"Хакер" - читать интересную книгу автора (Житков Андрей)

PAUSE / BREAK

Двигатели самолёта завыли надрывнее, пронзительней. Миранда почувствовала, как всё оборвалось внутри, словно они начали падать в бездонную яму, инстинктивно вжалась в кресло и закрыла глаза. Она никогда не перестанет бояться — это врождённое!

Самолёт вынырнул из низких облаков, и земля стала стремительно приближаться. Миранда вцепилась в подлокотники кресла так, что побелели пальцы.

Самолёт слегка тряхнуло, и он покатился по полосе, быстро сбрасывая скорость. «Слава богу, что здесь сейчас нет Лобстера. Иначе он опять придумал бы какую-нибудь каверзу», — почему-то подумала Миранда.

Таможенный контроль она прошла быстро — из вещей у неё была только одна дорожная сумка, — таксисты и частники чуть не за руки хватали, предлагая отвезти на другой конец Москвы «за копейки», но она на их провокации не поддалась отрицательно помотала головой в ответ и побежала на рейсовый автобус.

На «Речном вокзале» Миранда купила телефонную карту, влезла в кабину, набрала номер.

— Ну, вот я и приехала. У меня кое-что есть для вас, — сказала она скороговоркой и повесила трубку.

Никотиныч несколько побаивался предстоящей встречи с юными хакерами. Всё-таки разница в возрасте — ему больше сорока, им — по двадцать, а некоторым и того меньше. Впрочем, инструкции у него было чёткие. За короткий срок стать неформальным лидером хакерской тусовки, и тогда молодёжь должна потянуться в его новый дом, как ночные мотыльки на свет электрической лампы. Для раскрутки Никотиныча Хэ и людьми, пользующимися у хакеров непререкаемым авторитетом, должна быть проведена пиаровская акция. Разрекламировать его должны так, чтобы ни у кого даже тени сомнения не осталось — вот он, главный киберпанк! А разница в возрасте в данном случае должна сыграть на руку — вызвать любопытство и неподдельный интерес: «Неужели этот старый замшелый пенёк ещё может ломать софты, коннектиться в чатах и прикалываться над „игрушками“?» Может, может, он всё может, дай только срок! Служебную квартиру Никотинычу выделили в самом центре, на Поварской. Квартира была довольно сильно запущена, но ему дали деньги и велели нанять мастеров. Деньги они с Лобстером истратили на считыватель смарт-карт ценой в пятьсот баксов, какие стоят в любом банкомате или на кассах в супермаркетах, и цифровой сканер для определения удалённого радиосигнала. Если покупка считывателя никаких возражений у Никотиныча не вызвала, то сканер был принят в штыки.

— На хрен он тебе сдался? Как ты с ним будешь банк ломать? — горячился Никотиныч, расхаживая по комнате.

— Банк — никак, зато я всегда буду знать, где находится мой собеседник с сотовым телефоном! Как ты не поймёшь, это всё в целях собственной безопасности! Мы начали очень крутую игру, в которой не может быть проколов!

— Ну, не знаю, не знаю, — качал головой Никотиныч. — Деньги казённые, мне за них потом отчитываться.

— Вот тоже проблема! Мы что, обои в комнатах поклеить не можем?

В общем, все деньги были истрачены на аппаратуру, и пришлось им возиться с клеем и побелкой, чтобы придать квартире мало-мальски жилой вид.

Сегодня на Поварской появилась Хэ. Маленькая, изящная, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, она ходила по-кошачьи неслышно, и Никотиныч всегда вздрагивал, неожиданно заметив её в комнате.

Они клеили обои в гостиной, когда она пришла.

— Красиво, — кивнула китаянка.

— Сам выбирал, — гордо сказал Лобстер.

— Ну, как дела, мальчики? — поинтересовалась Хэ, наблюдая за тем, как Никотиныч пытается оторвать от стены неровно лёгшую полосу обоев.

— Видишь, трудимся на благо московских хакеров, — пошутил Лобстер. — Скоро будем тусоваться.

— Начальник доволен — ты сдал работу на неделю раньше срока, — сказала Хэ.

— Плёвое дело, — пожал плечами Лобстер. На самом деле с программами вирусов ему пришлось немало повозиться. Он наивно полагал, что расколет алгоритмы в пару дней, как орешки. Не тут-то было! Некоторые программы были лёгкими, как он называл их — «студенческими», другие — «стелсы», а особенно «полиморфики»[6] заставили поломать голову. Вся беда в том, что вирусы «полиморфики» очень трудно обнаружить, потому что они не имеют ни одного постоянного участка кода, «мутируют». Обычный вирус можно определить по длине файла. Допустим, написал ты сказку величиной в сто пятьдесят килобайт, и вдруг начала она «пухнуть» как на дрожжах, стала больше на две сотни единиц информации, будто попала в волшебный горшочек, который постоянно варит. Откуда эти двести единиц взялись? Просто твоя сказка вирусом заразилась, который, как известно из медицины, очень быстро размножается. Теперь только тип вируса определить — и ату его! С «полиморфиками» такой фокус не пройдёт: компьютер покажет тебе правильную величину файла и скажет, что он здоров как бык, а на самом деле он уже давно на ладан дышит… В общем, за три бессонных ночи справился Лобстер с «полиморфиками», «стелсами» и прочей нечистью, созданной хакерами мира за прошлую неделю. Если за работу эту он принимался с чувством злости на начальство, заставившего его, крутого хакера, заниматься какими-то детскими игрушками, то сейчас испытывал профессиональное удовлетворение и гордость оттого, что сумел раскусить все секреты чужих вирусов.

Поди, не глупее его люди работали?

— Завтра получишь новое задание — 168-разрядный ключ.

Лобстер с Никотинычем переглянулись. 168-разрядный ключ — это круто! А главное — по теме их исследовательской работы!

— Это что, пентагоновский? — намеренно безразлично поинтересовался Лобстер.

— А я откуда знаю? — пожала плечами китаянка. — Мне сказали — я передала. Немецкая пословица, Лобстер: «Знают двое — знает и свинья».

— Ну, в таком случае, не только свинья, но даже поросята знают, что завтра Лобстер будет ломать секретную программку, — рассмеялся Никотиныч.

Хэ покачала головой.

— Ну а что там слышно по поводу нашего дела? — поинтересовался Лобстер. После того как в отделе всплыли два покушения, ему пришлось писать длинную объяснительную, в которой он должен был изложить содержание всех его взломов за последние три года, вплоть до невинных, «игрушечных». Половину взломов он, конечно, скрыл, справедливо полагая, что из-за них могут начаться неприятности по службе.

— Люди работают, след есть, но пока я ничего не могу вам сказать, — произнесла Хэ. — Заметили что-нибудь подозрительное или просто чувство беспокойства?

— Беспокойство, — кивнул Лобстер и подумал о том, что до сих пор его ни разу не допросили по поводу убийства Гоши, будто никакого Лобстера нет на белом свете, будто он ушёл в виртуальный мир, растворился в цифрах и значках, стал невидимым для «следаков». Неужто никто из хакеров не стукнул, что они с Гошей были приятелями? Быть этого не может. Значит, «следакам» приказано не соваться. — Просто хочется ходить по улицам не озираясь.

— Нет, озираться всегда надо, — широко улыбнулась Хэ. — Древний человек всегда озирался, чтобы на обед не съели. Сейчас в нашем мире ничего не изменилось: только зазевался — и всё!

— Да, в большой семье не щёлкай клювом, — рассмеялся Лобстер. — Это тебя Гоша так хорошо русскому научил?

— Нет, у Гоши, кроме его сказок, за душой не было ничего, — грустно сказала Хэ. — Это ещё КГБ. Метод погружения. Всё на русском — радио на русском, телевизор на русском, люди кругом — на русском, так восемь месяцев, и ни одного китайца, чтобы поговорить на родном языке.

— Здорово! — восхитился Лобстер.

— Ты будешь трендеть или всё-таки мне поможешь? — раздражённо спросил Никотиныч.

— Не ворчи! — сказал Лобстер, протягивая Никотинычу очередную бумажную полосу. — Молодёжь этого не любит.

Китаянка рассмеялась.

Лобстер своим ключом открыл дверь квартиры матери. В комнатах было темно.

— Мам! — позвал он громко.

Никто не отозвался. Лобстер скинул туфли и, не раздеваясь, прошёл на кухню к холодильнику. Открыл дверцу, уселся перед холодильником на пол, вытащил кусок твёрдокопчёной колбасы, зубами ободрал шкуру, стал жадно есть, потом взялся за сыр, затем за фрукты, которые стояли в большой миске на нижней полке. Наевшись, Лобстер поискал глазами напитки, но ничего, кроме Андрюшиного кефира, на полках не было. Кефир он с детства терпеть не мог. Встал, закрыл холодильник, припал к горлышку чайника. Вода была противно тёплой, — значит, в доме недавно кто-то был.

Лобстер сыто зевнул, прошёл в кабинет, сунул в ящик бабушкино свидетельство о смерти. Всё, он чист! Повалился на диван, закрыл глаза. Тут же увидел перед собой миловидное лицо Хэ, услышал её звонкий голосок. Раньше его внутреннему взору представала только Миранда. Та, воздушная и розово-голубая, которую он знал когда-то, с которой встречался, сидел в кафе, разговаривал, любил, но вот образ её стал постепенно стираться, мутнеть, и даже маленькая, вырезанная из большой, фотография не могла пробудить ускользающие, как мотыльки, воспоминания. Теперь он видел Хэ. Как в тот раз, при первой их встрече, когда Никотиныч выключил в комнате свет, а лицо китаянки осталось перед его взором. Он старался не думать о том, кем была она раньше, и о том, что у неё был долгий роман с Гошей. Только дай волю фантазии, и она вытащит на свет божий мерзких чудовищ, которые, пуская слюни, тут же начнут нашёптывать подробности из прошлой жизни Хэ. «Многие знания умножают скорбь». Увидел он её тогда в комнате Никотиныча сидящей на стуле по-турецки, и с этого начался отсчёт времени — его времени, её времени, их времени. Говорят, что мужчины всю жизнь любят один тип женщин. Он был уверен, что это так, но знал точно, что ему нравится в девушках — воздушная походка. В этом Хэ очень походила на Миранду.

Он не заметил, как уснул. Во сне ему снился экран монитора, в котором, быстро обрастая мышцами, крутится жёлто-зелёный череп отца. Череп сделал один оборот, и он вдруг увидел перед собой лицо Миранды, словно изъеденное оспой, лицо было таким неприятным, что его передёрнуло, череп сделал второй оборот, и перед ним теперь было лицо Хэ, тоже изъеденное, третий — лицо дяди Паши, четвёртый — Никотиныча, пятый — начальника, шестой — снова дяди Паши, седьмой — Гоши с кровавым хохолком, восьмой — дяди Паши, девятый…

— Олег, раздеться-то нельзя было? — раздался издалека голос матери.

Он открыл глаза и увидел её. Она смотрела на него, склонив голову набок.

— Привет, мам. — Лобстер резко поднялся, и от этого у него потемнело в глазах. Он подождал, пока зрение восстановится, обнял мать

— Куда ты пропал? — спросила Татьяна Борисовна, целуя сына в щёку.

— В командировке был, — соврал Лобстер.

— Устроился на работу. Куда?

— На, посмотри. — Лобстер протянул ей удостоверение, пошёл в прихожую раздеваться.

— ФАПСИ? — удивлённо прокричала ему вдогонку мать.

— Представьте себе, — отозвался Лобстер. — Я у них главный специалист по компьютерным программам. Государственный человек. Зарплата хорошая, санатории, курорты, бесплатное лечение и проезд.

— С каких это пор ты заговорил о лечении и проезде? — подозрительно поинтересовалась мать. — Ты всегда был противником службы. Тебя что, заставили туда пойти?

Да, женская интуиция покруче хакерской, в этом он сейчас лишний раз убедился.

— Мне просто стало скучно среди этих ублюдочных юзеров. Каждый день один и тот же трендеж, жесты такие, якобы все крутые…

— Врёшь, — перебила его мать. — Не хочешь говорить, не надо. Ты что-нибудь ел? Пойдём на кухню.

Мать вынула из холодильника кастрюлю, поставила её на плиту.

— Грибной суп будешь?

— Да нет, я колбасы нахряпался, — признался Лобстер.

— За подарком пришёл?

— Ну, в общем, и за подарком, и тебя повидать, а главное — Андрюху твоего тупого.

— Вот балбес! — рассмеялась мать. — Вам, мужикам, никогда нас не понять. — Она ушла, вернулась с конвертом. — Здесь две тысячи, купишь себе что нужно.

— Спасибо, — Лобстер поцеловал мать и направился в прихожую.

— Куда? — закричала мать вдогонку. — Совести у тебя совсем нет! Хоть бы остался раз — поговорили!

О чём ему было говорить с матерью? О ценах на потребительские товары? О холодах и брошенном институте?

— У меня дела срочные. Я теперь человек подневольный. Дан приказ ему на Запад, ей — в другую сторону, — пропел он фальшиво.

— Я тебе куртку новую купила, свитера. Дешёвая партия была, и вещи хорошие. — Мать полезла во встроенный шкаф.

— Ну, если хорошие. — Лобстер присел на тумбочку в прихожей.

— Господи, когда же ты перестанешь от меня бегать? — с надрывом в голосе неожиданно спросила мать. — Отец бегал, ты бегаешь.

— Умру и перестану, — мрачно пошутил Лобстер.

…Лобстер с Никотинычем сидели на кухне. Никотиныч пил чай и курил сигареты, Лобстер потягивал из бутылки колу.

— Ну, зачем ты меня позвал? — спросил Лобстер.

— Ты не суетись, парень. Мы теперь люди солидные, суетиться нам не к лицу. — Никотиныч подмигнул Лобстеру и затянулся сигаретой.

— Я, между прочим, из-за тебя даже с матерью не смог повидаться, — произнёс Лобстер с обидой в голосе. — Говори давай, не тяни!

— Ты прав: с матерью повидаться — это святое, — кивнул Никотиныч. — Ладно, пошли.

Никотиныч включил в комнате свет, кивнул Лобстеру на диван — садись, включил видеомагнитофон и телевизор, вставил кассету.

— Ну что, морально готов?

Лобстер пожал плечами:

— Порнуха, что ли?

Никотиныч рассмеялся:

— Ага, тут тебе такая порнуха, что мало не покажется. — Он нажал на кнопку воспроизведения.

На экране телевизора замелькали полосы, потом появилась дёргающаяся чёрно-белая картинка: какой-то большой зал, люди, вооружённые охранники. Картинка перестала дёргаться, изображение стало чётким. Зал был перегорожен большой дубовой стойкой, над которой возвышались толстые бронированные стёкла. Люди подходили к стойке, наклонялись к окошечкам. С другой стороны стойки за компьютерами сидели люди, стучали по клавиатурам. Иногда они склонялись над ящиками в столах, доставали из них кредитные карты и вставляли в паз считывателя. Именно такой теперь был у них. Р-р-раз, и готово! — очередной посетитель отходил от стойки. Камера давала общий вид сверху, но вот объектив «наехал» на оператора, стали видны его пальцы, ловко бегающие по клавишам.

— Что это? — спросил Лобстер, хотя на самом деле он уже догадался, что на кассете операционный зал банка.

— Всё это «наш» банк, дорогуша. — Никотиныч снова подмигнул Лобстеру и рассмеялся. — Камера внутреннего слежения.

— Я уже понял, что камера. Откуда у тебя это?

— От верблюда, — отшутился Никотиныч. — Видишь, как барабанит. Нужно только как следует увеличить изображение и…

— Расшифровать, — добавил Лобстер. — Нет, это ненадёжный способ. Счёт может быть нулевым, а мы тут будем себе месяц голову ломать. Я ж тебя просил карточки достать!

— Ну, парень, карточки — это очень сложно, — покачал головой Никотиныч.

— Да уж полегче, чем эту кассету, — усмехнулся Лобстер. — Приди в банк да заведи карту футов на пятьдесят.

— Кто же тебе мешает? Приди и заведи! — У Никотиныча сегодня было явно хорошее настроение.

— Легко сказать — заведи! Мы с тобой теперь узники совести. — Лобстер показал на пальцах «решётку». — Кто нас за кордон выпустит?

— Эх ты, душа щенячья! — Никотиныч потрепал Лобстера по волосам, затем сунул руку в карман рубахи. — Крибле, крабле, буме! — Как карты, веером, он держал теперь в руке четыре кредитные карточки.

— Ух ты! — На этот раз Лобстер искренне восхитился, потянулся к картам.

— Спокойнее, молодой человек, спокойнее. — Никотиныч отвёл руку. — Вы у нас узник совести, кредитные карты вам не положены.

— Ну ладно, хватит уже прикалываться — дай посмотреть! Это что, наши?

— Что за дурацкие вопросы? Конечно, это наш родной банк, над которым мы уже год ломаем голову. И скоро сломаем окончательно. Ну, доволен?

— Ещё бы! — Лобстер счастливо рассмеялся. — Ты, Никотиныч, голова! Он посерьёзнел.

— В общем, так, та наша деревенская неудача — не в счёт. Виноват — каюсь. Теперь шансы увеличились процентов этак на шестьдесят. Во-первых, у нас есть кредитки, которые мы расшифруем в самое ближайшее время, во-вторых, видеозапись, которую мы тоже проанализируем, в-третьих, ключи. Три довольно реальных способа, чтобы подобраться к взлому. Мы должны работать сразу по всем направлениям, а потом сравним полученные результаты. Так?

— Йес! Ты тоже голова! — Никотиныч щёлкнул себя пальцами по горлу. — Отметим это дело?

— Отметим, — кивнул Лобстер. — Я занимаюсь картами, ты — видеозаписью. На всё про всё две недели сроку. По-моему, это реально.

— Я так и не понял, как ты собираешься взломать кредитки?

— А, это ты про мой сон? — Лобстер отрицательно помотал головой. — Ноу-хау. Могу продать за миллион.

— Согласен! — возбуждённо сказал Никотиныч.

— Не сейчас — потом. Ну, кто за напитками пойдёт? По старшинству?

Подвыпивший Лобстер смотрел, как в свете фар летят на лобовое стекло крупные снежные хлопья, как убегает под колёса мокрая дорога, и мечтал о том, как приедет, погреется с полчасика в тёплой ванне и засядет за работу, а потом ляжет в постель, закроет глаза и увидит Ми… Нет, не Миранду, он увидит Хэ — это уже точно. Не фиг было так долго молчать и посылать его куда подальше! Он такой — злопамятный! Сейчас у него Хэ и работа, работа и Хэ. Надо бы подкатить к китаянке, хватит уже вокруг да около ходить…

Ещё месяц назад Лобстер предположить не мог, что способен работать под контролем. Был он свободен, как птица, летел, куда хотел, клевал, что хотел, а теперь — надо же — у него обычный рабочий день, как у всех, какие-то задания, тесты, проверки. И самое удивительное — его всё это нисколько не напрягает. Он чувствует себя равным среди этих солидных мужиков, которые годами сидят над алгоритмами шифрования, обсуждают футбол и семейные дела, показывают фотографии детей и внуков. Они в этой системе — как его виртуальные рыбы на мониторе — могут плавать сутками, а его, щенка, бросили в воду, учись, мол, вот он и учится. Пока что он понял одно: то, что казалось ему месяц назад серьёзным делом, было лишь игрой, баловством. Он наивно полагал, что расстался с детством, с «игрушками» — ан нет! — даже та югославская война, за которую его так хвалили на службе, была для него не более чем игрой. За тысячи километров от него гибли живые люди, а он сидел в уютном кресле за большим монитором и щёлкал по клавишам, прикалываясь над натовцами. Попав в систему, он понял, что всё в этом мире серьёзно, даже если это далеко от тебя. А может, он пошёл вовсе не в беспутного отца, а в мать, у которой вся жизнь расписана по часам, и ему просто необходимо получать и отдавать приказы, ходить строем, отдавать честь, служить и выслуживаться? Да нет, не может быть! Всё это — временное увлечение военным делом, какое рано или поздно бывает у всех пацанов. А потом, когда дело касается призыва, — куда только девается их рвение? Он и сейчас свободен, как птица! Ещё две недели — и улетит!

Лобстер откинулся в кресле, ожидая, когда загрузится Интернет. Триллер тёрся об его ноги и жалобно мяукал.

— Сейчас-сейчас, потерпи! — раздражённо сказал Лобстер. Он вошёл в электронный почтовый ящик. В ящике было только одно послание. Миранда ему больше не писала, зато… Когда письмо открылось, Лобстер в испуге отскочил от монитора, едва не наступив на Триллера. Оно было от киберпанка Гоши! Гошу давным-давно вскрыли, кремировали и закопали, его красный хохолок выцвел и поседел от сырости, сгорел, превратился в прах, а послания всё шли! Что это? Чьи-то дурацкие шутки? Или серьёзная игра, по правилам которой он должен разговаривать с мертвецом?

Лобстер взял себя в руки, пододвинул кресло к монитору.

(19.30)

Кому: Лобстеру.

От: Главного киберпанка страны Гоши.

Тема: «Пора бы встретиться».

«Дорогой ты мой Лобстрюша! Что же ты молчишь, другу на письма не отвечаешь? Или адрес мой электронный забыл? Я тебе его сто раз напишу, чтоб ты выколол в уголках своих прекрасных глаз! По поводу человеческой забывчивости расскажу тебе одну очень поучительную историю. Однажды отправились мы на нашем маленьком сухогрузе с партией резиновых изделий к острову Свободы Куба, что лежит рядом со злобной американской империалистической акулой и занимает площадь, равную подошвам демонстрантов, марширующих по Красной площади в день 7 ноября. Впрочем, это не суть… Ну вот, зашли мы, значит, в Гуантанамскую бухту. Местечко там — почище, чем твоя Тверская в вечернюю пору. Девочкам заработать себе на жизнь абсолютно нечем: мужики сутками на плантациях сахарного тростника спины гнут, иностранцев в помине нет, поскольку им кроме голой задницы ещё и культурную программу подавай. Они по Гаване на „кадиллаках“ с сигарами разъезжают, а гуантанамские девочки горькие слёзы льют и чулки штопают.

Мы с моими сотоварищами, конечно, как могли, девочек утешили, но их там как коз на пастбище, тысяч двадцать, а нас всего семеро, настоящих мужиков, на всём сухогрузе. В общем, решили мы в Гавану за настоящими мужиками сходить. Вдарили узлов двенадцать вдоль восточного побережья свободолюбивого острова и на следующий день прибыли в Гавану. Гавана, я тебе скажу, Лобстрюша, город замечательный, там до сих пор люди настоящие сигары курят, а не вашу саранскую труху. Ну вот, нашли мы в пятизвёздочном отеле десять солидных господ с родословными. Все исключительно люди порядочные, виски литрами пьют, с золотыми гильотинками для сигар в сортир ходят, не говоря уж о других человеческих достоинствах. Погрузили мы их на свой сухогруз и отправились назад в родную уже теперь Гуантанамию. Да только случилось у нас по дороге одно маленькое ЧП. Господа с родословными проблевались, протрезвели и стали требовать, чтобы мы их назад в Гавану отвезли. Не нужны им, оказывается, несчастные гуантанамские девочки. Мы им, конечно, шиш под нос, солярка не казённая, валютой плачено, а они нам, согласно Женевской конвенции, по мордасам за отеческую заботу. Ну и понеслась. Ничто, Лобстрюша, не ценится так дорого и не даётся так дёшево, как человеческая неблагодарность! Мало того что эти благородные господа во время драки своими золотыми гильотинками нам мизинцы пооткусывали, так меня ещё и за борт вышвырнули, будто я погибший от желтухи моряк!..»

Лобстер задумайся. А ведь верхней фаланги мизинца у Гоши на правой руке действительно не было. Значит, тот, кто писал это письмо, его знал или, по крайней мере, видел. Лобстер взглянул на адрес отправителя. Да, адрес был Гошин. Ну так все эти хакерские штучки он знал — ты думаешь, что отправил корреспонденцию на Фурманный, а на самом деле она в Антарктиду к пингвинам ушла, потому что ящик взломан — есть такая программка, которая любое «мыло» переадресует анонимному получателю. Ладно, с этим дерьмом он ещё разберётся!

«Вымок я до нитки, да ещё акулы своими плавниками пятки щекочут. Щекотки этой я на дух не переношу! А у самого берега тяпнул меня за ногу электрический скат. Тыщ шесть вольт дал, не меньше! Лежу я, значит, в воде и думаю, руки-ноги не шевелятся, язык не ворочается, дышать не могу. Как же мне теперь гуантанамских девочек утешать? Тут пацаны местные прибежали, схватили меня за шнурки, на берег вытащили и кричат по-басурманскн: „Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца“. Тятя на плантациях сахарного тростника спину гнул, зато мамаша дома оказалась. Знойная такая дамочка. Она мне искусственное дыхание по полной программе сделала! Я такое только в „Империи страсти“ видал. Ну вот, зашевелились мои члены, ожил я, значит. Она меня и спрашивает: как зовут тебя, иноземец? А я никак вспомнить не могу: то ли Ромуальд, то ли Бонифаций. На всякий случай оба имени назвал. Ладно, говорит, Ромуальд Бонифациевич, будешь вместе со мной рыбу ловить. И стали мы с туземкой в Атлантическом океане рыбу ловить. День ловим, другой ловим. Только толку от этого чуть — имени своего я вспомнить не могу.

А на третий день вышли в море, смотрю, моя посудина вдоль побережья кандыбает. Побитая вся, будто её господа золотыми гильотинками порубали. Мужики меня увидали и кричат: „Эй, парень, ты наш, советский?“ А я им кричу: „Ваш, конечно, советский!“ — „Ну, тогда полезай на борт!“ Влез я на борт и говорю: „Вы хоть скажите, как меня зовут?“ А они только плечам пожимают. „Мы и свои-то имена забыли, а ты с нас чужое требуешь“. Оказывается, господа с гильотинками всю команду за борт побросали. Пацанов, так же, как и меня, электрические скаты попортили, так что стала наша команда безымянной. И что самое страшное — разучились мы с тех пор читать и писать, будто и вовсе в школу не ходили. Ей-богу, не вру. „Б“ от „М“ отличить не мог. Так и пришли мы в беспамятстве в Питер.

А там таможня. И на таможне этой соответственно таможенники стоят — ребята строгие, подтянутые, если что не по ним — сразу тебя в контрабанду определят. Ну вот, прохожу я, значит, через таможню. Таможенник то на меня, то в паспорт, то в паспорт, то на меня. Ну, не похож, конечно, рожа электричеством перекошена. Посмотрел бы я на твою, если б тебя шестью тысячами вольт шандарахнуло! В общем, не признаёт меня таможенник и спрашивает: „Георгий Александрович?“ А я, как назло, уже к своему новому имени привык. Не сообразил от волнения и мотаю отрицательно головой — нет, говорю, не Георгий Александрович, а Ромуальд Бонифациевич. Ну, тут он, конечно, в свисточек засвистел, прилетели ангелы в погонах, подхватили меня под белы рученьки и спровадили в участок до выяснения персоны. Признать признали, конечно, но только с тех пор держали меня взаперти и ни в какие заграничные путешествия больше не отпускали. А господ с золотыми гильотинками я с тех пор за полмили обхожу. Не дай бог, второй мизинец отстригут! Вот такая, Лобстрюша, история. Видишь, как оно, всё забывать? Дело моё в силе. Отпиши немедля».

Лобстер потянулся было к сотовому телефону, но вовремя вспомнил, что сотовые прослушиваются, снял обычную трубку, набрал номер.

— Хэ, это я, Олег. У меня неприятности. Я получил послание от Гоши, он предлагает дело, причём в свойственной ему стёбовой манере, и требует немедленного ответа. Отвечать?

— Нет, Олег, дождись меня, — сказала Хэ и повесила трубку.

Он подумал, что она, наверное, не знает кода на подъезде, но тут же посмеялся над собственной наивностью. Триллер опять взялся за своё: стал тереться о ноги и мяукать.

— Идём, идём уже! — Лобстер взял котёнка на руки и понёс на кухню. Покормил Триллера, сам наспех перекусил крабовыми палочками. Послание Гоши не на шутку встревожило его. Что от него хотят? Выманить, подставить, убить? Или это обычный взлом? Да уж куда обычней — писать письма от имени убитого! Значит, утверждение китаянки об их с Никотинычем полной безопасности — пустая болтовня? Если в него сегодня не стреляли, вовсе не значит, что этого не произойдёт завтра!

В дверь позвонили. Лобстер уже по привычке на цыпочках подкрался к дверям, глянул в глазок. Дядя Паша. Ну нет, хватит, достал! Сегодня он ему не откроет, в прошлый раз за разговорами они до пяти утра просидели. Ему завтра работать! Да и Хэ сейчас приедет. Дядя Паша позвонил ещё раз десяток, потом несмело стукнул в дверь кулаком и ушёл.

Лобстер вернулся в комнату и щёлкнул мышкой. За заставкой с виляющими хвостами рыбками скрывалась парящая в голубом пространстве голова отца. Теперь была она вся обтянута мышцами, и кое-где уже начали прорисовываться подкожные белесые слои. Лобстер смотрел на объёмное изображение, и ему было немного жутко — настолько оно было реальным, будто он сидит на уроке анатомии и изучает мышцы лица.

Хэ пришла через полчаса. На ней был длиннополый жакет, под которым скрывался модный брючный костюм. Девушка была неразговорчива и, как показалось Лобстеру, чем-то расстроена, подошла к монитору, уткнулась в экран, читая послание.

— Да, это его стиль, — кивнула она, закончив. — И мизинца у него нет, тоже верно. Я отрубила ему его большим кухонным ножом.

Лобстер посмотрел на Хэ с уважением.

— Ревность?

— Какая разница? Дело прошлое. С начальством я переговорила, пиши ему, назначай встречу, — жёстко сказала Хэ.

— Где?

— Где хочешь. Хоть на Останкинской башне. Сам ты на неё не пойдёшь. Пойдёт другой человек, о котором тебе знать не обязательно. Твоё дело переписываться с ними. И никакой самодеятельности.

Лобстер кивнул в ответ. Повисла пауза. Хэ смотрела на объёмных рыбок, Лобстер на неё. При свете настольной лампы её кожа, покрытая нежным пушком, казалось, сияла. Лобстер не удержался и прикоснулся к её щеке. Девушка резко обернулась. Он отдёрнул руку.

— Ты что?

— Нет, ничего, — смутился Лобстер. — Ты его правда любила?

Хэ пожала плечами в ответ, помолчала, потом заговорила быстро-быстро, будто боясь, что он её прервёт и не даст сказать самое важное.

— Кем я была там? Никем. Впервые отец продал меня в девять лет. Так было принято у нас на юге. Если нечем кормить, то продай детей — и с плеч долой. Потом меня продали ещё раз и ещё. Гоша вывез меня, как игрушку. Куклу, которую можно кормить, выгуливать, как собачку, наряжать — делать что угодно. Она не знает языка и ни слова не скажет поперёк своему господину. А потом, когда надоест, её можно выкинуть в мусорное ведро и завести другую. С этой поездки в Китай и начались все его неприятности. Они узнали, что я пересекла границу нелегально. Было это десять лет назад, мне тогда было семнадцать. Гошу, конечно, вызвали, и я очень боялась, что меня выдворят из страны. По китайским законам меня осудили бы на очень большой срок. Но меня не выгнали, более того, когда Гоша не знал, как от меня избавиться, я ушла сама, потому что к этому времени уже работала в «восточном» отделе. Гражданство дали как политической беженке. Потом мне ничего не стоило завербовать Гошу, потому что я знала все его слабости. Он был мягкий, как глина, и за душой у него не было ничего, кроме его морских сказок. Я всегда знаю ту точку во времени, когда человек будет слабым и не окажет никакого сопротивления. У тебя тоже была такая точка. Впрочем, это неинтересно. — Хэ замолчала.

— У меня просто не было выхода. Я спасал свою шкуру.

— Выход есть всегда, просто ты не знал, куда деться и как себя повести в этой ситуации. Я подсказала тебе, подтолкнула, а Никотиныч поплёлся за тобой, потому что не мог остаться один — у вас есть дело.

Лобстер вздрогнул, внимательно посмотрел на китаянку. Неужели она знает? Неужели они отследили их «деревенский» выход в банковскую сеть? Не может быть! Как опытный хакер, он «шёл» в сети не по прямой, а сначала влез на терминал одной фирмы, где два года назад ставил софты. Взлом должен был пойти оттуда.

— Какое ещё дело? — спросил он, прекрасно зная, что, если они на крючке, китаянка соврёт.

— Ну как же! Вы сладкая парочка! — пошутила Хэ. — Ты быстро ломаешь, он быстро чинит. А если серьёзно — вы просто дополняете друг друга. Он, как бывший учёный, подходит к любому делу взвешенно, рассматривает проблему со всех сторон. А ты, как настоящий хакер, нагло вламываешься в систему и смываешься. Ты — генератор идей, он — аналитик. Вот и всё! Мы разрабатывали вас каждого по отдельности, а потом вы вдруг оказались вместе. Убить двух зайцев, так?

«Нет, не знает», — уверенно подумал Лобстер.

— Да, вот что, до сих пор тебя охраняли негласно. Теперь эти, — Хэ ткнула пальцем в монитор, — должны увидеть, что ты под усиленной охраной. Мы раскроем им карты, но не все. Ладно, мне пора.

— Хэ, останься, — попросил Лобстер, краснея. Ему показалось, что китаянка посмотрела на него с презрением.

— Ты этого действительно хочешь?

— Да. — Лобстер почувствовал, что сейчас сгорит от стыда. Впервые предлагал он женщине старше его по возрасту остаться. Обычно всё было намного проще. Интернетовские девицы понимали всё без слов, Миранда не в счёт — она улетела! — Я хочу этого с того момента, когда ты попросила Никотиныча выключить свет. Как фотовспышка. Я увидел твоё лицо на мгновение, а запомнил навсегда.

— О боже, вы, русские, — большие романтики, — рассмеялась Хэ. — Просто в тебе играет мужская сила.

— Может, оно и так. У меня всегда легко получалось с женщинами, но теперь…

Хэ не дала ему договорить, стремительно поднялась, приложила указательный палец к его губам. Он опустил глаза и увидел её яркий острый ноготь, похожий на узкий желобок.

— Неужели ты не боишься меня, Лобстер? — шёпотом спросила Хэ. — Ведь это я в одно мгновение круто изменила твою жизнь.

— Ты с самого начала была откровенна со мной. А это подкупает. Но если честно — боюсь… Может, в этом и состоит кайф? Любовь и страх идут рядом, — тоже шёпотом сказал Лобстер.

— Ты умный. Помнишь, что я тогда сказала?

— Выключите свет. Квартира находится под наблюдением.

— Пожалуйста, выключи свет. Квартира находится под наблюдением, — повторила Хэ.

Лобстер вдавил кнопку настольной лампы, привлёк к себе Хэ…

Они любили друг друга так бешено, так страстно, будто находились под действием «винта», когда три дня меряются за один, не хочется ни спать, ни есть, тобой овладевает дикая, необузданная похоть: ещё немного — и придётся стравливать пар из ушей, энергия прёт, и возникает желание если не поиметь весь мир, то хотя бы сделать что-нибудь хорошее.

Лобстер устало откинулся на подушку и только сейчас почувствовал, что спину саднит: Хэ расцарапала её своими острыми, похожими на желобки, ногтями.

— Ты хороший, Лобстер. Ты не Гоша, — неожиданно сказала Хэ. — Он был жестокий. Садист. А ты — нежный, как ребёнок.

— Хватит меня сравнивать! — сердито произнёс Лобстер. Ему не понравилось сравнение с ребёнком — ещё одна матушка нашлась!

— Хорошо, не буду. — Хэ провела рукой по его груди. — Если хочешь — ничего больше не будет.

— Нет, я хочу больше! Я хочу каждую ночь, каждый день! У меня тыщу лет никого не было!

— Тысячу? — Хэ рассмеялась. — Столько живут только боги.

Сбоку раздался противный писк компьютера, так он пищит, когда не может выполнить какую-нибудь операцию, и предупреждает писком — нельзя! Лобстер повернул голову и увидел сидящего на клавиатуре Триллера. Котёнок с любопытством смотрел на клавиатуру и недоумевал, откуда идёт писк.

— А ну пошёл вон, брысь! — Лобстер соскочил с кровати, бросился к столу. Пружинисто оттолкнувшись от клавиатуры, Триллер сиганул вниз. Лобстер вгляделся в экран монитора и рассмеялся.

— Ты посмотри-ка. Когда это чудовище вырастет, наверняка станет кошачьим графиком.

Хэ поднялась с кровати, подошла к нему, обняла за плечи. Маленькая, хрупкая Хэ, похожая на фарфоровую статуэтку. Он не знал наверняка, любит ли он её так же, как Миранду, но зато знал точно: она его защитит!

Кому: главному киберпанку страны Гоше.

От: Лобстера.

Тема: «Встреча у ручья».

На голубоватом фоне чернел напечатанный Триллером текст послания:

«yyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyuuuuuuuuuuuuuuuuuuuzzzzzzzzzzzzzzzzzz zzz//////obrval///////////////////»