"Мысль, вооруженная рифмами" - читать интересную книгу автора (Холшевников Владислав Евгеньевич)

В. А. Жуковский (1783–1852)

11. Вечер

Элегия Ручей, виющийся по светлому песку, Как тихая твоя гармония приятна! С каким сверканием катишься ты в реку!        Приди, о Муза благодатна, В венке из юных роз с цевницею златой; Склонись задумчиво на пенистые воды И, звуки оживив, туманный вечер пой        На лоне дремлющей природы. Как солнца за горой пленителен закат — Когда поля в тени, а рощи отдале́нны И в зеркале воды колеблющийся град        Багряным блеском озаре́нны; Когда с холмов златых стада бегут к реке И рева гул гремит звучнее над водами; И, сети склав, рыбак на легком челноке        Плывет у брега меж кустами; Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам, И веслами струи согласно рассекают; И, плуги обратив, по глыбистым браздам        С полей оратаи съезжают… Уж вечер… облаков померкнули края, Последний луч зари на башнях умирает; Последняя в реке блестящая струя        С потухшим небом угасает. Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой; Простершись на траве под ивой наклоне́нной, Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,        Поток, кустами осене́нной. Как слит с прохладою растений фимиам! Как сладко в тишине у брега струй плесканье! Как тихо веянье зефира по водам        И гибкой ивы трепетанье! Чуть слышно над ручьем колышется тростник; Глас петела вдали уснувши будит се́лы; В траве коростеля я слышу дикий крик,        В лесу стенанье филоме́лы… Но что?.. Какой вдали мелькнул                                           волшебный луч? Восточных облаков хребты воспламенились; Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;        В реке дубравы отразились. Луны ущербный лик встает из-за холмов… О тихое небес задумчивых светило, Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!        Как бледно брег ты озлатило! Сижу задумавшись; в душе моей мечты; К протекшим временам лечу воспоминаньем… О дней моих весна, как быстро скрылась ты,        С твоим блаженством и страданьем! Где вы, мои друзья, вы, спутники мои? Ужели никогда не зреть соединенья? Ужель иссякнули всех радостей струи?        О вы, погибши наслажденья! О братья, о друзья! где наш священный круг? Где песни пламенны и музам и свободе? Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?        Где клятвы, данные природе, Хранить с огнем души нетленность братских уз? И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою, Лишенный спутников, влача сомнений груз,        Разочарованный душою, Тащиться осужден до бездны гробовой?.. Один — минутный цвет — почил, и непробудно, И гроб безвременный любовь кропит слезой.        Другой… о небо правосудно!.. А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть? Ужель красавиц взор, иль почестей исканье, Иль суетная честь приятным в свете слыть        Загладят в сердце вспоминанье О радостях души, о счастье юных дней, И дружбе, и любви, и музам посвяще́нных? Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,        Но в сердце любит незабвенных… Мне рок судил брести неведомой стезёй, Быть другом мирных сел, любить красы                                                  природы, Дышать над сумраком дубравной тишиной        И, взор склонив на пенны воды, Творца, друзей, любовь и счастье воспевать. О песни, чистый плод невинности сердечной! Блажен, кому дано цевницей оживлять        Часы сей жизни скоротечной! Кто, в тихий утра час, когда туманный дым Ложится по полям и хо́лмы облачает И солнце, восходя, по рощам голубым        Спокойно блеск свой разливает, Спешит, восторженный, оставя сельский кров, В дубраве упредить пернатых пробужденье И, лиру соглася с свирелью пастухов,        Поет светила возрожденье! Так, петь есть мой удел… но долго ль?..                                                  Как узнать?.. Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой Придет сюда Альпин в час вечера мечтать        Над тихой юноши могилой! 1806

12. Моя богиня

(Отрывок)

Какую бессмертную Венчать предпочтительно Пред всеми богинями Олимпа надзвездного? Не спорю с питомцами Разборчивой мудрости, Учеными, строгими; Но свежей гирляндою Венчаю веселую, Крылатую, милую, Всегда разновидную, Всегда животворную, Любимицу Зевсову, Богиню Фантазию. 1809

13. Певец во стане русских воинов

(Отрывок)

Тот наш, кто первый в бой летит        На гибель супостата. Кто слабость падшего щадит        И грозно мстит за брата; Он взором жизнь дает полкам;        Он махом мощной длани Их мчит во сретенье врагам,        В средину шумной брани; Ему веселье битвы глас,        Спокоен под громами: Он свой последний видит час        Бесстрашными очами. Хвала тебе, наш бодрый вождь,        Герой под сединами! Как юный ратник, вихрь, и дождь,        И труд он делит с нами. О, сколь с израненным челом        Пред строем он прекрасен! И сколь он хладен пред врагом        И сколь врагу ужасен! О, диво! се орел пронзил        Над ним небес равнины… Могущий вождь главу склонил;        Ура! кричат дружины. Лети ко прадедам, орел,        Пророком славной мести! Мы тверды: вождь наш перешел        Путь гибели и чести; С ним опыт, сын труда и лет;        Он бодр и с сединою; Ему знаком победы след…        Доверенность к герою! Нет, други, нет! не предана        Москва на расхищенье; Там стены!.. в россах вся она;        Мы здесь — и бог наш мщенье. 1812

14. Светлана

(Отрывок)

Раз в крещенский вечерок        Девушки гадали: За ворота башмачок,        Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном        Слушали; кормили Счетным курицу зерном;        Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Клали перстень золотой,        Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад        Песенки подблюдны Тускло светится луна        В сумраке тумана — Молчалива и грустна        Милая Светлана. «Что, подруженька, с тобой?        Вымолви словечко; Слушай песни круговой;        Вынь себе колечко. Пой, красавица: «Кузнец, Скуй мне злат и нов венец,        Скуй кольцо златое; Мне венчаться тем венцом, Обручаться тем кольцом        При святом налое». «Как могу, подружки, петь?        Милый друг далёко; Мне судьбина умереть        В грусти одинокой. Год промчался — вести нет;        Он ко мне не пишет; Ах! а им лишь красен свет,        Им лишь сердце дышит… Иль не вспомнишь обо мне? Где, в какой ты стороне?        Где твоя обитель? Я молюсь и слезы лью! Утоли печаль мою,        Ангел-утешитель». Вот в светлице стол накрыт        Белой пеленою; И на том столе стоит        Зеркало с свечою; Два прибора на столе.        «Загадай, Светлана; В чистом зеркала стекле        В полночь без обмана Ты узнаешь жребий свой: Стукнет в двери милый твой        Легкою рукою; Упадет с дверей запор; Сядет он за свой прибор        Ужинать с тобою». 1808–1812

15. Эолова арфа

(Отрывок)

            Владыка Морвены, Жил в дедовском замке могучий Ордал;             Над озером стены Зубчатые замок с холма возвышал;             Прибрежны дубравы             Склонялись к вода́м,             И стлался кудрявый Кустарник по злачным окрестным холмам.             Спокойствие сеней Дубравных там часто лай псов нарушал;             Рогатых еленей, И вепрей, и ланей могучий Ордал             С отважными псами             Гонял по холмам;             И долы с холмами, Шумя, отвечали зовущим рогам.             В жилище Ордала Веселость из ближних и дальних краёв             Гостей собирала; И убраны были чертоги пиров             Еленей рогами;             И в память отцам             Висели рядами Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.             И в дружных беседах Любил за бокалом рассказы Ордал             О древних победах И взоры на брони отцов устремлял:             Чеканны их латы             В глубоких рубцах;             Мечи их зубчаты; Щиты их и шлемы избиты в боях.             Младая Минвана Красой озаряла родительский дом;             Как зыби тумана, Зарею златимы над свежим холмом,             Так кудри густые             С главы молодой             На перси младые, Вияся, бежали струей золотой.             Приятней денницы Задумчивый пламень во взорах сиял:             Сквозь темны ресницы Он сладкое в душу смятенье вливал;             Потока журчанье —             Приятность речей;             Как роза дыханье; Душа же прекрасней и прелестей в ней. 1814

16. Песня

К востоку, всё к востоку Стремление земли — К востоку, всё к востоку Летит моя душа; Далеко на востоке, За синевой лесов, За синими горами Прекрасная живет. И мне в разлуке с нею Всё мнится, что она — Прекрасное преданье Чудесной старины, Что мне она явилась Когда-то в древни дни, Что мне об ней остался Один блаженный сон. 1815

17. Мщение

Изменой слуга паладина убил: Убийце завиден сан рыцаря был. Свершилось убийство ночною порой — И труп поглощен был глубокой рекой. И шпоры и латы убийца надел И в них на коня паладинова сел. И мост на коне проскакать он спешит, Но конь поднялся на дыбы и храпит. Он шпоры вонзает в крутые бока — Конь бешеный сбросил в реку седока. Он выплыть из всех напрягается сил. Но панцырь тяжелый его утопил. 1816

18. Жалоба пастуха

На ту знакомую гору Сто раз я в день прихожу; Стою, склоняся на посох, И в дол с вершины гляжу. Вздохнув, медлительным шагом Иду вослед я овцам И часто, часто в долину Схожу, не чувствуя сам. Весь луг по-прежнему полон Младой цветов красоты; Я рву их — сам же не знаю, Кому отдать мне цветы. Здесь часто в дождик и в гро́зу Стою, к земле пригвождён: Всё жду, чтоб дверь отворилась… Но то обманчивый сон. Над милой хижинкой светит, Видаю, радуга мне… К чему? Она удалилась! Она в чужой стороне! Она всё дале! всё дале! И скоро слух замолчит! Бегите ж, овцы, бегите! Здесь горе душу томит! 1817

19. Двенадцать спящих дев

Старинная повесть в двух балладах Вступление Опять ты здесь, мой благодатный Гений, Воздушная подруга юных дней; Опять с толпой знакомых привидений Теснишься ты, Мечта, к душе моей… Приди ж, о друг! дай прежних                                     вдохновений, Минувшею мне жизнию повей, Побудь со мной, продли очарованья, Дай сладкого вкусить воспоминанья. Ты образы веселых лет примчала — И много милых теней восстает; И то, чем жизнь столь некогда пленяла, Что рок, отняв, назад не отдает, То всё опять душа моя узнала; Проснулась Скорбь, и Жалоба зовет Сопутников, с пути сошедших прежде И здесь вотще поверивших надежде. К ним не дойдут последней песни звуки; Рассеян круг, где первую я пел; Не встретят их простертые к ним руки; Прекрасный сон их жизни улетел. Других умчал могущий дух разлуки; Счастливый край, их знавший, опустел; Разбросаны по всем дорогам мира — Не им поет задумчивая лира. И снова в томном сердце воскресает Стремленье в оный таинственный свет; Давнишний глас на лире оживает, Чуть слышимый, как Гения поле́т; И душу хладную разогревает Опять тоска по благам прежних лет: Всё близкое мне зрится отдале́нным, Отжившее, как прежде, оживле́нным. 1810–1817

20. Узник

(Отрывок)

«За днями дни идут, идут…        Напрасно; Они свободы не ведут        Прекрасной; Об ней тоскую и молюсь, Ее зову, не дозовусь. Смотрю в высокое окно        Темницы: Всё небо светом зажжено        Денницы; На свежих крыльях ветерка Летают вольны облака. Итак, все блага заменить        Могилой; И бросить свет, когда в нем жить        Так мило; Ах! дайте в свете подышать; Еще мне рано умирать. Лишь миг весенним бытиём        Жила я; Лишь миг на празднике земном        Была я; Душа готовилась любить… И всё покинуть, всё забыты!». 1819

21. Песня

Отымает наши радости Без замены хладный свет; Вдохновенье пылкой младости Гаснет с чувством жертвой лет; Не одно ланит пылание Тратим с юностью живой — Видим сердца увядание Прежде юности самой. Наше счастие разбитое Видим мы игрушкой волн, И в далекий мрак сердитое Море мчит наш бедный чёлн; Стрелки нет путеводительной, Иль вотще ее магнит В бурю к пристани спасительной Челн беспарусный манит. Хлад, как будто ускоре́нная Смерть, заходит в душу к нам; К наслажденью охлажде́нная, Охладев к самим бедам, Без стремленья, без желания В нас душа заглушена И навек очарования Слез отрадных лишена. На минуту ли улыбкою Мертвый лик наш оживет, Или прежнее ошибкою В сердце сонное зайдет — То обман; то плющ, играющий По развалинам седым; Сверху лист благоухающий — Прах и тление под ним. Оживите сердце вялое; Дайте быть по старине; Иль оплакивать бывалое Слез бывалых дайте мне. Сладко, сладко появление Ручейка в пустой глуши; Так и слезы — освежение Запустевшия души. lt;1820gt;

22. Воспоминание

О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили,        Не говори с тоской: их нет:        Но с благодарностию: были. 1821

23. Орлеанская дева

(Отрывок)

Р а й м о н д …Молчи, идет Бертранд; он возвратился Из города. Но что несет он? Б е р т р а н д                                    Вы Дивитесь, что с таким добром я к вам Являюсь? Т и б о        Подлинно; откуда взял Ты этот шлем? На что знак бед и смерти Принес ты к нам в жилище тишины? (Иоанна … подходит ближе) Б е р т р а н д И сам едва могу я объяснить, Как мне достался он. Я покупал Железные изделья в Вокулере; На площади толпилась тьма народа Вкруг беглецов, лишь только прибежавших С недоброю из Орлеана вестью; Весь город был в волненьи; сквозь толпу С усилием я продирался… вдруг Цыганка смуглая со мной столкнулась; В руках у ней был этот шлем; она, Пронзительно в глаза мне посмотрев, Сказала: ты, я знаю, ищешь шлема; Вот шлем, не дорог он, возьми. — На что? — Я отвечал ей, — к латникам пойди; Я земледелец, мне нет ну́жды в шлеме. — Но я никак не мог отговориться; — Возьми, возьми! — она одно твердила, — Теперь для головы стальная кровля Приютнее всех каменных палат. — И так из улицы одной в другую Она за мной гналася с этим шлемом. Я посмотрел: он был красив и светел; Был рыцарской достоин головы; Я взял его, чтоб ближе разглядеть; Но между тем, как я стоял в сомненьи, Она из глаз моих, как сон, пропала; Ее толпой народа унесло… И этот шлем в моих руках остался. И о а н н а (ухватясь за него поспешно) Отдай мне шлем. Б е р т р а н д                      На что? Такой наряд Не девичьей назначен голове. И о а н н а (вырывает шлем) Отдай, он мой и мне принадлежит… 1821

24. Замок Смальгольм, или Иванов вечер

До рассвета поднявшись, коня оседлал        Знаменитый Смальгольмский барон; И без отдыха гнал, меж утесов и скал,        Он коня, торопясь в Бротерстон. Не с могучим Боклю совокупно спешил        На военное дело барон; Не в кровавом бою переведаться мнил        За Шотландию с Англией он; Но в железной броне он сидит на коне;        Наточил он свой меч боевой; И покрыт он щитом; и топор за седлом        Укреплен двадцатифунтовой. Через три дни домой возвратился барон,        Отуманен и бледен лицом; Через силу и конь, опенен, запылён,        Под тяжелым ступал седоком. Анкрамморския битвы барон не видал,        Где потоками кровь их лилась, Где на Эверса грозно Боклю напирал,        Где за родину бился Дуглас; Но железный шелом был иссечен на нём,        Был изрублен и панцырь и щит, Был недавнею кровью топор за седлом,        Но не английской кровью покрыт. Соскочив у часовни с коня за стеной,        Притаяся в кустах, он стоял; И три раза он свистнул — и паж молодой        На условленный свист прибежал. «Подойди, мой малютка, мой паж молодой,        И присядь на колена мои; Ты младенец, но ты откровенен душой,        И слова непритворны твои. Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;        Мне теперь ты всю правду скажи: Что заметил? Что было с твоей госпожой?        И кто был у твоей госпожи?» «Госпожа по ночам к отдаленным скала́м,        Где маяк, приходила тайком (Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам        Не прокрасться во мраке ночном). И на первую ночь непогода была,        И без умолку филин кричал; И она в непогоду ночную пошла        На вершину пустынную скал. Тихомолком подкрался я к ней в темноте;        И сидела одна — я узрел; Не стоял часовой на пустой высоте;        Одиноко маяк пламенел. На другую же ночь — я за ней по следам        На вершину опять побежал — О творец, у огня одинокого там        Мне неведомый рыцарь стоял. Подпершися мечом, он стоял пред огнём,        И беседовал долго он с ней; Но под шумным дождем, но при ветре ночном,        Я расслушать не мог их речей. И последняя ночь безненастна была,        И порывистый ветер молчал; И к мая́ку она на свиданье пошла;        У мая́ка уж рыцарь стоял. И сказала (я слышал): «В полуночный час,        Перед светлым Ивановым днём, Приходи ты; мой муж не опасен для нас;        Он теперь на свиданьи ином; Он с могучим Боклю ополчился теперь;        Он в сраженьи забыл про меня — И тайком отопру я для милого дверь        Накануне Иванова дня». «Я не властен прийти, я не должен прийти,        Я не смею прийти (был ответ); Пред Ивановым днем одиноким путем        Я пойду… мне товарища нет». «О, сомнение прочь! безмятежная ночь        Пред великим Ивановым днем И тиха и темна, и свиданьям она        Благосклонна в молчаньи своем. Я собак привяжу, часовых уложу,        Я крыльцо пересыплю травой, И в приюте моем, пред Ивановым днем,        Безопасен ты будешь со мной». «Пусть собака молчит, часовой не трубит        И трава не слышна под ногой, — Но священник есть там; он не спит по ночам,        Он приход мой узнает ночной». «Он уйдет к той поре: в монастырь на горе        Панихиду он позван служить: Кто-то был умерщвлен; по душе его он        Будет три дни поминки творить». Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,        Он ужасен стоял при огне. «Пусть о том, кто убит, он поминки творит:        То, быть может, поминки по мне. Но полуночный час благосклонен для нас:        Я приду под защитою мглы». Он сказал… и она… я смотрю… уж одна        У мая́ка пустынной скалы». И Смальгольмский барон, поражён, раздражён,        И кипел, и горел, и сверкал. «Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?        Он, клянусь небесами, пропал!» «Показалося мне при блестящем огне:        Был шелом с соколиным пером, И палаш боевой на цепи золотой,        Три звезды на щите голубом». «Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;        Сей полуночный, мрачный пришлец Был не властен прийти: он убит на пути;        Он в могилу зарыт, он мертвец». «Нет! не чудилось мне; я стоял при огне        И увидел, услышал я сам, Как его обняла, как его назвала:        То был рыцарь Ричард Кольдингам». И Смальгольмский барон, изумлен, поражён,        И хладел, и бледнел, и дрожал. «Нет! в могиле покой: он лежит под землёй,        Ты неправду мне, паж мой, сказал. Где бежит и шумит меж утесами Твид,        Где подъемлется мрачный Эльдон, Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам        Потаенным врагом умерщвлен. Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;        Оглушен был ты бурей ночной; Уж три ночи, три дня, как поминки творят        Чернецы за его упокой». Он идет в ворота, он уже на крыльце,        Он взошел по крутым ступеня́м На площадку, и видит: с печалью в лице        Одиноко-унылая там Молодая жена — и тиха и бледна,        И в мечтании грустном глядит На поля, небеса, на Мертонски леса,        На прозрачно бегущую Твид. «Я с тобою опять, молодая жена». —        «В добрый час, благородный барон. Что расскажешь ты мне? Решена ли война?        Поразил ли Боклю иль сражён?» «Англичанин разбит; англичанин бежит        С Анкрамморских кровавых полей; И Боклю наблюдать мне маяк мой велит        И беречься недобрых гостей». При ответе таком изменилась лицом,        И ни слова… ни слова и он; И пошла в свой покой с наклоненной главой,        И за нею суровый барон. Ночь покойна была, но заснуть не дала.        Он вздыхал, он с собой говорил: «Не пробудится он; не подымется он;        Мертвецы не встают из могил». Уж заря занялась; был таинственный час        Меж рассветом и утренней тьмой; И глубоким он сном пред Ивановым днем        Вдруг заснул близ жены молодой. Не спалося лишь ей, не смыкала очей…        И бродящим, открытым очам, При лампадном огне, в шишаке и броне        Вдруг явился Ричард Кольдингам. «Воротись, удалися», — она говорит.        «Я к свиданью тобой приглашён; Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,        Не страшись, не услышит нас он. Я во мраке ночном потаенным врагом        На дороге изменой убит; Уж три ночи, три дня, как монахи меня        Поминают — и труп мой зарыт. Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!        И ужасный теперь ему сон! И надолго во мгле на пустынной скале,        Где маяк, я бродить осуждён; Где видалися мы под защитою тьмы,        Там скитаюсь теперь мертвецом; И сюда с высоты не сошел бы… но ты        Заклинала Ивановым днем». Содрогнулась она и, смятенья полна,        Вопросила: «Но что же с тобой? Дай один мне ответ — ты спасен ли, иль нет?..»        Он печально потряс головой. «Выкупа́ется кровью пролитая кровь, —        То убийце скажи моему. Беззаконную небо карает любовь, —        Ты сама будь свидетель тому». Он тяжелою шуйцей коснулся стола;        Ей десницею руку пожал — И десница как острое пламя была,        И по членам огонь пробежал. И печать роковая в столе вожжена:        Отразилися пальцы на нем; На руке ж — но таинственно руку она        Закрывала с тех пор полотном. Есть монахиня в древних Драйбургских                                                  стенах:        И грустна и на свет не глядит; Есть в Мельрозской обители мрачный монах:        И дичится людей и молчит. Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?        Та монахиня — кто же она? То убийца, суровый Смальгольмский барон;        То его молодая жена. 1822

25. Шильонский узник

Повесть

(Отрывок)

I Взгляните на меня: я сед; Но не от хилости и лет; Не страх незапный в ночь одну До срока дал мне седину. Я сгорблен, лоб наморщен мой; Но не труды, не хлад, не зной — Тюрьма разрушила меня. Лишенный сладостного дня, Дыша без воздуха, в цепях, Я медленно дряхлел и чах, И жизнь казалась без конца. Удел несчастного отца: За веру смерть и, стыд цепей — Уделом стал и сыновей. Нас было шесть — пяти уж нет. Отец, страдалец с юных лет, Погибший старцем на костре, Два брата, падшие во пре, Отдав на жертву честь и кровь, Спасли души своей любовь. Три заживо схоронены На дне тюремной глубины — И двух сожрала глубина; Лишь я, развалина одна, Себе на горе уцелел, Чтоб их оплакивать удел. II На лоне вод стоит Шильон; Там в подземелье семь колонн Покрыты влажным мохом лет. На них печальный брезжит свет, Луч, ненароком с вышины Упавший в трещину стены И заронившийся во мглу. И на сыром тюрьмы полу Он светит тускло-одинок, Как над болотом огонёк, Во мраке веющий ночном. Колонна каждая с кольцом; И цепи в кольцах тех висят; И тех цепей железо — яд; Мне в члены вгрызлося оно; Не будет ввек истреблено Клеймо, надавленное им. И день тяжел глазам моим, Отвыкнувшим с толь давних лет. Глядеть на радующий свет; И к воле я душой остыл С тех пор, как брат последний был Убит неволей предо мной, И рядом с мертвым я, живой, Терзался на полу тюрьмы. 1822

26. Ночной смотр

В двенадцать часов по ночам Из гроба встает барабанщик; И ходит он взад и вперед, И бьет он проворно тревогу. И в темных гробах барабан Могучую будит пехоту: Встают молодцы егеря, Встают старики гренадеры, Встают из-под русских снегов, С роскошных полей италийских, Встают с африканских степей, С горючих песков Палестины. В двенадцать часов по ночам Выходит трубач из могилы; И скачет он взад и вперед, И громко трубит он тревогу. И в темных могилах труба Могучую конницу будит: Седые гусары встают, Встают усачи кирасиры; И с севера, с юга летят, С востока и с запада мчатся На легких воздушных конях Один за другим эскадроны. В двенадцать часов по ночам Из гроба встает полководец; На нем сверх мундира сюртук; Он с маленькой шляпой и шпагой; На старом коне боевом Он медленно едет по фрунту; И маршалы едут за ним, И едут за ним адъютанты; И армия честь отдает. Становится он перед нею; И с музыкой мимо его Проходят полки за полками. И всех генералов своих Потом он в кружок собирает, И ближнему на ухо сам Он шепчет пароль свой и лозунг; И армии всей отдают Они тот пароль и тот лозунг: И Франция — тот их пароль, Тот лозунг — Святая Елена. Так к старым солдатам своим На смотр генеральный из гроба В двенадцать часов по ночам Встает император усопший. 1836

27. lt;А. С. Пушкинgt;

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе Руки свои опустив. Голову тихо склоня, Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза. Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, Что выражалось на нем, — в жизни такого Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья Пламень на нем; не сиял острый ум; Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою                                                           мыслью Было объято оно: мнилося мне, что ему В этот миг предстояло как будто какое виденье, Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:                                                             что видишь? 1837

28. Рустем и Зораб

Персидская повесть, заимствованная из царственной книги Ирана (Шах-Наме)

(Отрывок)

Из книги царственной Ирана Я повесть выпишу для вас О подвигах Рустема и Зораба. Заря едва на небе занялася, Когда Рустем, Ирана богатырь, Проснулся. Встав с постели, он сказал: — Мы на царя Афразиаба Опять идем войною; Мои сабульские дружины Готовы; завтра поведу Их в Истахар, где силы все Ирана Шах Кейкавус для грозного набега Соединил. Но чем же я сегодня Себя займу? Моя рука, мой меч, Могучий конь мой Гром Без дела; мне ж безделье нестерпимо. — И на охоту собрался Рустем; себя стянул широким кушаком, Колчан с стрелами калены́ми Закинул за спину, взял лук огромный, Кинжал засунул за кушак И Грома, сильного коня, Из стойла вывел. Конь, наскучив Покоем, бешено от радости заржал; Рустем сел на коня и, не простившись дома Ни с кем, ни с матерью, ни с братом, Поехал в путь, оборотив Глаза, как лев, почуявший добычу, В ту сторону, где за горами Лежал Туран… 1847