"Преодоление" - читать интересную книгу автора (Одинцов Михаил Петрович)

В морозный день

Сохатый не летел, а купался в яркости, дневного зимнего неба. С высоты в семь тысяч метров он видел: более чем на двести километров вокруг. Огромность открывавшегося взору простора создавала впечатление неподвижности. Ивану казалось, что его истребитель, летящий со скоростью девятьсот километров в час, жаворонком завис над белоснежной долиной.

Впереди, за силовым каркасом фонаря кабины, во всю ширь горизонта сверкали снежными вершинами горы. Параллельные гряды вздыбленной силами недр земли уходили вдаль и где-то за хребтом, растворялись в голубой прозрачности.

Иван любовался окружающим великолепием, словно находился не в самолете, а на смотровой площадке круговой; панорамы, раскрывающей посетителю чудеса зимней природы не сплошным полотном, а набором отдельных картин.

Распахнувшиеся дали настолько завладели Сохатым, что, несмотря на плотно подогнанную к лицу кислородную маску, ему почудился на вдохе запах свежего снега. На мгновение он. увидел себя идущим на лыжах среди таежной, сверкающей снегом тишины; ощутил, как зима насквозь пропитала его тело лесом, голубоватыми дымками. И от этого короткого видения суховатый на вдохе кислород, поступающий из легочного автомата, показался мягче.

Полет на истребителе в такую погоду для Сохатого ― настоящий праздник. Правда, после полетов на бомбардировщике или транспортной машине ему всегда приходится заново "притираться" к тесноватой "миговской" кабине, перестраивать себя на "истребительский" лад; ведь теперь приходится работать в воздухе уже не экипажем, во всем рассчитывать только на себя.

Самолет приближается к свободному от рейсовых трасс району, к месту, над которым разрешается использовать любые скорости, высоты, курсы полета и "ходить на голове". Иван подтягивает потуже привязные ремни и закрепляет их на стопор, жестко связывая свою судьбу с истребителем, ― готовится к каскаду невероятных фигур. Мысленно еще раз проигрывает последовательность выполнения маневров, перебирает детали задания и невольно подмечает, что на каждом типе машины ― он, летчик, разный, как непохожи друг на друга и самолеты, проходящие через его руки и сердце.

"Что же тебе больше нравится? ― спрашивает он себя. ― Экипаж или вот такое гордое соколиное одиночество?" После короткого раздумья приходит ответ: "Надо, наверное, все испытать, чтобы полностью понять летчиков и воздух, самолеты и авиаконструкторов. Однолюбом можно и должно быть в личном, а в деле нельзя уподобляться болотному кулику, стоящему на своей самой высокой кочке… Если бы я не знал многих машин, то мог бы, наверное, сейчас упрекнуть конструкторское бюро за отсутствие некоторого комфорта в кабине, но это было бы нечестно. Прежде чем хвалить или ругать кого-то, надо поставить себя на место людей, сделавших этот истребитель. Тогда оценишь их труд, умение и изобретательность: в десятиметровой длины "сигару" менее метра в поперечнике сумели "втиснуть" баки, двигатель, три прекрасные пушки с боекомплектом снарядов, усадить летчика, выделив ему вполне приличное местечко, разместив кабину в стволе воздушного канала, питающего силовую установку.

"Миг", с кем тебя сравнить? С хищной птицей или с ласточкой, поджавшей в планирующем полете крылья? Все же, наверное, ближе всего ты к белому кречету, потому что сделан из серебристого дюраля".

Пешеход в пути чаще всего смотрит вдаль. Когда же ему надо увидеть, на что становится нога, он наклоняет голову. У летчиков намного сложнее. В воздухе все, что рядом с самолетом, закрыто крылом или фюзеляжем, поэтому непросто увидеть, что прямо под тобой.

"Миг" не был исключением: борта кабины выше плеч летчика, а в плексигласовом колпаке только голова, возвышающаяся над "сигарой" всего на каких-нибудь тридцать сантиметров. Сохатому же сейчас было необходимо точно определить свое местоположение над землей, а для этого ― посмотреть, что под самолетом.

Он делает едва заметное движение ручкой управления вправо, и "Миг", послушный его воле, переворачивается через правое крыло на спину ― небо для Сохатого превращается в голубое море, а земля ― в бело-зеленые облака. В снежно-лесном разноцветье Иван находит нужную ему ниточку дороги, обвивающуюся вокруг двух сопок, и населенный пункт около них.

"Все правильно. Я в назначенном месте, и можно начинать". Сохатый нажимает кнопку передатчика:

― "Восход", я ― сто второй. Зону для пилотажа занял!

― Сто второй, я ― "Восход", локатором вас наблюдаю. Зона свободна. Работу разрешаю.

Сохатый подбирает ручку управления самолетом на себя; истребитель опускает нос и устремляется к земле. Через несколько секунд они уже летят вертикально вниз.

Земное притяжение все убыстряет "падение". Стрелка на приборе скорости продвигается к тысяче километров, и в это время Иван выпускает воздушные тормоза. В них сразу упирается омывающий самолет воздушный поток: тонны воздуха бьются в тормозные металлические лопаты, бурлят за ними, сотрясая истребитель. Заторможенность движения явно не нравится "Мигу". Он сердито дрожит, но не может освободиться от пут искусственно созданного летчиком сопротивления. Стрелки высотомера бешено крутятся влево, отсчитывая тысячи метров: пять тысяч… четыре… три… две…

"Надо выводить машину в нормальное положение", ― решает Иван и подтягивает ручку к себе. Земля стремительно уходит под самолет, а на пилота наваливается тяжесть перегрузки. Ноги и живот перехватываются тисками воздушных камер противоперегрузочного костюма ― ППК.

Секунды нахождения под перегрузкой для Ивана оказались достаточными, чтобы сказать себе: "Оборудование работает правильно, можно перегрузку увеличивать". Он берет ручку управления самолетом еще чуть на себя и заставляет "Миг" лететь по более крутой дуге. Законы движения мстят ему, обрушиваясь дополнительным грузом на плечи. Теперь голова его "весит" около десятка килограммов, а сердце прокачивает вместо крови какую-то другую жидкость, литр которой в несколько раз тяжелее обычной.

Иван прислушивается к себе: "Самочувствие нормальное". Темные мошки перед глазами не летают. Мозг и сердце справляются ― первый с обедненным питанием, второе ― с подачей крови вверх".

Наконец в лобовом стекле фонаря показывается край земли ― линия горизонта, на высоте пятисот метров машина выходит в горизонтальный полет. И для Сохатого все становится обычным: небо ― голубым куполом, горы хребтом, земля ― белоснежной целиной. Тяжесть с плеч спала, и дышится свободно.

Иван убрал воздушные тормоза. И сразу почувствовал толчок скорости в спину. "Миг" рывком бросается вперед наверстывать упущенные километры.

"Разминка закончена. Можно взяться и за пилотаж!" : Дав двигателю полные обороты, Сохатый кладет машину на левый борт: делает вираж ― летит по замкнутому кругу в горизонтальной плоскости. Крен пятьдесят… семьдесят… восемьдесят градусов. Хотя эта фигура в боях второй мировой войны не оправдала себя ― все же она не бесполезна, с его точки зрения, при освоении самолета.

Возможности истребителя Сохатый подвел к пределу: самолет трясет завихряющимся на крыле потоком. Перегрузка стремится согнуть Ивана в пояснице, а он, прижав голову к заголовнику сиденья, удерживает себя в рабочем положении. Им обоим ― самолету и летчику ― нелегко. "Объятия" хоть и крепки, но радостны: будто два человека, схватившиеся в охапку, нещадно мнут друг друга, отчего надсадно кряхтят и тяжело дышат… На форсированном вираже мощности двигателя уже не хватает для преодоления сопротивления воздуха, и скорость полета начинает уменьшаться. Летчик подобен сейчас играющему котенку, который кружится волчком, стараясь поймать себя за хвост. В игре котенка бывает и так, что увлечение переходит границы разумного и он падает. Такое возможно и с летчиком. С одной небольшой разницей: если Иван попробует еще увеличить угловую скорость вращения самолета, то "Миг" может выйти из повиновения.

Наконец вираж закончен, запас энергии израсходован. Но праздно сложа руки сидеть в истребителе не положено. Поэтому пока "Миг" разгоняется для новой фигуры, Сохатый, чтобы не терять напрасно секунд, закручивает его через крыло. Ввинчивает самолетом в летящую ему навстречу прозрачность. Земля и небо, горы и солнце описывают вокруг машины плавные круги.

Кто-то давно назвал вращение самолета вокруг продольной оси "бочкой". Название прижилось. Но больше всего эта фигура похожа на винт. Она полюбилась летчикам, да и Сохатому тоже, за бесконечное разнообразие скрытых в ней вращений, за возможность постоянно менять направление движения.

Сохатый повел "Миг" вверх. Силы ускорения опять вдавливают его в сиденье. А во все лобовое стекло фонаря перед ним засветилось голубое небо ― неохватная глазом чистая, без единой крапинки бирюза. Самолет прошел верхнюю точку петли, и опять перед глазами полковника все быстрее надвигающаяся земля.

Вниз ― вверх, вниз ― вверх… Простая петля ― вертикальное колесо… Косая петля ― боком поставленный на горизонт эллипс… Переворот ― уход к земле… Полупетля ― набор высоты.

"Миг", как кончик невероятно огромного маятника, раскачивается по заданной летчиком амплитуде, с разбойничьим свистом рассекает крылом воздух, сотрясает округу ревом и натужным стоном двигателя. Вверх его забрасывают скорость и мощность силовой установки, вниз увлекает земное притяжение.

Повороты, развороты… И везде солнце: над головой, под ногами, слева, справа. Земля вверху, а небо, наоборот, внизу. Кажется, не "Миг" в небе, а резвая афалина играет в безбрежном океане, голубь-турман кувыркается в лучах света…

Привязные ремни, шланг кислородной маски, пуповина ППК, сделали Сохатого не гостем, а думающим элементом машины. Человек и самолет не могли сейчас жить отдельно друг от друга.

Мысленно Сохатый представлял себя в военном небе на "хвосте у врага". Рисуя в своем воображении возможные маневры противника, Иван Анисимович подбадривал себя: "Еще один-два, ну три маневра ― и противник будет в прицеле самолетных пушек".

Запас скорости, ровная работа двигателя, опыт фигурного полета позволяли Сохатому найти резерв свободного времени, которое он стремился каждый раз использовать по-новому, придумывая себе разные задачи. Сейчас он смотрел в перископ заднего обзора: за хвостом самолета ему виделся изогнутый дымящийся след от выполняемой петли. "Врага" за спиной нет. И все-таки надо учиться смотреть назад, когда идешь вверх. Пригодится…

От перископа Сохатый перенес взгляд на прицел ― в нем тоже чисто. Противник "в уме", и нужна импровизация на неожиданность.

"Допустим, враг с вертикали ушел на горизонтальный маневр. Но куда? Влево или вправо?" Силуэтик самолета на авиагоризонте показывал, что "Миг" летел вверх с углом в семьдесят пять градусов. Что бы мог сделать возможный противник? Он мог бы уйти в сторону солнца, которое освещало теперь крылья "Мига" как бы внизу. Хотя понятие "низ" у самолета сейчас относительно.

Легкое движение ручки управления в сторону, и "Миг" поворачивается вокруг своей оси спиной к солнцу. Сохатый заставляет машину опустить нос на линию горизонта и решает "стрелять" в положении вверх колесами. Такой вариант атаки вполне возможен: хотя и не часто, но применялся мастерами в воздушных боях Отечественной войны.

Привязные ремни туго удерживают тело на сиденье. Сохатый смотрит в прицел, ищет "противника". И снова взгляд в перископ ― позади спокойно. В работе не ощущается неудобства: опора плечами на ремни заучена давно и надежно. И все-таки чувствуется, как кровь из нижней части туловища приливает к голове, создавая ощущение быстрого притока тепла к лицу. Это особенно заметно после только что прекратившегося ускорения в направлении голова ― ноги. Только добытое тренировками уменье наблюдать в воздухе за своими действиями и самочувствием помогает Ивану автоматически фиксировать свое состояние и поведение пилотируемой им машины.

Ему хочется еще немного посмотреть на землю из положения "со спины", но времени для этого уже нет. Если продолжать "перевернутый" полет, топливо кончится, и двигатель остановится. Сохатый переворачивает машину и уводит ее к земле. Через мгновение кривизна полета вновь прижимает его к катапультному креслу. Эта же вызванная им к жизни сила открывает один и закрывает другие клапаны топливной системы самолета, переключая тем самым двигатель на питание из основного расходного бака. Самолет проходит край неба и несется вниз, все больше погружаясь в огромную земную чашу.

Доворот машины в пикировании на вершину сопки, чтобы потренироваться в прицеливании по сухопутному "врагу"… Лысины горной макушки быстро растут в кольцах прицела, сопка своими боками вытесняет из лобового стекла все остальное. Иван "стреляет" из молчащих пушек по левой прогалине и выходит из пикирования с чувством добытой победы.

Прибор бесстрастно фиксирует скорость в тысячу километров. А Сохатый, радуясь стремительности жизни, снова бросает "Миг" ввысь. Как только твердь земли скрывается под крылом, солнце опять начинает свой торопливый бег вокруг него… Иван смотрит в перископ ― на кончике штопора двигателя патефонной пластинкой кружится диск земли, подчиняясь плавности и ритму "вальса", исполняемого самолетом в небе.

…Третий виток. Четвертый… пят…

В кабине взрыв!

Сжавшись в тугую пружину, Сохатый ощущает сильный удар по голове и плечам. На него обрушивается лавина воздуха, ревущие, хрипящие и визжащие звуки.

"Чувствую и слышу ― значит, живу. А сколько прошло времени? Кажется, всего мгновенье. Если так, еще не опоздал! Не все потеряно! Очки!… Надеть очки!"

Иван заставляет себя открыть глаза и через тающий слезный туман видит голубое небо.

"Высота около двух с половиной тысяч метров, скорость почти пятьсот километров, ― фиксирует он показания приборов. ― Хорошо! Надо искать землю. Буду поворачивать "Миг" на хвосте. Если управление исправно, все обойдется… Так… Самолет слушается".

Показывается солнце, а чуть позже и земля. Из восходящей "бочки" Сохатый выводит "Миг" виражом в горизонтальный полет и берет курс на аэродром.

"Теперь надо разобраться, что же случилось? Нет сдвижной части фонаря. Одна пропажа установлена. А что еще? Остальное хозяйство, кажется, на месте. Видимо, ударило меня встречным потоком воздуха. Так… Не работает радиокомпас. Его антенна улетела вместе с фонарем. Не беда, в такую погоду можно обойтись и без него. Докладывать о потере фонаря не буду. Помочь с аэродрома мне не могут. Только будут меня дергать и сами нервничать напрасно".

Уменьшив скорость, чтобы снизить шум и силу ударов воздуха, Иван пригнулся, прижался к лобовому стеклу фонаря. Но прокаленный морозом воздух все равно доставал его. За бортом кабины ― температура стратосферы, ветер не просто холодит, а обжигает, пробирается все дальше и дальше под одежду, промораживает тонкие шевретовые перчатки.

"Почему же слетел фонарь? И не просто ушел, а сбросился, как перед катапультированием. Столько "терпел" и ни с того ни с сего проявил самостоятельность. В полете я его не трогал, рычагов катапультирования и аварийного сброса фонаря не касался… Шарада, как видно, не простая. Повезло тебе, пилот, что сразу открылись все замки. Фонарь мог сняться с перекосом да на скорости в тысячу километров легонько стукнуть тебя в скулу или по другому какому-нибудь месту…"

Аэродром.

Сохатому теперь остается только приземлить машину. Между посадочной полосой и колесами последние десятки сантиметров полета. И в это время в наушниках раздается взволнованно-тревожный голос руководителя полетами.

― Сто второй, а где же фонарь?

Ивану слышится в этом вопросе испуганная растерянность человека, который мог ожидать что угодно, но только не появления "Мига" без важной детали конструкции, сохраняющей не только работоспособность, но и безопасность летчика.

― Подарил медведям в тайге. ― Сохатый улыбается. Теперь можно и посмеяться: опасность прошла. ― Они, звери, любопытные. Пусть изучают технику. Может, и нас потом подучат.

Самолет на стоянке.

Силуэт у "Мига" необычный, будто ему сломали спину. Иван ощущает, как в нем вырастает чувство вины перед самолетом. "Вместе со специалистами я обязан ответить на два вопроса: в чем причина? кто виноват? Только после этого можно будет надеяться, что с другими летчиками такой беды не случится".

Уезжая с аэродрома, Сохатый продолжал думать о происшествии. Но исследовал он сейчас не срыв фонаря в полете, а себя, свое состояние в той обстановке. "Что же со мной происходило?" Он старался точно восстановить секунды аварийной ситуации, соединить свои ощущения и свои действия с самолетом и его полетом.

"Неожиданность" взрыва словно током ударила меня по нервам и заставила сжаться в комок. Но это была первая, бездумная, врожденная, защитная реакция, испуг, как проявление борьбы за жизнь. Это присуще всему живому. А уж потом приходит осмысленный этап ― стресс".

Он стал рассматривать себя под разными ракурсами, разглядывать "изнутри" и "снаружи". Ему надо было найти в себе самое опасное для летчика состояние ― страх, увидеть его проявления. Испуг внезапности, переросший в страх, ― плохой помощник в жизни, когда она, может быть, исчисляется уже секундами.

"Не знаю, может, я плохо и неправильно ищу свой страх, поэтому и не нахожу его в себе. Но тем, что поиски не увенчались успехом, я, пилот, доволен… Плох тот летчик, у которого страх может быть сильнее разума, а он в этом себе не хочет признаться, не ищет пути к его преодолению, скрывает эту свою болезнь от других".

…Шли дни, а неудовлетворенность не уменьшалась. В случившемся Иван продолжал видеть и свою вину: техник самолета, его подчиненный, без всякой надобности и в нарушение установленного порядка самовольно разобрал замки закрытия фонаря, а потом неправильно их собрал. Работа делалась им из самых благородных побуждений, но за недисциплинированность техника он, Сохатый, тоже нес моральную ответственность.