"Дурная мудрость" - читать интересную книгу автора (Драммонд Билл)

Глава четырнадцатая Богохульная содомская сучка, царица Чума

Наши друзья приготовили замечательный завтрак: отбивные из оленины, оленину. Все много, ешь – сколько влезет. И пива – пей, сколько влезет. На троих мы, наверное, съели целого оленя. Я выпил немало лапландского эля: согревался на будущее, чтобы потом не замерзнуть в заснеженной тундре, куда нам предстояло отправиться уже очень скоро. Шаман показал нам лей-линию, что проходила рядом с его домом. Сказал, чтобы мы ехали вдоль этой линии – ровно тринадцать сотен миль, – и она выведет нас в большой мир. Мы обняли наших друзей и отправились в путь. Домой. Скалагрофт, Эгил и Синди махали нам вслед, пока мы не скрылись из виду.

Снова – в дорогу. Мы по-прежнему благоговейно молчим. Молчим еще долго. Потом Z оборачивается ко мне и говорит:

– Ладно, теперь мы услышали одну ноту Потерянного Аккорда. Осталось найти еще две.

Да. Он прав. В песне, которую спела нам старая бабка-лапландка, заключалась одна из трех нот Потерянного Аккорда. Теперь главное – удержать ее в наших сердцах. Потому что ее невозможно запомнить: ее можно лишь сохранить в душе, чтобы она продолжала звучать, пока мы не найдем остальные две ноты.

Я точно не помню, но, кажется, эти три ноты что-то такое символизируют. Может быть, рождение, жизнь и смерть. (Вся это символика – дело несложное, когда начинаешь в нее врубаться.) Теперь нам осталось найти ноту рождения и ноту жизни. И когда все эти три ноты зазвучат одновременно у нас в сердцах, мы испытаем великое откровение – обретем в наших душах Потерянный Аккорд, аккорд возрождения. Единственное, что настораживает: почему нота смерти открылась нам первой?

Да. Мартти и вправду шаман, причем наивысшей степени посвящения. Пусть даже он и играет какую-то классическую чушь на гитаре – но он показал нам путь.

Останавливаемся у обочины. Выходим и дружно блюем подгнившей олениной, которую нам пришлось съесть в гостях, чтобы не обидеть хозяев. Нет, бля! Только сейчас до меня дошло, что они угостили нас этим вонючим мясом вовсе не потому, что у них не нашлось ничего другого, чтобы накормить гостей – в мясе оленя, должно быть, содержатся все магические элементы полярных стихий. В мясе и в душистой подливке, куда добавлены редкие травы тундры. Эльфийские сапоги, которые мы купили у старой лапландки и носим теперь, как какую-нибудь туристическую безделушку – это, на самом деле, магическое одеяние. Песня Мартти про умирающего оленя была лишь вступлением к настоящему ритуалу.

– Ни хрена себе! Слушай, Z, мы же прошли обряд инициации!

– Да, Билл, жизнь это не только вечерние новости по телевизору.

Z у нас мудрый – куда деваться. И Гимпо, кстати, тоже.

– У нас всего пять часов, чтобы доехать до Рованиеми и успеть на поезд в Хельсинки, – говорит Гимпо. На самом деле, он вообще ничего не сказал. А просто прибавил газу.

Мы ехали несколько дней, держась голубого свечения лей-линии. Я периодически переключался на автопилот. Компьютер настраивался на магнитное поле земли. Машина держала скорость – 30 миль в час. Я пытался спать прямо в седле, но спать было немыслимо.

Стоило мне задремать, и меня сразу же одолевали кошмары: я мчался куда-то на призрачном коне Фюсли, причем сидел без седла, и мне постоянно являлась женщина – она была вся в крови, но в чужой крови, а на ее поясе для чулок висели гроздья отрубленных голов. Ее лицо непрестанно менялось; оно растекалось, как расплавленный жир, надувалось кошмарными пузырями, лопалось черными дырами. Вот она принимает обличив юной красавицы, а уже в следующее мгновение передо мной предстает отвратительная старуха, доминатрикс, сама Мать-Земля. В каком бы облике она ни являлась, ее неизменно сопровождают змеи – алые и блестящие, как свежевыпотрошенные кишки. Во взвихренное пространство сна врывается восточная музыка – нестройная, негармоничная, жуткая. Таинственная женщина пляшет. Приапическая Горгона с отрезанными пенисами в волосах, она вырывает меня из сна – в явь.

Я проснулся в холодном поту. Меня трясло. Сердце билось в бешеных ритмах дез-металла. Мир был в двух днях пути на юг. Билл и Гимпо тоже переключились на автопилот, но, судя по их безмятежным лицам, им снились хорошие сны. Не кошмары. Бледный диск солнца прятался за пеленой снега. Я заметил, что снег стал другим: там, на Севере, он был как сухой порошок, теперь он стал более рыхлым и влажным. Мотоциклы не то чтобы вязли, но ехать стало труднее: передние лыжи врезались в снег глубже. Кое-где уже проглядывали небольшие участки голой земли с промерзшей травой. Среди сосен пела какая-то птица.

Едем на юг по белым пустынным просторам, солнце движется на запад. Его свет мчится к нам сквозь пространство и время, с отставанием в считанные секунды. Время гнется и искажается – в соответствии с теорией относительности. Z сидит впереди, крутит ручки приемника, ищет Радио-Мафию. Похоже, нашел. Дружелюбный финский панк; но потом вдруг включается «Ebeneezer Goode», текущий хит поп-рейв команды «The Shamen», «Шаманы» (кстати, вот яркий пример абсолютно неправильного названия).

Z удручен и расстроен, что Радио-Мафия транслирует танцевальную музыку во время нашего путешествия на Север. Да уж, Z знает, как задеть за живое своих друзей и попутчиков. В данном случае – меня. Он, конечно же, знает, что каждый, когда-то игравший в группе, ненавидит любую другую группу из тех, что играют в той же манере. Потому что любая чужая группа – это угроза твоей. И в этом смысле и «The Orb», и «The Shamen» представляют угрозу для нас с Джимми; тем более теперь, когда мы уже ничего не записываем в рамках проекта KLF… они мгновенно и очень даже успешно заполнили брешь, оставшуюся после нашего ухода. Конечно, мне хотелось бы думать, что я – как дзен-мастер – выше всей этой мелочной суеты материального мира; и да, я признаю, что «Ebeneezer Goode» – замечательная танцевальная/поп/рейв композиция; но вот в чем ужас – она уже пять недель держит первое место во всех хит-парадах, тогда как мы, KLF, смогли удержаться на первом месте в Великобритании всего две недели подряд.

Я не знаю, известны ли эти подробности Z, но он и вправду задел меня за живое. Наступил на любимую мозоль. Я пытаюсь не обращать внимания на его мелочные издевательства, потому что подобный инфантилизм даже не стоит того, чтобы на него напрягаться. Наконец, песня кончается, и настает избавление в виде «Eight Miles High» группы «The Byrds».

Разговор переходит на Трейси и ее бойфрендов. Одно время Трейси встречалась с этим тощим американцем… ну, который с идиотской прической… он еще пел в какой-то ирландской группе, почти известной. Это была и любовь, и пытка, но потом он бросил Трейси ради учительницы математики. У Трейси в голове не укладывалось, как он может быть счастлив с учительницей математики. Я лично его не знал, этого парня, но я, помнится, что-то такое сказал, что ему, может быть, нужно жить с кем-то нормальным; что ненормальным обязательно нужно встречаться с нормальными, а нормальным – с ненормальными, что это как инь и ян. Я совершенно не собираюсь углубляться в какие-то дебри, но вы, наверное, поняли, что я имею в виду.

Я совершенно не помню тот разговор с Трейси, он давно погребен под завалами мусора на свалке памяти, но Z вдруг решает заступиться за Трейси. Как выясняется, она очень расстроилась из-за того, что я считаю ее ненормальной, и:

– Почему ей нельзя встречаться с припизднутыми психопатами-музыкантами, если ей этого хочется? – вопрошает Z.

– Да мне вообще все равно, с кем она там встречается, но если ей хочется в жизни стабильности и равновесия, почему она не найдет себе самого обыкновенного психа? – Я сам не верю, что я это сказал. Что я вообще знаю о человеческих отношениях? Я знаю только одного человека, кто разбирается в этом еще херовей, чем я: это Z. Кстати, он думает обо мне то же самое.

Ладно, проехали!

Гимпо первым заметил его: бронзовокожего бога в человеческом облике, Полярного Адониса, нордического Давида, – обнаженный, он стоял, скрестив руки на груди, прямо на нашей лей-линии. Он походил на скульптуру, вырезанную из чефраса. Мускулистый торс. Длинные, до пояса, волосы, сияющие и пышные. Тяжелая челюсть; глаза – пронзительные и синие, как у кочевника из пустыни, который пристально вглядывается в горизонт, где виднеются пирамиды; массивный член.

Мы остановились, чтобы заговорить с этим видением из сладкого сна педераста. Он ослепительно нам улыбнулся, свет тысячи солнц отразился от его белоснежных зубов. Протянул свою большую бронзовую руку.

– Меня зовут Фабио, – карамельный баритон источал спокойную уверенность в себе. – Прошу прощения за свой наряд, – он рассмеялся, – или же за отсутствие такового. Я вышел, чтобы пробежаться. Здесь никто не живет, только мы с братьями, – он небрежно махнул рукой, – а белым медведям, по-моему, все равно.

Я пожал его руку. Как я и думал, его рукопожатие было крепким, но неагрессивным.

– Пойдемте, – сказал он своим обольстительным голосом. – Вы должны с нами отужинать – монастырь тут рядом. – Фабио побежал вперед, указывая нам дорогу. Оранжевый солнечный свет отражался в блестящих капельках пота у него на коже. Казалось, что он весь обсыпан крошечными янтарными бриллиантами. За ним тянулся шлейф пара – словно хвост фантасмагорической птицы из опиумного видения. Мы были на Севере, до полярного круга оставалось еще несколько сотен миль, но этот сверхчеловек как будто и не замечал холода.

Мы завели мотоциклы и поехали рядом с нашим новым другом, стараясь идти вровень с ним. Он весь излучал блаженный покой, и в нем не было ничего гомосексуального.

Мы двигались прямо на солнце.

День серый и тусклый, пейзаж постепенно теряет свое величие. Как будто мы возвращаемся с матча, и хотя наша команда одержала победу, послематчевая эйфория уже прошла – и впереди снова маячат унылые будни.

Фабио общался с нами телепатически. Он рассказал о себе: он был духовным лидером группы воинов-монахов, каждый из которых – подлинный мастер эзотерических и боевых искусств. Вступая в орден, все братья дают обет безбрачия и посвящают себя великому служению. Их цель – спасти мир от грядущей большой беды, предсказанной основателем их ордена.

Когда в 1988 году в эйсид-хаус-клубах грянул взрыв рейва и мы с Джимми активно жевали наши диско-печенюшки, Z упорно держался подальше от всей этой «танцы-любовь-морковь-полное-помешательство-и-все-друзья-навек» тусовки и повторял:

– Я покончу самоубийством, если дез-металл-группы начнут брать мажор. Это будет конец дез-металла. Лав-металл? Что, блядь, за бред. Металл – это смерть, но уж никак не любовь. Вот ты можешь представить, что «Black Sabbath» вновь собираются вместе и сами уничтожают свою легенду, записав радостные рейв-версии своих старых вещей, которые были как похоронный звон, как предвестие смерти?!

Уже стемнело. Гимпо молчит. Наш с Z разговор потихоньку сворачивает на ухабистые дороги тяжелого рока: мы цитируем строки из песен с дебютного альбома «Sabbath», мы помним их все наизусть; мы вспоминаем давно утерянные записи «Budgie» и альбом «Very 'Eavy, Very 'Umble» «Uriah Heep»; и вообще, он когда-нибудь слышал про «Stray»? Мы похожи на двух старых придурков, которые обсуждают крикетные матчи каких-то заштатных, провинциальных команд, что состоялись еще до войны – дела давно минувших дней, подогретое пиво и все дела. Но нас это не остановит: мы продолжаем барахтаться в разбитых рок-мечтах, где еще не умолк зов Оззи, и в глубине притаилась тьма. Да, Оззи. Эта мрачная личность в длиннополой шинели, обреченная бесцельно скитаться по вечности. Вот он идет, сгорбив спину; длинные патлы уныло свисают, скрывая лицо – такое юное; он держит под мышкой все семь альбомов, каждый из которых дался немалой кровью – альбомов, записанных с группами, чьи названия давно позабыты.

Z спрашивает про «Черную комнату», наш альбом, который мы с Джимми начали было записывать в рамках проекта «The Justified Ancients of Mu Mu», но потом испугались и бросили это дело. Я рассказываю ему про тот случай в сумрачной студии, когда я стоял перед микрофоном, и у меня в наушниках грохотали запредельные гитарные риффы Джимми, и вдруг мой собственный голос сделался совершенно чужим, незнакомым – я пел слова, но это были чужие слова, потому что я их не писал, и передо мной вдруг разверзлась пропасть. Я осторожно придвинулся к самому краю и глянул вниз: бездонная пустота. В общем, мы не закончили «Черную комнату», полноценный альбом группы «The Justified Ancients of Mu Mu» так и не состоялся.

Но Z убеждает меня, что это еще ничего не значит, и его доводы согревают мне сердце. Он говорит, что мы с Джимми просто избрали путь наименьшего сопротивления, потому что боимся ответственности; мы должны вновь оседлать боевых коней и закончить начатое. И да, сейчас, в данный конкретный момент, мне хочется верить, что Z, может быть, прав. Но, может, нам с Джимми стоит подождать, пока нам обоим не стукнет по пятьдесят, и потом записать наши вещи уже в качестве ветеранов, побитых в боях – когда наша музыка будет проистекать не из затухающего либидо, а из ужаса перед жизнью, что прошла в непрестанном противостоянии с этой пропастью. Ну, примерно как если бы «Megadeth» сделали музыку на стихи Мильтона.

В машине тепло и уютно: повсюду разбросаны сигаретные пачки, пустые бутылки, фантики от конфет. Пахнет густым пердежом и застарелым потом.

– Знаешь, Блейк даже не был поэтом-романтиком. Он был сам по себе. Вне каких-то течений. – Z.

– Да, но они жили в одну эпоху. И он тоже пытался противодействовать Веку Разума. Как и все остальные. – Я.

– С тем же успехом ты мог бы сказать, что «The Stranglers» – панк-группа, хотя они просто играли концерты вместе с панк-роковыми командами. – Z.

– Слушай, вот мы с тобой спорим, спорим… а к чему мы в итоге пришли?

– А тебе не все равно?

Гимпо заезжает на автозаправку. Я иду звонить Улле из «Mega Records»: сообщить ей, что наша миссия благополучно завершена, и мы все живы. И очень надеемся, что она обеспечит нам в Хельсинки обширную культурную программу. Захожу в магазинчик: какие-то розовые пакетики и желтые штуковины, завернутые в целлофан, стойка с газетами и журналами, в холодильнике – полный набор безалкогольных напитков, у кассы – телефон-автомат.

Через десять минут возвращаюсь в машину. Голова идет кругом. Как сообщить эти новости Z и Гимпо?

– Ну что? Дозвонился? – Z.

– Ага. – Я.

– И чего? – Гимпо.

– Ну, у нее не получится с нами затусоваться, потому что у них там другие артисты приехали. Они дают интервью и выступают по телику, раскручивают свою новую запись, которая уже в чартах. А Улла считает, что нам не захочется с ними пересекаться. Она очень извиняется, ей вроде как неудобно, и даже стыдно. – Я.

– И что за артисты? – Z.

– Угадай!

– Мы что, бля, в загадки играем? Давай, говори. – Z.

– После всего, через что мы прошли, кого бы мы меньше всего ожидали тут встретить?

– «U2»? – Z.

– Даже лучше. – Я.

– Френк Синатра? – Гимпо.

– Нет. Даже лучше, чем Френк.

В общем, пока ставки не возросли запредельно, я выдаю им новости:

– Чиппендейлы – не все, конечно, только двое, но Улла сказала, что после обеда мы можем пойти на какую-то там тусовку с Муллой, а вечером встретиться с ней и с этими Чиппендейлами и пойти в ночной клуб поразвлечься.[17]

Орден называется Розенкрейцерское Братство Рыцарей Чиппендейла, в обиходе – просто Чиппендейлы. Их духовный центр, Sugar Shack, Сахарный Дом, располагается в аскетическом храме – здесь, за полярным кругом, среди льда и снегов. В Сахарном Доме монахи проходят тщательную, всестороннюю подготовку в течение десяти лет: молятся, медитируют, выполняют физические упражнения, развиваются как физически, так и духовно – и только потом им дозволяется выйти в мир, дабы нести людям на юге свет истины.

Наверное, тут надо подробнее остановиться на Чиппендейлах и попытаться определить их место в нашей изменчивой западной культуре. Сейчас, когда вы читаете эту книгу, их уже мало кто помнит: какое-то смутное нововведение, затерянное в начале девяностых, давно поблекшее и увядшее. Но в данный конкретный момент, для меня лично, Чиппендейлы – это больше, чем «The Beatles», гораздо смелее, чем «The Sex Pistols», и живее, чем Элвис.

В свой последний год в Доме монахи изучают магические танцы, фигуры которых заключают в себе тайное зашифрованное послание. Это очень сильная магия, предназначенная специально для воздействия на женскую аудиторию, поскольку цель у танцоров – вызвать истерию. (Истерия – естественное состояние женщины, и состоятельность мужчины как личности определяется тем, как он справляется с женской истерикой.)

Да, я знаю, что мужской стриптиз был и раньше, что это давно уже стало вполне обычным развлечением на всяких девичниках, но тот, кто создал Чиппендейлов, знал, что творится с миром и что теперь мир готов для Чиппендейлов, или, вернее, готова одна его половина. Женская половина.

Чиппендейлы умеют не только справляться с женской истерией – они знают, как ее обуздать, преобразовать в духовную энергию и направить ее на укрепление мира и понимания. В чиппендейловских церквях женскую половину паствы приводят в истерическое состояние, исполняя во время службы ритуальные танцы, которые чем-то сродни пляске дервишей; их разум впадает в полубессознательное состояние, раскрывается, подобно проржавелым вратам Атлантиды, и таким образом, воспринимает божественное наставление теперешнего духовного лидера Братства, который является четырнадцатым по счету перевоплощением основателя Ордена, Фабио Бизальюго, имя которого в переводе с санскрита означает «океан безупречной любви».

Чиппендейлы были единственными в своем роде. Нигде и никогда за всю историю человечества не было ничего подобного. И, наверное, не могло быть – потому что до них ничего подобного просто не дозволялось. Когда они приезжали в какой-нибудь город, расклеивали свои афиши и договаривались о выступлении с администрацией местного театра, в город съезжались тысячи женщин, причем многие приезжали издалека, за несколько сотен миль. Только чтобы посмотреть их спектакль. Когда я говорю «женщин», я имею в виду женщин всех возрастов – не только восторженных юных девиц, но и вполне респектабельных бабушек, и даже прабабушек, вплоть до совсем мелких девчонок, у которых по малолетству еще не начались месячные. Причем их мужчины ничего не могли с этим сделать. В прошлом мужчины никогда не осмелились бы допустить самого существования такого явления, как Чиппендейлы. Сейчас же никто не осмеливается допустить, чтобы их не было.

.

Согласно учению первого Далай-Чиппендейла, Фабио Первого, только мужчины способны понять концепцию божественной любви, и чтобы обрести духовную истину, они должны прежде всего провозгласить свою любовь к себе и к своим братьям-мужчинам (что далеко не так просто, как кажется – некоторым братьям требуется года четыре, не меньше, чтобы открыть для себя эту вечную аксиому). Чтобы полностью устранить отвлекающие воздействия внешнего мира, осквернившие, например, философию древних греков, братья принимают строгий обет безбрачия и отрекаются от любых проявлений нечестивой земной любви. Малейший намек на какие-то интимные поползновения по отношению к кому-то из братьев карается немедленным исключением из Ордена. Содомия считается смертным грехом и тяжким преступлением, гомосексуализм рассматривается как неизлечимый рак духа.

Фабио и Чиппендейлы считают, что мужчине следует заниматься сексом только для продолжения рода, дабы человечество произрастало и множилось, и когда-нибудь наши потомки сумели вернуться к Святому Отцу, исходному, высшему Чиппендейлу – к Богу. Вот почему их гениталии поражают своими размерами и производительной мощью. Женщины, хотя они и предназначены для великого созидательного деяния – деторождения, не способны понять концепцию абсолютной истины. Ритуальные магические танцы Чиппендейлов помогают женщинам интуитивно усвоить, что Фабио, а значит, и все мужчины, есть воплощение Бога, и что женщине следует слушаться своего мужчину, подчиняться ему во всем и относиться к нему, как к своему личному божеству – уважать его и почитать, никогда не критиковать его и не обсуждать его поступки, мыть посуду, готовить, делать уборку и т. д., и т. п., – такие простые истины, которые как-то забылись в наш неверующий век феминизма.

В смысле подрыва прирожденной мужской самоуверенности Чиппендейлы пошли значительно дальше Кларка Гейбла, который появился голым по пояс в том фильме, не помню названия. Я не знаю, что там творится на их выступлениях, но они дают нашим женщинам что-то такое, чего мы просто не можем им дать. Все, что я знаю о Чиппендейлах, я узнал из того, что видел на их афишах, расклеенных по нашим городам; а видел я молодых мужчин, одетых лишь в воротники-стойки и микроскопические трусики, что едва прикрывают внушительное хозяйство. Гладкая кожа, мускулистые торсы. У кого-то – роскошные золотистые волосы ниже плеч и пронзительные голубые глаза, наследие северной крови; у кого-то – короткие темные волосы и лица скорее латиноамериканского, нежели литовского типа; в некоторых из них было что-то явно негритянское, из серии «прямо с плантации в будуар».

Что это было? Я имею в виду их представления. Что-то похожее на прежние религиозные сборища «возрожденцев» или такой новомодный эротический врестлинг? Я не знаю. Но я знаю одно: то, что делали Чиппендейлы, мы, обычные парни, не сделаем никогда.

Мы приехали в Сахарный Дом: огромный монастырь из белого мрамора, в древнегреческом стиле. Фабио рассказал, что это здание построили в двенадцатом веке, на месте первоначального Дома, которому, как утверждает молва, было пять тысяч лет. И еще мы узнали, что первый Фабио, «океан безупречной любви», был духовным учителем и Иисуса Христа, и Гаутамы Будды.

– Иисус – Чиппендейл?! – удивился Гимпо.

Фабио обратил наше внимание на прекрасную физическую подготовку Назаретянина. Мы с Биллом глубокомысленно закивали. Звучало вполне убедительно.

Нас встретили двое эльфоподобных мальчиков лет двенадцати. Из одежды на них были лишь кашемировые суспензории. Такой же суспензорий, но шелковый, они протянули Фабио; Билу, Гимпо и мне достались хлопчатобумажные – гостевые. Мы разделись и смущенно натянули на себя эти крошечные подвязочки для мужского хозяйства. Нам было неловко за наше ни разу не-Чиппендейловское телосложение.

Фабио вежливо поблагодарил мальчиков и потрепал их по ягодицам.

– Давайте-ка, Джошуа, Габриэль, бегом в гимнастический зал – и работать над этим мышцами. – Фабио ласково улыбнулся. – Наше будущее, – добавил он с отеческой гордостью. – Пойдемте в храм!

Односложный ответ Z включает в себя все оправдания, которые необходимы для поддержания нашего пошатнувшегося самомнения.

– О, бля!

Но только этим Z не ограничился. Его понесло, и я с трудом успеваю за ним записывать.

– Выдающиеся стриптизеры, я бы даже сказал, эпохальные оголяльщики. Мечта поэта. – Шершавый йоркширский говор Z превращается в жеманное гортанное воркование Западного Побережья, просто не голос, а воплощенное обольщение, густой шоколад. – Привет, я Флер. А это мой друг Адонис. Ужасно рады с вами познакомиться. Ой, так мы с вами остановились в одном отеле?! Замечательно! Просто волшебно! А вы еще не были в здешнем тренажерном зале? Мы с Адонисом занимались все утро, подтягивали ягодичные мышцы. Вот, пощупайте. Правда неплохо? Но тут надо еще поработать. Еще чуть-чуть, и я верну себе прежнюю форму – каким я был прошлым летом.

Все воспоминания о великой трагедии рока, все споры, кто был поэтом-романтиком, а кто не был – как-то сразу забылись. Нет, я сейчас не могу ничего писать: Z действительно очень смешно гонит про Флера и Адониса (в стиле шоу Джулиана и Сэнди, но в приложении к девяностым годам), представляет их как серьезных артистов в современной индустрии развлечений. Z изображает все это в лицах. Мы с Гимпо смеемся как сумасшедшие. Наверное, мне надо сейчас извиниться перед всеми нашими друзьями-геями, которые у нас есть и были… ну, что мы так развлекаемся, по-гомофобски? Хотя какой смысл извиняться? Все и так знают, что мы мудаки.

Наш любезный хозяин устроил для нас небольшую экскурсию по этому храму мужественности, по этой невероятной гимназии тела и духа, где юные атлеты тренировались, сгоняя с себя семь потов, дабы достичь физического и духовного совершенства.

Первым делом Фабио показал нам столовую – большой, строгий зал с длинным дубовым столом. Братья ели один раз в день. Причем ели только вегетарианскую пищу, которую подавали на серебряных тарелках – это была единственная роскошь, дозволенная в монастыре, поскольку серебро, как чистый металл, не отравляет их предельно здоровую пищу. Каждый послушник в монастыре обязан знать, сколько калорий следует потреблять в день для того, чтобы правильно нарастить мускулатуру, и должен уметь определять на глаз, сколько калорий содержится в том или ином кусочке овоща или фрукта. Чиппендейлы пьют только «Перье».

Потом Фабио привел нас к обитой бархатом двери: ко входу во внутреннее святилище, куда допускаются только адепты высших ступеней. Там они медитируют о гималайских добродетелях, которые входят в катехизис Чиппендейлов. Фабио рассказал, что в этой святая святых (куда нас не пустили) хранятся гири первого Фабио, «океана безупречной любви», с которыми он занимался 5000 лет назад. Согласно легенде, первый Далай-Чиппендейл работал с этими гирями по нескольку месяцев кряду, без сна и отдыха, под священным деревом Бонг – дабы достичь запредельного телесного совершенства.

Мы прошли в Капеллу Святых, где было множество крошечных алтарей, украшенных живыми цветами. Дурманящие ароматы курящихся благовоний омывали священные изображения легендарных Чиппендейлов, причисленных Орденом к лику святых. Я заметил маленькую фотографию американской группы «The Red Hot Chilli Peppers». Фабио объяснил, что некоторые Мастера-Чиппендейлы предпочитают работать в миру тайно и что все это делается с ведома и разрешения Совета Старейшин. «Перцы», как их с уважением и любовью называют послушники в монастыре, избрали как раз такой путь.

Я с удивлением обнаружил среди икон портрет Игги Попа, этого старого заскорузлого пиро-рокера с его подсечно-огневой музыкой.

– Да, и Игги тоже! – добавил Фабио, и его глаза увлажнились. – Игги, благослови его Океан, пришел к нам поздно. Это был безнадежный случай. Он был одержим страшными бесами, имя которым алкоголь и наркотики. Но однажды – как отблеск солнца на бутылочке с детским маслом – он вдруг осознал, в чем его призвание, и понял, что должен стремиться к свету. Он прошел полный курс обучения всего за три года, действительно замечательный человек, один из лучших послушников, которых мне довелось обучать.

На одном групповом снимке я заметил молодого Сильвестра Сталлоне, в шелковом суспензории послушника. У него за спиной стоял Арнольд Шварценеггер и улыбался застенчивой, нервной улыбкой.

– Арни и Слай, – выдающиеся Чиппендейлы! – воскликнул Фабио. – Потрясающие танцоры! Такие грациозные!

Потом он показал нам залы для фитнеса и молитв. Сладкий запах детского масла, тестостерона и потных задниц пропитал собой все. Здоровенные голые мужики и совсем еще юные мальчики, преисполненные остервенелой, до судорог в анусе, решимости, тягали громадные гири и выжимали тяжелые штанги. Уже пожилой Чиппендейл, с длинной седой бородой и в красном кожаном суспензории Старейшины, наблюдал за стараниями послушников. Он натирал детским маслом тела молодых атлетов, чтобы они сияли и переливались, и объяснял им, как это важно, чтобы кожа сияла, подчеркивая рельеф мышц, и особенно – ягодичных, грудных и брюшных.

Темнеет рано. Наш «Эскорт» мчится сквозь преждевременно наступившую ночь. Я не различаю дорожные знаки. Не смотрю на пейзаж, освещенный луной. И только по радио играет какая-то старая, давно позабытая мелодия, и байки про Флера и Адониса становятся все более фантастическими.

Фабио пригласил нас поужинать. Он провел нас в свою личную комнату для медитаций. Комната была обставлена вполне элегантно, хотя и достаточно строго, без излишеств и очень по-мужски: кожа и гнутая сталь, мебель от Bauhaus; на стенах – цветные плакаты в рамках, искрящиеся морские пейзажи и дельфины, выпрыгивающие из воды; все очень стильно и очень серьезно; единственный несерьезный предмет, вернее, два предмета – два плюшевых кота Гарфилда на монашеской койке с водяным матрасом. Дорогая стереосистема с черным матовым корпусом. В колонках тихонько шуршит «Simply Red». Фабио накинул шелковое кимоно и уселся по-турецки перед низким японским столом. Молодой послушник принес четыре маленьких мисочки с рисом и поднос с суши. Вкушая деликатесную рыбу, мы благопристойно потягивали подогретое сакэ.

Фабио рассказал нам историю знаменитого японского самурая, Чиппендейла и интеллектуала Юкио Мисимы, которого почитали и уважали в Братстве за тот стильный способ, который он применил, дабы смыть с себя позор за свою прискорбную приверженность к греческим взглядам – в качестве наказания за свои содомитские увлечения он выбрал сеппуку.

Я наслаждался тонким вкусом суши, и тут настроение беседы неожиданно изменилось. В комнате как будто стало темнее – подобно тени от крыльев гигантской летучей мыши, черная злоба затмила свет. Фабио смотрел на меня очень серьезно. Его пристальный взгляд пригвоздил меня к месту. Сердце замерло в груди и не билось секунд, наверное, пять. Где-то на заднем плане смеялись Валькирии; в доме с привидениями трепетали белые занавески; небо цвета берлинской лазури вдруг сделалось черным, безумная «Звездная ночь» Ван Гога затмила синь. Тишина опустилась на мир мелкой пылью. У меня по рукам побежали мурашки. Нет, не мурашки, а черные пауки. Я жалобно пернул от страха.

А вот и реальность. Подъезжаем к заснеженной станции, выгружаемся из машины, садимся на поезд – ночной поезд в Хельсинки, – бросаем сумки в купе и сразу же мчимся в вагон-ресторан, где я сейчас и сижу, и пишу эти заметки. Дежа-вю?

И последнее, что я хочу сказать о Чиплендейлах, прежде чем мы с ними встретимся лично, уже завтра вечером: они спасли нас, обычных парней, от тяжких душевных терзаний насчет наших обрюзгших тушек, потому что, глядя на их совершенные торсы, мы сделали вполне очевидный вывод, что все Чиппендейлы – гомосексуалисты. Таким образом, всякий крендель с хорошим, подтянутым, крепким телом – наверняка тоже гомик, то есть не настоящий мужик, как я и все мои друзья. А женщинам нужны как раз настоящие мужики, а не какие-то самовлюбленные педерасты, которые целыми днями качаются в зале. Отсюда вывод: если ты – обладатель пивного брюшка, то носи его с гордостью. Примерно в таком вот ключе.

Скучно. Разговор потихонечку выдыхается. Пиво в буфете какое-то бледное и, судя по виду, совершенно безвкусное.

Наши попутчики? Да так, ничего интересного: компания аккуратных и чистеньких мальчиков в военной форме, две какие-то соски старшего школьного возраста, которые, как я заметил, привлекли внимание Гимпо. Он, кстати, рассказывает нам истории про Порт-Стенли, как там все было уже после того, как аргентинцы «выбросили полотенце»: там была одна телка, она работала в рыбном ресторанчике; толстая, страшная, как смертный грех, но зато она никогда никому не отказывала. По словам Гимпо, она обслужила всех офицеров и рядовых их полка. Так что ему стоит только взглянуть на девчонку, и он сразу же определит, шлюха она или нет. А еще Гимпо выдвигает одну теорию, очень даже заслуживающую внимания:

– Бабам нравится, когда у мужика есть пузо, потому что тогда они могут не так терзаться насчет своего целлюлита.

Ладно, обратно в купе. Лежим на полках, поем песни Джонни Кэша. Z пересказывает нам отредактированные выдержки из биографии верного гастрольного администратора «Love Reaction».

– Вы тоже знаете про блудницу? – спросил Фабио хриплым, благоговейным шепотом.

Рост у Джонни – шесть футов, четыре дюйма. Он сложен, как гранитная стена. Он полукровка и сирота. Отца у него не было никогда, мать не смогла с этим смириться, так что он вырос в приюте доктора Барнардо. Как и все дети, он смотрел детские передачи по телику. Он смотрел «Blue Peter».

– Какую блудницу? – спросил Билл, его рука с палочками для еды, на которых болтался кусок влажной макрели, застыла на полпути между миской и ртом.

И Джонни жутко разозлился.

Фабио смиренно покачал головой; его губы чуть дрогнули.

– Царица Чума? Багряная Блудница, пьяная от крови святых? Неужели вы ничего не знаете?

Читатели-британцы знают, что такое «Blue Peter». Для тех, кто не знает: эта детская воспитательная передача представляет все добродетели и устои, которые некогда олицетворяла наше королевское семейство: Бог, родина, служба отечеству, гражданский долг, бережливость и семейные ценности. В то время в «Blue Peter»'е была рубрика по природоведению и садоводству. Сад «Blue Peter»'а, где снимали эти эпизоды, располагался на задах телецентра ВВС. Детишек поощряли помогать своим папам и мамам в саду, чтобы наша родная страна, наш большой общий дом, стала еще зеленее и прекраснее. Но у Джонни не было папы и мамы. У Джонни не было своего сада. И он жутко злился.

Как-то ночью Джонни пробрался в сад «Blue Peter»'a и устроил там настоящий погром: повыдергал все цветы и кусты, разбил стекла в теплицах, сжег садовый сарай. Эта новость прошла на первых полосах всех газет. Следующий выпуск «Blue Peter»'a был унылым и траурным, почти таким же унылым и траурным, как в тот день, когда умер Шеп. (Шеп – это был такой пес, овчарка. «Домашний зверь», передачи.)

Я не знаю, ответил ли Джонни за свой поступок, поймали его или нет – но его акт садового вандализма стал поворотным моментом в развитии детского телевидения у нас в стране: с той поры на экране начали появляться представители национальных меньшинств и смешанных кровей – жители отдаленных аванпостов нашей любимой родины учили нас, что можно сделать из пластиковых липучек и пустых бутылочек из-под жидкости для мытья посуды; и королевское семейство сдало позиции.

Но влияние Джонни на культурную жизнь страны не ограничилось только этим.

В голосе Фабио явственно слышалась дрожь подступавшего страха.

Билл поднялся, выпрямившись во весь рост – семь футов, ни много ни мало, – принял фамильную благородную позу и вытер рот рукавом, чтобы убрать с нижней губы большую каплю соуса с хреном. – Расскажи нам, что знаешь, друг! Ибо нам ничего не известно об этой Блуднице.

Злость нарастала, и когда Джонни вырос большим и сильным, и кулаки у него стали, как кочаны цветной капусты, он совершил свой следующий шаг: вступил в «Национальный фронт». Вспомним: он был полукровкой. У него были черные курчавые волосы и очень смуглая кожа – примерно как у светлокожего кафра. Z утверждает, что это был никакой не стеб: Джонни вступил в «Национальный фронт» как самый крутой скинхед в Белом Городе – те из собратьев по фронту, кто возникал насчет его происхождения, вступали в самое непосредственное соприкосновение с вышеописанными кулаками. Но большинство «фронтовиков» все же прониклись его ситуацией: его мать, чистокровную англичанку, трепетную английскую розу, осквернил своим семенем какой-то черномазый. И кто же, как не родной сын, отомстит за поруганную материнскую честь? А если у Джонни нет никакой возможности узнать, кто его отец и где он теперь, то как еще осуществить эту месть?! Только поднять крест святого Георгия, завернуться в «Юнион Джек», изучить «Mein Kampf» и вступить в «Национальный фронт», чтобы очистить этот великодержавный остров от всяких пакостных примесей.[18]

– Великая Багряная Вавилонская Блудница, царица Чума, разрушительница миров, будь она трижды проклята! Богохульная содомская сучка, преисполненная черной злобы! Да все это есть в вашей Библии короля Якова!

Билл обхватил подбородок рукой.

– В Библии много злых женщин, Фабио. На самом деле, есть люди – включая меня и моих друзей, – которые убеждены, что всякая женщина – зло и что вся зараза пошла по прямой от праматери нашей Евы, спутавшейся с Нечистым, через Саломею, Делилу и Эмили Панкхерст к современной чуме феминизма, к этим злобствующим гарпиям, недоебанным лесбиянкам!.. Сука! Блядища! – заорал Билл, но быстро взял себя в руки. – Прошу прощения. Я отвлекся. Так кого или что конкретно ты имеешь в виду, Фабио?

Фабио поднялся на ноги. Ему было страшно. Его страх проявился в виде зеленого пара, что исходил от бронзовой кожи. Страх оказался заразным. Гимпо испуганно пернул.

– Я говорю про Содомскую сучку! Бафомет, Козлище Мендеса! Дьявол в женском обличье! Царица Тьмы! Хранительница Анти-Аккорда! Черт возьми, вы дуболомы, я говорю про самое Сатану! Мне было видение, и мне открылось, что вы нам поможете! – Фабио повалился на пол, схватившись руками за голову. От него били синие искры.

Билл открыл свой потрепанный докторский чемоданчик и достал свой переделанный стилофон и несколько древних книг в переплетах из человеческой кожи. Я заметил, что среди них были «Malleus Maleficarum», страшный Молот ведьм, «De Occulta Philosophia» Корнелия Агриппы, этого жуткого мистика, практиковавшего черную магию, «Thesoid Aichidoxis Magica», первое издание, отпечатанное в Базеле, в Германии, в 1590 году. Билл принялся лихорадочно перелистывать книги. Потом что-то быстро записал у себя в блокноте. Схватился за свой рунический калькулятор. Мне было страшно на него смотреть: глаза выпучены, на лбу бьется вена.

– Боже правый! – воскликнул он. – Шабаш!

Фабио вскочил на ноги. Его глаза блестели от слез. Он обнял Билла.

– Да, вы те самые воины! Сыновья Пресли! – Фабио упал на колени и разрыдался. Билл снова вернулся к своим гримуарам. Он листал их с таким бешеным остервенением, что удивительно, как он вообще не порвал ни одной страницы. Он остановился где-то на середине «Dictionnaire Infernal», «Инфернального словаря» Колина де Планси (1863), и разгладил страницы рукой. У меня внутри все оборвалось, когда я увидел эту гравюру. Я весь покрылся холодным потом. Голова закружилась. Это была та самая женщина из моих снов. Царица Чума, Богохульная содомская сучка! Эфир наполнился жутковатой восточной музыкой. Фабио выбежал из комнаты, но вскоре вернулся с каким-то компактом. Он показал нам обложку. У него изо рта обильно текла слюна. Его ангельское лицо с точеными чертами превратилось в маску запредельного страха.

– Она оборотень! – его голос дрожал и срывался. – Ее земное обличье… ее земная личина… – он даже не смог договорить. Я взглянул на обложку диска. Это была «Эротика» Мадонны. Мадонна – сам Дьявол?

Хотя я и раньше что-то такое подозревал… эти железные лифчики с шипами на сосках, эти кошмарные демонические танцоры… теперь все встало на свои места. Билл достал звездные карты, компас, циркуль и бунзеновскую горелку, на которой он опалил несколько древних пергаментов. Потом он снова принялся что-то писать у себя в блокноте и производить сложные вычисления на своем руническом калькуляторе. Меня поразила его почти маниакальная сосредоточенность. Наконец, он поднял голову и объявил:

– Завтра! – Его волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу. – Шабаш!

Пылинки как будто зависли в неподвижном воздухе. У меня по щеке проползла муха. Напряжение было почти осязаемым. Билл продолжал:

– Шабаш начинается в полночь. Он будет замаскирован под грандиозную вечеринку MTV. У нас есть восемнадцать часов, чтобы добраться до Хельсинки. – Он захлопнул свой докторский чемоданчик и решительным шагом направился к двери. Мы двинулись следом.

Снаружи была гроза: гремел гром, сверкали молнии. Стихии как будто взбесились, являя собой самые мрачные предзнаменования. Яростный ветер швырял нам в лицо миллионы сосулек – колючих и острых, как иглы. Бледный рассвет с трудом пробивался сквозь бурю, солнце было как тусклый ледяной шар, что проглядывал время от времени сквозь разрывы в черных клубящихся тучах.

Но и это еще не все. Когда мы познакомились с Джонни, он был вполне мирным и даже кротким: коллекционировал огнестрельное оружие и жил в ладу с миром и с самим собой. Его музыкальные вкусы были достаточно разнообразными: от Джонни Кэша до экстремально тяжелых команд арийского металла. В его честь мы только что спели классическую «Understand Your Man» Джонни Кэша.

Теперь мы приумолкли. Гимпо тихонько похрапывает в такт стуку колес. Я выключаю ночник у себя над полкой и уже предвкушаю великую встречу с Чиппами завтра утром.

Двести крепких Чиппендейлов, выстроившихся в боевом порядке, едва различимы в грозовых утренних сумерках. Они вышли в традиционном боевом облачении ордена: то есть почти полностью голыми, за исключение белых воротников и манжеток, черных галстуков-бабочек, черных военных трусов и ботинках «челси». Фабио, который уже более-менее пришел в себя, производил смотр своего бравого войска.

– Оружие к осмотру!

Все как один подняли над головой свои бензопилы. На фоне восходящего солнца воинственный силуэт Фабио смотрелся весьма впечатляюще.

– По коням, ребята. Мы выступаем! Смерть Богохульной содомской сучке!

Чиппендейлы ответили слаженным хором, их боевой клич заглушил грохот грома:

– Смерть Богохульной содомской сучке!

И они побежали к конюшне. Мы с Биллом, Гимпо и Фабио двинулись следом за ними, восхищаясь их юношеской энергией и задором.

Когда мы подошли к конюшне, все двести воинов-Чиппендейлов уже оседлали своих фантастических белых коней. Кони били копытами землю. Их горячее дыхание обжигало; пар валил из ноздрей, растекаясь психоделическими завитками над этим взвихренным пейзажем, как будто взятым из мифа. Их глаза горели, как грозные очи самой судьбы. Все это напоминало картины Жерико: белые кони с летящими гривами, первозданное буйство стихий, когда молнии рвут небеса, и ветер терзает землю, и последний зазор между реальностью и фантазией становится видимым и осязаемым, пробуждая в душе и восторг, и ужас.

Возбужденное шевеление у меня в исподнем было вовсе не гомосексуального свойства. Это был электрический контакт между мной, грозовыми стихиями и самой судьбой. Я заметил, что Билл поправляет свой сиоран; он тоже воодушевился. Мы сели на наших белых скакунов и устремились в рассвет, следуя синей пульсации лей-линии. Грохот копыт двухсот белых коней был подобен священному грому. Павшие воины в Валгалле подняли тост в нашу честь, с пожеланием победы; Один отпил из своего рога, а Локки пустился в пляс; Тор бросил свой молот, и громовые раскаты возвестили о нашим отбытии из Сахарного Дома. Молния ударила в небо, как серотонин – в мозг душевнобольного; северное сияние было как вспышка новой звезды. Победа будет за нами. Победа или смерть. Мы не пощадим никого, но и не примем пощады от наших врагов. Мы – воины. Мы вышли на битву. Мы знаем правила. Беовульф хохотал в параллельной Вселенной.

Хотя не все драконы еще убиты, и Потерянный Аккорд еще не сыгран, и наш поиск еще далеко не закончен, мы как будто спустились с небес на землю и снова стали такими, какие мы есть: фанатичные женоненавистники и непримиримые гомофобы. Все, что касается высшего уровня бытия, осталось в заоблачных высях, и сейчас я лежу и пытаюсь решить, подрочить перед сном или нет. Но я засыпаю еще до того, как преступной руке удается добиться оргазма.

– Ланселот! – выкрикнул Билл, поймав молнию сияющим лезвием своей золотой бензопилы.

– Гавейн!

Еще одна вспышка молнии – это Гимпо ударил своим клинком о клинок Билла.

– Парцифаль! – крикнул я, добавив и свой клинок тоже в это трио сверкающего огня, зажженного жаждой отмщения.

– Смерть! – проревели двести Чиппендейлов.

Мы присоединились к их речитативу:

– Смерть Богохульной содомской сучке! Смерть! Смерть! Смерть!

И это были не просто слова.

Конец связи.