим руководством рейха командование вермахта порой брало на себя ответственность и разрешало создание таких частей. Подобная история произошла в Югославии. Германские войска здесь всячески пытались подавить разраставшееся партизанское движение. Даже безоружное гражданское население привлекалось к охране линий телефонной связи, железнодорожных путей и т. п. В этих условиях 9 июля 1942 г. Генеральный штаб ОКХ дал согласие на преобразование русской заводской охраны в регулярную боевую часть «Русский легион», а в январе 1943 г. на его базе был создан Русский охранный корпус, так и недопущенный в Россию.

Еще в сентябре 1941 г. митр. Анастасий дал благословение на создание охранной группы, в ряды которой вступили многие представители его паствы. Анастасий участвовал в военных парадах группы, а затем корпуса, служил для него молебны, принимал благодарность от командования «за всегдашнее внимание к духовным нуждам группы»[359]. В 1943 г. митрополит посетил с чудотворной иконой Курской Коренной Божией Матери казармы корпуса для освящения походной полковой церкви. В этот год, «на второй день Св. Пасхи, 26 апреля, Белградская Троицкая церковь принимала молодых солдат корпуса, прибывших из России. Была торжественная пасхальная служба, в конце которой митр. Анастасий обратился к солдатам с глубоко прочувствованным и любовным словом»[360]. Своей линии поддержки русских антикоммунистических воинских частей глава РПЦЗ остался верен до конца войны, что проявилось в 1944–1945 гг. в его контактах с власовским движением.

Русский охранный корпус участвовал в боевых действиях против коммунистических партизан Тито и базировался в основном на территории Хорватии, где в местах его дислокации не раз находили убежище православные сербы, спасавшиеся от истребления пронацистскими усташами. В частях корпуса служили военные священники, находившиеся в карловацкой юрисдикции, причем они публично молились за патриарха Гавриила и сербского короля Петра II, выступавшего в Лондоне с резко антинацистскими заявлениями. По этому поводу летом 1942 г. возник инцидент. Командир 1-й бригады генерал-майор Драценко обратился 23 июня к начальнику охранной группы: «Является странным, что наши отрядные священники молятся за тех, кто поддерживает безбожников большевиков-разрушителей России, за тех, кто по радио поддерживает восстания в Сербии». Он считал, что «священники, входящие в состав Охранной группы, борющейся против коммунизма и его сторонников», не должны молиться за патриарха и короля[361]. Начальник штаба группы переслал рапорт Драценко митрополиту Анастасию, который ответил 16 июля категорическим отказом прекратить моления: «Святейший Патриарх Гавриил, который, кстати сказать, за время своего управления Церковью всегда оказывал любовь и внимание к Русской Церкви и эмиграции и неоднократно резко выступал против коммунизма, если сейчас и не управляет Церковью фактически, остается ее каноническим Главою, и потому на ее территории мы не имеем права его не поминать… Что касается Королевского Дома, то он не низложен… Имея в виду это обстоятельство и то, что Сербский Королевский Дом неизменно оказывал русской эмиграции свое высокое покровительство, а также был всегда известен своим непримиримым отношением к коммунизму… нахожу совершенно невозможным делать распоряжение о прекращении его поминовения»[362].

Существуют свидетельства, что митрополит Анастасий в 1941–1944 гг. «оказал большую помощь и защиту Сербской Православной Церкви во время гонений на нее со стороны нацистов»[363]. Конкретных документов о размерах этой помощи пока найти не удалось. Но, во всяком случае, несомненно, что митрополит сохранял теплые чувства к арестованному патриарху и не боялся их проявлять перед оккупационными властями. Так, по воспоминаниям Граббе в день «Славы» Гавриила («Слава» — родовой сербский праздник, день, когда крестился первый предок) митрополит указал ему сообщить германской администрации о своем желании поехать и поздравить патриарха. После долгой и резкой дискуссии в отделении СД, ведавшем церковными делами, его начальник Мейер заявил: «Я все равно не могу разрешить митрополиту ехать к Патриарху. Но я ему передам, что он его поздравляет. А Вам советую больше ни с кем так не разговаривать, как Вы разговаривали со мной»[364]. Как выяснилось уже после освобождения патриарха, немецкий офицер передал ему поздравление митрополита Анастасия, и это был единственный подобный случай за время ареста.

В свою очередь и патриарх Гавриил уважал главу РПЦЗ. Когда в 1945 г. он приехал после войны в Лондон крестить сына сербского короля Петра, то на приеме после крещения заявил, что «митрополит Анастасий с великой мудростью и тактом держался при немцах, был всегда лояльным к сербам, несколько раз подвергался обыскам и совершенно не пользовался доверием немцев»[365]. Сведения о подобном заявлении имеются не только в карловацких изданиях. Так, в календаре Сербской Церкви на территории США и Канады высказывание патриарха приведено в следующем виде: «Митрополит Анастасий продемонстрировал великую мудрость и тактическое искусство во взаимоотношениях с Германией»[366].

Сербская Православная Церковь всегда была тесно связана со своим народом и являлась душой его освободительной борьбы. За 4 года нацистской оккупации погибло 350 сербских священников и 5 епископов. Все эти архиереи были канонизированы как священномученики в 1998 г. Большинство из них убили в 1941 г. — митрополита Дабробоснийского Петра, епископа Банялучского Платона и епископа Горнекарловацкого Савву. Митрополит Загребский Досифей 7 мая 1941 г. был заключен в тюрьму в Загребе, где он подвергался жестоким избиениям. Затем в предсмертном состоянии его доставили во Введенский монастырь Белграда, где владыка, не приходя в сознание, скончался 13 января 1945 г.[367]

После ареста патриарха Гавриила Сербскую Церковь временно возглавил митрополит Иосиф. Доверием нацистов он также не пользовался, его считали англофилом. Поэтому германские ведомства, стремясь поставить Церковь под свой контроль и использовать ее для поддержки созданного с их разрешения в Сербии правительства генерала Недича, подыскивали другую кандидатуру. В связи с этим показателен доклад д-ра Герстенмайера, по поручению МИД встречавшегося 2–22 сентября 1941 г. с православным руководством в Сербии, Болгарии, Греции и Румынии. Герстенмайер отмечал, что война тяжелее всего отразилась на Сербской Церкви: «Прежде всего это является естественным следствием полностью антигерманско ориентированной политики Патриарха Гавриила, который ею во многом содействовал катастрофе своей страны и своей Церкви… Кроме того, Церковь была тяжело затронута вытеснением сербского меньшинства из Хорватии… Я предлагаю срочно предпринять попытку привести к руководству епископа Николая и использовать его параллельно с румынским православием для антибольшевистской пропаганды и поддержки правительства Недича»[368].

Но все нацистские попытки в этом направлении потерпели неудачу. В докладе уполномоченного германского МИД в Белграде от 24 марта 1942 г. говорилось, что Сербскую Церковь не удалось склонить к сотрудничеству с правительством Недича и ясному заявлению против коммунизма, а намеченного в качестве возможного главы Церкви епископа Зицского Николая (которого не следует путать с еп. Николаем Велимировичем, арестованным вместе с патриархом) СД не смогло привлечь на свою сторону. К этому докладу было приложено интересное заявление влиятельного епископа Белградского, которое свидетельствует, как ситуация с РПЦЗ влияла на позицию других Церквей: «Мы знаем, что из всех Православных Церквей Русская Церковь занимает наиболее антибольшевистскую… позицию. Но мы видим также, как за это ее вознаградили с немецкой стороны. Среди ее архиереев имеются немецкие… которым ни разу не было позволено вернуться в освобожденные епархии и занять их места, или вступить в связь с епископами освобожденных частей России, или участвовать в выборах новых архиереев. Такая позиция в отношении Русской Православной Церкви почти идентична с точкой зрения большевиков. Кто гарантирует нам, что завтра с нашей Церковью не поступят также»[369].

В итоге митрополит Иосиф так и управлял до конца войны Сербской Церковью. А патриарх Гавриил и епископ Николай в 1944 г. были отправлены в расположенный на территории Германии концлагерь Дахау, откуда их освободили только войска союзников.

Особенно жестоким преследованиям Сербская Церковь подвергалась в созданной под эгидой Третьего рейха Хорватии. В это государство были включены обширные области, населенные сербами и боснийцами, численность первых сначала составляла 1800 тыс., то есть 32 % всего населения новой страны. Сразу же после прихода вермахта хорватские пронацистские националисты-усташи начали истреблять и изгонять сербов, уничтожив за время войны около 750 000 человек. По свидетельству Григория Граббе, «по судоходной реке Саве спускались трупы замученных сербов в таком количестве, что иногда судоходство останавливалось»[370]. Трудно писать об этой поразительной жестокости. И с прискорбием следует констатировать, что в преследовании сербов активно участвовали католические священнослужители.

Сначала эти гонения коснулись и русских эмигрантов. Усташи отождествляли сербов с православными, если под угрозой уничтожения те переходили в Католическую Церковь или к униатам, то они больше не преследовались. Уже в апреле 1941 г. местные хорватские органы власти все ограничения, касающиеся сербов, распространили и на русских. Правда, 31 мая последовал указ МВД, разъяснявший, «что хотя русские и православные, они не подлежат ограничениям, относящимся к сербам»[371]. Но на практике эти преследования продолжались еще почти год. Все мужские монастыри, где жили русские монахи, были закрыты. Архиепископы Гермоген и Феофан, а также 8 иеромонахов переселились в женский монастырь Хопово — основную русскую обитель на территории Хорватии. Но и она осенью 1941 г. по сообщениям германских органов была «накануне закрытия. Главная церковь… уже опечатана. Монахов принуждают очистить монастырь и где-нибудь искать себе прибежище». Детский приют обители к тому времени уже был закрыт и т. д. В газете «Православная Русь» от 25 сентября 1941 г. говорилось: «Все православные в Хорватии должны некоторое время носить на руке белую повязку. До этого даже Ярославский не додумался… Все эти мероприятия были направлены своим острием против сербов, но отразились и против русских… достойно большого сожаления от своих христианских братьев претерпевать большие преследования, чем от безбожных большевиков»[372].

Понадобилась активная заступническая деятельность митр. Анастасия, чтобы ситуация действительно начала меняться. 4 декабря 1941 г. в Хорватии был принят закон о том, что все церковные праздники могут отмечаться только по григорианскому календарю. Об этом власти специально сообщили и русским эмигрантам, угрожая карой за невыполнение. Глава РПЦЗ сразу же обратился к уполномоченному МИД Бенцлеру с просьбой сделать исключение для русских приходов 8 января 1942 г. Владыка информировал об этом деле и германского евангелического епископа Хеккеля. В итоге, по сообщению германского посольства в Загребе от 26 марта 1942 г., местный русский священник получил разрешение праздновать по юлианскому календарю, но посещение таких богослужений было позволено только эмигрантам. В указанном сообщении далее говорилось, что «приказ о разрушении греческо-православной церкви в Криженцах в последний момент был отменен. При этом монахини Хоповского монастыря близ Крича получили разрешение оставаться там и дальше. Это стало первыми признаками более мягкой позиции в церковном вопросе, однако речь шла только о русских эмигрантах»[373].

Монастырь в Хопово действовал до 1943 г., потом он был сначала сожжен коммунистическими партизанами, а оставшуюся главную церковь взорвали при отступлении части вермахта. Монахиням же пришлось переехать в Белград и поселиться в бывшем русском студенческом общежитии, где они прожили до конца 1940-х гг.[374]

Заявляли русские священнослужители и о необходимости прекратить истребление сербов, среди них даже проживавший в Берлине архимандрит Иоанн (Шаховской). Позднее он вспоминал: «Была также попытка с моей стороны, во время войны, осведомить Ватикан через баварского кардинала Фаульхабера о начавшемся гонении на Православную Церковь в Хорватии и мученичестве православных сербов… Просил передать, что Римская Церковь имеет силу и призвана возвышать свое слово. И если она не остановит своих пастырей и мирян, обезумевших от бесчеловечия, — следствия этого будут тяжки и для самой Римской Церкви»[375].

Подобные заявления делали, конечно, и представители других Православных Церквей. Так, 10 декабря 1941 г. международная служба Германской Евангелической Церкви сообщила в МИД, что к ней обратился крупнейший болгарский богослов профессор С. Цанков с протестом от имени всего православного мира против «жестокого преследования Православной Церкви в Хорватии» и просьбой оказать помощь. Международная служба поддержала эту просьбу. МИД, понимая, что дальнейшее невмешательство в акции усташей сильно подрывает германский авторитет в православном мире, было вынуждено отреагировать. Германское посольство в Загребе получило задание оказать давление на главу Хорватии — Анте Павелича. 7 февраля 1942 г. посол телеграфировал в Берлин о том, что имел длительный разговор с Павеличем и тот пошел на некоторые изменения своей позиции: «Поглавник разрешит Православную Церковь в Хорватии отделенно от Сербской Церкви. Первые шаги он предпримет в скором времени. По этому вопросу он выскажет свою точку зрения перед собирающимся в середине февраля Собором. Относительно бесчинств усташей и полиции он тем временем предпринял дальнейшие меры для их прекращения»[376].

Уступки Православной Церкви в Хорватии были вызваны не только давлением германских ведомств, но и невозможностью полностью решить проблему почти 2 млн сербов — всех убить, изгнать или заставить перейти в каталицизм. Непреодолимым препятствием здесь оказалось мужественное сопротивление сербского народа, разгоравшаяся партизанская борьба. Таким образом, со стороны Павелича это был, как признавал и германский МИД, только вынужденный политический маневр.

Создание автокефальной Хорватской Православной Церкви предусматривалось законом от 3 апреля 1942 г. Но в первую очередь возникли сложности с выбором кандидатов на пост будущего главы церкви. Все сербские епископы были к тому времени убиты или изгнаны из страны. На территории Хорватии проживали только два православных архиерея — русские архиепископы Феофан и Гермоген в монастыре Хопово. Митр. Анастасий еще с начала апреля добивался разрешения на их проезд в Белград для участия в заседании Синода по поводу образования Средне-Европейского митрополичьего округа, но хорватские власти, преследуя свои цели, этому всячески препятствовали. В конце концов даже германский МИД, признавший необходимость образования митрополичьего округа, 5 июня 1942 г. отправил телеграмму в Загреб о своем согласии на поездку[377]. Однако события вскоре приняли новый неожиданный оборот, резко изменивший ситуацию — 81-летний архиеп. Гермоген (Максимов) стал главой хорватской православной церкви.

Шантажируемый угрозой дальнейших жестоких преследований сербов, владыка уступил сильнейшему давлению хорватских властей. В сообщении германского посольства из Загреба от 26 июня 1942 г. говорилось: «…ему дали понять, что православным придется плохо, если он не примет должности»[378]. А в другом сообщении посольства от 28 июля подчеркивалось, что… Гермоген принял назначение «только под давлением и чтобы, насколько возможно, избавить православное население от дальнейших преследований»[379].

29 мая архиепископ встретился с Павеличем, они обсудили будущую организацию православной церкви. А 5 июня 1942 г. поглавник подписал закон об основании церкви, ее устав и назначил Гермогена Хорватским митрополитом с резиденцией в Загребе. Согласно уставу новая автокефальная церковь состояла из архиепископства в столице и трех епископств — в Сараево, Боснийском Петроваце и Боснийском Броде. Предусматривались выборы патриарха, но первых епископов и патриарха должен был назначать лично Павелич. Митрополит Анастасий категорически не признал образования неканонической церкви и еще до торжественного вступления 7 июня Гермогена в новую должность запретил его в священнослужении. Напечатать или объявить об этом решении где-либо, кроме русских церквей, германские власти не разрешили. Так, в телеграмме Бенцлера в МИД от 16 июня 1942 г. говорилось: «Посольство в Загребе уже по телеграфу просило меня помешать патриарху местной Русской Церкви Анастасию, который не признает основания новой Церкви в Хорватии, публично выступить против нее. В связи с этим известно, что патриарх Анастасий сообщил исполняющему обязанности председателя Синода Сербской Православной Церкви, что он не признает новой Хорватской Церкви, не согласен с назначением митрополитом Гермогена, отстраняет его и в соответствии с каноническим правом начнет против него судебное разбирательство»[380].

Несколько раз немцы безрезультатно пытались воздействовать на главу РПЦЗ, чтобы тот отменил свои решения. Владыка Анастасий вызывал митр. Гермогена в Белград, надеясь при личной встрече «вразумить» его, но последний от этого уклонился[381]. В свою очередь хорватские власти просили германское правительство предпринять необходимые шаги для организации поездки митрополита в Загреб для урегулирования отношений с митр. Гермогеном, однако из этого также ничего не вышло[382]. Верность главы РПЦЗ Сербской Церкви оказалась сильнее давления оккупационных властей.

Следует отметить, что к сотрудничеству с хорватской церковью не удалось склонить и архиепископа Феофана, которому почти год препятствовали покидать монастырь Хопово. Только поздней осенью 1942 г. владыка смог переехать в Белград. В дальнейшем между Архиерейским Синодом и митр. Гермогеном произошли два острых конфликта. Один из них касался русских церквей в Сараево и Землине и часовни в Цриквенице, находившихся в юрисдикции РПЦЗ. Митр. Гермоген потребовал от этих приходов молиться за него и Павелича, угрожая полицейскими акциями. Синодальная канцелярия обратилась 29 декабря 1943 г. к Бенцлеру, прося защитить религиозную свободу русских приходов от притязаний и притеснений хорватского правительства. В конце концов Синод отстоял свои церкви в Хорватии. Следующий конфликт возник летом 1944 г. Митр. Гермоген обратился к командованию 1-й казачьей дивизии с призывом подчинить военных священников его юрисдикции, перейти при богослужениях на григорианский календарь и возносить молитвы за него и Павелича. По этому поводу митр. Анастасий 16 июня снова написал Бенцлеру. Германский МИД не одобрил притязаний митр. Гермогена, так как при возможном переводе дивизии в Румынию или Грецию подчинение военного духовенства его юрисдикции теряло всякий смысл. Когда германское посольство 16 августа 1944 г. разъяснило митр. Гермогену положение казачьей дивизии как «экстерриториальной воинской части», он сказал, что действовал по указанию хорватского Министерства юстиции и культов и теперь отказывается от всякого вмешательства[383].

В целом же германские ведомства старались поддерживать митр. Гермогена. Впервые его приняли в посольстве в Загребе 10 июля 1942 г. и обещали всячески помогать в «тяжелой работе». В дальнейшем такие визиты стали регулярными. Владыке удалось несколько улучшить положение православных в Хорватии. Уже в июне 1942 г. во время своей поездки в Срем он открыл несколько закрытых там ранее церквей. С апреля 1944 г. в Загребе 2 раза в месяц стала выходить газета «Глас Православия». Со стороны официальных хорватских властей преследование православных сербов приостановилось, но со стороны усташей оно продолжалось. И этот факт германский МИД в своей аналитической записке от 15 июня 1944 г. считал одной из причин малого успеха всей попытки создания Хорватской Православной Церкви. Действительно в июле 1944 г. Гермогену подчинялось лишь только около 30 священников. Несмотря на то что митрополит еще в июле 1942 г. говорил в германском посольстве о возможности назначить 3 епископов — одного русского и двух сербов, через 2 года из-за административных сложностей и недостатка кандидатов создание задуманных епископий еще не осуществилось. Единственный православный епископ — Спиридон Мифка был назначен 3 сентября 1944 г. в Сараево. В его хиротонии участвовал румынский митрополит Виссарион. Но вскоре режим Павелича рухнул. В июле 1945 г. митр. Гермоген был приговорен правительством Тито к смерти и расстрелян[384].

Влияние русского православия на другие Церкви Юго-Востока Европы также было очень заметно. И это приходилось учитывать в своей церковной политике германским ведомствам. Ранее уже говорилось о появлении с 1941 г. их повышенного внимания к православному миру Балкан. 14 октября начальник реферата культуры МИД Гранов предложил государственному секретарю указать дипломатическим работникам в Белграде, Софии, Бухаресте, Афинах и Стамбуле, чтобы они «уделяли особенное внимание наблюдению за всеми процессами в Православной Церкви и соответствующим образом усиливали наше влияние на ее духовенство и церковный народ». И 20 октября такие указания были даны[385].

К этому времени стратегия германской церковной политики в этом регионе еще не была окончательно выработана. Существовало два варианта подчинения местных Православных Церквей нацистским политическим интересам, каждый из которых был рассчитан на относительно длительную перспективу. Эти варианты стратегии подверглись рассмотрению в «Заметке о Вселенском Патриархате» от 6 мая 1942 г., составленной чиновниками МИД:

Но из двух вариантов германские ведомства и раньше и в дальнейшем, в 1942–1944 гг., явное предпочтение отдавали первому — максимально возможному раздроблению Православных Церквей и разрушению общеправославных связей. В значительной степени это делалось из опасения панславянского единства, связующим звеном которого могла стать Русская Церковь. Так, в цитированном докладе Герстенмайера от 24 сентября 1941 г. делался общий тревожный вывод: «Далее в глаза бросается развитие панславянских тенденций, которые с некоторого времени тут и там становятся заметны в славянском православии»[387]. Кроме того, нацистские органы власти очень настороженно относились к Константинопольскому патриарху, считая его в значительной степени находящимся под англо-американским воздействием. Он проживал вне сферы контроля германских ведомств — в Стамбуле, и речь могла идти только о политике максимального ослабления влияния патриарха на православный мир. В католических газетах военных лет и некоторых послевоенных публикациях встречается утверждение, будто бы Гитлер предложил Константинопольскому патриарху послать по своему выбору епископа, чтобы реорганизовать Православную Церковь на занятых русских территориях, и якобы Первосвятитель даже принял эти предложения[388]. Просмотренные архивные документы позволяют сделать окончательный вывод о том, что подобные утверждения лишены всяких оснований.

В наибольшей степени из Православных Церквей Юго-Востока Европы под германским влиянием к 1942 г. находилась Румынская. Ее руководство полностью поддержало завоевательный поход румынской армии совместно с вермахтом на Восток. Занимавший в 1939 г. пост патриарха Никодим (Мунтяну) заявил, что «борьба против большевизма является священной борьбой, борьбой за Бога и Его истину»[389]. Представитель германского МИД Герстенмайер в своем докладе также подчеркивал: «Румынское Православие в настоящее время полностью занято тем, чтобы „вбить во все румынские головы“ войну против Советской России как священный крестовый поход и железную необходимость»[390].

В начальный период войны с СССР Германия передала Румынии не только занятые в 1940 г. советскими войсками Бессарабию и Северную Буковину, но и юго-западную Украину. Здесь Румынская Церковь развернула активную миссионерскую деятельность, рассчитывая перенести ее и дальше на Восток. Согласно обзору бухарестской печати от 11 сентября 1941 г., составленному германским МИД, в газетах «Порунца Времии» и «Цурентул» утверждалось, что сейчас самая сильная Православная Церковь — Румынская, и она единственная находится в непосредственной близости от России. Поэтому именно эта Церковь призвана снова пробудить православный дух на Востоке. Русское же православие называлось «величайшей панславянской опасностью»[391]. Некоторые органы печати даже позволяли себе открыто русофобские высказывания. Так, в декабре 1941 г. бухарестская газета «Акциун» опубликовала пожелание, чтобы в рамках планируемого нового порядка восточного пространства также было бы проведено насильственное переселение русского народа из Европейской России в Сибирь: «За исключением финнов в Карелии, румын в области Буга и Днепра и, может быть, также еще украинцев, все славянские и славянизированные народы должны быть перевезены в Сибирь». Эта публикация вызвала резкий конфликт с Болгарской Церковью, ведущий орган печати которой — журнал «Црковен Вестник» — опубликовал ответную статью «Никто не борется против русского народа!»[392].

Возникали конфликты у Румынской Церкви и с РПЦЗ. Так, будущий митрополит Берлинский и Германский, а тогда епископ Венский Серафим (Ляде) в середине 1930-х гг. дважды ездил по заданию Синода в Бессарабию. Он посещал там православных, не признававших насильственного присоединения к Румынской Церкви Кишиневской епархии и введения григорианского стиля, которых подвергали притеснениям. В первую поездку епископ Серафим имел поручение ходатайствовать за них в Бухаресте, но его переговоры не имели успеха. Затем он был послан в Бессарабию к существовавшим тайно старостильным общинам, окрестил там много детей, совершил 3 священнических хиротонии, снабдил священников антиминсами и св. миром. Когда об этой деятельности стало известно румынскому правительству, еп. Серафима выслали из страны[393]. На Втором Всезарубежном Соборе РПЦЗ в 1938 г. обсуждалась ситуация в Румынии: «Началось вскоре преследование всего русского и славянского, особенно усилившееся после перехода Румынской Церкви на новый стиль, так как бессарабское население твердо отстаивает старый стиль. Распоряжением власти были запрещены богослужения на славянском языке и по старому стилю; неповиновавшихся арестовывали»[394]. Кровавые гонения на старостильные общины продолжались и в дальнейшем.

Помимо миссионерской деятельности на Востоке у некоторых представителей Румынской Церкви были и гораздо более глобальные планы. В 1942 г. известный профессор-теолог из Бухареста Н. Крайник обратился в германский МИД с докладной запиской «Германия и православный мир», в которой выдвигал идею восстановления полновластного Вселенского Патриархата в Константинополе (Стамбуле) с руководящим органом — постоянным Синодом из представителей всех православных народов. Он рассчитывал, что Румынская Церковь, как самая сильная тогда, займет в этом Синоде преобладающие позиции. Крайник предлагал также принять надгосударственный православный устав, предоставить одинаковые права всем национальным Церквам на Святой горе Афон, вернуть храм Святой Софии в Стамбуле православным и т. д. Убеждая Германию поддержать свой план, профессор утверждал, что он направлен против русских панславянских устремлений[395]. Но германские ведомства, естественно, не поддержали Крайника. Они не были заинтересованы в значительном усилении какой-либо из Православных Церквей, тем более в объединении под ее эгидой всех остальных.

В то же время, стремясь использовать Румынскую Церковь в антисоветской пропаганде, МИД пригласил профессора Крайника, вместе с представителями Болгарской, Греческой и Сербской Церквей, посетить раскопанное захоронение жертв террора НКВД в Виннице. Эта поездка состоялась, но результаты ее оказались не совсем такими, на которые рассчитывали германские ведомства. Далеко не во всем пошла Румынская Церковь навстречу нацистским требованиям в отношении евреев, хотя и в этом вопросе поддалась давлению Третьего рейха больше, чем другие православные[396].

Постепенно прогерманская позиция Румынской Церкви начала изменяться. Своеобразным рубежом здесь стали разрешенные советским правительством выборы патриарха Московского в сентябре 1943 г. В телеграмме германского посольства из Бухареста в МИД от 2 ноября 1943 сообщалось, что нажим на Православную Церковь с целью заставить ее осудить избрание Московского патриарха к желаемому результату не привел[397]. В дальнейшем эти изменения становились все более заметны. Так, 31 марта 1944 г. референт германского МИД Колреп в своей заметке написал, что в болгарском православии господствуют сейчас «просергианские» настроения, а позиция Румынской Церкви «едва ли существенно отличается от Болгарской Церкви»[398]. Таким образом, к концу войны русское влияние, идущее из СССР, уже в основном вытеснило в румынском православии германское.

Еще заметнее подобные перемены были в Болгарии. Эта страна, хотя и являлась союзницей Третьего рейха, не посылала свои войска на Восточный фронт, в ней традиционно сильны были дружественные чувства по отношению к России. В Болгарии, как и в Сербии, проживало много русских эмигрантов, часть которых находилась в юрисдикции архиепископа Богучарского Серафима (Соболева), принадлежавшего к РПЦЗ. В отношении Третьего рейха среди руководства Болгарской Церкви не было единства, и в 1941 г. доктор Герстенмайер в своем упоминавшемся докладе от 24 сентября писал, что в Болгарии хотят восстановить пост патриарха, два возможных кандидата — митрополиты Кирилл и Паисий дружественны Германии и надеются на ее поддержку в воздействии на Константинопольского патриарха по вопросу канонического признания их Церкви. Третий же главный кандидат — митр. Софийский Стефан — панславянист и враждебен Германии. Герстенмайер достаточно ясно дал понять митрополитам Кириллу и Паисию, «что германская инициатива в вопросе Патриархата зависит от того, как активно и интенсивно Болгарская Церковь впредь будет участвовать в находящейся в ее собственных интересах антибольшевистской пропаганде»[399].

Со стороны представителя МИД это была только игра, целью которой было использовать вопрос о восстановлении Патриаршества в Болгарии для подчинения Болгарской Церкви. На самом деле германская позиция была другой. Лишь относительно лояльное к православию РКМ писало 1 декабря 1941 г. в МИД, что восстановление Патриаршества в Болгарии неминуемо, подчеркивая: «Дружественный немцам православный Болгарский Патриархат, несомненно, имел бы ценность для Германии»[400]. Но посольство в Софии еще 22 сентября 1941 г. сообщило в свое ведомство, что «упразднение „болгарской“ схизмы вовсе не находится в германских интересах»[401]. В МИД придерживались такой же точки зрения. Его чиновники не хотели усиления Болгарской Церкви, и так заметно выросшей за счет присоединения в 1941 г. части сербских и греческих епархий.

Уже вскоре после начала войны с СССР Болгарская Церковь стала проявлять стремление помочь в возрождении русского православия на занятых восточных территориях. 13 ноября, 1 и 20 декабря 1941 г. германский посол в Софии сообщал своему руководству о предложениях Болгарского Синода направить на занятую территорию СССР богослужебные книги и церковную утварь[402]. В марте 1942 г. митрополит Паисий приехал в Берлин и вел переговоры с международной службой Германской Евангелической Церкви. Согласно докладу последней от 13 марта в МИД «в беседах с митрополитом отчетливо выявился большой интерес Болгарско-Православной Церкви к восстановлению Православной Церкви России. Сама Болгарская Церковь готова к разнообразной помощи». На это владыке Паисию было указано, «что для германского правительства в настоящее время в России на первом плане стоят важные военные задачи». Болгарская Церковь была готова пойти и значительно дальше, чем только отправка церковной утвари. Так, в заметке германского МИДа в январе 1942 г. говорилось, что Болгарский Синод назначил для отправки в Россию особых церковных миссионеров и, если будет установлена необходимость, готов отправить и епископов[403]. Однако германские ведомства всячески препятствовали этой деятельности и не допускали болгарских священников на восточные территории.

И все же материальная помощь достигала Украины и России прежде всего через посредничество РПЦЗ. Еще в декабре 1941 г. митр. Анастасий, узнав из газетных сообщений о сборах для Русской Церкви в Болгарии, написал архиепископу Богучарскому: «Я полагал бы необходимым выразить благодарность от лица Архиерейского Синода тем, кто предпринял это благое дело»[404]. В дальнейшем помощь со стороны Болгарской Церкви оказывалась прежде всего братству преп. Иова Почаевского в Словакии в его широкомасштабной издательской деятельности для православных приходов на Востоке. Впервые крупная денежная сумма братству была выделена в 1942 г. по ходатайству митрополита Берлинского Серафима. В марте 1943 г. настоятель братства архимандрит Серафим лично приехал в Софию. Результаты поездки превзошли все ожидания. Св. Синод предоставил 600 тыс. левов на печатание 100 тыс. Евангелий от Иоанна, а также требника и служебника, отпустил 0,5 литра св. мира, кроме того, русские, проживавшие в Софии за 2 дня собрали 7700 левов. Синод обещал взять обитель под свое покровительство и впредь постоянно оказывать ей моральную и материальную поддержку. В ноябре 1943 г. состоялась вторая поездка архим. Серафима в Софию. Он был принят председателем Синода митр. Неофитом и получил 300 тыс. левов на печатание четвертой части требника и 40 тыс. апологетических брошюр, русские прихожане в Болгарии собрали еще 40 тыс. левов, а в Белграде 11 тыс. динар[405].

Весной 1944 г. софийские прихожане РПЦЗ вместе с болгарской паствой понесли тяжелые утраты в связи с англо-американскими бомбардировками. Русская церковь была полностью уничтожена, похоронив под своими развалинами настоятеля протоиерея Н. Владимирского. Сгорело здание Синода и в том числе хранившаяся там драгоценная библиотека профессора H.H. Глубоковского, сгорели также все три софийских церковных магазина, склад книг и икон, была разрушена и прежняя русская посольская церковь. Прихожанам РПЦЗ для богослужений отвели кладбищенский храм. Свящ. Синод был вынужден переехать в Черепишский монастырь[406].

В это время Болгарская Церковь уже, по сути, занимала антигерманскую позицию. В своей заметке от 31 марта 1944 г. Колреп писал, что она после выборов Московского патриарха полностью изменила свой прежний антибольшевистский курс церковной политики и сейчас в ней господствуют просергианские и, таким образом, — пробольшевистские настроения. Митрополит Паисий во время встречи в ноябре 1943 г. с архимандритом Серафимом в резких словах осудил резолюцию Венской конференции архиереев РПЦЗ о непризнании выборов патриархом Сергия. В этом митр. Паисий нашел одобрение у других болгарских архиереев. Колреп сообщал также, что советский посол Лавричев посетил митрополита Пловдивского Филиппа и в беседе с ним интересовался возможностью признания выборов Московского патриарха. Владыка заверил посла, что оно последует, и другие архиереи выразили согласие с такой позицией. Лавричев просил также помочь в возвращении и ремонте используемых болгарами русских церквей в Софии. Митр. Филипп согласился это сделать, если советское правительство пришлет в Софию священника[407].

Нацисты всячески пытались изменить ситуацию. Германский посол, согласно его сообщению от 13 июня 1944 г., передал председателю Св. Синода митр. Неофиту персональное антикоммунистическое письмо экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского). Пасхальные послания последнего и украинских епископов (также резко антисоветские) были переведены на болгарский язык, напечатаны тиражом 5000 экземпляров и распространены среди священнослужителей и в церковных кругах[408]. Но все усилия оказались напрасны. Болгарская Церковь твердо заняла промосковскую позицию.

Более противоречивым было положение в Греческой Церкви. С одной стороны, часть ее священнослужителей поддерживала освободительную борьбу своего народа после оккупации страны вермахтом и подвергалась репрессиям. Например, в сентябре 1942 г. гестапо арестовало Критского архиепископа[409]. Но, с другой стороны, к осени 1941 Третий рейх смог в значительной степени включить Греческую Церковь в сферу своего влияния. К этому времени главой ее, сместив прежнего руководителя, стал дружественный Германии архиепископ Афинский Дамаскин. В беседе с ним в сентябре 1941 г. Герстенмайер «не оставил архиепископу сомнений в том, что наш [германский] взгляд направлен на Вселенский Константинопольский Патриархат и с ним на все Православие». В декабре 1941 г. 4 молодых греческих священника приехали в Третий рейх в качестве стипендиатов научного фонда и т. д.[410].

В Греции на Святой горе Афон находились две русские обители — Пантелеймоновский монастырь и Свято-Андреевский скит. Они принадлежали тогда к юрисдикции РПЦЗ[411], и оккупационные власти относились к ним настороженно. 23 мая 1943 г. настоятели обоих монастырей получили письма из Одессы от русофильски настроенного митрополита Виссариона, возглавлявшего тогда Румынскую духовную миссию на Юго-Западе Украины. Митрополит предложил им прислать монахов и вступить во владение бывшими подворьями этих монастырей в Одессе. Настоятель Пантелеймоновского монастыря в ответе от 26 мая писал: «Несмотря на серьезные затруднения, созданные обстоятельствами военного времени, тяжелым материальным положением… при первом же удобном случае мы решили послать в Одессу двух из наших монахов». Игумен Свято-Андреевского скита также обещал подготовить и прислать «доверенного для принятия и управления подворьем и несколько человек братии для обслуживания его». Оба ответных письма были переданы в германское консульство в Салониках с просьбой переслать их в Одессу, так как почтовая связь между Грецией и Румынией отсутствовала. Но эти письма были пересланы в Берлин для МИДа, где и остались[412]. Нацистские ведомства не желали возвращения русских монахов на Родину.

Как уже отмечалось, среди насельников русских афонских монастырей были антинацистски настроенные люди. Имелись и монахи, готовые из-за своих антибольшевистских убеждений сотрудничать с немцами. Так, командующий полицией безопасности и СД в Сербии писал 12 октября 1943 г. Бенцлеру, что находившийся в тот момент в Белграде архимандрит Кассиан (Безобразов) «после своего возвращения на гору Афон будет побуждать местных церковных сановников, прежде всего в русском Пантелеймоновском монастыре и его скитах, высказаться против выбора патриарха Сергия. Он даже надеется, что он также сможет побудить к заявлению на этот счет болгарский монастырь Зографу и румынские скиты»[413]. Но таким образом настроенных монахов было относительно немного.

В самой Греческой Церкви сторонников прогерманской позиции архиеп. Дамаскина тоже становилось все меньше. В упоминавшейся заметке Колрепа говорилось: «Хотя Афинский архиепископ посетил могилы в Виннице и после своего возвращения в Грецию развернул сильную антибольшевистскую пропаганду, однако его можно назвать в этом отношении одиночкой, так как остальное духовенство настроено просергиански» [414]. Впрочем, и архиепископ Дамаскин далеко не во всем следовал нацистской политике. Существуют сведения, что он выдавал ложные свидетельства о крещении греческим евреям, спасая их таким образом от уничтожения[415].

Особенно интересной и необычной была ситуации в Венгрии. В этой стране 70 % населения составляли католики, но в 1939–1941 гг. к ней были присоединены обширные территории Румынии, Сербии и Закарпатье (входившее ранее в состав Чехословакии), заселенные в основном православными. Управлявший ими сербский епископ Владимир в апреле 1941 г. был интернирован, а затем выслан в Сербию. У венгерского правительства появились планы создания собственной Православной Церкви. Первоначально — 27 апреля 1941 г. оно издало указ об основании лишь Венгерско-Русинской Церкви из 200 приходов, стремясь таким образом избежать того, чтобы православные венгры составляли в новой Церкви незначительное меньшинство по сравнению с сербами и румынами. Венгерское министерство образования и культов решило поручить руководство созданной организацией архиепископу Пражскому Савватию, находившемуся в юрисдикции Константинопольского патриарха. Летом 1941 г. владыка на короткое время выезжал в Венгрию. Он временно назначил своего представителя с резиденцией в г. Хуст[416].

В начале октября венгерское посольство обратилось в германский МИД за разрешением повторной поездки архиепископа. Чиновники последнего в служебной заметке от 23 октября 1941 г. записали, что митр. Дионисий из Варшавы и архиеп. Савватий из Праги ожидают в Будапеште, «чтобы расспросить их относительно торжественного учреждения епископства и создания богословской академии для православных этническо-мадьярского происхождения». Помимо собственного нежелания допускать возникновение новой Православной Церкви руководство МИД учитывало и просьбы Румынии помешать этой акции. Поэтому 12 ноября оно отправило телеграмму генерал-губернатору Франку в Варшаву с просьбой воспрепятствовать поездке митр. Дионисия, а когда архиеп. Савватий 23 ноября обратился в Праге за получением визы на выезд в Венгрию, ему также отказали[417].

В ответ венгерское посольство направило в МИД вербальную ноту, в которой доказывало, что визит архиеп. Савватия представляет большую важность[418]. Но эта нота не помогла. На владыку было оказано давление, и он прекратил прямое участие в венгерских делах. 8 декабря 1941 г. в германский МИД обратилась «временная организация греческо-православных венгров». В ее письме утверждалось, что еще в 1500 г. в Венгрии число православных равнялось числу католиков, сейчас же их сохранилось 20 тыс. в прежних границах и, кроме того, еще 40 тыс. проживает на бывших румынских территориях. Таким образом, их всего 60–70 тыс., но вскоре может быть несколько сот тысяч, и Православная Церковь станет серьезным соперником Католической. Главная проблема заключалась в отсутствии епископа, в чем РКМ и просили помочь: «По нашим сведениям, в Берлине живет греческо-православный архиепископ Серафим, кроме того, в Таллинне (Ревеле) митрополит Александр, и как в Германии, так и на освобожденных территориях России и Украины имеется достаточно архиереев, которые наверняка были бы готовы пойти навстречу нашему желанию или даже вообще переселиться в Венгрию». Министерство было склонно оказать содействие, но самостоятельно ничего решить не могло. Оно обратилось в МИД и 17 декабря получило стандартный ответ, что «Германия пока не заинтересована в… создании греческой национальной Церкви в Венгрии»[419].

Оказавшись в сложной ситуации, венгерское правительство поручило управление православными венграми и русинами, вместе насчитывавшими более 120 тыс., бывшему русскому воинскому священнику протоиерею Николаю Попову, назначив его администратором. По сообщению шефа полиции безопасности и СД от 26 марта 1942 г. в МИД «Попов видит свою задачу в том, чтобы создать в Венгрии влиятельную Православную Церковь с постоянной иерархией. Он хочет осенью основать в Венгрии православную богословскую Академию». Для этой цели администратор, которому подчинялось около 250 священников, набрал 80 слушателей. Главным лектором должен был стать греческий архимандрит, живший в Будапеште и подчинявшийся митрополиту в Лондоне. После разрыва связей с Великобританией он был интернирован, но затем усилиями Попова освобожден. Весной 1942 г. у венгерского правительства уже появилась идея создать в своей стране «большую Православную Церковь», включив туда также и сербов и румын. Германское посольство в Будапеште 18 апреля сообщало, что местных румын, которые еще находятся в юрисдикции своего патриарха, хотят подчинить венгерскому церковному руководству, чтобы их было легче «денационализировать». Германский МИД опасался создания автокефальной многонациональной православной церкви в Венгрии, предполагая, что таким образом эта страна будет соперничать с Германией во влиянии на весь православный мир. Очень обеспокоила руководителей нацистской внешней политики, в частности, информация шефа полиции безопасности и СД, что о. Н. Попов с целью создания венгерской иерархии намеревается «нелегально ввезти некоторых русских эмигрантских епископов из Сербии в Венгрию». Причем протоиерей якобы заявил: «Я могу дать им хорошее содержание и квартиры и провести все дело, прежде чем немцы что-то об этом узнают»[420].

Следует отметить, что опасения МИДа были преувеличены. За свою, деятельность о. Попов был запрещен Синодом РПЦЗ в священнослужении. Общую ситуацию хорошо передает письмо митр. Анастасию русского священника из Венгрии о. В. Родзянко от 8 июня 1942 г.: «П. повис в воздухе. У него сейчас нет связи ни с каким епископом… Он создал академию в Дебрецене и домовый „кафедральный собор“ в Будапеште, но вся его „мадьярско-русская“ Православная Церковь сейчас напоминает наших старообрядцев, которые после раскола окормлялись или оставшимися от прежних времен или перебегавшими к ним священниками. В результате много приходов в Прикарпатье без священников вовсе, многие приходы закрыты… Вот почему П. обратился к нашему Владыке Серафиму в Берлин с просьбой о реабилитации, а через нас о том же просит Вас… П. просит, чтобы Вы делегировали какого-нибудь епископа сюда, чтобы он мог рукополагать священников… Я ответил… что вряд ли это последнее возможно, т. к. это противоречит канонам. Единственное, что… по моему мнению, возможно и целесообразно, это передать епархиальное управление Карпатской епархией архиепископу Серафиму Берлинскому, разумеется, предварительно получив на это согласие Сербской Патриархии». По сведениям о. Родзянко, архиеп. Серафим ответил протоиерею Попову, что «сделает все от него зависящее для нормализации церковной жизни Карпатского края»[421]. Но германские ведомства не допустили участия Серафима в православной жизни Закарпатья.

В ноябре 1942 г. венгерское Министерство культов предприняло еще одну попытку решить проблему, обратившись с письмом к митр. Анастасию, в котором предлагало ему лично возглавить автокефальную Венгерскую православную церковь и переселиться вместе с Архиерейским Синодом в Будапешт, обещая солидную денежную поддержку и виллу. СД узнало об этом письме и полагало даже, что митрополит думает тайно пересечь границу без разрешения германских органов. Встревоженный МИД послал 8 февраля 1943 г. в Белград запрос, прося всячески воспрепятствовать возможной поездке. Ответ Бенцлера от 11 февраля гласил, что митр. Анастасий отреагировал на предложение Министерства культов уклончивым отказом, венгры же желают, чтобы глава РПЦЗ жил у них, рассчитывая оказывать влияние на православных в Германии и Румынии. 11 марта 1943 г. референт Колреп из МИД еще раз указал Бенцлеру, что стремление Венгрии очень нежелательно для Германии. Он считал, что митр. Анастасий никоим образом не отвергает венгерское предложение, а лишь находит нынешний момент неподходящим для переселения. В дальнейшем, вплоть до сентября 1943 г., МИД всячески препятствовал каким-либо поездкам митрополита из Белграда, опасаясь, что, проезжая через территорию Венгрии, он может встретиться там с представителями правительства и заключить какие-либо соглашения[422].

Эти домыслы германских чиновников были лишены оснований. Просмотр архивных документов Архиерейского Синода и митр. Анастасия показал, что вопрос о переселении в Будапешт, а тем более о возглавлении автокефальной Венгерской Православной Церкви, никогда не ставился и не обсуждался. Такую Церковь фактически создать не удалось; до конца войны сербов и румын, проживавших на территории Венгрии, продолжали окормлять их собственные епископы.

Существовали в Венгрии и чисто русские эмигрантские приходы, находившиеся в подчинении РПЦЗ, причем их деятельность отличалась значительной активностью. В апреле 1941 г. северо-западная часть Сербии (область Бачка) была присоединена к Венгрии, и 3 русские общины там оказались в неопределенном положении. Их связь с епархиальным управлением в Белграде и митр. Анастасием надолго прервалась. По инициативе настоятеля церкви в г. Нови-Сад (Уйвидек) о. Сергия Самсониевского 23 октября 1941 г. было созвано совещание представителей русских церковных приходов, общин и групп в Венгрии.

Всего их тогда насчитывалось 5, в том числе 2 прихода в Будапеште — один в подчинении РПЦЗ, а второй — в юрисдикции митр. Евлогия, через епископа Пражского Сергия уже подчинявшийся архиепископу Берлинскому Серафиму (Ляде). Совещание постановило учредить «Союз русских эмигрантских церковных организаций в Венгрии», в случае невозможности связи с Белградом за санкцией архиерейской власти обращаться к архиеп. Серафиму и выделить для работы в России 5 священников, направив ходатайство об их отправке властям. В это время в Уйвидеке уже существовали миссионерские курсы, и планировалось открыть их отделение в Будапеште[423].

27 октября в соответствии с решением совещания руководители русских эмигрантских организаций обратились с заявлением к германскому военному представителю в Будапеште с просьбой предоставить возможность местному духовенству использовать свои силы для церковной работы в России. Был даже разработан детальный план организации и снаряжения духовных миссий, но разрешения на их деятельность с германской стороны, естественно, не последовало[424].

В ответ на обращение духовенства Берлинский архиепископ 15 января 1942 г. издал указ о принятии русских приходов в Венгрии в административное управление и учредил там свое представительство во главе с прот. С. Самсониевским. 6 марта Министерство культов утвердило необходимые полномочия представительства, но сочло излишним учреждать союз приходов ввиду существования Российского общества Красного Креста, которое приняло на себя часть забот о церковной жизни. В своем письме Самсониевскому от 8 июня 1942 г. митр. Анастасий также утвердил положение о представительстве, что было окончательно закреплено решением карловацкого Синода от 19.10.42 г. Таким образом, в митрополичий округ преосв. Серафима вошли и все русские приходы в Венгрии. Проживавший в Уйвидеке сербский епископ Бачский Ириней разрешил русским священникам, состоящим у него на службе, обслуживать эти приходы. А 28 апреля 1942 г. он издал распоряжение по своей епархии об оказании им всяческого содействия. В письме от 20 июня митр. Анастасий тепло поблагодарил еп. Иринея за его бескорыстную помощь[425].

Епископ Бачский стал и почетным председателем созданного Русского православного миссионерского совета, регулярно проводившего заседания в различных городах Венгрии. Вскоре по инициативе совета было изготовлено 16 000 крестиков для отправки на Родину через православных священников венгерской армии. Очень активно действовало миссионерское издательство. С апреля 1942 г. оно стало издавать журнал «Бюллетень Представительства Архиепископа Берлинского и Германского для русских православных эмигрантских приходов в королевстве Венгрия», печатавший интереснейшую информацию о церковной жизни на Украине и в России. К 1 октября вышли три номера бюллетеня, краткое толкование молитвы Господней тиражом 10 000 экземпляров, 5000 листков с прославлением Богоматери, 5000 икон Владимирской Божией Матери, миссионерский сборник, молитвослов, Евангелие, иконки Спасителя и т. д. В мае 1942 г. был произведен первый выпуск миссионерских курсов из 20 человек, еще 30 продолжило свое обучение[426]. Но если изданная духовная литература различными путями попадала на Восток, то для выпускников курсов этот путь оказался наглухо закрыт.

Они нашли применение себе в Венгрии. Число русских приходов там быстра росло. К лету 1944 г. их насчитывалось уже 7 с 5 соборными храмами и, кроме того, 16 более мелких общин и подобщин — в общей сложности в 17 городах, прежде всего в области Бачка. 2 июня 1944 г. скончался о. С. Самсониевский и своим представителем митр. Серафим (Ляде) назначил священника В. Колюбаева. Лишь приближение конца войны вновь резко изменило здесь ситуацию. Уже 31 января 1945 г. на Всероссийском Поместном Соборе в Москве была принята «Инструкция по управлению русскими приходами в Банате», занятом тогда советской армией. Эти приходы вошли в состав Московской Патриархии[427].

Неблагоприятные для Третьего рейха перемены в позиции Православных Церквей Юго-Востока Европы на завершающем этапе войны в конце концов заставили германские ведомства внести некоторые коррективы в свое отношение к РПЦЗ. Проводившаяся с начала войны политика по возможности полной изоляции Архирейского Синода в Белграде неукоснительно осуществлялась до сентября 1943 г. Все попытки членов Синода получить разрешение на встречу с архиереями оккупированных областей СССР или даже со своими епископами в других европейских странах оканчивались безрезультатно. Даже митр. Серафим (Ляде) только один раз смог приехать в Белград с докладом, да и то не на заседание Синода.

Митр. Анастасий внимательно следил за церковной ситуацией на Востоке и в переписке постоянно просил митр. Серафима как можно подробнее информировать его о ней. Глава РПЦЗ с большой радостью воспринял первые сообщения о бурном религиозном возрождении на занятых вермахтом территориях, и этим отчасти объясняются некоторые прогерманские нотки в его посланиях начального этапа войны. Так, в Пасхальном послании 1942 г. митрополит писал: «Мы видим и лобзаем тебя издали, наша родная Православная Русь, и до земли кланяемся твоим страданиям… Разделенные с вами в течение более двадцати лет, мы не забыли вас, дорогие братья, ибо жили одной жизнью с вами. Мы видели свое лучшее призвание на чужбине в том, чтобы сохранять целым и неповрежденным для лучших времен священный залог, полученный нами от Родной земли… Настал день, ожидаемый им (русским народом), и он ныне подлинно как бы воскресает из мертвых там, где мужественный германский меч успел рассечь его оковы… И древний Киев, и многострадальный Смоленск, и Псков светло торжествуют свое избавление как бы из самого ада преисподнего. Освобожденная часть русского народа повсюду давно уже запела… „Христос Воскресе“»[428].

Однако уже вскоре до митр. Анастасия стали доходить сведения и о жестокостях нацистской оккупационной политики, и в его обращениях к верующим появились призывы к прекращению страшного пожара войны, признания в ошибочности некоторых своих прежних надежд. В частности, в Рождественском послании декабря 1942 г. говорилось: «К нашим обычным единодушным мольбам о восстановлении нашего страждущего отечества присоединим и наши молитвенные прошения об умирении всего мира, объятого пожаром войны, об укрощении языков, брани хотящих, о торжестве истины и правды, как незыблемом основании прочного международного мира, об умножении и укреплении Христовой веры и любви… Сколько раз в эти судьбоносные, отрадные для нас годы мы пытались читать в грядущих судьбах нашей Родины, строили определенные планы, приуроченные к тем или другим срокам, и с горечью должны были видеть, как жизнь разрушала наши мечты и гадания, как паутину, и шла своими, непредвиденными нами путями, а не теми, какие мы предначертали для нее»[429].

С иерархами возникших автономных Украинской и Белорусской Церквей, несмотря на всевозможные препятствия, РПЦЗ в 1942 г. установила связь и поддерживала их, так как они рассматривались в качестве составных частей единой Русской Церкви. Определенные непрочные и непостоянные контакты удалось установить и с духовенством оккупированных областей России. В полемической книге проф. С.В. Троицкого можно встретить утверждение, что к Среднеевропейскому митрополичьему округу РПЦЗ были присоединены Смоленск и Орловская епархия[430]. Это абсолютно не соответствует действительности. Дело в том, что в журнале «Сообщения и распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского митрополичьего округа» от 20 сентября 1942 г. были опубликованы привлекшие внимание Архиерейского Синода сообщения из России. В них говорилось, что верующие Смоленска считают себя молитвенно-канонически и жизненно связанными с РПЦЗ через митрополита Берлинского, а священнослужители Орла просили владыку Серафима прислать к ним правящего епископа. Исходя из этих сообщений Синод принял 18 ноября 1942 г. решение: «…предложить Преосвященному митрополиту Берлинскому и Германскому Серафиму принять возможные меры к выяснению возможности посылки епископов в Смоленск и Орел на предмет организации там церковной жизни»[431]. Но конечно никаких возможностей послать епископов из-за противодействия германских властей не было. А Смоленская епархия вошла в состав Белорусской Православной Церкви.

Из всех германских ведомств митр. Анастасий изредка переписывался только с РКМ, по-прежнему занимавшим относительно благожелательную позицию к русскому православию. Например, 24 ноября 1942 г. ландгерихтсрат В. Гаугг попросил главу карловацкой юрисдикции сообщить «по возможности точные сведения об отношении отдельных Православных Церквей к прессе». Эти сведения были посланы в Берлин 15 февраля 1943 г. Среди прочего указывалось, что с конца 1941 г. в Белграде возобновлен выпуск официального органа Синода «Церковная жизнь», а также частного журнала бывшего секретаря Синода Е. Махараблидзе «Церковное обозрение». А 7 августа 1943 г. митр. Анастасий написал в Берлин митр. Серафиму в связи с проведением Ватиканской радиостанцией пропагандистских передач на русском языке: «… я просил бы Вас обратить внимание германских властей на опасность такой пропаганды, как попытки внедрения католичества среди русского народа, и необходимость нечто ей противопоставить. Я полагал бы, что противопоставить надо миссионерские передачи по немецкому радио». Митр. Серафим 22 августа передал это письмо в РКМ, но никакой реакции не последовало[432].

РКМ сыграло заметную роль и в разрешении проведения в сентябре 1943 г. единственного за годы войны архиерейского совещания РПЦЗ. В связи со смертью архиеп. Феофана численный состав Синода сократился до 2 человек — митрополитов Анастасия и Серафима, возникла острая необходимость их встречи и обсуждения персональных вопросов с целью пополнения Синода. Ценой больших усилий РКМ удалось убедить ведомство шефа полиции безопасности и СД в необходимости такой встречи, и 23 июля 1943 г. последнее отправило соответствующее письмо в МИД, указав, что теперь «отстаиваемая нами прежде позиция о нежелательности поездки митрополита Анастасия для обсуждения церковных вопросов на территорию Рейха отпадает». МИД ответил 11 августа, как и раньше, категорическим отказом разрешить поездку митр. Анастасия. Затем последовало еще два убеждающих письма из ведомства шефа полиции безопасности и СД, от 8 и 17 сентября 1943 г. Но, вероятно, МИД не изменил бы своей позиции, если бы не произошли поразившие нацистское руководство события в СССР — прием 4 сентября Сталиным руководства Московской Патриархии и выборы 8 сентября Архиерейским Собором в Москве патриархом митрополита Сергия (Страгородского). Под их впечатлением референт Колреп отправил 23 сентября телеграмму в Белград Бенцлеру о том, что запланированные в Вене переговоры митрополитов Анастасия и Серафима в связи с избранием… Сергия имеют известное политическое значение и сам Колреп теперь намерен с поездкой главы РПЦЗ согласиться, «тем более, что этим нам предоставляется единственная в своем роде возможность для получения влияния на Белградский Синод»[433].

В положительном ответе ведомству шефа полиции безопасности и СД от 9 октября Колреп подчеркнул, что для германской зарубежной пропаганды решение Архиерейского Синода о событиях в Москве имеет «огромное значение». Уже в сентябре МИД развернул широкую международную кампанию против признания выборов патриарха Сергия. В начале октября выяснилось, что согласие с выборами выразили Константинопольский патриарх Вениамин II, Александрийский патриарх и проживавший в Лондоне в эмиграции Греческий архиепископ. Против же высказались лишь некоторые православные архиереи на занятых восточных территориях, в Париже, Варшаве и Загребе. 7–9 октября МИД получил телеграммы от своих представителей в Болгарии, Греции, Сербии о том, что организовать осуждение избрания патриарха Сергия местными Православными Церквами пока не удается. Поэтому резолюции Архиерейского Синода и предавалось такое значение. Во внутренней переписке МИД от 2 октября говорилось: «Акция служит цели противостоять… воздействию поездки архиепископа Йорского в Москву, затруднить установление контактов Православной Церкви в Советском Союзе с заграницей и вообще разжечь сопротивление церковной политике Сталина»[434].

Исходя из тех представлений, которые были высказаны Собором русских зарубежных епископов задолго до войны, митр. Анастасий по своей собственной инициативе, без всякого германского давления, еще 14 сентября сделал заявление о непризнании выборов Московского патриарха. Подобное решение он хотел вынести и на заседании Синода. Не все в заявлении главы карловчан устраивало германские ведомства, в частности цитирование обращения Сталина к русскому народу, но в целом оно оказалось воспринято МИД как неожиданное приобретение. В связи с этим было позволено провести в Вене не встречу двух митрополитов, а целую архиерейскую конференцию. В докладной записке культурно-политического отдела МИД от 27 октября 1943 г. о причине разрешения Венской конференции говорилось: «Решающим для этого решения было то, что глава Белградского Синода митрополит Анастасий имел намерение на заседании Синода вынести резолюцию против признания митрополита Сергия патриархом. Такая резолюция могла дать в руки службе германской зарубежной информации ценный пропагандистский материал»[435].

Конференция, получившая официальное название «Архиерейское совещание иерархов Православной Русской Церкви за границей», состоялась в Вене 21–26 октября 1943 г. В ней участвовало 14 человек — митрополиты Анастасий, Серафим (Ляде), Серафим (Лукьянов), епископы Пражский (Сергий), Потсдамский (Филипп), Венский (Василий), настоятель братства преп. Иова архим. Серафим, 4 священника из Германии и Бельгии, секретарь совещания Г. Граббе, а также два представителя Белоруссии — архиепископ Гродненский и Белостокский Венедикт и архим. Григорий (Боришкевич). Присутствие двух последних стало единственным за годы войны случаем допущения встречи иерархов РПЦЗ и занятых восточных территорий. 24 октября в Вене была даже совершена по предложению Белорусского Синода хиротония архим. Григория во епископа Гомельского и Мозырского. Иерархи РПЦЗ считали это очень важным — как факт определенного проникновения в оккупированные области.

Совещание выслушало несколько докладов о церковной ситуации в различных странах и приняло три основных документа, вскоре опубликованных: «Резолюцию по вопросу об избрании Патриарха Всероссийского в Москве» — о неканоничности этих выборов и невозможности их признания, «Воззвание ко всем верующим Православной Русской Церкви на Родине и в рассеянии сущим» — о необходимости борьбы с коммунизмом и «Резолюцию по вопросу о том, чем Церковь может содействовать борьбе с большевистским безбожием». Первый документ готовила комиссия под председательством митрополита Серафима (Лукьянова), а второй — комиссия во главе с митрополитом Анастасием[436]. Принятие именно этих двух документов соответствовало планам германских ведомств, которые пытались косвенным образом воздействовать на участников совещания.

Связанный с этим инцидент произошел в первый же день — 21 октября. На совещание пришли два офицера СД, ранее сопровождавших митрополита Анастасия в поездке из Белграда в Вену. Г. Граббе позднее вспоминал: «Я подхожу к ним и говорю: знаете, у нас сейчас заседание. „Да, да“, — говорят, и не уходят. Я говорю им, что заседание закрытое и их присутствие на нем невозможно. Они стали спорить. Я, наконец, сказал им: „Как хотите. Хотите сидеть здесь — сидите, но у нас собрания не будет“. Тогда они с возмущением ушли»[437]. В дальнейшем свое воздействие нацистские ведомства старались проводить через некоторых более связанных с ними архиереев, среди которых открыто прогерманской позицией выделялся митрополит Парижский Серафим.

В телеграмме Колрепа из Вены в МИД от 24 октября 1943 г. говорилось, что текст проекта резолюции по вопросу избрания патриарха был обсужден представителями полиции безопасности, Министерства занятых восточных территорий и МИД, которые внесли в него ряд изменений. Связанные с германскими ведомствами архиереи должны были представить на совещании эти изменения в качестве своих предложений и добиваться их принятия. Существовали серьезные опасения, что митр. Анастасий, не подозревавший о германской интриге, не подпишет планируемые документы. В своей телеграмме Колреп отмечал, что тогда вся акция теряет смысл, и подчеркивал: «Анастасия до настоящего времени умышленно не информировали о том, какое политическое значение придается германской стороной его резолюции»[438].

Текст предложенных нацистами изменений в архиве найти не удалось, поэтому сложно сказать, насколько они были учтены в итоговой резолюции. Но в целом можно констатировать, что совещание не находилось полностью под германским контролем. Вместо желаемого МИД призыва ко всем православным христианам мира было принято воззвание к русским верующим, совещание не послало никаких приветствий Гитлеру или другим руководителям Третьего рейха. Неожиданным для нацистских ведомств оказался третий принятый документ. Он фактически содержал критику германской политики в отношении Русской Церкви и включал требования, направленные на предоставление ей большей свободы: «1) Свободное развитие и укрепление Православной Церкви в оккупированных областях и объединение всех православных освобожденных от советской власти церковных областей и Зарубежной Православной Церкви под одним общим церковным возглавлением служило бы залогом наибольшего успеха этих частей Русской Церкви в борьбе с безбожным коммунизмом… 3) Необходимо предоставление русским рабочим в Германии свободного удовлетворения своих духовных нужд. 4) Ввиду большого количества разнообразных русских воинских частей в составе германской армии, необходимо учреждение института военных священников… 6) Более энергичная проповедь православного религиозно-нравственного мировоззрения… 9) Возбудить ходатайство о введении апологетических передач по радио. 10) Организация духовных библиотек при приходах… 13) Предоставление православной церковной власти возможности открытия духовных школ и организации пастырских и религиозно-нравственных курсов». После окончания конференции также выяснилось, что ее участники составили и единогласно приняли обращенный к германским властям меморандум, отправленный 3 ноября митр. Серафимом (Ляде) в РКМ. Этот документ включал в себя в более развернутой форме важнейшие из приведенных выше пунктов резолюции. В нем также более явно критиковалась политика германских ведомств, в частности, содержалось пожелание «устранения всех препятствий, мешающих свободному сообщению епископов по эту сторону фронта, и, если это отвечает желанию епископов, их объединению»[439]. Впрочем, на церковную политику нацистов меморандум не оказал влияния, идти на существенные уступки РПЦЗ они не собирались.

Стремясь как можно шире пропагандистски использовать совещание, германские ведомства еще во время заседаний делали митрополиту Анастасию настойчивые предложения дать интервью в газеты и выступить по радио, на что он ответил категорическим отказом. Но два богослужения, 24 и 25 октября, в венской русской церкви были все же записаны на пластинку для радио, также оказались сделаны с пропагандистскими целями фотографии совещания, и радио Вены удалось взять интервью у некоторых архиереев. 27 октября митр. Анастасий вместе с Граббе и епископом Венским Василием, назначенным на должность члена-секретаря Синода, вернулся в Белград[440].

Таким образом, Венское совещание стало заметным событием для РПЦЗ, но оно отнюдь не завершает, как считает немецкий историк Г. Зайде, первую фазу ее истории[441]. В конце 1943 — начале 1945 г. она в целом соответствовала развитию предыдущих лет. Не изменилась существенно и позиция германских ведомств, в основном и после совещания по-прежнему продолжавших политику изоляции Архиерейского Синода. Скорее можно говорить о завершении первой фазы истории РПЦЗ весной 1945 г. в соответствии со значительными изменениями условий ее существования в послевоенном мире.

Также следует опровергнуть высказанную в многотомной «Истории христианства» версию, что в Вене планировалось провести конференцию не только представителей Русской, но и других родственных ей Церквей; а так как на совещании кроме архиереев РПЦЗ присутствовал только один епископ из Белоруссии, то эта инициатива не удалась[442]. На самом деле по замыслу нацистских ведомств состав участников конференции должен был ограничиваться архиереями РПЦЗ, да и то не всеми. Так, митр. Серафим (Соболев) из Болгарии, несмотря на ходатайство митр. Анастасия, в Вену прибыть не смог. А архиепископу Венедикту и архимандриту Григорию удалось приехать потому, что территория их Гродненско-Белостокской епархии непосредственно входила в состав Третьего рейха и они могли относительно свободно передвигаться по Германии без дополнительных специальных разрешений. И, конечно, обсуждение на совещании вопросов возобновления церковной жизни в России и связанной с этим миссионерской деятельностью было инициативой исключительно самих архиереев и противоречило замыслам нацистов.

Планы же германских ведомств относительно пропагандистского использования Венской конференции потерпели неудачу. В своей заметке от 31 марта 1944 г. Колреп писал, что развернутая после нее МИД акция с целью побудить балканские Церкви выступить с заявлением против назначения патриархом Сергия не удалась, и подчеркивал: «Является фактом, что принятая на Венской Архиерейской конференции… резко направленная против неканонического присвоения звания патриарха Сергию резолюция в результате не дала желаемого пропагандистского успеха, особенно у автокефальных Церквей Балкан. Ставшие известными высказывания православных архиереев Балкан подтверждают это впечатление»[443].

Далее Колреп указывал, что в результате был избран другой способ воздействия на православных епископов Балкан — через архиереев занятых восточных территорий. С этой целью планировалось в апреле — мае провести 3–4 конференции украинских, белорусских и прибалтийских православных епископов в Риге, Варшаве и Минске с принятием антисергианских и антисоветских резолюций. Эти конференции должно было готовить РСХА по согласованию с Партийной канцелярией, РМО, Министерством пропаганды и Министерством иностранных дел; участие в них эмигрантских архиереев категорически исключалось. Колреп считал, что подобная акция имеет все шансы на успех: «Вернее сказать, мы сейчас имеем возможность побудить епископов и митрополитов к ясному высказыванию мнения за или против большевизма и этим политически включить их в сферу нашего влияния»[444].

17 апреля МИД переслал резолюцию Рижской конференции германским послам и представителям в 20 европейских государствах. В сопроводительной телеграмме указывалось: «Запланировано по возможности использовать отдельных епископов посредством поездок в балканские страны для прямого воздействия на глав автокефальных Церквей». Подобным образом рассылались и резолюции конференций в Варшаве и Минске[445].

Весной 1944 г. МИД придавал подобной церковно-политической деятельности такое большое значение, что пошел на создание нового подразделения, специально предназначенного для координации ее проведения — информационного бюро XIII. Заседание этого органа должно было проходить раз в две недели. Первое из них состоялось 12 апреля, а второе 4 мая. В ходе обсуждения речь шла в основном об использовании результатов четырех упомянутых конференций русских иерархов[446]. Вся акция согласовывалась с Партийной канцелярией, причем допущение возможности проведения совещаний и заграничных поездок православных архиереев занятых восточных территорий вовсе не означало изменения принципиально враждебного отношения руководства Третьего рейха к Русской Церкви. Это было видно и из комментария посланника Лангмана относительно переговоров с Партийной канцелярией, высказанного на заседании информационного бюро XIII: «При этом речь идет не об изменении принципиальной постановки вопроса, а о практических мероприятиях»[447].

12 мая в Партийной канцелярии состоялось совещание, на котором было признано целесообразным использование православного духовенства с Востока для пропаганды на Балканах. По его итогам Колреп просил 16 мая ведомство шефа полиции безопасности и СД побыстрее подобрать подходящих священнослужителей. В докладной записке МИД от 15 июня намечались и другие контрмеры советской церковной пропаганде — поездки профессоров-теологов, ранее пресекавшиеся СД, назначение германского евангелического епископа Хеккеля представителем при Константинопольском патриархе, но в очередной раз подчеркивалось:

«Кроме того, желательно использование православных русских, но по возможности не царских эмигрантов, которые больше на Балканах не так популярны, и других православных доверенных лиц, которых СД, по-видимому, имеет в своем распоряжении»[448]. Безуспешные попытки проводить пропагандистские церковные акции на Юго-Востоке Европы продолжались до августа 1944 г., затем их пришлось резко свернуть. В связи с общим ухудшением военного положения и приближением советских войск стало не до них. Так и не дошло дело и до посылки священнослужителей из Белоруссии, Украины и России на Балканы.

Изменение военного положения самым непосредственным образом сказалось на судьбе Архиерейского Синода РПЦЗ. С первого дня Пасхи начались регулярные воздушные налеты на Белград англо-американских бомбардировщиков, которые приносили большие жертвы и разрушения. Русское духовенство ежедневно обходило с чудотворной Курской Коренной иконой дома прихожан, совершая молебствия. Митр. Анастасий также навещал раненых, хоронил убитых, стараясь после каждого налета разузнать, не пострадал ли кто-либо из его паствы[449].

В это время в посланиях архиереев РПЦЗ при сохранении их антикоммунистической направленности появились новые ноты. Так, проживавший в США архиеп. Виталий (Максименко) в начале 1944 г. писал: «Мы усердно молились об избавлении нашего русского народа от нашествия супостатов, а Русской Церкви — от гонений и от надругательств безбожников… Жестокий враг — германцы уже почти изгнаны русским христолюбивым воинством и оставляют землю русскую, хотя и разоренную. Также и безбожные гонители на Веру Христову в России послабили свое тяжкое иго». При этом митрополит призывал не идти на поводу у антицерковных агитаторов и предостерегал от подчинения патриарху Сергию[450].

В этом отношении интересно обратиться к Рождественскому посланию митрополита Анастасия 1944 года. В нем помимо мольбы к Богу запретить нынешнюю лютую брань, «умирив нашу жизнь», содержатся слова, которые достаточно ясно осуждают политику Третьего рейха: «Уже теперь очевидно для всех, что те, кто зажигал нынешний пожар или радовались его распространению, не могут ни остановить, ни тем более погасить его. Нынешние роковые события развиваются с какою-то неудержимою стихийною силой и готовы увлечь в бездну всех, кто так неосторожно будил зверя в человеке». В то же время митрополит называл коммунистов людьми «с сожженною совестью», которые «везде служат сеятелями лжи и неправды и источником смуты умов»[451].

Ввиду приближения советских войск антикоммунистическая деятельность митр. Анастасия даже усилилась, и в связи с этим его контакты с германскими ведомствами участились. 18 апреля 1944 г. МИД, очень заинтересованный в любых церковных антисоветских акциях, писал своему уполномоченному в Белград о выделении митрополиту в случае необходимости денег и бумаги для выпуски печатных изданий. Правда, 26 мая Бенцлер отвечал, что ему о соответствующей просьбе митр. Анастасия ничего не известно, и Граббе, наоборот, сообщил о практической невозможности издания в Белграде церковной литературы, сославшись на полную загруженность единственной типографии с русским шрифтом заказами охранного корпуса[452]. Архивных документов о передаче Архиерейскому Синоду германских денег найти не удалось, но, согласно косвенным данным, в 1944 г. он все-таки получил единственный раз за годы войны 3000 марок[453]. Скорее всего, в данном случае речь могла идти о материальной помощи РКМ в связи с эвакуацией Синода в Германию.

23 июня 1944 г. митр. Анастасий отправил в РКМ свое последнее письмо с предложениями относительно германской церковной политики, в котором выражалась тревога по поводу ситуации на Украине. Дело в том, что 26 апреля в Белград прибыл эвакуированный из Одессы архиепископ Херсонский и Николаевский Антоний, представивший вскоре Архиерейскому Синоду подробный доклад о церковной жизни в своей и соседней епархиях. В мае митр. Анастасий и архиеп. Антоний отслужили панихиду по экзарху Московской Патриархии в Прибалтике Сергию, митрополиту Волынскому Алексию и всем другим убитым за последнее время большевиками архиереям и священникам (хотя, как теперь известно, к убийствам преосвященных Сергия и Алексия советские власти не имели никакого отношения)[454].

В своем письме митр. Анастасий предостерегал немцев от поддержки неканоничной автокефальной в ущерб законной автономной Украинской Церкви, делая вывод, «что так называемая Украинская автокефальная церковь является группой с настоящим сектантским характером, поддержка которой со стороны германских ведомств никоим образом не рассматривается верующими в качестве признака внимания по отношению к Православной Церкви». К письму руководителя карловчан был проявлен определенный интерес, 31 июля копии его были пересланы в МИД, РСХА, Партийную канцелярию, а 17 августа в РМО[455]. Но никакого реального воздействия оно не оказало. Министерство занятых восточных территорий и далее продолжало поддерживать именно автокефальную церковь.

В сентябре 1944 г., за три недели до вступления советских войск в Белград, Архиерейский Синод со своими служащими эвакуировался в Вену. Вопрос о переселении Синода в Германию поднимался еще на Венской конференции в октябре 1943 г., и митр. Серафим (Ляде) подал об этом заявление в германские ведомства. Но его поддержало тогда только РКМ, все остальные заняли отрицательную позицию. 24 апреля 1944 г. уже Бенцлер прислал в МИД телеграмму с предложением об эвакуации Синода, по желанию последнего, в Карлсбад, указав, что его позицию в этом вопросе разделяет не только РКМ, но и белградское СД. Однако ведомство шефа полиции безопасности и СД 25 апреля сообщило своим офицерам в Белграде, что вопрос об эвакуации вообще не может ставиться. В качестве обоснования приводился довод, «что при переселении Белградского Синода в Карлсбад этот город, принимая во внимание большое число восточных рабочих в рейхе, рано или поздно станет местом паломничества православных верующих». МИД считал точно так же; еще 12 сентября 1944 г. он указывал своему уполномоченному в Белграде оставить митр. Анастасия и его сотрудников на месте так долго, как позволит военное положение на Балканах. Эта позиция, помимо ссылок на интересы германской внешней политики, объяснялась необходимостью препятствовать тесным контактам митрополитов Серафима (Ляде) и Анастасия[456].

Во второй половине сентября угроза Белграду со стороны советской армии стала очевидной, и Синод смог наконец при поддержке РКМ, посылавшего тревожные телеграммы в различные ведомства, переехать в Вену. В информационной записке МИД от 19 сентября говорится, что митр. Анастасий в сопровождении 14 персон прибыл в Германию и его нельзя размещать совместно с епископами, эвакуированными из восточных областей. Согласно заметке Колрепа от 22 сентября пригороды Берлина в качестве места размещения отвергались из-за близости к резиденции митр Серафима. Старая политика изоляции Синода и митр. Анастасия лично давала себя знать и за 7 месяцев до крушения Третьего рейха. В конце концов 10 ноября служащие и члены Синода поселились в Карлсбаде, где 11 февраля 1945 г. скончался бывший архиепископ Берлинский и Германский Тихон (Лященко)[457].

В Германии митр. Анастасий несколько раз встречался с генералом Власовым, благословил создание Русской освободительной армии (РОА). 18 ноября 1944 г. митрополит присутствовал в Берлине на торжественном собрании, посвященном провозглашению Комитета освобожденных народов России (КОНР) и 19 ноября выступил в берлинском соборе со словом, посвященном учреждению комитета. В заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. утверждалось, что «в последний момент военных действий» у РКМ возникла мысль о созыве Собора всех зарубежных русских епископов различных юрисдикции «якобы для выражения общего их протеста против угнетения Церкви со стороны советской власти». Далее в заявлении говорится: «За этим формально выстроенным поводом к созыву Собора у правительства, несомненно, скрывались и другие, ему одному известные виды и надежды на Собор русских епископов. В предвидении этого Архиерейский Синод не пошел навстречу желаниям правительства в осуществлении такой задачи. Собор так и не был созван»[458]. Хотя архивные документы на этот счет в просмотренных фондах отсутствуют, теоретически такая попытка со стороны германских ведомств, проявлявших интерес к Русской Церкви вплоть до мая 1945 г., не исключается. В связи с новым приближением советских войск митр. Анастасий и служащие Синода при содействии генерала Власова выехали в Баварию, где их застал конец войны.

Подводя итоги, следует еще раз подчеркнуть важность балканского региона для Третьего рейха. Нацистская церковная политика там была в основном направлена на раздробление единства Православных Церквей и установление своего контроля над ними. Большинство этих Церквей действительно в первые годы войны находилось под германским влиянием, но осенью 1943 г. оно было утрачено, и в этой сфере Третий рейх фактически потерпел поражение еще за год до своего военного разгрома в Юго-Восточной Европе. Огромное влияние на ситуацию в балканском регионе оказывало положение Русской Церкви в эмиграции, на занятых восточных территориях и в СССР. РПЦЗ считалась нацистским руководством идеологически враждебной организацией, потому с 1941 г. стала проводиться политика ее полной изоляции, все контакты с Востоком пресекались, хотя, несмотря на запреты, полулегально они все же существовали — в основном в виде отправки в Россию церковной литературы и утвари. С сентября 1943 г. под влиянием военной и внешнеполитической ситуации германские ведомства начали предпринимать безуспешные попытки использовать для воздействия на балканские Церкви архиереев оккупированных территорий и РПЦЗ, при сохранении в основном прежнего недоверия и политики изоляции последней. Венская конференция была в этом плане единственным крупным исключением. Здесь можно увидеть некоторую аналогию с власовской акцией — допущением перед лицом надвигавшегося поражения создания Русской освободительной армии. Но в отношении русского православия нацистские ведомства зашли совсем не так далеко, не позволив начать практическое взаимодействие и возможное объединение его. Враждебность и боязнь Русской Церкви оказались гораздо сильнее, чем даже опасения по поводу Русской освободительной армии.